Текст книги "Салтыков. Семи царей слуга"

Автор книги: Сергей Мосияш

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 27 страниц)

– Вы срываете переговоры, граф.

– Чем? – спрашивал удивленно Александр Иванович.

– Как чем? Вы давите на нас флотом.

– Но, дорогой коллега, флот для того и существует, чтоб плавать. Мы уже полгода толчем воду в ступе, что ж он, в это время должен стоять на якорях?

– Пусть плавают, но хоть бы не стреляли.

– Что делать, готовятся к походу. Учатся стрелять.

За эти полгода абовской конференции даже Елизавета Петровна излазила карту Финляндии вдоль и поперек, запомнила много названий городов, речек и озер. И уж, диктуя новую инструкцию, для отправки в Або, даже не заглядывала в карту:

– Черт с ними, пусть уступят им Нюландию, но Кюменогорскую область не отдают, а также чтоб за нами остались Савалакс и Нейшлот, ибо они прикрывают Выборгский, Оленецкий и Кексгольмский уезды.

Наконец 17 июня обе стороны в Або единогласно подписали «Уверительный акт»[31]31
  «Уверительный акт» в Або подписан в 1743 г. Им завершилась русско-шведская война 1741–1743 гг. Швеция пыталась вернуть утраченные после Северной войны земли. Русские войска под командованием П. П. Ласи и флот одержали ряд побед над Швецией.


[Закрыть], который был получен в Стокгольме 19-го, а 23-го король Фридрих I[32]32
  Фридрих Вильгельм I (1688–1740) – прусский король (1713 – 1740). Его правление характеризовалось насилием и произволом. Он проводил захватническую политику. Отец Фридриха II.


[Закрыть], сенат и все государственные чины избрали единогласно наследником шведского короля голштинского принца Адольфа Фридриха и объявили мир с Россией.

В это время участники почти полугодовой мирной конференции, напарившись в бане, пили напропалую русскую водку, закусывали русской черной икрой и клялись друг другу в вечной любви и приязни, напрочь забыв, что каких-то три-четыре дня тому назад хотели друг друга убить или зарезать.

Елизавета Петровна подписала мирный договор 19 августа и, вызвав к себе вице-канцлера, распорядилась:

– Алексей Петрович, велите выделить пятьдесят тысяч рублей голштинскому Адольфу Фридриху для, переезда с двором в Швецию. А чтоб шведы не пугались Дании, Мишукову с эскадрой готовиться идти в Стокгольм и везти Кейта и дивизию Салтыкова. Пусть они покажутся королю шведскому, чтоб он знал: в нашем лице обрел сильного и надежного союзника.

Вечером к себе в будуар призвала императрица своего племянника.

– Вот, Петенька, обеспечила я тебе мир на севере. Теперь в Швеции не сегодня-завтра будет королем твой дядя.

– Адольф?

– Он самый, дитятко. Что нужно сказать тетке?

– Грос спасиб.

– Дурачок. Надо говорить: большое спасибо. Второй год живешь, пора бы и выучить русский язык.

– Большой спасип, тьетья, – поправился принц.

– Ох, Господи, – перекрестилась императрица. – Ступай. Отдыхай, «тьетья», да перед сном прочти хоть молитву, горе ты мое.

7. Салют Стокгольму!

Русский флот, выстроившись в кильватер, на всех парусах шел к шведским берегам. В кают-компании стопушечного флагмана сидели генералы Кейт и Салтыков. Они уже отобедали, впрочем, обедал Кейт. Салтыков ничего не стал есть, только попил чаю.

– Мутит, – признался он Кейту. – Все-таки к земле я больше привычен. Начнет тошнить, а тут ковры адмиральские.

Они сидели в глубоких креслах, Кейт курил трубку, говорил:

– Придется нам, наверно, зимовать в Стокгольме, Петр Семенович.

– Что делать? Такова солдатская доля, где прикажут, там и стой.

– Дивны дела твои, Господи. Вчера их колотили, сегодня плывем защищать.

– Я думаю, до войны не дойдет.

– Почему?

– Побоится Дания. Нас побоится.

– Как говорится, дай бог.

В каюту вошел адмирал Мишуков, скинул мокрый плащ, повесил на крюк.

– Идем в бакштаг[33]33
  Бакштаг – курс парусного судна, при котором его диаметральная плоскость составляет с линией направления ветра угол больше 90°.


[Закрыть]. Ветер – лучше не надо.

И, потирая заветрившиеся красные руки, направился к буфету. Достал бутылку водки, в другую руку взял три серебряных стаканчика.

– Причастимся, господа. Держите-ка.

Подал каждому по стаканчику, свой поставил на стол, вынул пробку и, приноравливаясь к качке, стал наливать генералам. Потом взял свою со стола, наполнил.

– Ну, за попутный ветер, господа. – И первый залпом выпил до дна. Закусить предложил галетами.

– Сколько пройдем, адмирал? – спросил Кейт, круша зубами сухарь.

– При таком ветре дня в три управимся, если не вмешается бог ветров. Но, я думаю, Нептуну хватило шведской армии. На русскую уж зла не осталось.

– Да, не повезло шведам, – сказал Кейт, – на суше нам проиграли, на море Нептуну. А вам, адмирал, так и не довелось сразиться с ними?

– Не довелось, ваше сиятельство. Мы ведь в основном блокировали гавани, десанты подкидывали, продовольствие, а когда в открытом море встречались шведы, они уклонялись от драки.

– Догонять надо было.

– На наших-то старухах? Флот наш ныне на ладан дышит. Навались на нас сейчас такой же ураган, как на шведов в прошлом году, и мы б за ними отправились рыб кормить.

– Ну спасибо, адмирал, за столь веселое утешение, – улыбнулся Салтыков.

– Что делать, Петр Семенович, ныне флот в пасынках. Это при нем, светлой памяти Петре Алексеевиче, он был дитем любимым. А при его наследниках… А, да что говорить. Я это предчувствовал, как-то даже ему сказал об этом по пьянке.

– Кому ему?

– Петру Алексеевичу, конечно. Выпивали мы, я подпил хорошо, гляжу на него, сердешного, вижу, уж стареет он. Думаю: Господи, а умрет он, что с нами будет? Даже слеза меня прошибла от мыслей этих. А он и спроси: чего ты плачешь, лейтенант Мишуков? Ну, я спьяну-то и ляпни: наследник, мол, государь, у тебя дурак, помрешь ты, все погубит.

– А он?

– А что он? Дал мне тумака: дурак, говорит, разве можно так говорить. А мне и того горше на душе, потому как тумак его я от отца родного получил, не в обиду, а в утешение. Любил он нас – моряков, от всего сердца любил. И флот у него на первом месте был. А после него хиреть начал, наследники больно бесхозяйственные пошли, вот и довели до ручки. Теперь вот, может, дочь его родная вспомнит о нас. Но я уж, видно, не доживу.

– Что так-то грустно, адмирал?

– Да вот скоро уж буду, наверно, Николаю Федоровичу передавать штурвал. Он помоложе, может, чего и сдвинет.

– Еще налить? – спросил Мишуков, держа в руках бутылку.

– Мне, пожалуй, довольно, – сказал Салтыков.

– А мне можно, – согласился Кейт.

Они выпили, Мишуков заткнул бутылку пробкой, понес к буфету.

Открыл дверцу.

– Она вот тут в гнезде будет стоять. Если захотите, найдете, а галеты в железной коробке. Если будете брать, не забудьте закрыть, крысы заберутся, напортят.

Закрыв буфет, Мишуков покурил, а потом опять стал натягивать плащ.

– Пойду на шканцы, постою с вахтенным. Пришлю вестового, постелить вам.

– Не стоит, адмирал, – сказал Салтыков, – сами разберемся. Где у вас постели?

– А вон в том рундучке. Занимайте мое ложе и диван. Я, если что, пересплю у капитана. Кто ляжет на диван, передвиньте кресла, чтоб не скатиться от качки.

Кейт занял ложе за перегородкой. Салтыков лег на диване, огородившись двумя креслами, как и советовал Мишуков. Качка была продольной, от этого голова то поднималась, то опускалась ниже ног, глухо бухали волны, что-то скрипело, и с непривычки Петр Семенович долго не мог уснуть. Однако где-то после полуночи усталость взяла свое, усыпила графа.

К Стокгольму, как и говорил адмирал, пришли на третий день. Загрохотали по левому борту пушки, отдавая салют. С берега бухнули два раза и смолкли.

– Невелика для них радость – вчерашнему врагу салютовать, – заметил Кейт.

Загремели якорные цепи, корабль встал на два якоря. Хотели спускать шлюпку, но увидели, как от берега отошла «восьмерка» и ходко направилась к флагману.

На корме был спущен шторм-трап. По нему Кейт и Салтыков стали спускаться к шлюпке-«восьмерке», болтавшейся за кормой.

– А вы, адмирал? – спросил Мишукова Кейт, едва ступив на трап.

– Сейчас не могу, генерал, пока все не подойдут. Станут на якоря, приберутся, тогда будет можно и визиты отдать.

Из-за сильного ветра, безопасности ради, строй кораблей растянулся мили на две, паруса последнего корабля едва маячили на горизонте. На рейд, зарифив паруса, втягивались на веслах галеры.

На берегу высоких гостей ждала уже королевская карета, и, едва они сели в нее, она помчала их ко дворцу.

Шведский король, уже не молодой седовласый мужчина, встретил русских генералов как долгожданных гостей.

– Я рад приветствовать вас на нашей земле, – произнес он, – и думаю, теперь уже никто и ничто не сможет поссорить нас с великой Россией, с ее величеством Елизаветой Петровной.

– Мы тоже надеемся на это, ваше величество, – отвечал Кейт. – Тем более что делить нам нечего.

«Ой ли, – подумал Салтыков, едва сдерживая улыбку. – Полгода торговались, едва разделились».

– Я имею честь, ваше величество, передать вам послание от императрицы, – сказал Кейт, передав королю пакет с печатью.

Тот церемонно принял послание, поцеловал трижды, молвил торжественно:

– Я благодарен ее величеству за ее великие труды и за ту помощь, что прислала она нам. Когда я смогу увидеть ваших солдат?

– Я думаю, торжественный вход наших полков, ваше величество, мы сможем произвести где-то через неделю. Нам надо выгрузиться, обустроиться, привести себя в порядок после долгого пути.

– Да, да, я понимаю. Благодарю вас, господа генералы. Я и мой наследник будем счастливы принять парад русской армии.

Сказав еще несколько комплиментов друг другу, гости и хозяин раскланялись. На выходе из дворца гофмаршал предупредил их:

– А сейчас – к наследнику.

– А это обязательно? – пытался уклониться Кейт от этого визита.

Но гофмаршал был тверд:

– А как же? Это ж ваш… протеже.

– Ну что ж, едем, – согласился Кейт, а по дороге негромко сказал Салтыкову: – Любопытно все же, Петр Семенович, чего мы там им подсунули. Вы видели его хоть раз?

– Нет.

– Ну что ж, сейчас увидим, стоил ли он этих хлопот.

Когда принцу Адольфу доложили, что к нему с визитом прибыли русские генералы, он ужасно обрадовался. И своей радости не скрывал от гостей:

– Это прекрасно, что вы прибыли, господа. Вы даже не представляете, как я благодарен за хлопоты ее величеству. И когда я займу шведский престол, я буду до конца верен России. Как здоровье ее величества?

– Спасибо, хорошо.

– А Карла?

– Какого Карла?

– Ну, моего племянника.

– Э-э, ваше высочество, он уже не Карл, а Петр Федорович.

– Ах да, я и забыл. Простите. Как его здоровье?

– Хорошо.

– Ну и слава богу, слава богу. Когда вы увидите ее величество, передайте ей, что я боготворю ее и никогда не забуду ее милостей.

– Передадим, ваше высочество. Через неделю состоится смотр русскому корпусу, прибывшему с нами. Король обещал принять его, мы надеемся и на ваше присутствие.

– Да, да, обязательно. Это моя мечта, увидеть русских героев-солдат.

Когда генералы остались в карете одни, Кейт спросил:

– Ну как вам, Петр Семенович, наш подарок шведам?

– А что делать, Джемс, не всем же помазанникам Петрами Великими быть.

– Ах ты хитрец! – погрозил, смеясь, Кейт. – Боишься, донесу. А я так прямо скажу, принц сей – не подарок. Слабенек. Женится, им баба будет крутить как захочет.

– Пожалуй, вы правы. Мягковат он для короны. Но, как говорится, на безрыбье и рак рыба. Главное, что короны породнятся, к чему еще Петр Первый стремился всячески.

– Да, с Петром повезло России, ничего не скажешь, – вздохнул Кейт. – Но вот дальше-то поперли одни бабы. Вот ныне уж четвертая воссела. И что хорошего они сделали для России? А? Петр Семенович, что молчишь?

– Ты забываешь, Джемс, что мы люди военные и дело наше – война, а не политика.

– Одно занятие: балы да шитье платьев на уме, – продолжал Кейт. – Ни одного ведь платья дважды не надела, на день до трех меняет. А отец-то ее Петр Великий одни башмаки носил, пока не развалятся, портки, пока не порвутся. И, между прочим, покупал их за собственные деньги, заработанные, а не за государственные. А дочь? Эх! – Кейт махнул рукой с огорчением.

– Ну она ж не Петр Великий, а Елизавета Петровна всего лишь.

– Вот именно «всего лишь». Слышал, что адмирал Мишуков о флоте говорил? Вот эти четыре «всего лишь» в юбках и довели его до такого состояния.

– Ну а чем же будет лучше этот принц Адольф?

– Тут ты прав, Петр Семенович, – засмеялся неожиданно Кейт. – Этот, пожалуй, и до баб не тянет. Боготворить горазд. Да, между прочим, Петр Семенович, ты обратил внимание, чем эти два визита отличаются от визитов к русским вельможам?

– Чем?

– А ну подумай.

Салтыков пожал плечами: черт его знает.

– Эх ты, а еще русский, а вспомнить не можешь. Да тем, что когда я прихожу с визитом к русскому, хотя бы и к вам же, Петр Семенович, то… ну, что вы делаете с гостем? Ну?

– Ей-богу, не соображу.

– Эх ты. Вы, русские, обязательно тащите гостя за стол. Угостить, напоить. Вон даже у Мишукова едва мы появились на корабле, он первым долгом велел вестовому накормить нас. Со шканцев вернулся, промок, продрог, взял бутылку, нет, чтоб одному выпить, согреться, волокет к нам: выпьем. А тут были у короля, у принца, оба нам безмерно рады, а к столу не зовут. А?

– А ведь ты верно заметил, Джемс, я и не подумал, – улыбнулся Салтыков.

– Ты-то не думал, а я мысленно долбил им, пока они расточали комплименты: «Покормите же нас! Покормите! Мы ж не жрамши!» Не дошло. Полагаю, если б и вслух попросили, отказали бы: мы, мол, уже отобедали или что-нибудь того хитрее. Наверняка и с провиантом для армии мы с тобой хлебнем здесь горя, Петр Семенович. Вот увидишь.

Русские полки шли мимо королевского дворца с музыкой, с развевающимися знаменами. Над стройными шеренгами в такт шагу колыхались, поблескивая, штыки.

Король стоял у раскрытого окна на втором этаже дворца и приветствовал полки, говоря с восхищением:

– Я очень доволен, что прежде смерти имею счастье видеть перед собой и под своею командой войско столь могущественной и славной императрицы. Если понадобится, я сам буду командовать этой армией. Я сам поведу ее в бой на любого врага. Экие молодцы, экие богатыри! А? Адольф, что ж вы молчите?

– Я тоже восхищен, ваше величество, этими солдатами. Теперь никакая Дания не посмеет приблизиться к нашему королевству.

А оркестр гремел, тысячи солдатских сапог дружно и слаженно попирали стокгольмскую мостовую: «Хруп-хруп, хруп-хруп», согревая этими звуками старое сердце короля Фридриха I и его наследника принца Адольфа Фридриха II.

Кейт и Салтыков, стоявшие тут же позади высоких особ, помалкивали, изредка переглядываясь выразительно между собой: мол, кого вы хотели победить, любезные государи?

8. Заговор

Поручику лейб-кирасирского полка Бергеру было дано ответственное поручение – выехать в Соликамск и возглавить там караул, осуществлявший надзор за ссыльным Левенвольдом, бывшим обер-гофмаршалом Анны Леопольдовны[34]34
  Анна Леопольдовна (1718–1746) – «правительница России» при своем малолетнем сыне императоре Иване VI Антоновиче. Дочь герцога Мекленбур-Шверинского и царевны Екатерины Ивановны (дочь царя Ивана V), племянница императрицы Анны Иоанновны. С 1739 г. замужем за принцем Антоном Ульрихом Брауншвейгским. Провозглашена регентшей после дворцового переворота, отстранившего от власти Бирона. Свергнута переворотом, возведшим на престол Елизавету Петровну, и сослана в Холмогоры.


[Закрыть].

Ах, как не хотелось поручику оставлять блестящую столицу и ехать в какую-то дыру на край света! Как не хотелось! До ломоты во лбу размышлял курляндец, как бы избыть ему сие «ответственное поручение» и не ехать на эти чертовы кулички. Но, как говорится, на ловца и зверь бежит, поздно ночью явился к Бергеру Иван Лопухин.

– Слушай, поручик, у меня есть к тебе небольшая просьба. Исполнишь?

– О чем речь, друг. Конечно.

– Передай, пожалуйста, Левенвольду это письмо. И вот тебе за работу.

И Лопухин положил на стол пять рублей. Пять рублей за такой пустяк – передать письмо. Кто ж откажется?

– Конечно, Иван Степанович, передам в собственные ручки. Можешь быть покоен.

Однако когда Лопухин ушел, хитрый курляндец сообразил: «Записка государственному преступнику! Тут что-то не то. Не сама ли удача идет мне в руки?»

Бергер без колебаний распечатал письмо, прочел первые строки: «Милый Рейнгольд, мне так хочется ободрить вас в вашем ужасном положении…» Бергер тут же взглянул на подпись в конце послания и обалдел, она гласила: «Лопухина».

Та самая красавица Лопухина, которой недавно на балу государыня надавала пощечин за то, что она посмела украсить прическу розой, точь-в-точь как у императрицы, что посмела быть красивее повелительницы.

Курляндец сообразил: на этом можно кое-что сделать в свою пользу, возможно, даже отмотаться от дальней командировки.

И он помчался к лейб-медику Лестоку:

– Ваше сиятельство, у меня оказалось письмо, которое должно заинтересовать вас.

Лесток начал читать, и чем далее, тем все заинтересованнее.

– Ух ты, она обещает ему скорые перемены. Интересно. Очень интересно. Вот что, поручик Бергер, вам надо поближе сойтись с этим Иваном, ее сыном, повыведать у него все, что можно. Какие это перемены они ждут?

– Но, ваше сиятельство, меня отправляют в командировку в Соликамск. Я бы рад, но сами понимаете.

– Кто отправляет?

– Командир лейб-кирасирского полка.

– Я переговорю с ним. Вас заменят. Тут пахнет заговором. Это письмо, возможно, та ниточка, которая поможет нам размотать весь клубок. Исполняйте, я освобождаю вас от командировки.

Бергер отлично знал силу и влияние этого человека при дворе, и вышел он от него окрыленный: «Все! Отмотался, отмотался от Соликамска. Какое счастье!»

К выполнению задания лейб-медика курляндец приступил немедленно. Назавтра, как бы нечаянно, натолкнулся на Лопухина и вскричал, не скрывая радости:

– О-о, Иван Степанович, здравствуйте.

– Здравствуйте, Бергер. Вы еще не уехали?

– Задерживают дня на три-четыре. Да и кое-какие дела надо окончить. Может, зайдем выпьем на посошок.

– Пожалуй, – согласился Лопухин.

Они вошли в трактир, сели за дальний столик, заказали водки, закуски. Бергер сам наполнил кружки.

– Ну, Иван Степанович, пожелайте мне счастливого пути.

– Да, да, счастливого пути, поручик, я рад за вас.

Выпили, крякнули одновременно и даже засмеялись от этого.

– Что ж тут радостного, Иван Степанович, еду к черту на кулички.

– Ну как? Все-таки служба… Я вот отставлен от службы, что хорошего?

– За что вас? – спросил Бергер, наливая по второй.

– Да, считай, ни за что. При Анне Леопольдовне был камер-юнкером в звании полковника. Теперь отстранен от двора, понижен в подполковники и вообще без дела обретаюсь.

– Ай-ай-ай! Не хорошо как, – посочувствовал Бергер и тут же взял свою кружку. – Давайте выпьем за все хорошее.

Лопухин легко согласился повторить, из чего поручик заключил, что к выпивке он весьма-весьма склонен. Это сразу почувствовалось, Лопухин быстро опьянел и, видимо тронутый сочувствием Бергера, стал более откровенен:

– Ведь как все глупо получилось, взяла каких-то тридцать человек, и все. Она на троне. Да если б Салтыков Петр Семенович ударил в барабан, поднял нас всех, да разве б так произошло. Вот и его поначалу тоже разжаловали, если б не Кейт, сидел бы и он сегодня на печи, а то бы где и подале.

– Да, да, – поддакивал Бергер. – Все так случилось неожиданно.

– Ну ничего, ничего. Она ведь незаконнорожденная, она не имеет никаких прав. Законный наследник Иоанн Антонович. Час придет, все вернется на круги своя.

– А когда час-то придет?

– Скоро, скоро. Уж поверь мне. Моя мать вон с золовкой вице-канцлера говорила, они тоже ждут часу.

– С какой золовкой? Что это вообще значит – золовка?

– Ну, жена гофмаршала Михаила Бестужева, она вице-канцлеру, чай, родней доводится, золовкой, Анна Григорьевна. Не знаешь, что ли?

– Как же? Знаю, знаю. Прекрасная женщина.

– Она подруга моей матери и тоже во дворец ныне не ходит. Унижает Елизавета всех, дружит с подлыми людьми, образовала лейб-компанию из любимцев. Когда такое бывало при дворе?

Бергер забеспокоился, и не оттого, что Лопухин понес опасные речи, а оттого, что лишь он один свидетель таким откровениям. А в этой варварской стране могут и не поверить одному и, чего доброго, взденут на дыбу. Только этого ему не хватало.

И тут он увидел входящего в трактир адъютанта принца Гессен-Гамбургского Фалькенберга и помахал ему рукой:

– Майор, присоединяйтесь к нам.

Фалькенберг подошел, щелкнул каблуками:

– Вы позволите?

– Да, да, майор. Садитесь. Я угощаю.

– В честь чего пьем?

– Да вот пьем на посошок, как говорят русские, мне предстоит отъезд, и вот Иван Степанович провожает меня. Да, вишь, обидели его, жалуется. Продолжай, Иван Степанович, майор мой друг, при нем все можно.

Лопухин опьянел по-настоящему, и ему уже было море по колено.

– Скоро, слышь, скоро пробьет час. Она думает, села, корону надела, и все. Нет! Шалишь! Есть законный наследник Иоанн Антонович. И мы его воротим. Она его запятила в Ригу и думает, на этом все. Не-ет, все впереди…

Фалькенберг вопросительно взглянул на Бергера: что он, мол, несет? Тот кивнул незаметно: слушай, мол, слушай.

Через час Бергер был у Лестока и рассказывал ему все, что наговорил в трактире Лопухин.

– Прекрасно, прекрасно, – потирал Лесток руки. – Так, говоришь, и жена Бестужева Лопухиной поддакивала?

– Да обе они жалеют об Анне Леопольдовне и вроде жаждут ее возвращения.

– Ай попался вице-канцлер, попался, – радовался Лесток. – Теперь-то мы его вышибем из кресла.

– Но про вице-канцлера он ничего не говорил, ваше сиятельство.

– Не важно. Важно, что жена родного брата в заговоре. А если загудит Михаил, то и брата за собой утянет. Прекрасно. Молодец, Бергер. Молодец.

– Рад стараться, ваше сиятельство.

– А где Фалькенберг?

– Я попросил его проводить опьяневшего Лопухина, к вам спешил. Надеюсь, он ему в пути еще чего наговорит.

– Увидишь Фалькенберга, скажи, чтоб ко мне зашел. Ты молодец, что второго свидетеля привлек. Теперь они уж не отмотаются.

– Я подумал, одному могут не поверить, а тут входит Фалькенберг и…

– И правильно сделал, Бергер. Теперь на очной ставке повторишь, и все.

– Ваше сиятельство, вы говорили с моим полковником?

– Не успел. Но ты не беспокойся. Если вдруг спросит, отвечай, что выполнял мое секретное поручение. Я сказал, сделаю, значит, сделаю. Заслужил. Я такие услуги ценю.

Вечером Лесток явился к императрице в будуар и, попросив удалить всех фрейлин и служанок, подал ей письмо.

– Это что?

– Читайте, ваше величество.

Чем далее читала Елизавета Петровна, тем более пунцовели ее щеки. Наконец кончив чтение, отшвырнула письмо и с нескрываемой ненавистью почти прошипела:

– Ах она сучка, змея подколодная! Как эта мерзость попала к вам, граф?

– Мне его представил поручик Бергер, который должен был ехать в Соликамск, и Наталья Лопухина решила отправить с ним утешительное письмо своему возлюбленному.

– Она же открыто пишет о скорой встрече. На что надеется?

– Неужто не догадались, ваше величество? На возвращение принцессы Анны Леопольдовны.

– Надо эту крольчиху Анну упечь куда-то на север вместе с ее выводком, чтоб ею тут и не пахло. Многие жужжат мне, мол, надо отпустить ее на родину. Я считаю, этого нельзя делать, там найдется Иоанну благодетель, начнет ему престол требовать.

– Да, ваше величество, вы правы. Нельзя давать вашим врагам такой козырь, как этот царевич. Нельзя. Я поручил этому Бергеру, ваше величество, постараться вызвать Ивана Лопухина на разговор. Он его подпоил, но вы же знаете, что у трезвого на уме, то у пьяного на языке. Этот Лопухин понес такое, что я стесняюсь и говорить вам, ваша величество.

– Если это было оскорбление моего величества, то вы же знаете, что за это полагается, Лесток.

– И это было. Но есть кое-что еще интересней, ваше величество. Я имею в виду вице-канцлера.

– Что? – нахмурилась Елизавета Петровна. – Что вы этим хотите сказать?

– Ну не его самого, а брата его, – начал пятиться Лесток, почувствовав, что слишком заторопил события. – Даже, точнее, жену его брата Анну Григорьевну Бестужеву-Рюмину. Она, оказывается, вместе с Лопухиной мечтает о возвращении принцессы-крольчихи, как вы изволили метко назвать ее.

– Ишь ты, спелись. – Елизавета прищурилась недобро. – То-то, я смотрю, и маскарадами манкировать начали. Ну, с Натальей ясно, схлопотала по морде, теперь совестно на люди казаться. А Анна-то? Спелись, спелись кумушки.

– И еще неприятность, ваше величество. Лопухин говорил майору Фалькенбергу, который провожал его пьяного до двора, что-де императору Иоанну верный слуга маркиз Ботта, австрийский посланник.

– Вот как?!

– Мало этого, что-де Иоанна готов поддержать и прусский король Фридрих Второй.

– Ого-о, – молвила императрица и задумалась.

Лесток не зря был ее лейб-медиком, он догадывался, что Елизавета всерьез встревожена этими сообщениями, более того, напугана, хотя и скрывает свой испуг.

– Я думаю, ваше величество, надо арестовать Лопухина Ивана и допросить хорошенько, ну и его мать, конечно.

– Да, да, Иоганн. Возьмите его за караул, лучше ночью. И в крепость. Там допросите. Если понадобится, поднимите на дыбу. Баб пока не трогайте, но караульных у их домов поставьте. А у той дуры опечатайте почту. Мне будет интересно с ней ознакомиться.

– Кому прикажете вести следствие, ваше величество?

– Ну, я вижу, вы уж его начали.

– Да, вот так получилось.

– Ну, кроме вас, естественно, генерал-прокурор Трубецкой, генерал Ушаков и гвардии капитан Григорий Протасов.

Напросился в следователи и судьи Лесток не случайно, втайне он надеялся все же свалить вице-канцлера. Если удастся доказать вину Михаила Петровича (как мог муж не знать, что думает и говорит жена?), то следом уже легче будет столкнуть Алексея Петровича, не может быть вице-канцлером родной брат преступника.

Иван Лопухин был арестован в ночь на 25 июля и уже утром давал показания перед следователями. То, что он рассказывал, было известно от доносителей.

– Мы уже это знаем, – говорил генерал-прокурор. – Что ты еще имеешь сказать нам?

– Но я все сказал, – мямлил испуганный Лопухин.

По кивку Трубецкого палач сорвал с Лопухина рубаху и, взняв на дыбу, дал несколько ударов кнутом. При каждом ударе Иван невольно вскрикивал.

– Ну, что-нибудь еще вспомнил? – спросил Трубецкой.

– Вспомнил, – просипел Лопухин.

– Говори.

– К моей матери перед отъездом в Берлин приезжал маркиз Ботта и говорил, что он до тех пор не успокоится, пока не поможет принцессе Анне Леопольдовне вернуться к власти и что он будет стараться, чтоб и прусский король Фридрих помогал ей.

– Твоя мать говорила об этом с кем-нибудь?

– Говорила.

– С кем?

– С графиней Анной Григорьевной Бестужевой, когда она приходила к нам с дочерью Настасьей.

– Опустите его, – разрешил генерал-прокурор. – Пусть отдохнет пока. Ну что? – Он обернулся к членам комиссии. – Надо баб брать?

– Я думаю, с этим всегда успеем, – возразил Ушаков. – Давайте допросим их пока дома в розницу, чтоб не дать сговориться. Я поеду, скажем, к Бестужевой.

– И я с вами, – вызвался сразу Лесток.

– Ну тогда мы с капитаном – к Лопухиным, – согласился Трубецкой.

На том и порешили.

Ушаков, войдя в будуар графини в сопровождении Лестока, произнес почти дружелюбно:

– Здравствуйте, ваше сиятельство Анна Григорьевна.

– Здравствуйте, Андрей Иванович, – отвечала Бестужева, бледнея. Уж она-то знала, что глава Тайной канцелярии по пустякам не является. Но держалась графиня с достоинством.

– Дорогая графинюшка, прости, что докучаем тебе, но сама понимаешь, служба-с.

– Я все понимаю, Андрей Иванович.

– Вот и славненько, раз понимаешь. Позволь нам присесть с моим спутником.

– Пожалуйте, ваше сиятельство. Располагайтесь.

Лесток сел у окна, Ушаков у стола.

– Скажи, Анна Григорьевна, как давно ты дружна с Натальей Лопухиной?

– Не упомню, Андрей Иванович. Уж лет двадцать, не менее.

– А ваш муж? – неожиданно подал вкрадчивый голос Лесток. – Тоже дружен с Лопухиными?

Графиня покосилась на лейб-лекаря и мгновенно разгадала ловушку в вопросе.

– Нет. Мой муж Михаил Петрович с ними не дружен, ваше сиятельство. Мы с Наташей подруги, я этого не скрываю.

– О чем же вы беседуете с Лопухиной, Анна Григорьевна? – вновь взял в свои руки допрос Ушаков.

– Господи, о чем могут беседовать женщины, граф? Конечно, о тряпках, о детях, о соседях. Но, как я понимаю, Андрей Иванович, вас другое интересует. Что именно?

– Вы правильно понимаете, Анна Григорьевна, – поощрил Ушаков. – Нас интересуют ваши разговоры касательно принцессы Анны и ее сына Иоанна.

– Что поделаешь, Андрей Иванович, мне жалко ее. Отправили на родину, а довезли лишь до Риги и не выпускают. Пусть бы ехала к своим родным, с чего ее удерживать-то? Не пойму.

– И ваш муж так думает? – опять подал голос Лесток.

– При чем тут мой муж? Я о себе говорю.

Хитер был лейб-лекарь, хитер, но этими двумя вопросами выдал себя с головой.

«Ах, вон оно что, – уже уверенно подумала графиня. – Копают под Мишу, а там и до Алексея хочет добраться немчура поганая. Так не получите никого из них».

– У вас австрийский посланник Ботта бывал?

– А у кого он не бывал? И нас не обходил.

– О чем он вел разговоры?

– О-о, Андрей Иванович, разве все упомнишь.

– И все-таки, графиня, надо вспомнить, что он говорил о принцессе Анне хотя бы, ну и о ее величестве?

– Ее величеством он недоволен был, даже говаривал, не вернуть ли Анну с ее сыном. И, отъезжая в Берлин, правда уже не у нас, а у Лопухиных, обещал, что приложит все силы, чтоб вернуть Анну Леопольдовну.

– А что вы отвечали на такие его речи?

– Я смеялась, Андрей Иванович, говоря, что-де хватит немцам Русью править, пора и русским заняться.

– А почему вы не сообщили о таких речах куда следует?

– Куда, Андрей Иванович?

– Ну хотя бы мне.

– Ну, во-первых, не в моих правилах, ваше сиятельство, доносителем быть. А во-вторых, Ботта не нашего подданства. Пусть с него его королева Мария Терезия спрашивает за его язык долгий.

– Анна Григорьевна, если мне не изменяет память, ваш первый муж Ягужинский[35]35
  Ягужинский Павел Иванович (1683–1736) – государственный деятель и дипломат. Сын органиста из Литвы. С 1701 г. служил в гвардии, в 1720–1721 гг. – посланник в Вене. В 1722–1726 и 1730–1731 гг. – генерал-прокурор Сената, С 1731 г. граф. В 1731–1734 гг. – посол в Берлине.


[Закрыть] был генерал-прокурором?

– Да, ваше сиятельство, у вас хорошая память. Павел Иванович был генерал-прокурором Сената. Ну и что?

– Как «ну и что»? Вы должны понимать, чем грозит сокрытие заговора против царствующего государя или государыни.

– Андрей Иванович, о каком заговоре вы говорите? Обычная салонная болтовня между знакомыми.

– Нет, не обычная, графиня, не обычная. Слишком много людей болтало, как вы говорите, об этом. И поэтому я… мы рекомендуем вам не покидать дома и не выезжать из столицы. – Ушаков поднялся. Вместе с ним встал и Лесток.

– Господи, куда я могу уехать, если со вчерашнего дня к дому приставлен караульный. А все дело выеденного яйца не стоит.

– Ну, это не вам решать, ваше сиятельство, – нахмурился Ушаков и, сделав полупоклон, молвил сухо: – Честь имею.

Ушаков был прав, решать дать ход делу или замять, если оно выеденного яйца не стоит, должна императрица.

Но как могла решиться «замять» дело Елизавета Петровна, если ей наконец-то представился случай отомстить Лопухиной, и вовсе не за ту злополучную розу и ее красоту, хотя, конечно, и за это тоже. Но главное, она мстила за отца, потому что мать Натальи Лопухиной – Матрена Балк была сводней в шашнях Екатерины I с камергером Уильямом Монсом, что нанесло больному Петру Великому незаживающую сердечную рану перед самым концом его. А Елизавета Петровна была уверена: именно это и ускорило смерть отца.

И поэтому, выслушав Лестока о первых результатах допросов, она заявила категорично:

– Нет, это не болтовня, как хочет показать графиня Бестужева. Это заговор. И поэтому, Лесток, я приказываю завтра же арестовать всех, кто причастен к этой «болтовне».

– И Бестужева, ваше величество?

– Анну Бестужеву, Лесток, Анну. Михаил ни при чем. Кого там еще называли эти «болтуны»?

Лейб-медик был обескуражен, срывалась его задумка присовокупить к делу братьев Бестужевых: государыня взъелась на баб.