Текст книги "Салтыков. Семи царей слуга"
Автор книги: Сергей Мосияш
Жанр:
Историческая проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 24 (всего у книги 27 страниц)
Как ни ждал Салтыков появления незваной гостьи в Москве, она явилась неожиданно. Еще накануне генерал-майор Фаминицын, начальствующий над госпиталями, подал генерал-губернатору рапорт, что в его ведомстве все спокойно.
Давно уж крепко лежал снег, приближался зимний Никола, и фельдмаршал нет-нет да подумывал: «Пронесло. В мороз, чай, не сунется».
Однако 22 декабря утром у Салтыкова появился встревоженный обер-полицмейстер Бахметев.
– Беда, ваше сиятельство, в Лефортове на Введенских горах в госпитале явилась заразительная болезнь. Уже умерло четырнадцать человек.
– Кто вам сказал?
– Главный доктор госпиталя Шафонский.
– Что за чертовщина! Вечером Фаминицын прислал рапорт, что у него все в порядке. Может, это не она, может, это какая другая болезнь?
– Шафонский сказал, похоже, моровое поветрие. Уж очень скоро помирают.
– Надо созвать консилиум медиков, пусть определятся, что это за болезнь.
– Туда, на Введенские горы?
– Боже сохрани. Сами лекари растащат ее по Москве. Пусть соберутся в Сенате. Если Шафонский откажется, не настаивайте, ему лучше знать, как не потащить заразу в город.
Совет из лучших московских медиков собрался к вечеру – Мертенс, Эразмус, Шкиадан, Кульман, Венеаминов, Забелин, Ягельский.
Шафонский не появился, прислав сказать, что не может оставить больных, но кратко описал в записке признаки и течение болезни. Обсудив их, медики единогласно постановили: это моровое поветрие. Поручили Мертенсу идти на доклад к генерал-губернатору. Выслушав Мертенса, Салтыков спросил:
– А что за признаки сей болезни?
– Это гнилая горячка, ваше сиятельство. Начинается с жара, бреда, с черными болячками в паху. Болезнь весьма скоротечна, в два дни управляется с человеком. И все вещи больного, одежда, обувь, с чем он соприкасался, заразительны. И лучше сжигать их.
– Как пресечь распространение ее?
– Я бы советовал наперво оцепить госпиталь солдатами. И никого ни туда, ни оттуда не пропускать. И усилить проверку на заставах, не давать въезжать в Москву.
– Это почти невозможно, доктор.
– Почему?
– Москва питается только привозным мясом, рыбой, хлебом. Начнется голод, что вы? Это ж бунт.
– Тогда надо установить карантины. А продукты подвозить и оставлять где-то за околицей в Москве, в определенном месте и оттуда уж москвичам забирать их. А Тверскую заставу вообще перекрыть наглухо, потому как через нее могут вывезти болезнь в Петербург.
– Что ты? Что ты? Бог с тобой, братец.
Поблагодарив Мертенса, Салтыков уже на следующий день приказал оцепить главный госпиталь. И запретил помывку в общественных банях. О появлении чумы и принятых мерах отправил донесение императрице.
Екатерина Алексеевна немедленно велела собрать Совет в комнате Зимнего дворца, отведенной для заседаний.
– Господа, из Москвы от графа Салтыкова пришло пренеприятное сообщение, в Первопрестольной появилась чума. Мы должны с вами выработать меры по пресечению распространения болезни. Салтыков просит разрешения вывезти больных в окрестные монастыри. Мол, это защитит москвичей от заразы.
– Ни в коем случае этого делать нельзя, – сказал Чернышев.
– Я тоже так ему отписала, что этого делать нельзя, поскольку сие послужит распространению болезни в округе.
– Сейчас январь, – заговорил Панин, – начинаются морозы. Насколько я знаю, чума их боится. Может, зима и победит ее.
– А може, в Москве и не чума вовсе, она ведь действительно летом вспыхивает, – высказал сомнение Голицын. – Вон в Молдавии в самую жару явилась.
– Нет, Александр Михайлович, Салтыков пишет, что велел доктору Ореусу и штаб-лекарю Граве обследовать больных. И те доложили, что это чума, точно такие признаки они видели на больных под Хотином в вашей армии.
– Значит, докатилась-таки она до Москвы.
– Я бы точнее сказала, князь, довезли ее. Поэтому надо принять все меры, пресечь ей дорогу, особенно к нам в столицу. Только ее нам тут не хватало.
– Надо верстах в ста от столицы установить карантины на Тихвинской, Старорусской, Новгородской и Смоленской дорогах, – посоветовал князь Вяземский. – Чума, ведь она скоро проявляется на заразившемся.
– Ну и сколько дней назначим сидеть в карантине? – спросила императрица. – Александр Михайлович, вы ее видели в Молдавии, как присоветуете?
– Я думаю, дня четыре-пять, – сказал Голицын.
– Пусть будет с запасом. Неделю.
Все согласились с государыней: лучше передержать, чем не додержать в карантине.
Затем была составлена подробная инструкция для генерал-губернатора Москвы Салтыкова:
«Установить карантины для всех выезжающих из Москвы верстах в сорока по всем дорогам.
Москву запереть и не выпускать никого без дозволения графа Салтыкова.
Обозы со съестными припасами останавливать в семи верстах от Москвы. Сюда жителям приходить и закупать, что им нужно. Полиции следить, чтоб покупники не соприкасались с продавцами, для чего разложить между ними огонь, а деньги окунать в уксус.
По церквам читать молитвы о прилипчивой болезни, дабы народ еще более остерегался от опасности, и прочая, прочая, и прочая…»
Когда общими усилиями составили подробную инструкцию для московского генерал-губернатора, Разумовский вдруг усомнился:
– А не многовато мы наворочали на старые плечи Петра Семеновича? А?
– А что ж вы предлагаете, Алексей Григорьевич? – спросила императрица.
– Надо к нему в помощники кого бы помоложе. У него ж и помимо чумы забот полон рот. А ведь ему, не забывайте, уже на восьмой десяток повалило.
– А не обидится Петр Семенович?
– Надо не обидно сделать, мол, так и так, вот вам помощник против чумы. Ну и, конечно, человека надо послать добросовестного и не врединого.
– Кого пошлем, господа? – оглядела Екатерина свой Совет.
Наступила недолгая пауза, потом заговорил князь Волконский:
– Сдается мне, на эту должность подойдет сенатор и генерал-поручик Еропкин Петр Дмитриевич, человек очень исполнительный, удивительно бескорыстный и добрейшей души. И что не менее важно, у него в Москве на Остоженке свой дом.
– Ну что ж, я полагаю, мы согласимся с предложением Михаила Никитича. Охранение Москвы от заразы мы поручим сенатору Еропкину. Так?
За новое назначение Совет проголосовал единогласно.
Выслушав представление генерал-поручика, явившегося помогать ему против чумы, Салтыков сказал:
– Я рад, конечно, господин Еропкин, иметь в вашем лице помощника. Но все предупреждения против морового поветрия уже взяты, вам осталось поревновать исполнение их.
Однако в душе фельдмаршал был не очень доволен и воспринял появление помощника «против чумы» как неверие ее величества в его – салтыковские силы. Тем более тогда, когда, как он считал, уже справился с этой заразой.
– …и попрошу вас обо всех ваших действиях извещать меня.
– Это само собой разумеется, ваше сиятельство, – отвечал Еропкин, догадывавшийся об истинном настроении старика. – Я без совета с вами не сделаю и шага.
Салтыков пролистал рекомендации Совета, пробормотал, поморщившись:
– Так… Так… Все красиво на бумаге, да забыли про овраги… Вот, пожалуйста, – обратился к Еропкину. – Рекомендуют установить на всех дорогах карантины. А где мне на это людей брать? Мне на посты внутри города их не хватает. Или вот, чтоб полицейские следили за покупниками и продавцами, чтоб они не касались друг друга. Вы себе это можете представить… э-э…
– Петр Дмитриевич, – подсказал Еропкин.
– Петр Дмитриевич, объясните мне, пожалуйста, как нам уследить за тысячами, десятками тысяч продавцов и покупников, чтоб они не касались друг друга? Как? Это при том, что у меня всего триста солдат.
– Да, пожалуй, вы правы, ваше сиятельство, – согласился Еропкин.
Почувствовав в ответе сенатора искреннее сочувствие, генерал-губернатор не удержался:
– Ободрали меня как липку, угнали все воинские части на турка. Я, конечно, понимаю, так надо. А воротили мне что? Чуму, братец, чуму привезли, – закончил с горькой усмешкой Салтыков. – Хотел больных развести по окрестным монастырям на свежий воздух, уж очень скученно в Москве. Да и госпиталь вверху Яузы всю заразу спускает в реку, может весь город заразить, люди-то пьют из речки. Думал, развезу по монастырям, все чище в Москве станет. Но государыня не разрешила.
– Почему?
– Потому как поветрие перекинем в окрестности. И права ведь матушка. Права. Я как-то и не сообразил поначалу. Теперь вот приказал фабричным хозяевам держать рабочих при фабриках, все меньше толкотни на улицах, все меньше расползания заразы. Так ведь народ не понимает, что их же безопасности ради. На лекарей как на врагов глядят, о карантине слышать не хотят.
– Может, по монастырям, наоборот, здоровых развезти, – высказал мысль Еропкин. – Вот и будут в карантине.
– Это надо обдумать, – согласился граф. – Особливо работных, фабричных, пожалуй, можно.
Но не оправдала зима надежд московских правителей, не погасила чуму. Хотя стараниями Еропкина фабричные рабочие были выведены в Симонов, Данилов и Покровский монастыри, объяснено им было, что делается это их же пользы ради. Как ни трудно было с пропитанием этих карантинов, но Салтыков был доволен, что там не наблюдается болезнь. И в конце мая донес об этом успехе в Петербург.
Получив столь утешительное известие, императрица указала фабричных из Даниловского и Покровского монастыря отпустить по домам, резонно полагая, что им надо и за работу браться. Разрешено было и бани топить, чтоб народ получил возможность помыться.
Но уже в июне чума явилась в Симоновом монастыре и стала расползаться по Москве. Если в госпиталях и монастырях доктора имели возможность наблюдать больных и своевременно удалять от них здоровых, то в домах и подворьях за этим уследить никак нельзя было. Поэтому если кто в доме умирал, то оставшиеся, опасаясь попасть в карантин и лишиться домашних вещей и одежды, подлежавших сжиганию, попросту ночью выбрасывали труп на улицу. И вскоре сами заболевали.
Похоронные команды, собиравшие эти трупы, вывозили их за город, где крючьями сбрасывали в братские могилы, которые под присмотром солдат с утра до вечера копали преступники.
Еропкин в каждой части города учредил наблюдателей, обязанных следить, где, в каком доме явилась болезнь, и принимать меры к вывозу заболевших в госпиталь, к уничтожению вещей, принадлежавших им. Последнее особенно было трудноисполнимо, поскольку родственники восставали против сжигания еще добротной одежды и обуви: нам еще сгодится. И вскоре следовали за умершим. Поэтому зараза расползалась стремительно.
Многие бежали из города куда глаза глядят. Богатые уезжали в свои деревни. Порою в департаментах оставались одни сторожа. Даже члены московского Сената, число которых можно было по пальцам перечесть, старались не являться в присутствие. Поэтому совещания Сената нередко проходило с тремя сенаторами.
А ведь Еропкину для любого мероприятия обязательно требовалось согласие Сената.
Второго августа он явился к Салтыкову похудевший, измученный и с порога заявил:
– Ваше сиятельство, Петр Семенович, я не могу исполнять свою должность.
– В чем дело, Петр Дмитриевич? – спросил граф, устало прикрывая глаза.
– У меня в доме появилась чума.
– Вы серьезно? – сразу насторожился Салтыков, невольно начав вглядываться в лихорадочно блестевшие глаза своего помощника: уж не принес ли он с собой чуму?
– Да уж куда серьезней.
– Кто заболел?
– Поваренок.
– Где он?
– Отправил в госпиталь к Шафонскому. Сейчас с трепетом жду, кто следующий. Пожалуйста, ваше сиятельство, увольте меня. Может, мне осталось жить-то…
– Успокойтесь, Петр Дмитриевич, вы просто устали. И потом, вы назначены Советом при государыне, я не имею права увольнять вас.
– Ну сообщите в Совет. Я сам боюсь туда писать, а вдруг я уже…
– Ничего, ничего, братец. Не надо кликать ее, – утешал как мог Салтыков. – Вы просто устали, я сегодня же напишу в Совет. Идите домой, отдохните да велите окурить серой комнаты, авось пронесет…
Государыня явилась в Совет озабоченной:
– Господа, я только что получила от Салтыкова письмо. Он пишет, что Еропкин отказывается от должности.
– Почему? – удивился Панин.
– У него в дом явилась чума. Но Салтыков считает, что он просто переутомился, и просит прислать ему помощников из гвардейцев.
– Почему именно из гвардейцев? – спросил Волконский.
– Ну, видимо, он считает, что они более надежны, чем армейские офицеры.
– Раз просит, надо послать, – сказал Чернышев. – А как с оцеплением Москвы?
– Он пишет, что это невозможно. У него на патрули внутри города не хватает людей.
– Пожалуй, он прав. Оцепить Москву и армии не хватит.
– Григорий Григорьевич, кого б из офицеров гвардии вы рекомендовали командировать в помощь генерал-поручику Еропкину?
– Капитана Волоцкого, ваше величество.
– Пожалуйста, прикажите ему, пусть подберет еще с дюжину надежных офицеров и отъезжает с ними в Москву. И с Волоцким же передайте мою личную просьбу Еропкину не оставлять должности, пусть скажет – я прошу. И еще. Господа, вместе с письмом Салтыков прислал решение Московского медицинского совета для уменьшения распространения заразы продавать вино в кабаках через окна, не впуская никого внутрь. Далее они просят разрешения избирать из господских людей десятских для ежедневного осмотра домов…
– Господи, – вздохнул Разумовский, – они б еще попросили разрешения хлеб зубами жевать.
Императрица покосилась на старика, но ничего не сказала, продолжала читать:
– …и далее просит медицинский совет разрешить для погребения умерших от чумы и отвозу зараженных в больницы использовать каторжных.
– Пущай используют, – махнул рукой Разумовский.
– Э-э нет, – возразил Чернышев. – К каждой телеге караул не приставишь. И каторжные от телег разбегутся. Могилы копать, это им в самый раз, там одного солдата с ружьем достанет.
Так и постановили: «С решением Медицинского совета согласиться, за исключением последнего: каторжников употреблять лишь на копке могил».
Генерал-поручик Еропкин был весьма растроган личной просьбой ее величества – не оставлять должности, переданной ему гвардейским капитаном Волоцким:
– Да я… да ежели ее величество просит, в лепешку расшибусь, исполню.
К этому времени стало ясно, что чума лишь припугнула Петра Дмитриевича, выхватив из его дома поваренка, не зацепив более никого из домашних. Капитану Волоцкому тут же было дано задание:
– Ступайте к доктору Шафонскому и помогите ему осуществить осмотр больных в Лефортове. Соответственно переоденьтесь в халат, который после осмотра сожгите. Впрочем, Шафонский вас научит, как беречься.
Шафонский из-за очков, оглядев блестящего гвардейца, произнес:
– Придется вам, благодетель, снять сей великолепный камзол, шляпу, шпагу, в общем, все, что вы желаете носить в дальнейшем. И облачиться вот в это рубище.
И кинул Волоцкому ворох черного платья.
– Смотрите на меня и облачайтесь так же. На халате не ищите пуговиц, там кругом завязки, – поучал Шафонской гвардейца. – Завязывайте не на узлы, а с петелькой, чтоб, дернув за кончик, развязать можно было. Эти чуни натяните на сапоги и завяжите, а то спадут. Закройте голову и рот этим клапаном. Что? Резкий запах, говорите? Еще бы, клапан уксусом пованивает. Терпите, благодетель, терпите. Только этим эту заразу и отпугнуть можно.
Когда они ехали в коляске в Лефортово, Волоцкий спросил:
– А зачем их осматривать, доктор?
– А как же, благодетель, а вдруг там человек с другой болезнью. В палате, пожалуйста, ни к чему не прикасайтесь и ни с кем особо не разговаривайте.
Не доезжая до госпиталя, Шафонский остановил коляску, приказал кучеру:
– Жди нас здесь, благодетель.
Они направились к воротам госпиталя, которые были распахнуты настежь.
– Вот, пожалуйста, – сказал Шафонский. – А еще удивляемся, отчего зараза со двора на двор перескакивает. Велено же было запереть накрепко. Ну, благодетели!
И совсем возмутился Шафонский, увидев во дворе госпиталя толпу.
– Эт-то что за безобразие! – вскричал он. – Где комиссар Кафтырев?!
– Вот они! Вот они! – завопил поручик, указывая на Шафонского и его спутника. – Уморители!
– Кафтырев! – закричал на него Шафонский. – В чем дело?
– Это вы миру отвечайте, в чем дело? Ходите тут, порошки с мышьяком раздаете, людей морите.
– Вы что, спятили, Кафтырев? Вас зачем сюда поставили? Капрал? Раков, вы-то что стоите?
– Но, господин доктор, пра слово, от ваших порошков мор идет! – отвечал капрал – высокий детина.
Толпа угрожающе зашумела, раздались крики: «Это лекари нас морят!.. Карантинами замучили!», «Живыми в землю закапывают!».
– Я сам видел, я сам видел! – кричал поручик Кафтырев, подогревая толпу.
– Молчать!! – неожиданно гаркнул командирским голосом капитан Волоцкий. – Как ты с доктором разговариваешь, скотина!
Гвардеец забыл, что он не в гвардейской форме, а в черном балахоне, столь ненавистном народу. Оттого и подлил масла в огонь.
– Они еще грозятся! Они еще грозятся! – снова заорал Кафтырев.
– Пропустите нас в госпиталь! – потребовал Шафонский.
– Нет, не пропущу! – крикнул Кафтырев. – Я здеся хозяин! Ступайте, откуда пришли. Ну!
– Уходите! – орали в толпе. – Уморители!
Откуда-то прилетел камень, кусок палки. Угроза нависла серьезная, народ не хотел пускать доктора в госпиталь.
– Ну, Кафтырев, ты за это ответишь в Сенате!
– И отвечу, и отвечу! Я все там расскажу про ваши порошки ядовитые. Я за народ страдатель!
Назавтра «страдателя за народ» призвали в Сенат и всех его сообщников, которых перечислил доктор Шафонский: капрала Ракова, канцеляриста Прыткова, конюхов Петрова и Пятницкого.
И хотя в Сенат пришли только четыре сенатора – князь Козловский, Похвиснев, Рожнов и Еропкин, – слушание дела состоялось. Свидетельствовал против возмутителей капитан Волоцкий. Доктор Шафонский отправился-таки на осмотр больных с другим гвардейцем.
Поручик Кафтырев, оказавшись перед грозные очи Сената, изрядно перетрусил, тем более что против него свидетельствовал не какой-то лекаришка в черном балахоне, а гвардейский капитан в блестящей форме и со шпагой у пояса.
– Да кабы я знал… да рази б я посмел, – бормотал он в оправдание.
Во время допросов возмутителей Сенат метал на их головы громы и молнии, грозя им самыми страшными карами. Но когда, выпроводив подсудимых за дверь, занялись составлением приговора, Еропкин сказал:
– Господа, ныне у нас каждый здоровый человек на вес золота. Надо бы их миловать.
– Миловать? – возмутился Козловский. – Они чуть доктора не убили, капитана гвардии, о каком миловании речь, Петр Дмитриевич?
– Но, князь, надо учитывать время и обстоятельства. Люди живут рядом с чумой, в постоянном страхе. Они и так уже судьбой наказаны. Ну сорвались, ну накричали.
– Но наказание должны понести, – настаивал Козловский. – Каждый проступок должен наказываться. Вот спросите хотя и военного человека – гвардейца. Правда, капитан?
– Так точно, ваше сиятельство, – отвечал Волоцкий.
– Ну вот, – резюмировал князь. – Давайте и думать, кого как наказать.
Поскольку Еропкин был против наказания, Козловскому вновь пришлось прибегнуть к третейскому судье – гвардейцу:
– А у вас, капитан, какое мнение?
Волоцкому не хотелось никого обидеть – ни князя, ни Еропкина, но в то же время сохранить лицо независимого судьи:
– Я думаю так, господа, главного возбудителя Кафтырева посадить на две недели на гауптвахту на хлеб и воду, остальным всыпать по двадцать плетей для памяти.
– А почему же Кафтыреву ничего? – спросил Козловский.
– Как ничего? А две недели гауптвахты? Вы, князь, хотели бы и ему плетей, как я понимаю. Но он поручик, не великий, а командир, поэтому ради сохранения его лица стоит поберечь его задницу.
Еропкин тихо засмеялся, махнул рукой:
– Ладно. Я согласен с гвардейцем.
После лефортовских возмутителей перед Сенатом предстал синодальный солдат, проломивший голову камнем другому солдату. Этого злодея представил Сенату Бахметев. Приговор тоже был скорый и мягкий: двадцать плетей.
Едва увели солдата, Еропкин сказал:
– Там ждут нашего решения раскольники.
– Раскольники? – удивился Козловский. – Им-то чего от Сената нужно?
– Вот у меня их записка, они просят в Земляном валу купить или построить свой карантин. Разрешим?
– Конечно. Пусть строят, – сказал князь, и его поддержали Похвиснев и Рожнов:
– Я тоже согласен, пусть строят, тем более и они его будут содержать на свой счет.
– Но они еще просят освободить их от карантина и докторских осмотров, – сказал Еропкин.
– Вот те на, только что наказали Кафтырева за это. И эти туда же.
– Значит, на это не согласимся? – спросил Еропкин.
– Конечно, какой тогда смысл в их карантине.
Еропкин взглянул на пристава, сидевшего у двери:
– Пригласите, пожалуйста, Алексеева Пимена и Прохорова Ивана.
Когда раскольники – степенные мужи с окладистыми бородами – вошли, Еропкин сказал им:
– Сенат рассмотрел вашу просьбу и решил разрешить вам строительство карантина и содержание его на ваш счет. Но Сенат не согласен с вашей просьбой освободить его от докторского осмотра.
– Пошто? – спросил Алексеев с неудовольствием.
– По то, Пимен, что доктора обязаны посещать все карантины, чтоб отделять больных от здоровых.
– А купцам разрешили свой карантин иметь?
– Разрешили.
– Ну вот же. А пошто нам с запретом?
– Купцы не заикались об этом. Какой смысл тогда в вашем карантине, если туда нельзя будет войти доктору? Ну?
Раскольники переглянулись, что-то пошептались меж собой.
– Ладно, – сказал Алексеев, – мы согласные, но только чтоб Шафонского к нам не слали.
– Ладно. Будем посылать других. Ступайте.
Раскольники, поклонившись, вышли.
– Все Кафтырева сукиного сына работа, – заметил Козловский. – Лучшего доктора перед всей Москвой оклеветал, засранец.
– Ладно, – сказал Еропкин. – Хорошо хоть архиепископ Амвросий не знает про раскольников, а то б еще и он расшумелся.
В эти часы архиепископ Амвросий был у генерал-губернатора.
– Я что позвал вас, святый отче, – тихо говорил Салтыков. – Вы сами зрите, Что творится на Москве. Болезнь уже так умножилась, что похоронные команды едва управляются увозить и закапывать умерших. За вчерашний день восемьсот тридцать пять человек вывезены из госпиталей и домов, около шестидесяти подобрано на улицах. Если так дальше пойдет, Москва скоро станет мертвым городом.
– Свят, свят, – перекрестился Амвросий. – Что ты говоришь, сын мой?
– Я говорю сие с болью в сердце, святый отче. Я не хочу этого, но есть силы и обстоятельства, которые сильнее нас; Чума косит там, где кучкуется народ, поэтому у меня просьба к вам, отец Амвросий, временно воспретите служить в церквах, ведь туда вместе со здоровыми являются и больные, заражая окружающих. А так же отмените крестные ходы.
– Вы здесь правы, Петр Семенович, я это сделаю. В церквах служат священники, мне подчиняющиеся, но как быть с теми, не имеющими приходов? Эти вольные иереи, так называемые крестцовые попы, что хотят, то и творят. Вы посмотрите, что деется у Варварских ворот, у иконы Боголюбской Богоматери. Там народ толпами толкется.
И этому способствуют эти самые праздные попы. Подучили какого-то фабричного рабочего, и тот во всеуслышанье там заявил: де, ему явилась во сне Богородица и сказала, что поскольку за тридцать лет у нее не отпели ни одного молебна, не поставили ни одной свечи, то за это Христос решил наслать на Москву каменный дождь, но она – Богоматерь, де, упросила заменить каменный дождь трехмесячным мором. Вот и наслала на Москву это моровое поветрие.
– Но почему вы икону не перенесете в церковь?
– Для нее рядом с Варварскими воротами достраивается церковь Кира и Иоанна, туда она вскоре и будет водворена. Но сегодня к ней и подходить опасно.
– Почему?.
– Народ темный, не поймет. С начала сентября возле нее эти самые праздные попы денно и нощно служат на корысть себе.
– Бахметев там держит пост из двух солдат для охраны жертвенного ящика. Может, его следует перенести в другое место?
– Я подумаю, Петр Семенович.
– Подумайте, святый отче, подумайте. Нам солдат в городе не хватает.
Вскоре после архиепископа у Салтыкова появился Еропкин, сообщил о решениях Сената, сдал рапорт за прошлый день.
Граф прочел его, вздохнул тяжко, прикрыл усталые глаза.
– Петр Дмитриевич, я хочу на пару дней отъехать в деревню, дыхнуть свежим воздухом и ее величеству отчет написать подробный.
– Езжайте, Петр Семенович, передохните. На вас уж и так лица нет.
