Текст книги "Салтыков. Семи царей слуга"

Автор книги: Сергей Мосияш

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 27 страниц)

27. Да здравствует союз!

Еще до заключения союза с Пруссией вся гвардия была переодета в новую форму, сшитую по прусскому образцу. В Преображенском полку глухо роптали, старую форму, введенную еще Петром I, не хотели сдавать и списывать – сгодится.

Император, встретив одного офицера в старом зеленом мундире, накричал на него и велел отправить в кордегардию на гауптвахту.

Но не только форма, взятая от вчерашнего врага, раздражала гвардию, но и новый командир принц голштинский Георгий, не умевший толком говорить по-русски, был нелюбим в полках.

– Он издевается над нами, – говорили меж собой офицеры, имея в виду императора, а нового командира гвардии называли не иначе как «голштинский прыщ», переиначив последнее слово из «принца».

До императора доходили слухи, что гвардия ропщет, но Петр отмахивался:

– Пойдут со мной в Данию, притихнут.

Фридрих, получавший тревожные письма от Гольца, советовал Петру короноваться, надеясь хоть этим оттянуть его выступление против Дании, а главное, более надежно укрепить на голове «друга и брата» императорскую российскую корону.

– После победы над Данией, – отвечал самонадеянно Петр. – Мой дед лишь после победы над шведами короновался в императоры. И я так же хочу. Побью Данию, коронуюсь.

Поскольку Петр в своей любви к прусскому королю доверил ему составить проект мирного договора, Фридрих постарался сделать его «оборонительным», все еще надеясь оттянуть нападение России на Данию.

По этому договору военную помощь договаривающиеся стороны должны оказывать друг другу только в случае нападения на кого-то из них. Союзник не может заключить ни мира, ни перемирия с неприятелем без согласия другого. Король обещал приложить все усилия, чтоб Дания без крови удовольствовала его императорское величество. Но если Дания начнет упорствовать и император будет вынужден добывать свое наследство вооруженной рукой, вот тогда только прусский король предоставит России свой корпус.

– Где только я его возьму, – ворчал Фридрих, соглашаясь на этот пункт, втайне надеясь, что делать этого не придется, поскольку был уверен: своего тезку Фридриха V Датского ему удастся уговорить отступиться от Голштинии.

– Пригрожу как следует, согласится.

В самом деле, таким договором – союзом С великой Россией – кого угодно можно припугнуть.

В секретных статьях договора Фридрих обязался и принцу Георгу помочь стать герцогом Курляндским и не вмешиваться в польские дела, поддерживая там избрание короля, угодного России.

Император Петр III был в восторге от собственной политической победы, хвалясь адъютантам:

– Мой дед более двадцати лет воевал с Карлом Двенадцатым, прежде чем заключил договор. А я не сделал ни одного выстрела и вот имею союз с самым сильным монархом Европы.

Ради такого великого события Петр закатил во дворце пир, на котором присутствовали все знатное придворное окружение и Сенат в полном составе.

Еще до застолья император выпил несколько бутылок любимого английского пива и поэтому явился на пир уже навеселе.

Демонстративно сел не рядом с женой, а на другой стороне стола, посадив около любовницу Елизавету Романовну Воронцову, – уже одним этим оскорбил и унизил императрицу.

Однако в пику своей старшей сестре – любовнице императора – рядом с императрицей села молодая княгиня Екатерина Романовна Воронцова-Дашкова[66]66
  Дашкова Екатерина Романовна (1743–1810) – княгиня, дочь графа Романа Илларионовича Воронцова, выдающаяся общественная деятельница России второй половины XVIII в. Она была основательницей Российской академии наук, ученым-филологом и писательницей. «Записки» Екатерины Дашковой – прекрасный образец русской мемуарной литературы того времени.


[Закрыть].

Петр наклонился к фаворитке, сказал:

– Лиза, ты бы сказала своей сестрице, что она прогадает, ставя на дохлую лошадку.

– А вы думаете, она меня слушает. Поначиталась французских книжек, вообразила, что всех умней.

– Мне ее просто жалко. Девчонка.

– А мне нисколько, хоть и сестра. Больно умная.

Когда Гудович, стоявший за креслом императора, наполнил его и фаворитки кубки вином, Петр, подняв бокал; громко произнес:

– Предлагаю тост за здоровье императорской фамилии.

Все почтительно встали и выпили. Не встала только императрица, хотя и пригубила свой бокал. Глаза у императора недобро сверкнули, он окликнул адъютанта:

– Гудович, сходи к императрице и спроси, почему она не встала, когда пили первый тост.

Гудович обошел столы и, щелкнув каблуками за креслом ее величества, повторил вопрос императора.

– Передайте его величеству, что поскольку императорская фамилия состоит всего из трех человек – моего супруга, меня и моего сына, не понимаю, зачем мне нужно вставать?

Выслушав Гудовича, император разозлился, лицо его пошло красными пятнами.

– Сей же час идите к ней, скажите, что она дура. Мои оба дядья так же принадлежат к императорской фамилии.

Гудович отправился в обратный путь и не счел возможным передать дословно слова императора. Петр догадался об этом – слишком спокойным показалось ему лицо его супруги. Тогда он вскочил и крикнул через весь стол:

– Ты круглая дура, а не государыня!

В зале мгновенно установилась мертвая тишина, даже лакеи, сновавшие меж столами, замерли на местах, где их застал этот площадный выкрик монарха.

Из глаз императрицы хлынули слезы, она хотела встать и уйти, но ее за руку поймала княгиня Воронцова-Дашкова.

– Не дайте хаму торжества над вами, ваше величество. Сидите, – прошептала она жарко. – Он себя облил грязью, не вас.

Екатерина Алексеевна осталась в кресле. Быстро овладела собой и, обернувшись к камергеру Строганову, стоявшему за ее креслом, попросила:

– Александр Сергеевич, расскажите, как вы к вашей бабушке ходили на пирог.

Камергер, не однажды уже рассказывавший эту историю еще принцессе Екатерине, догадался, почему государыня просит рассказать именно об этом. Дождавшись, когда за столами там и тут стали возникать разговоры, Строганов начал, наклонясь меж императрицей и княгиней Дашковой:

– Моя бабушка очень любила меня и, когда я закончил успешно кадетский корпус, решила отметить это сладким пирогом, испеченным собственноручно для любимого «унучика», как она говорила. К этому священнодействию она никого не подпускала, говоря: «Для унучика я сама». Сама тесто заводила, сама стряпала, варенье закладывала, в печь совала. Вот являюсь я на бабушки пирог в новенькой форме с иголочки. Она рада-радехонька, вся разгорелась от печки, целует меня: «Садись, унучичек». И я сел. Думаете – куда? Да на этот самый пирог, который бабушка студить на стул поставила. Я как сел и тут же подскочил едва не до потолка, как ужаленный, пирог-то еще горячий, не остыл, а я ж его в блин раздавил, по штанам размазал.

Громко и звонко расхохоталась княгиня Екатерина Романовна, засмеялась и государыня, хотя уже не впервой слушала эту историю. Краем глаза увидела сердитый взгляд Петра, возможно – принявшего хохот княгини на свой счет.

Император вновь поднял бокал:

– Предлагаю тост за нашего союзника, славного воина, прусского короля Фридриха.

Он видел, как Екатерина Алексеевна едва коснулась губами бокала, не отпив и глотка. А когда это повторилось и при третьем тосте за вечный мир, после которого вдруг императрица поднялась и удалилась в сопровождении юной княгини, взбешенный Петр подозвал к себе генерал-адъютанта Борятинского[67]67
  Борятинский Федор Сергеевич (1742–1814) – гвардейский офицер, обер-гофмаршал Петра III, участник переворота 1762 г.


[Закрыть]:

– Идите в покои императрицы и немедленно арестуйте ее.

– Но, ваше величество, – испугался Борятинский. – Как я посмею ее величество…

– Исполняйте, князь, приказ. И отправьте ее в кордегардию.

Борятинский, знавший, какой любовью пользуется императрица в гвардии, понял, что исполнение такого сумасбродного приказа может вызвать бунт, пошел искать принца Георгия. Поймав его в коридоре и объяснив, в чем дело, он попросил:

– Ради бога, ваше высочество, умолите государя отменить этот приказ. Иначе быть беде.

Принц, найдя Петра курящим трубку в компании голштинских офицеров, отозвав его в сторонку, обратился к нему по-родственному и по первому его имени:

– Карл, что ты делаешь?

– В чем дело, дядя?

– Зачем ты велел арестовать жену?

– Но она испортила торжественный пир. Она посмела публично показать неуважение к моему другу королю и к нашему союзу.

– Но она же русская императрица, Карл.

– Сегодня императрица, а завтра я велю постричь ее в монахини и запереть в монастырь. Как это сделал со своей первой женой мой дед Петр.

– Я умоляю тебя, Карл, отмени свой приказ, ты шутишь с огнем у пороховой бочки.

Видимо, «пороховая бочка» убедила Петра.

– А-а, черт с ней, пусть пока гуляет.

– Значит, отменяешь?

– Отменяю… пока. Найди Борятинского, скажи ему.

Князь Борятинский ждал тут же, за дверью, и когда принц Георгий сообщил ему об отмене приказа, искренне обрадовался:

– Вот спасибо, ваше высочество, вот спасибо. Не дали греха на душу взять.

Ближе к вечеру он проник на половину императрицы и рассказал ей о случившемся.

– Спасибо вам, Иван Сергеевич, – поблагодарила его Екатерина Алексеевна.

– За что, ваше величество?

– За то, что сообщили о беде, мне грозившей.

– Я предупредил вас, ваше величество, для того, чтоб вы знали, от чего вам беречься надо. Ведь он завтра может отдать приказ кому другому.

– И это я знаю, князь. Спасибо.

На следующий день явилась к императрице княгиня Воронцова-Дашкова, по ее лицу было видно, что ее переполняют важные новости, которые можно доверить только императрице.

Государыня попросила фрейлин выйти.

– Ну что у вас, Катя?

– Я только что говорила с воспитателем вашего сына графом Паниным, он тоже был возмущен вчерашней выходкой императора, назвав его в разговоре капралом. Более того, он высказал опасение, что нынче ваша судьба и судьба вашего сына на волоске. Петр в открытую отказывается и от вас и от сына и собирается жениться на нашей дуре Лизке. Когда я сказала Панину, что вам надо помочь, он ответил мне, что уже предлагал вам это, но вы отказались. Это правда?

– Правда, Катенька.

– Но почему?

– Потому что они говорили об этом, когда еще жива была Елизавета Петровна. Я не хотела их и слушать.

– Но что они предлагали?

– Они предлагали выслать Петра Федоровича в его Голштинию, объявить императором моего сына, шестилетнего Пашу, а меня регентшей.

– Но почему вы отвергли это предложение?

– Катя, Елизавета Петровна умирала, и я считала кощунственным говорить о наследнике еще живой императрицы. Я пребывала в таком горе, Катенька. Мне так было страшно потерять ее, ведь только она была искренней моей защитницей перед самодуром-мужем. Теперь ее нет, и ты видишь, что получилось… Он меня публично оскорбил, как уличную девку, и этим развязал мне руки.

– Вот именно, – подхватила со страстью княгиня. – Я пошла к Панину и говорю: «Дядя, что-то надо предпринимать, вы же видите, что творится». А он мне: «Вижу, капрал распоясался». Но согласился только на кандидатуру вашего сына с вашим регентством и только с согласия Сената. Я ему говорю: «Если вынесете это на Сенат, в тот же день окажетесь в крепости под караулом». Он говорит: «Боюсь, если случится переворот, может начаться междоусобица». А я ему: «Как только начнем действовать, все поймут, что причиной событий были злоупотребления вашего, капрала, и поэтому нет другого средства, кроме перемены царствующего лица». Он все сомневался в успехе будущего действия, и я ему назвала людей, готовых для этого.

– Зачем же, Катенька? Как вы можете рисковать чужими жизнями?

– Не беспокойтесь, ваше величество, Панин не выдаст.

– Ну и кого же вы назвали вашему дяде?

– Гвардейцев Пассека[68]68
  Пассек Петр Богданович (1736–1804) – участник переворота 1762 г., капитан Преображенского полка, затем генерал-губернатор.


[Закрыть], Бредихина, Баскакова, Хитрово[69]69
  Хитрово Федор Алексеевич – секунд-ротмистр лейб-гвардии Конного полка, участник переворота 1762 г. Выслан из Петербурга за протест против возвышения Г. Г. Орлова.


[Закрыть], братьев Орловых[70]70
  Орлов Григорий Григорьевич (1734–1783) – военный и государственный деятель. Окончил сухопутный шляхетский корпус, участвовал в Семилетней войне. Вместе с братьями Алексеем и Федором был активнейшим участником переворота 1762 г. Фаворит Екатерины II, отец ее сына Алексея (будущего графа Бобринского, род. 1762 г.), камергер. В 1772 г. возглавлял русскую делегацию в Фокшанах на переговорах с Турцией. С 1775 г. в отставке.
  Орлов Алексей Григорьевич (1737–1808) – военный деятель, граф, генерал-аншеф, активный участник переворота 1762 г. После морской победы над турками при Чесме (1770), как главнокомандующий флотом, получил титул Чесменского.
  Орлов Федор Григорьевич (1741–1796) – государственный деятель, брат Г. Г. и А. Г. Орловых. После переворота 1762 г. – обер-прокурор Сената. Отличился при Чесме.


[Закрыть] и князя Борятинского.

– Иван Сергеевич уже вчера спас меня от ареста.

– Вот видите, даже адъютанты «капрала» за вас. Действуйте, ваше величество. Приказывайте мне, что надо делать?

– Катенька, милая, вы и так уже много сделали для меня. Я не хочу, чтобы вы рисковали своей жизнью.

– А-а, ерунда! – отмахнулась юная княгиня. – Я теперь не успокоюсь, пока на троне сидит этот хам. Голштинский капрал.

Екатерине Алексеевне, конечно же, было приятно слушать откровения пылкой и молодой княгини. Однако сама она открываться ей не спешила. И даже когда княгиня назвала Пассека и братьев Орловых в числе сторонников императрицы, Екатерина Алексеевна не рискнула открыть ей, что давно держит с ними связь, что знает об их замыслах, следуя мудрой русской пословице: «Береженого Бог бережет».

А ну болтнет где княгиня ненароком, той же сестре своей Лизавете – любовнице Петра. И все. И сама погибнет, и всех за собой потянет. Поэтому, прощаясь с ней, попросила:

– Катенька, милая, умоляю вас, не называйте этих имен больше никому. Хорошо?

– Хорошо, – согласилась Дашкова.

28. Переворот

В гвардии шла невидимая и неслышимая подготовка к перевороту, назначенному на время, когда император уедет к армии. В заговоре участвовали не только офицеры, о которых говорила княгиня Дашкова, но и рядовые солдаты.

Император назначил отъезд к армии после своих именин – 29 июня и собирался отметить их в Петергофе в окружении своей компании и голштинцев.

За несколько дней до этого он уехал в Ораниенбаум, где и предавался с любовницей и компанией дикому веселью. Императрица жила в Петергофе со своими фрейлинами.

Двадцать седьмого июня в Преображенском полку появился слух, что императрица погибла. Один солдат, знавший о заговоре, кинулся к капитану Пассеку.

– Ваше благородие, сказывают, что императрицу убили, – выговорил он, едва не плача. – Кого же мы на престол возведем?

– Глупости, – отвечал спокойно Пассек. – Выкинь из головы.

Однако солдат не успокоился, кинулся к другому офицеру, на беду не посвященному в заговор, и спросил его о том же. Тот встревожился:

– Ты с кем еще говорил об этом?

– С капитаном Пассеком.

– А он что тебе?

– А он сказал: глупости.

Офицер велел арестовать солдата и побежал к майору Воейкову. Майор смекнул, что раз Пассек не арестовал солдата, говорившего о возведении на престол императрицы, то, значит, он сам в заговоре.

И приказал немедленно арестовать Пассека.

В Ораниенбаум к императору был отправлен посыльный с донесением Воейкова: «Ваше величество, в столице заговор. Вам надо немедленно быть здесь». Но откуда было знать Воейкову, что уже около десяти тысяч гвардейцев ждут сигнала к выступлению. И уже через полчаса его донесение императору читали в Измайловском полку заговорщики.

– Так, братцы! – сказал Григорий Орлов. – Выступаем немедленно. Ты, Алексей, бери карету и скачи за императрицей в Петергоф. Бибиков[71]71
  Бибиков Александр Ильич (1729–1774) – государственный деятель, генерал-аншеф. Участник Семилетней войны (1756–1763). В 1773–1774 гг. – командующий войсками, направленными для подавления восстания Е. Пугачева.


[Закрыть], ты тоже с ним. Везите ее. Как только она явится живой и невредимой перед полками, все пойдет как по маслу. Ты, Федя, – обратился Орлов к младшему брату, – ступай к Воронцовой-Дашковой и сообщи ей о случившемся. И спроси: что, мол, делать? Как-никак она родная сестра любовницы Петра, интересно, что ответит?

– А ты, Гриша, где будешь? – спросил Алексей.

– Мы с Потемкиным[72]72
  Потемкин Григорий Александрович (1739–1791) – государственный и военный деятель, фаворит Екатерины II; камергер, генерал-фельдмаршал (1784). В 1783 г. после присоединения Крыма удостоен титула светлейшего князя Таврического. С 1784 г. – президент Военной коллегии, командовал армией в русско-турецкой войне 1787–1791 гг.


[Закрыть] будем готовить гвардию к встрече ее величества. Да только быстрей, ребята, нельзя терять ни минуты. Железо добела раскалилось, ковать надо.

Июньские ночи светлы в Петербурге, от этого заснуть трудно. Императрица в своей комнате дворца Монплезир велела закрыть высокие окна шторами. Но все равно и в этом полумраке долго заснуть не могла, на душе тревожно было.

Теперь после публичных унижений она сама стала торопить события, возненавидев своего мужа вместе С его любовницей и компанией: «Или он, или я, другого не дано».

Казалось, только заснула, как громкий возглас «Ваше величество!» разбудил ее.

В дверях стоял Алексей Орлов.

– Пора вставать. Все готово для вашего провозглашения.

– Как? Почему?

– Пассек арестован.

Екатерину словно подкинуло на ложе.

– Я сейчас.

Орлов вышел, чтобы дать возможность женщине переодеться. Императрица быстро натянула платье, спешила так, что и в зеркало поглядеться не успела.

Орлов откинул ступеньки в карете. Екатерина опустилась на мягкое сиденье. Гвардеец захлопнул дверцу, прыгнул к кучеру на козлы, скомандовал:

– Гони!

И четверка помчала легкую карету. Рядом у самого окошка экипажа скакал на вороном коне Бибиков.

Орлов не давал коням перейти даже на рысь, выхватив у кучера кнут, хлестал по сытым спинам лошадей. Четверка шла махом, так что карета едва по воздуху не неслась, высоко подлетая на мелких ухабах, раскачиваясь из стороны в сторону.

Вскоре с четверки от гонки стала слетать лохмотьями белая пена.

– Ваш бродь, запалишь, – пытался уговорить Орлова кучер.

– Н-ничего-о! Жирок скинут!

Где-то на полпути перед Петербургом их встретил Григорий Орлов тоже с экипажем. С ним был гвардейский офицер Федор Борятинский.

Императрица перешла в карету Борятинского, рядом с ней сел Григорий Орлов, молодой, здоровый красавец. Подмигнул озорно Екатерине:

– Не боись, матушка, все в порядке.

– А я и не боюсь, – отвечала, улыбаясь, она.

– Алешка, гони! – крикнул брату, взобравшемуся на облучок.

На запятки успел прыгнуть Борятинский, и опять бешеная скачка. Въехали в Петербург. Григорий выглянул в оконце, крикнул:

– В Измайловский, там ждут!

Подъехали к казармам Измайловского полка. И едва Екатерина ступила на землю, как ударили тревогу барабаны. Из казарм хлынули солдаты, бросились к императрице, падали перед ней на колени, целовали платье:

– Матушка, избавительница наша!

– Да мы за тебя живота не пожалеем!

Возбужденная Екатерина совала им руку для поцелуя, говорила с искренним чувством, едва удерживая слезы:

– Спасибо, милые… Я тоже за вас… Я с вами.

Тут же явился откуда-то полковой священник, его тащили под руки солдаты.

– Присягать! – крикнул Орлов. – Присягать ее величеству!

Начинается присяга на верность. Священник осеняет крестом солдат, Екатерину.

– В Семеновский! – командует Орлов и подсаживает императрицу опять в карету.

Едут шагом, впереди со взнятым крестом идет священник.

Семеновцы предупреждены и с криком «ура-а!» бросаются навстречу. Екатерина машет им руками.

Так в окружении семеновцев и измайловцев она направляется в Казанский собор, где на широком крыльце встречает ее архиепископ Дмитрий. Он тоже не скрывает радости.

Начинается молебен, на ектинье[73]73
  Ектенья – в Православной Церкви – молитва, входящая в состав каждого богослужения, провозглашаемая обычно дьяконом и содержащая просьбы, обращенные к Богу. По своему происхождению ектенья – род колдовского заклятья, и всем своим содержанием она приучает верующих к мысли о полной зависимости человека от Бога.


[Закрыть] возглашаются многие лета самодержавной императрице Екатерине Алексеевне и наследнику ее великому князю Павлу Петровичу.

Меж тем к казарме Преображенского полка подскакал конный гвардеец и закричал толпящимся солдатам:

– Что ж вы рты пораззявили? Голштинцев ждете? Ступайте к матушке в Зимний дворец. Ей все уж присягнули.

Солдаты кинулись разбирать свои ружья, заряжать их, побежали толпой на плац. Там стоял мрачный майор Текутьев.

– Ваш бродь, командуйте, куда идти.

Майор молчал. И тут кто-то крикнул:

– Братцы, по Литейному гренадеры идут! Айда за имя!

Перед гренадерской ротой появился на коне майор Воейков с обнаженной шпагой.

– А ну стой, сукины дети!

Однако рота продолжала идти, словно и не было команды.

– Вы что, мать вашу! Не подчиняться?!

Он поскакал, размахивая шпагой, ударил ею по штыкам. И тут гренадеры кинулись на него. Конь, уколотый кем-то штыком, кинулся к Семеновскому мосту. Воейков, видя, что и там толпятся солдаты, спасаясь от бегущих за ним гренадер, направил лошадь по грудь прямо в Фонтанку. Гренадеры в воду не полезли, обругав майора, побежали догонять товарищей.

А Екатерина была уже в новом каменном Зимнем дворце, где собрался Синод и почти весь Сенат. Царило радостное оживление. Решалось все быстро и единогласно:

– Надо манифест, ваше величество! И присягу.

– Я согласна, – сказала Екатерина и, осмотревшись, увидела Теплова. – Григорий Николаевич, пожалуйста.

– Слушаюсь, ваше величество, – отозвался с готовностью Теплов.

А меж тем Измайловский и Семеновский полки окружили дворец, поставили везде караулы. Прибывшим последними преображенцам весело пеняли:

– Проспали, сони.

– Так мы ж не нарочи. Офицеры упирались.

– А вы б их под арест.

– Вон взяли четверых, пусть матушка судит.

Когда императрице доложили, что и вся конная гвардия перешла на ее сторону, она спохватилась:

– Господи, а где же принц Георгий? – И, обернувшись к Орлову, попросила: – Григорий Григорьевич, пошлите к принцу Георгию, кабы беды не случилось. Скажите своим, чтоб не вздумали обижать, я запрещаю.

Опоздал запрет матушки-императрицы. Конногвардейцы уже хозяйничали в доме своего главнокомандующего. Завидев въезжающих во двор гвардейцев, принц смекнул, в чем дело, и крикнул денщику:

– Меня нихт! – и бросился в какой-то чулан, зарылся в пыльном тряпье.

Денщик, будучи тоже голштинцем, не выдал хозяина. Но гвардейцы попросту начали грабить дом принца, забирая, кому что нравится, и, лазая по кладовкам и чуланам, наскочили на принца.

– Ребята, а вот и дракон наш!

– А ну тащи его сюда на правеж!

– Меня не трогаль, – лепетал испуганный принц Георгий. – Я есть кароший человек… Я вас любиль есть…

– Слышь, ребята, он нас любил! – ржали жеребцами гвардейцы. – Экзерцициями замучил, гад.

– Мы тебя тоже любиль… Скидавай портки!

И когда прибыли к дому принца посланцы императрицы, гвардейцев уже и след простыл, а сам его высочество, всклокоченный и избитый, сидел посреди разграбленной залы, лепеча жалко:

– России есть плёх… люди есть звиерь…

В Зимнем дворце шли беспрерывные совещания по закреплению результатов переворота.

– Надо послать в Кронштадт адмирала Талызина с манифестом.

– Иван Лукьянович, вы передадите вице-адмиралу Полянскому рескрипт о восшествии на престол ее величества Екатерины Алексеевны и примите от гарнизона присягу на верность ей. Зачтете указ, никаких военных действий не предпринимать и приказов бывшего императора не исполнять.

Явившаяся в Зимний дворец Дашкова сказала:

– А румянцевский корпус? Петр может вызвать его на помощь.

– Неужели Румянцев поддержит его? – усомнилась Екатерина.

– Его же назначил Петр, он ему присягал. Все может случиться. Он наверняка привержен Петру.

Тут же под диктовку Екатерины Теплов строчил указ для отправки в Кенигсберг генерал-поручику Панину[74]74
  Панин Петр Иванович (1781–1789) – генерал-аншеф, младший брат Н. И. Панина. Участник Семилетней войны. Командовал войсками, действовавшими против Пугачева.


[Закрыть].

– Петр Иванович, – диктовала Екатерина, – мы вступили сего числа благополучно на самодержавный престол всероссийский, ведая вашу ревность и усердие к нам, жалуем вас полным генералом и повелеваем принять корпус, состоящий под командой Румянцева, а получа сие, немедленно возвратиться в Россию…

Тут же были написаны и отправлены указы Чернышеву, Салтыкову и рижскому генерал-губернатору Броуну, в которых сообщалось о случившемся и приказывалось соблюдать мирный договор с Пруссией и не исполнять никаких приказов «…невзирая ни на чье достоинство и ни от кого, кроме что за нашим подписанием, никаких повелений не принимать».

Потом явился молодой высокий унтер-офицер.

– Ваше величество, гвардия желает видеть вас.

– Как звать тебя, сынок? – спросила Екатерина, ласково потрепав румяную щеку молодца.

– Григорий Потемкин, ваше величество, – отвечал тот, заливаясь краской.

– Везет мне сегодня на Григориев, – улыбнулась императрица, обернулась к Дашковой. – Идем, Катя, примем парад.

Она шла вдоль строя ликующих гвардейцев, и над Дворцовой площадью неслось нескончаемое «ур-р-р-а». Она улыбалась им, махала ручкой, и в глазах ее стояли счастливые слезы.

Почти в это же самое время с утра Петр III принимал в Ораниенбауме парад своего голштинского войска. Оно было невелико – всего полторы тысячи человек, но зато самое дорогое и преданное монарху. С ним вместе были фельдмаршал Миних, недавно вытащенный Петром из ссылки, канцлер Воронцов, вице-канцлер Голицын, Александр Шувалов, гофмаршал Измайлов, адъютант Гудович, тайный секретарь Волков и другие.

Император, сопровождаемый свитой, прошел вдоль строя, любуясь выправкой солдат. Потом поднялся на сколоченную из досок трибуну. Грянула музыка, перекрываемая четкой барабанной дробью. И полк прошел мимо, печатая шаг, производя сотнями сапог любезный для слуха Петра звук: «Хруп-хруп, хруп-хруп, хруп-хруп!»

– Как идут. А? – говорил Петр Миниху. – Любо видеть!

– Да, – соглашался старик. – Строй хорошо держат.

После парада и легкого завтрака к десяти часам утра ко дворцу было подано шесть экипажей.

– Три кареты для мужчин, три для дам, – распорядился Петр. – Едем в Петергоф. Гудович, – подозвал адъютанта, – скачи вперед, предупреди ее, пусть готовит хороший стол, достойный моих именин. Да накажи, чтоб английского пива побольше, а для дам вина ренского.

Генерал-адъютант Гудович, сев на высокого вороного жеребца, поскакал в Петергоф, благо до него было рукой подать.

В первые кареты рассаживались мужчины, уже успевшие пропустить по стаканчику водки, а оттого не по-мужски разболтавшиеся.

Гофмаршал носился от кареты к карете, рассаживая спесивых дам. Здесь, кроме фаворитки Елизаветы Воронцовой, были жена канцлера Анна Карловна с дочерью графиней Строгановой, княгиня Трубецкая, графини Шувалова, Брюс, Нарышкины и другие. Все они ради праздника – именин государя – были разодеты в лучшие наряды, и пока мужчины принимали парад, женщины успели нарумяниться, надушиться так, что от их экипажей веяло окрест неимоверным ароматом.

Петр прошел к передней карете, держа в руках любимую скрипку в футляре. Он мечтал на обеде в Петергофе показать гостям свое искусство, свой талант музыканта.

Император влез в переднюю карету, сел рядом с фельдмаршалом Минихом, скомандовал:

– Едем.

Кавалькада тронулась. День был ясный, теплый, сияло солнце, в лесу щебетали птицы.

– Погода как по заказу, – сказал генерал-адъютант Иван Голицын.

– А как ты думал, – отвечал Петр, – чай, мой праздник.

Неспешной рысью за полчаса добрались до Петергофа. У ворот стоял Гудович. Экипаж императора остановился.

– Ну? – высунулся из кареты Петр. – Что?

Гудович мялся, пожимал плечами и всем видом показывал, что хотел бы перемолвиться с государем наедине.

Петр вышел из кареты, подошел недовольный:

– Говори.

– Ваше величество, – негромко, едва не шепотом заговорил адъютант, – ее нет.

– Как нет? Где же она?

– Не знаю.

– В Монплезире был?

– Был. Нету.

– Идем, – решительно сказал Петр и широким шагом направился через сад к павильону Монплезир, где и намечалось праздновать его именины.

В павильоне действительно никого не оказалось, на кресле было брошено платье, в котором жена должна была отмечать именины мужа. Но где она сама?

– Что за чертовщина! – выругался Петр. – Вечно с ней какие-то истории.

Они вышли из павильона, у крыльца увидели крестьянина, тот держал в руках бумажку.

– Это вам, ваше величество, – поклонился он.

– От кого?

– От директора Брессона.

Петр схватил записку, там было написано: «Ваше величество, в столице бунт. Гвардейцы возвели вашу жену на престол. Берегитесь. Ваш преданный слуга Брессон».

Бывший камердинер Брессон, возведенный Петром в управляющие гобеленовой фабрики, оставался верен ему и сейчас.

А между тем веселая компания направлялась через сад к Монплезиру. Увидев огорченное лицо императора, Воронцов спросил:

– Что случилось, ваше величество?

– Не говорил ли я вам, что эта дрянь на все способна! – крикнул Петр и подал записку канцлеру. – Читайте.

– Что такое?! – воскликнул Воронцов, прочтя записку и передавая ее Шувалову. – Что за ерунда?

Шувалов прочел, передал Трубецкому.

– Надо ехать, узнать все. Может, Брессон что-то напутал.

– Да, да, да! – ухватился Петр за эту мысль. – Езжайте, господа. Вы! – кивнул Воронцову. – Вы и вы, – указал на Шувалова с Трубецким. – Узнайте все подробно и известите меня. Возьмите мой экипаж.

Женщины, услышав о случившемся, заахали, завопили:

– Что же с нами будет?! Куда теперь мы?

– Оставайтесь здесь! – приказал Петр, все еще не пришедший в себя от такой новости.

– М-да, – пожевал губами Миних. – Этого следовало ожидать.

– Почему?

– Вспомните Елизавету Петровну, государь, не так ли поступила и она.

– Но там император был в пеленках, а я-то, я…

– Вы, государь, обидели гвардию.

– Чем, фельдмаршал? Что вы говорите?

– Вы поставили над ней вашего дядю, толком не знающего русского языка, более того, вы переодели гвардию в прусскую форму – форму врага и, наконец, создали свою гвардию из голштинцев.

– Кстати, Гудович, скачите в Ораниенбаум и ведите сюда мой полк. Будем готовиться к сражению. Как только победим, я эту дрянь запру в монастырь.

Все гости разбрелись по парку, по флигелям, Измайлов отправился на кухню, дабы распорядиться предстоящим обедом.

Петр вернулся в Монплезир, позвав за собой Волкова, схватил с кресла платье жены и со злостью зашвырнул его в угол, выругавшись:

– С-сука! – Сел на освободившееся кресло, предложил Волкову: – Садись, Дмитрий, к столу, будешь писать манифест и указы.

Первым был написан манифест, в котором Петр сообщал народу, что его супруга «предерзостно и незаконно» захватила престол, принадлежащий ему, Петру III, родному внуку Петра Великого, и возмущает против него – законного наследника – его гвардию. Призывая народ не подчиняться самозванке, он обещал достойно наказать всех участников этого бунта и править державой, ему врученной от Бога, по правде и совести.

Указы писались командиру гвардии принцу Георгу и полковникам стоявших в Петербурге частей. Всем им приказывалось безотлагательно следовать с полками в Ораниенбаум в полном боевом вооружении, чтобы встать на защиту его величества от бунтовщиков и взбесившейся бабы.

Встал вопрос, с кем отправить в Петербург манифест и указы.

Петр хотел послать кого-нибудь из голштинцев, но прозорливый Миних отсоветовал:

– Нельзя их, государь.

– Почему?

– Потому что их просто прибьют там. Надо послать с русскими солдатами.

Вызвали гофмаршала.

– Михаил Львович, немедленно найдите двух-трех русских солдат.

– Но где их тут взять?

– Хоть родите! – обозлился Петр. – Ступайте и исполняйте!

Измайлов ушел в великом смятении: действительно, где взять русских солдат? И, проходя через двор, увидел кучеров у экипажей, которые, распрягши коней, о чем-то гомонили.

И гофмаршал осенило: «Вот они, настоящие русские солдаты». Он подозвал трех из них, приказал:

– Ступайте за мной, его величество ждет вас.

Кучера, недоуменно переглядываясь, отправились за гофмаршалом. Измайлов вошел в Монплезир с чувством исполненного долга.

– Ваше величество, вот вам три русских солдата.

– Спасибо, маршал, – сказал Петр, с неудовольствием оглядывая кучеров.

Он был недоволен видом этих «русских солдат». «Не солдаты, а мешки с дерьмом, то ли дело мои голштинцы…» Однако выбрать было не из чего.

– Вот что, орлы, – заговорил Петр. – Вот вам мой манифест и мои указы. Отправляйтесь в Петербург и вручите все это принцу Георгию. Он знает, как с ними поступить.

Вечером из Ораниенбаума Гудович привел полк голштинцев для защиты Петергофа. Миних, опытным глазом увидев это воинство, сказал императору:

– Эти годны для лишь для парада, ваше величество.

– А что прикажете делать?

– Надо идти в Кронштадт и оттуда, опираясь на флот, предъявить столице ультиматум. Можно даже войти в Неву и бомбардировать мятежные казармы.

– Прекрасный план, – загорелся Петр и призвал адъютанта Девьера: – Граф, берите лодку, отправляйтесь в Кронштадт, предупредите адмирала Полянского, что я иду к нему.

Тут же голштинцам было приказано воротиться в Ораниенбаум в казармы и ждать дальнейшего указания императора.