Текст книги "Салтыков. Семи царей слуга"

Автор книги: Сергей Мосияш

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 27 страниц)

25. С этим шутить нельзя

Фельдмаршал Бутурлин, вызванный в Петербург еще Елизаветой Петровной, знал, что его ждут в столице большие неприятности из-за бездарно проведенной кампании, и поэтому не спешил в пути.

– Ну куда гонишь? Куда гонишь, дурак? – ругал он ретивого кучера, подгонявшего кнутиком тройку. – Ежели твари бессловесные, их и понужать можно? Да?

– Так ить дорога хорошая, ваше сиятельство. Хоть на боку катись.

– Вот припрягу тебя в пристяжку, – ворчал граф, – погляжу, как ты по этой хорошей дорожке поскачешь, как на боку покатишься.

Гусары, сопровождавшие Бутурлина вершними, догадывались о причине явного непоспешания фельдмаршала, зубоскалили меж собой:

– Не спешит в баньку-то наш.

– Ждет, когда жарок схлынет.

Однако в Варшаве гонец из столицы отыскал Бутурлина и торжественно вручил ему пакет:

– Рескрипт его величества государя императора Петра Федоровича его сиятельству фельдмаршалу и графу Бутурлину Александру Борисовичу.

– Как?! – опешил граф. – Неужто?

– Да, – подтвердил гонец. – Ее величество Елизавета Петровна почили в бозе.

– Господи, – перекрестился машинально граф, – царствие ей небесное.

И стал раскрывать пакет: «А мне-то что в нем? Неужто назад поворотят?»

Однако в рескрипте новый император, отмечая «славные ратные дела» фельдмаршала, обнадеживал его в своих милостях и благоволении к его персоне. Назад не поворачивал, но и в столицу не звал.

На радостях граф приказал немедленно запрягать коней в сани и скакать поживее, а не «тянуться зеленой соплей».

Бутурлин, знавший о преклонении Петра перед прусским королем, сразу сообразил, что ныне его конфузии на полях сражений зачтутся ему почти как виктории. И не ошибся.

– Александр Борисович! – встретил его император радостным восклицанием. – Легок на помине. А мы только что вас вспоминали с моим адъютантом Унгерном.

– Благодарю вас, ваше величество.

– Я начинаю войну с Данией, – оглоушил фельдмаршала Петр новостью. – Как вы думаете, кого можно поставить главнокомандующим?

«Раз спрашивает: кого поставить, значит, меня минует чаша сия», – подумал Бутурлин и тут же ответил:

– Салтыкова Петра Семеновича.

– А я что говорил?! – вскричал император, с торжеством глядя на Унгерна. – Барон мне толкует: Румянцева, а я ему – Салтыкова.

– Румянцев молод, горяч, – сказал Бутурлин, уже догадавшийся о строе мыслей монарха.

– Вот именно, – обрадовался Петр. – Я так и говорил барону. Где сейчас Салтыков?

– По всему, он должен быть дома, то есть в Петербурге, я его после болезни отпустил в отпуск, – сказал Бутурлин.

– Унгерн, велите вызвать ко мне Салтыкова и заодно пошлите за Румянцевым. Где он сейчас, Александр Борисович?

– В Кольберге, отстраивает после бомбежек.

– Вызвать, вызвать. Я должен дать ему инструкцию. Как вы думаете, граф, если я отправлю его корпус в авангарде армии?

– Для этого Румянцев годится лучше кого-либо другого, ваше величество.

– Вот и отлично. Главное командование поручу Салтыкову, но к началу боев сам прибуду на театр войны.

– Но стоит ли вам рисковать? – заметил Бутурлин.

– Нет, нет! Еду обязательно. Мой дед Петр Первый всегда был при войсках. Так что не отговаривайте меня. Вели-! кий Фридрих тоже неразлучен с армией.

В тот же день вечером Бутурлин нанес визит отпускнику фельдмаршалу Салтыкову. Сбросив на руки слуге епанчу и шляпу, он прошел в кабинет к хозяину.

– Здравствуй, Петр Семенович, – молвил, потирая с мороза руки.

– Здравствуйте, Александр Борисович. Какими ветрами к нам?

– Благоприятными, Петр Семенович, благоприятными. Как ваше здоровье-то?

– Слава богу, ваше сиятельство.

– Вот зашел вас поздравить, Петр Семенович. Принимайте командование сызнова.

– С чего бы это?

– А разве у вас не было посыльного от государя?

– Не было.

– Значит, завтра будет. Вы вновь назначаетесь главнокомандующим.

– Но я слышал, война с пруссаками кончилась.

– С пруссаками кончилась, с датчанами грядет.

– Вот те раз. А с ними-то за что?

– На Голштинию, вишь ли, датский король Фридрих Пятый покушается, а наш государь того стерпеть не может.

– Ну что ж, – после некоторого раздумья сказал Салтыков, – мы солдаты, прикажут на Америку, и на нее пойдем.

Бутурлин догадался, что Салтыков намекает на дальность расстояния до театра войны.

– Конечно, далековато, я с вами согласен.

– Каждая булка, довезенная туда, в конце пути золотой станет, – вздохнул Салтыков. – Будем есть «золотые», коли прикажут.

«Ох, как бы не пришлось вместо булок лапу сосать», – подумал Бутурлин, на собственной шкуре испытавший трудности со снабжением армии провиантом вдали от баз и магазинов.

– Если завтра он вызовет вас, скажите ему о провианте.

– Скажу, конечно, хотя вряд ли он послушает.

– Я вижу, вас не обрадовало назначение?

– Отчего же? Среди солдат я только и чувствую себя нужным. Меня беспокоит снабжение. Идти придется через Померанию, а там, как я полагаю, шаром покати, кто только не топтался там.

– Но там не так далеко Кольберг.

– Вот на него только и будет надежа со снабжением.

Гольц прибыл в Петербург с бароном Швериным, и первым делом они посетили английского посланника Кейта, как и велено было.

– Если вы хотите понравиться императору, то отдайте первый визит его дяде, принцу Георгию, которого он только что выписал из Голштинии. Тогда вам будет обеспечен кредит при дворе, – посоветовал англичанин.

– А о чем с этим дядей можно говорить? – спросил Гольц. – Он ведь здесь недавно, как вы сказали.

– Зато имеет влияние на императора, а значит, через него вы сможете давить на Петра.

– А как сам император?

– Император, увы, во многом ведет себя как ребенок.

– В чем это выражается?

– Ну, скажем, в том же курении. Пока жива была Елизавета, он и не думал о табаке. А как только она умерла, он, подражая своим офицерам-голштинцам, а их вокруг него много, начал курить трубку. Мало того, заставляет дымить всех окружающих. Таскает за собой короб с табаком и трубками и, к кому явится в гости со всей оравой голштинцев, первым долгом начинает дымить сам и другим велит. А русские многие не очень уважают курящих. Но он весьма пренебрежительно относится к русскому народу, а это может кончиться плохо. Даже на отпевание своей тетки не явился, чем вызвал ропот в обществе.

– А кто на него оказывает большее влияние?

– Я полагаю, любовница.

– А жена-императрица?

– Он открыто третирует ее, а это тоже не очень нравится обществу.

– Сказывают, при дворе Шуваловы в силе?

– Были. А теперь Петр Шувалов при смерти, а Иван, бывший фаворит Елизаветы, отошел от дел. Император повелевал ему стать вице-канцлером, говорят, он на коленях упросил Петра не назначать его. И это тоже подозрительно.

– Чем подозрительно?

– Тем, что отказывается от власти. Обратите внимание, отказывается тот, кто все время был у власти. В искренность этого отказа плохо верится.

– Пожалуй, вы правы, – согласился Гольц. – Спасибо за ваше обстоятельное сообщение.

– Должен вам заметить, полковник, если вы понравитесь принцу Георгию, то понравитесь и императору, и вам будет очень Легко подружиться с ним, тем более с вашей верительной грамотой. Он на вашего короля только что не молится. Желаю успеха, господа.

Принц Георгий, еще не привыкший к такому почитанию, очень был рад появлению прусских посланников.

– О-о, я рад приветствовать королевских послов на русской земле, – сказал принц, естественно, на родном немецком. – Мы давно вас ждали.

– Мы решили, ваше высочество, отдать первый визит вам, – польстил Гольц, – так как давно наслышаны о вас, как о прекрасном человеке.

Здесь полковник беззастенчиво врал, он впервые видел принца. Но, как ни странно, тот принял это за чистую монету. И Гольц решил про себя: «Из этого будем вить веревки».

– Когда его величество соблаговолит принять нас? – спросил Гольц.

– Я думаю, завтра… э-э… – Принц замешкался, соображая, к какому часу может протрезветь племянничек. – Завтра часа в три после обеда. С утра у него дела.

– А когда вы сообщите его величеству о нас, ваше высочество?

– Сегодня же.

Разговор был исчерпан, визит завершен, послы откланялись.

Когда они вышли на улицу, Гольц сказал Шверину:

– По-моему, этот принц болван.

– Нам это только на руку, полковник. Судя по всему, и племянничек не Сократ.

И оба засмеялись, довольные столь удачным началом и своим остроумием.

…Повесив на грудь орден Черного Орла, император радовался как ребенок, даже в зеркало несколько раз взглядывал на себя, нисколько не стесняясь посторонних.

– Прекрасно, прекрасно, – бормотал он, читая письмо прусского короля. – Я давно мечтал о нашем союзе.

И что еще удивило послов – император был одет в прусскую форму. Более того, он похвастался, что отдал уже приказ переодеть всю гвардию в разноцветную форму прусского покроя.

– А то сплошная зелень. Скучно.

Когда Гольц сообщил Петру о желании Фридриха скорее заключить мирный договор, тот отвечал сразу же:

– Это дело решенное. Я готов с моим другом и братом прусским королем заключить и союз, даже наступательный, и закрепить его в победоносной войне с зарвавшимся королем Дании.

«Он действительно далеко не Сократ», – подумал Гольц, а вслух спросил:

– На каких условиях вы согласны заключить мир и союз, ваше величество?

– На условиях моего друга и брата.

– Не хотите ли вы этим сказать, что доверяете писать проект нам, ваше величество?

– Не вам, а королю Фридриху Второму.

Гольц со Швериным переглянулись: о такой удаче они и помыслить не могли.

– Датчане вооружаются, – продолжал Петр. – Об этом мне сообщил мой посланник в Дании барон Корф. Я сам поведу свою армию и разнесу датчан в пух и прах. Это однозначно.

– Но, ваше величество, разве у вас нет генералов? – попытался Гольц вежливо осадить разбушевавшегося вояку. – Почему именно вы должны возглавлять армию?

– Генералов у меня достаточно. Но общее руководство должно быть в моих руках. И потом, я лично хочу присутствовать при позоре моего врага. Лично сам.

После визита к императору прусские послы провели анализ виденному и слышанному:

– Я не удивлюсь, барон, если император вернет нам все земли, которые русские завоевали у нас, – сказал Гольц.

– Похоже на то. Но боюсь, как бы это не стоило ему короны.

– Вы правы. Армия может взбунтоваться: «Как? Мы с боем брали, а теперь отдать?!» И потом, надо как-то отговорить его от Дании. Ведь король просил об этом.

– Вряд ли он нас послушает, – усомнился Шверин.

– Надо поговорить с этим, его дядей, принцем Георгием. Возможно, он сможет его отговорить. Судя по всему, Петр уважает его.

Принц Георгий внимательно выслушал прусских посланцев и неожиданно для них сказал:

– А вы думаете, я ему не говорил об этом? Сто раз уже.

– И что он?

– И слышать не желает. Пойду, и все, датский король оскорбляет меня. Вот знаете, господа, я думаю, он послушает вашего короля. Он его обожает. Напишите Фридриху, пусть отговорит его от этой затеи. Ведь если он уедет к армии, в столице может произойти переворот.

– Неужто так серьезно?

– Еще как серьезно.

– И кто может возглавить его?

– Шувалов Иван. Вы взгляните на его лицо, оно так и пышет ненавистью. Думаете, он случайно отказался от вице-канцлерства? Они что-то задумывают с генералом Мельгуновым, а этот приближен к особе государя.

– Но вы ему говорили об этом?

– А как же.

– А он?

– Пустяки, говорит. Мельгунов меня любит. И потом, говорит, я их всех заберу с собой в поход, так что некому будет устраивать переворот.

– А как вы думаете, ваше высочество, в чью пользу может свершиться переворот? В пользу императрицы Екатерины?

– Нет, нет, нет! – принц замахал отрицательно перед носом указательным пальцем. – Русским надоели бабы на троне. – И понизил голос: – Вам, господа, я приоткрою тайну, но лишь для того, чтоб вы сообщили об этой угрозе королю. Пожалуйста, только никому больше ни слова.

– О чем вы говорите, ваше высочество. Это в общих наших интересах.

– Так вот, в Шлиссельбургской крепости сидит некий Иван Антонович, который еще до восшествия на престол Елизаветы Петровны был провозглашен наследником русской короны. Тогда, будучи ребенком, он был не опасен, но сегодня…

– Сколько ему сегодня?

– Уже за двадцать. И у него здесь есть тайные сторонники.

– Да. Вот это уже серьезно, – вздохнул Гольц. – Шверин, напишите об этом королю сегодня же. Пусть без задержки пишет своему высокому другу и брату. С этим шутить нельзя. Претендент под боком.

26. «Известный арестант»

Принц Георгий был несколько неточен – Иван Антонович был наследником Анны Иоанновны лишь до смерти ее. А по смерти Анны еще в пеленках стал императором, а регентшей до его совершеннолетия была провозглашена легкомысленная и безвольная мать его Анна Леопольдовна, племянница Анны Иоанновны.

Дочь царя Ивана, царствуя, настолько осточертела всем, что после ее смерти дочери Петра Великого Елизавете ничего не стоило отнять корону у двоюродного племянничка Иванушки, сосавшего еще грудь матери.

Сперва мыслилось все Брауншвейгское семейство выслать за границу на их родину. Но Елизавету Петровну убедили, что выросший император Иван Антонович на законных основаниях может предъявить свои права на российский престол, И даже если он не захочет, найдутся доброхоты, которые заставят его это сделать. И тогда жди смуты. Мало их было на Руси?

Сначала семейство задержали в Риге, где они пробыли чуть ли не год, затем их перевезли в крепость Динамюнде. А в январе 1744 году по указу Елизаветы повезли в Ранненбург, да едва не завезли в Оренбург, но уже летом было предписано барону Корфу препроводить царственных узников в Соловецкий монастырь, причем четырехлетний император должен был быть отделен от семейства.

Но Корф довез узников только до Холмогор, и убедил правительство, что везти их в Соловки опасно и содержать там в секрете не удастся.

В Холмогорах и пробыл Иван в одиночестве двенадцать лет. После этого был вывезен тайно в Шлиссельбург, где содержался под именем «известного арестанта», и даже комендант не знал, кто он есть на самом деле.

Чтобы навсегда лишить наследников царя Ивана Алексеевича претензий на русский престол, Елизавета и востребовала из Голштинии внука Петра, которого и провозгласила своим преемником, несмотря на недовольство его умом и способностями: «Ничего, Катя поможет дураку». Главное, престол останется за наследниками Петра Великого.

Через неделю после восшествия на престол Петр III призвал к себе Шувалова и, оставив в кабинете при себе лишь генерал-адъютанта Унгерна, сказал графу:

– Иван Иванович, кто в Шлиссельбурге охраняет известную вам особу?

– Гвардии капитан Овцын, ваше величество.

– Пора бы сменить Овцына.

– Как прикажете, ваше величество.

– Я приказываю ехать туда капитану гвардии Чурмантееву, пусть примет эту особу под свело опеку.

Даже среди посвященных в тайну Шлиссельбургского узника, каковыми являлись император и граф Шувалов, не было принято называть несчастного по имени: «знатная особа», и все понятно.

– Дайте Чурмантееву, Иван Иванович, подробную инструкцию, как надо содержать особу, охранять и беречь. А перед отъездом пусть зайдет ко мне.

Через день император принял Чурмантеева в своем кабинете и опять же в присутствии Унгерна.

– Капитан, вам доверяется охрана некого знатного узника в Шлиссельбурге. Вы получили инструктаж генерал-фельдмаршала Шувалова?

– Да, ваше величество.

– В чем заключаются ваши обязанности?

– Охранять как зеницу ока, никому не позволять входить к нему, никому не выдавать без вашего личного указа, ваше величество. Поступать с ним пристойно, но ежели арестант станет чинить непорядки, противиться, то сажать его на цепь, пока не усмирится. А если и это не подействует, то бить по нашему усмотрению палкой и плетью, пока не успокоится.

– Правильно, капитан. Теперь вот вам мой приказ: если кто отважится арестанта у вас отнять, противьтесь сколько можете, но живого не отдавайте.

– Слушаю, ваше величество.

– Кого бы из надежных вы могли взять себе в помощники, Чурмантеев, поскольку одному вам это будет не под силу?

– Офицера Власьева, ваше величество.

– Хорошо, берите его, но помните, если он допустит ошибку, отвечать головой будете вы.

– Я понял, ваше величество.

– Я намерен вскоре увидеться с этим арестантом. Вот мой адъютант генерал Унгерн прибудет к вам за ним с моим именным указом. – Петр кивнул на Унгерна. – Запомните его. Только ему вы можете доверить узника и сопровождать его до Петербурга. Всякого другого, явившегося с подложным указом, тут же берите за караул и немедленно пишите о случившемся фельдмаршалу Шувалову. Вам все понятно?

– Так точно, ваше величество.

– Ступайте, капитан.

Когда Чурмантеев вышел, молчавший дотоле Унгерн сказал вдруг:

– И даже не спросил, что это за узник?

– Если б он спросил, Унгерн, я б его немедленно отстранил и отправил на гауптвахту. Кстати, и вам не советую интересоваться этой особой.

Когда Петр сказал Шувалову, что хотел бы повидать знатного арестанта, граф удивился:

– Зачем это вам, ваше величество?

– Я хочу видать его. Может, мы напрасно держим его взаперти.

– Решать вам, государь. Но я бы не советовал освобождать его.

– Почему?

– Это чревато смутой, ваше величество.

– Но его за двадцать лет все забыли.

– Вряд ли. Ваши неприятели наверняка помнят о нем.

– Хорошо. Я увижусь с ним и решу. В конце концов, его дед Иван почти не правил державой по причине болезни и слепоты. А мой дед Петр Алексеевич более тридцати лет держал скипетр, а сколько прирастил провинций? Разница? Так что нечего мне его бояться.

Едва Нева очистилась от льда, Петр продиктовал Волкову секретный указ коменданту Шлиссельбурга майору Бередникову, чтоб к «известному арестанту» был допущен барон Унгерн, и если он прикажет Чурмантееву вместе с арестантом выехать, то комендант «сего действия не должен воспрещать, а, напротив, всячески способствовать сохранению втайне означенной операции».

Перевозка происходила в великой тайне со всеми предосторожностями. Погрузка арестанта производилась на двухмачтовую шняву ночью. Перед тем как привести его на борт судна, команде приказано было спуститься вниз и без особого разрешения не появляться на палубе.

Лишь после того, как арестанта привели и заперли в каюте капитана, выставив у двери караульного с ружьем, была дана команда:

– Все наверх! С якоря сниматься!

И приход шнявы в Петербург был рассчитан на ночное время. И уже утром Унгерн явился к императору с докладом:

– Он на месте, ваше величество.

– Где?

– В кордегардии.

– Вы что? Спятили? Там его может увидеть кто-нибудь из караула. Немедленно переведите в Алексеевский равелин. Потом доложите.

О переводе «известного арестанта» в Алексеевский равелин Унгерн доложил уже после обеда.

В Петропавловскую крепость вместе с императором поехал и Иван Шувалов. Унгерну было приказано в присутствии арестанта называть императора и графа лишь по имени-отчеству, дабы не дать ему догадаться, кто перед ним.

В комнате, куда пришли они, еще пахло известью, видимо, ее только что побелили к прибытию «известного арестанта».

И все равно это было узилище, где обстановка состояла из грубого стола и нескольких табуреток, явно только что принесенных. Через зарешеченное вверху крохотное окно едва пробивался дневной свет. Оттого и горели на столе свечи в трехсвечном шандале.

Петр и Шувалов сели за стол, Унгерн, приоткрыв дверь, приказал негромко:

– Введи.

Вошел бледный, заросший мужчина, за спиной его шел Чурмантеев. Унгерн махнул ему рукой, и тот отступил назад, прикрыв дверь.

– Сюда, пожалуйста, – Унгерн указал узнику на табуретку, стоявшую перед столом.

Петр увидел лихорадочно блестевшие глаза Ивана, сузившиеся от света свечи. «Господи, и он мне едва ли не брат, какой-то троюродный, наверно», – подумал Петр и, помолчав, спросил:

– Как вас зовут?

– Иван.

– Вы помните родителей своих?

Узник прикрыл глаза, словно вспоминая, но потом решительно ответил:

– Нет.

– За что ж вас держат здесь?

– Не знаю. Наверно, погубления души моей ради.

Петр с Шуваловым переглянулись. Граф спросил:

– А где ваша душа?

– Она давно вознесена на небо.

– Так кто ж тогда вы?

– А я посланец той души и живу здесь под чужим именем.

– Тогда, выходит, вы не Иван.

– Нет, я есть Иван, и меня распяли на кресте, как Иисуса Христа.

– Откуда ты знаешь Христа? – спросил Петр.

– Из Библии.

– Кто тебе читал ее?

– Я сам.

– Кто учил тебя читать?

– Не помню, давно это было. Мне кажется, я всегда умел читать.

Петр, поймав взгляд Унгерна, кивнул ему: уведи. Генерал-адъютант тронул за плечо узника:

– Идемте.

– Не прикасайтесь ко мне. – Иван вздрогнул. – Я царь, меня нельзя трогать.

Однако встал и безропотно направился к двери и, вдруг обернувшись, сказал:

– Передайте Пилату, что я никогда его не прощу за Христа.

– Передадим, – серьезно ответил Шувалов.

Ивана Антоновича увели, исчез за дверью и Унгерн.

– Ну что скажешь, Иван Иванович?

– Что сказать? Он уже не в своем уме.

– Нет, какая гадина научила его грамоте?! – возмутился Петр. – По инструкции с ним даже запрещено было разговаривать.

– Это, наверно, еще в Холмогорах кто-то из охраны. Он даже не помнит, кто учил его. Сами видите, ваше величество, о каком освобождении может идти речь.

– Да, я с вами согласен, граф, на свободе он погибнет. Более того, надо усилить его охрану. Боюсь, что с этой доездкой в Петербург кто-нибудь да разнюхает, что он за птица.

Уже в следующую ночь «известный арестант» был отправлен назад в Шлиссельбург с усиленной чуть не вдвое охраной. Прибавились премьер-майор Жихарев и капитаны Батюшков и Уваров, давшие под присягой обет молчания.

Об узнике всем, кто хоть как-то соприкоснулся с ним, велено было забыть под страхом наказания. Забыл и сам император.

Но напоминание пришло об Иване Антоновиче с той стороны, откуда Петр совсем не ожидал. В письме Фридриха говорилось, что-де если император уедет на войну с Данией, то недруги его могут освободить Ивана из крепости и посадить на престол. Более того, Фридрих даже называл тех, кто в заговоре и собирается это сделать, а именно Шувалова и генерала Мельгунова. Посмеявшись над нелепыми подозрениями друга и брата, Петр как-то спросил игриво Шувалова:

– Граф, говорят, что вы готовите заговор против меня?

– Какой дурак вам это сказал, ваше величество?

– И хотите на мое место посадить ту шлиссельбургскую особу, – не унимался Петр.

– Плюньте ему в рожу, ваше величество, чтоб я да мечтал посадить на трон сумасшедшего.

При столь эмоциональных ответах о «дураке» и «роже» Петр не решился называть источник этих подозрений, а, засмеявшись, сказал:

– Я пошутил, Иван Иванович. Я в вас уверен, как в самом себе.

И в ответе Фридриху Петр III писал, чтоб друг и брат насчет этого был покоен, поскольку Иван сидит в добротном каменном мешке под надежной охраной. А эти так называемые подозреваемые самые близкие к нему люди и ничего плохого ему – императору никогда не сделают. А чтоб окончательно успокоить Фридриха, он написал: «Я всех своих недоброжелателей заберу с собой на театр войны. Так что мутить воду в столице некому будет».

Получив столь оптимистичный ответ императора, Фридрих II был несколько раздосадован:

– Не знаю, как его отворотить от Дании. Рвется в драку, и все тут. Де Катт, может, вы что присоветуете? – спросил он секретаря.

– Может, прямо так и написать, не связывайтесь с Данией, мол, я ничем не смогу помочь.

– Что вы, что вы, де Катт, тут вот-вот союз заключим. Такой прямотой можно все дело испортить. А ведь как-никак он спас меня от гибели. Подал нам руку на краю пропасти. Следующей кампании мы бы не выдержали, тем более что армию опять Салтыков возглавил.

– Да, Бутурлин давал нам передышку, на него грех жаловаться.

– И что там Гольц делает? Я же велел ему отговорить императора от войны с Данией. Никакого сдвига.

– Ну как, ваше величество, а договор, а союз предстоящий, это же его заслуга.

– Его, его, – проворчал Фридрих и неожиданно срифмовал:

 
Все слуги в заслугах,
Король в недосугах.