Текст книги "Салтыков. Семи царей слуга"
Автор книги: Сергей Мосияш
Жанр:
Историческая проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 12 (всего у книги 27 страниц)
Губернатор Кенигсберга генерал-поручик Корф очень любезно встретил нового главнокомандующего.
– Ваш приезд, ваше сиятельство, надо отметить торжественным ужином, – сказал сразу после обмена приветствиями.
– Ради бога, голубчик, ничего этого не надо.
– Но почему? – удивился Корф.
– Я еще не заслужил этого, – улыбнулся Салтыков. – Давайте лучше поговорим о деле. Как мне сказали, вы отвечаете за снабжение нашей армии продовольствием и снаряжением.
– Да, ваше сиятельство. Но беда в том, что никто из командиров дивизий и полков не считает нужным сообщать мне о своем передвижении. И я часто не знаю, куда мне отправлять обоз с хлебом или снаряжением.
– А вы им писали об этом?
– Боже мой, я в каждом письме молю: куда отправить вам провиант? И никакого ответа. Отправляй хочь на луну.
– А в штаб армии сообщали?
– Да. Я писал в походную провиантскую канцелярию генерал-майору Дицу.
– И что?
– Он тоже не отвечает.
– Ну что ж, – вздохнул Салтыков, – прибуду в штаб, и, если ваши слова подтвердятся, придется расстаться с ним.
– Если вы решитесь уволить Дица, у меня есть на его место прекрасная кандидатура.
– Кто?
– Князь Александр Меншиков.
– Сын Данилыча?
– Да, да. Он уже генерал-поручик, и офицер исполнительный.
– Ну по отцу и должен быть таким. Как магазины по Висле? В них есть хлеб?
– Более чем достаточно.
– Скажите, голубчик, отчего это в этом году снабжение армии обошлось аж в четыре миллиона рублей? Ведь в прошлом году было чуть ли не вдвое меньше.
– Так ведь, ваше сиятельство, помните пословицу: за морем телушка – полушка да рупь перевоз. Даже здесь хлеб привозят сначала в Пиллау, там перегружают на суда, способные пройти по мелководному Фриш-Гафу, потом опять в Эльбинге надо перегружать на плоскодонные суда, которые идут до магазинов, а там – выгрузка в склады. С каждой перегрузкой, понятно, хлеб дорожает. Вот почему нам нужен Кольберг, где хлеб бы выгружали прямо на берег, в склады. А в прошлом году зерно скупали здесь, на месте, из-за моря не везли, потому оно и обошлось дешевле. Но правительство решило, что деньги надо оставлять в России, то есть покупать у своих производителей. В этом есть свой резон, хотя это и намного дороже.
– Я согласен с вами, голубчик.
– И потом, еще в Петербурге и Риге обер-кригскомиссар тратил огромные суммы на формирование для полков третьих батальонов и отправление за ними разных припасов. А покупка лошадей, подвод. Все это ложится на казну, ваше сиятельство.
– Когда я смогу увидеть князя Меншикова?
– Он в Пиллау. Я пошлю за ним катер. Пожалуй, завтра вечером он будет здесь, в крайнем случае послезавтра утром.
– Я пока ознакомлюсь с вашим собором и Альбертовским университетом, при нем, говорят, есть прекрасная обсерватория.
– Да, да. Она основана в тысяча семьсот двадцать третьем году и там работают ученые.
– Вот и прекрасно. В первый раз, когда мы брали Кенигсберг, у меня как-то не нашлось времени. Теперь вот выкроилось.
За два дня до приезда Меншикова Салтыков пешком обошел весь город в сопровождении лишь денщика Прохора. Побывал в университете, в обсерватории, на рынке, в соборе послушал службу.
И никто из обывателей так и не догадался, что этот невысокий старик в белом кафтане, попробовавший на рынке селедки, поторговавшийся с продавцом сыров, побеседовавший с крестьянином о видах на урожай, есть новый главнокомандующий русской армией.
Лишь после, когда разнеслась весть о победах командующего Салтыкова, привлекшее внимание к этому имени и заинтересованность в нем общества, спрашивали: какой он?
– А помните старика, что пробовал селедку? Ну еще в форме такой белой.
– Ну. Помним.
– Это и есть Салтыков.
– Не может быть, – дивились обыватели.
Появившийся в Кенигсберге генерал Меншиков понравился Салтыкову, такой же рослый – в отца, энергичный и красивый. И через день они уже выехали, направляясь в Познань, где находилась русская армия. Ехали в одной коляске.
– Вы здесь бывали раньше? – спросил Меншиков.
– Да. В тридцать четвертом году при Анне Иоанновне участвовал в польской кампании.
– Это интересно. Расскажите. Кажется, Миних тогда был?
– Да. Фельдмаршал Миних нами командовал. С ним мы осаждали и брали Данциг. Веселое было времечко, – улыбнулся Салтыков. – Как вы, голубчик, наверно, знаете, после смерти короля польского Августа Второго на престол опять стал претендовать Станислав Лещинский, которого еще при Петре Первом пытался посадить в Варшаве шведский король Карл Двенадцатый. И вот на старости Станислав опять возмечтал о польской короне. Но России он по-прежнему был нежелателен, как и при Петре Первом.
– Почему?
– Ставленник Франции и Швеции, а стало быть, и Турции, наших исконных неприятелей. Мы же опять встали на сторону саксонского курфюрста Августа Третьего – сына Августа Второго. Миром не могло кончиться. Станислав склонил на свою сторону польских вельмож Потоцкого, Чарторыйского, воеводу мазовецкого Понятовского. И мы вошли в Польшу. Станислав заперся в Данциге вместе со сторонниками. Там было ему удобно получать помощь морем из Франции. Мы окружили Данциг, осадили. А артиллерии-то нет. Пушки ведь надо везти через Пруссию, но король Фридрих Вильгельм, хотя и клялся в дружбе России, пушки не пропускал через свою территорию. Хоть ты плачь.
– Почему?
– Говорит, не хочу ссорится с соседями. Миних его и так и сяк уламывал. Не помогло. Тогда повезли морем. А мортиры решили почтой отправить. Забили в ящики, погрузили на телеги и сказали на границе, что-де в них личный багаж герцога вейсенфельского.
– Выходит, почтой, – засмеялся Меншиков.
– Вот именно. Мортиры по почте получили. Сразу у нас веселее стало. А то ведь они нас обстреливают, а нам и отвечать нечем. Они и на вылазки горазды были, ну мы тут штыками загоняли их обратно.
– А французы помогали им?
– А как же. Подвозили морем провиант, а один раз и десант высадили тысячи в две. Но мы их прогнали назад на корабли, едва ли половина спаслась из них. Мне фельдмаршал и поручил с десантом управляться. За сие меня и к ордену Александра Невского представили.
– А как брали Данциг?
– К нам еще сикурс саксонский пришел. Миних послал Ламотту – французскому командиру ультиматум, что если не сдадут Вейхзельмюнде, то при штурме никакой капитуляции принимать не будем и все будут уничтожены без пощады. Дал им сроку на обдумывание три дня. И двенадцатого июня французы сдали Вейхзельмюнде, а это же данцигский порт. На следующий день капитулировало укрепление Мюнде, которое в основном защищали шведы. Тут уж данцигскому гарнизону ничего не оставалось делать, как тоже сдаться. И двадцать восьмого июня и Данциг сдался с обязательством быть верным Августу Третьему.
– А Станислав Лещинский?
– Он бежал, переодевшись в крестьянское платье. Миних, узнав об этом, предъявил городу штраф в миллион ефимков, если в течение четырех недель не представят беглеца.
– Представили?
– Где там. Он же удрал во Францию. Пришлось платить. Мало того, все издержки по осаде города они тоже нам оплатили.
– И много получилось?
– Тоже около миллиона. Мало того, – улыбнулся Салтыков, – Миних преподнес им штраф в тридцать тысяч за колокольный звон.
– То есть как это?
– Звонили во время осады, вдохновляли гарнизон. Эти штрафы приходы выплачивали.
– А пленных куда?
– Ну ясновельможные – Потоцкий, Чарторыйский и Понятовский отдались на милость победителя и ее величества. Миних заставил их присягнуть на Библии на верность Августу Третьему. А пленных французов отправили на кораблях в Кронштадт. Оттуда их перевели в лагерь под Копорье. И что делать с ними, никак не могли придумать. Многие сбегать стали. Сообщили Анне Иоанновне. Она тайно распорядилась, чтобы беглых не искали, не ловили, а которые мастеровые, тех в Петербург доставляли и к делу приставляли бы. Так постепенно лагерь пленных к зиме и рассосался. Кто сбежал, кого пристроили, а последних попросту выгнали под зад коленкой. Петр Первый, тот знал пленным применение, а вот для наследников они обузой оказались.
– А куда их Петр применял?
– В тяжелые работы, сваи бить, каналы копать. А кто мастеровой, тех к делу, а генералов так некоторых в армию определил на высокие должности. Например, Шлиппенбах через шесть лет после Полтавы стал русским генералом и к концу жизни дослужился до члена Верховного суда Российской империи. Петр Великий очень ценил специалистов. Очень. Да что я вам рассказываю, голубчик, ваш батюшка тому пример. Воевал весьма успешно, конфузий почти не знал. И очень ценим был государем.
– Да, да, да, очень, – усмехнулся Меншиков. – Проживи Петр еще лет пять, схлопотал бы мой родитель плаху.
– Зачем говорить о том, чего не случилось, голубчик. Да еще и об отце родном. Грех, братец, грех. Александр Данилович под Переволочной пленил шведов, в два раза превосходивших числом его войско. И при том не сделав ни одного выстрела. Это, голубчик, уметь надо.
– Но они уже были разгромлены пред тем под Полтавой, деморализованы.
– Разгромлены, но оружные же, стало быть, драться готовые. А раненый-то зверь индо опасней здорового. Перехитрил их здесь Александр Данилович, царство ему небесное, перехитрил. А в войне это иной раз важнее перевеса в силе.
Меншиков со свойственной молодости иронией покосился на старика.
– Вы тоже, Петр Семенович, думаете перехитрить Фридриха?
– Как доведется, голубчик, как доведется. Хитрость в сражении придумывается не загодя.
– Почему?
– Потому как сперва надо угадать, что мне противник уготовил, а сие лишь на поле проявляется, а уж потом свою хитринку супротив евоной придумывать. Своей надо перешибить ее, своей, вот тогда и явится виктория.
По прибытии в Познань Салтыков, поприветствовав Фермора, спросил:
– Небось догадываешься, Вилим Вилимович, с чем я пожаловал?
– Сорока на хвосте еще зимой принесла, Петр Семенович.
– Вот рескрипт ее величества, – сказал Салтыков, протягивая Фермеру пакет.
Тот распечатал его, вынул лист, развернул, прочел написанное там ровным, четким почерком: «Заблагорассудя нашего генерала, графа Солтыкова (Петра Семеновича) отправить к находящейся за границей ныне под командою вашею нашей армии, вам чрез сие о том дать знать восхотели с тем, что как помянутый граф Солтыков пред вами старшинство имеет, то натурально ему и главную команду над всею армиею принять надлежит, и потому вы имеете оную сдать ему. Но при том мы твердо уверены, что вы тем не меньше службу вашу продолжите, особливо же помянутому генералу графу Солтыкову все нужные объяснения подать, и в прочем во всем ему делом и советом вспомоществовать крайне стараться будете».
Фермор прочел рескрипт ее величества и, аккуратно свернув, засунул его в конверт.
– Ну что ж, я рад, Петр Семенович, передать вам сии нелегкие бразды. С чего начнем?
– А как вы полагаете, Вилим Вилимович? – спросил Салтыков, сомневаясь в радости визави, а оттого предлагая ему самому определить порядок действий.
– Я полагаю, надо собрать генералитет.
– Я с вами согласен. Сколько это займет времени?
– Если немедленно разослать рассыльных и учитывая дальность пути до некоторых отрядов, думаю, на послезавтра можно и созывать военный совет.
– Давай на двадцать второе мая, пожалуйста, Видим Вилимович.
– Хорошо.
– А пока я хочу разобраться с Провиантской походной канцелярией.
– Капитан Шиллинг, – обратился Фермор к адъютанту, – проводите главнокомандующего к генералу Дицу.
– Идемте, князь, – кивнул Меншикову Салтыков.
Провиантская походная канцелярия располагалась в небольшой комнатке соседнего дома. Шиллинг, сопровождавший Салтыкова, услужливо распахнул дверь перед ним и громко отчеканил:
– Главнокомандующий, его высокопревосходительство генерал-аншеф Салтыков!
Сказано это было для присутствующих в канцелярии, дабы у них не возникло сомнение в отношении этого старика, одетого в милицейскую форму. Явись он без такого представления, чего доброго, и попросят выйти вон: ходят тут всякие.
А так мигом вскочили все присутствующие – генерал, бригадир и полковник.
– Садитесь, голубчики, – сказал Салтыков, приискивая взглядом и для себя место. – Где бы мне?
– Прошу за мой стол, ваше сиятельство, – щелкнул каблуками генерал-майор Диц.
– Благодарю вас, генерал, – отвечал Салтыков и сел в кресло начальника канцелярии. – Пожалуйста, генерал, предоставьте мне вашу почту за последний… э-э… скажем, полгода.
– Маслов, почту! – скомандовал Диц.
Полковник полез в свой стол, вынул две папки, принес и положил перед Салтыковым.
– Вот это входящие, ваше сиятельство, это исходящие.
– Разберемся, – сказал Салтыков и, взглянув на Меншикова, посоветовал: – А вы, князь, займитесь пока рационами.
В канцелярии установилась тишина, нарушаемая шелестом страниц, перелистываемых Салтыковым и Меншиковым. Наконец Салтыков спросил:
– Вот я вижу запросы генерал-поручика Корфа – губернатора Кенигсберга. Покажите мне, пожалуйста, ответы на них.
– Но понимаете, ваше сиятельство… – замямлил Диц. – В такой суете… дел выше головы, до ответов ли.
– Полковник, – обратился Салтыков к Маслову, – почему не отвечали?
– Не приказано было, ваше сиятельство.
– Не приказано, – проворчал Салтыков и, взглянув на Хомутова, спросил: – Скажите, бригадир, сколько положено на солдата на год муки?
– Сейчас скажу, – кинулся было Хомутов к бумагам.
– Нет, братец, тебе это на память знать положено. По бумаге и дурак скажет. Может, вы поможете, генерал? – Салтыков взглянул на Дица.
Генерал-майор побледнел, но нашелся:
– Разве все упомнишь, ваше сиятельство.
– А вы, полковник, помните? – обратился граф к Маслову.
– Двадцать один пуд, тридцать фунтов, ваше сиятельство, – отчеканил, не сморгнув глазом, Маслов.
– Правильно, голубчик. Молодец! – И вновь, взглянув на Дица, спросил: – А сколько круп, генерал?
– На год? – спросил тот.
– Да, да, на год.
– Где-то пудов пятнадцать, – промямлил Диц неуверенно.
– А вы как думаете, бригадир?
– Да, около пятнадцати, – поддержал начальника Хомутов.
– Десять пудов, – сказал Маслов, поймав на себе вопросительный взгляд Салтыкова. – Десять пудов крупы гречневой и овсяной.
– Правильно, голубчик, – похвалил опять граф и, покосившись на Дица, сказал: – Вы, генерал, возглавляете провиантскую канцелярию, а брезгуете цифирью. И напрасно. Я, например, назубок знаю порционы солдатские, хотя в провиантской части ни дня не служил. Про пятнадцать пудов вы верно заметить изволили, только сие не солдатам положено, а в зимний период села на одну лошадь, да заодно и восемь с половиной пудов овса на нее же. Так вот, генерал-майор Диц, поскольку у вас не находилось времени отвечать на запрос губернатора, я откомандировываю вас в его распоряжение вместе с бригадиром Хомутовым. Сдавайте дела князю Александру Александровичу Меншикову, и в путь. Честь имею, сударь.
И, поднявшись из кресла, Салтыков пошел к выходу, кивнув Меншикову:
– Принимайте дела, князь.
– А мне что прикажете, ваше сиятельство? – спросил Маслов.
– Вам, полковник, оставаться здесь и ввести в курс князя, как можно скорее, указав ему на все прошлые упущения. И работать.
Первым появился перед новым главнокомандующим его сын – молодой полковник Иван Салтыков. Старик искренне обрадовался встрече, обнял его, облобызал.
– Ванечка, как я рад, что мы вновь вместе.
– Поздравляю вас, батюшка.
– С чем, сынок?
– С повышением.
– Э-э, Ванечка, лучше посочувствуй. Как говорится, без меня меня женили. Больно ноша-то тяжела, не по годам. А как откажешься, чай, солдат. Приказали. Ответил: «Есть!» Повернулся и вперед. Ты-то как?
– Служу. При Цорндорфе был при штабе, а сейчас отпросился в полк.
– Ну и правильно, Ваня. В штабе сколь ни сиди, цыплят не высидишь. Только в строю и узнаешь солдатскую жизнь, понюхаешь пороху. И тебе мой отцовский наказ, Ваня, солдат люби, как своих детей, но не балуй. А уж они тебя не подведут, не выдадут, в самый отчаянный час живота за тебя не пожалеют.
Двадцать второго мая с утра стали являться в ставку генералы. Входя в горницу, бросали два пальца к треуголке, рапортовали:
– Генерал Панин прибыл, ваше сиятельство.
– Здравствуй, здравствуй, братец, – говорил ласково Салтыков, кивая на лавку. – Садись.
– Генерал Чернышев прибыл.
Генералы входили один за одним – Вильбуа, Румянцев, Голицын, Демику, Толстой, Тотлебен, Мордвинов, Фаст.
Вошедший Фермор хотел было тоже сесть где-нито в уголок незаметно, но Салтыков велел ему быть рядом:
– Сюда, сюда, Вилим Вилимович, вот за столом и ваше место.
Прибыли и казачьи полковники – Краснощеков, Перфильев, Денисов, Туроверов и Луковкин. Явились прямо с нагайками на запястьях, при саблях. Сели у самых дверей по обе стороны от косяков.
Салтыков, окинув присутствующих, словно пересчитывая их, спросил:
– Не вижу князя Меншикова.
– Он в Провиантской канцелярии, – доложил от двери адъютант.
– Знаю. Зовите его на военный совет.
Адъютант исчез, и вскоре в дверях появился Меншиков, смущенно ожидая замечания. Но Салтыков сказал ему:
– Садись, Александр Александрович, чуть без тебя не начали. Извини.
Когда все наконец уселись, притихли, командующий заговорил негромко:
– Ну что, господа, по велению ее величества, матушки-государыни, мне поручено главное командование нашей армией, а посему прошу отныне исполнять мои приказы неукоснительно. Сейчас тремя группами мы направляемся к Одеру, делимся подножного корма ради. По сведениям, имеющимся у меня, на сей стороне уже много прусских малых партий. Казакам надлежит идти впереди и гнать их из Польши, никоим образом не обижая местного населения. Краснощеков? Это к вам относится и к вашим товарищам. Довольно того, что поляки нас продовольствуют. Они в войне не участвуют, хотя и их земли она касается. Основная наша задача, господа, на нынешнюю кампанию перейти Одер и идти на соединение с австрийской армией Дауна. А объединясь с ним, разбить прусскую армию Фридриха и принудить его к капитуляции.
– А как быть с Франкфуртом? Его обходим? – спросил Вильбоа.
– Нет. Его надо взять с ходу, не дав противнику повредить мосты. По этим мостам мы и перейдем в Бранденбургию. Далее, мне не нравится, что солдаты, получая зерно, сами мелют его, пекут на кострах лепешки. Это не дело.
– Но так принято, ваше сиятельство, – подал голос Панин.
– Вот и плохо, что так принято. Солдат на то и солдат, что должен свое воинское дело в совершенстве знать и исполнять. А когда ему совершенствоваться, если он вместо натаривания или отдыха крутит ручную мельницу всю ночь, а потом замешивает тесто и печет. Я хочу избавить их хоть от этой заботы. Поэтому прошу от каждого отряда выделить по офицеру с группой солдат, имеющих пекарские навыки и любящих сие дело, и откомандировать в распоряжение князя Меншикова. Я после скажу вам, Александр Александрович, как и для чего их употребить.
Определив далее с помощью Фермора направление движения каждой группе, Салтыков отпустил генералов, пожелав счастливого начала кампании. В горнице остался только Меншиков.
– Значит, так, князь, к вам как к главному провиантмейстеру поступят едва ли не целый полк пекарей и булочников, ну и, конечно, довольное количество подвод. Не делите их как попадя. Каждая группа, следуя за армией, приходя в то или иное село или хутор, выпекает хлеб и сама же доставляет его в свой полк. Над каждой должен стоять офицер, чтоб было с кого спросить за упущения. И, пожалуйста, Александр Александрович, держите теснейшую связь с Корфом. С него спрашивает Петербург за снабжение армии, а он отправляет обозы почти вслепую. Это негоже. Этак может случиться, что к нашему пирогу и неприятель присоседится. Вы уже приняли дела?
– Нет еще, ваше сиятельство, там у него в расходах напутано.
– Распутывайте. И ежели обнаружите корыстные злоупотребления, доложите мне. Назначим следствие и суд. У солдат воровать я никому не позволю. Запомните, Александр Александрович, солдаты не должны быть затрудняемы печением хлеба и сушкой сухарей. Это дело подчиненных вашей Канцелярии.
12. С правами римского диктатора– Вы посмотрите, Финкинштейн, – аппелировал к своему министру Фридрих И, – вы посмотрите, как эти чертовы союзнички обложили меня.
Перед королем на столе лежали донесения шпионов, с которых он и читал данные:
– Французы на Рейне и Майне сосредоточили сто двадцать пять тысяч под командой маршала Контда, имперское войско во Фраконии сорок пять тысяч, Даун в Богемии со стопятидесятипятитысячной армией, у русских по Висле пятьдесят тысяч. И даже эти вшивые шведы у Штральзунда держат шестнадцатитысячный корпус. Итого у союзничков набирается в два раза больше моего. Кошмар.
– Да, положение наше незавидное, – согласился министр.
– Меня спасает то, что они между собой никак не договорятся, не хотят друг другу подчиняться. И ныне моя главная задача – не дать им соединится. Надо ссорить, ссорить их между собой. А для вас, как министра иностранных дел, Финкинштейн, вбивать клинья между союзниками.
– Да стараюсь я, ваше величество.
– Французам не по нутру, что Россия прикарманила Восточную Пруссию, вот и действуйте в этом направлении, поссорьте Париж с Петербургом. Русские, меняя командующих как перчатки, тоже льют воду на мою мельницу. Вот сообщает агент прямо из ставки: прислали какого-то Салтыкова, столь невзрачного, что солдаты нарекли, его «курочкой».
– Может, это стараниями принца сделано?
– Может быть, может быть. А может, и Воронцов потрудился, не зря же я ему орден Черного Орла всучил с хорошим кушем.
– Надо бы и принца как-то ублаговолить, ваше величество. Говорят, он ваш горячий поклонник.
– Знаю я.
– Пошлите ему ваш портрет с соответствующей надписью.
– Это мысль, Финкинштейн. Де Катт, – обратился Фридрих к секретарю, – закажите ювелиру нечто вроде ордена с моим портретом и какой-нибудь надписью по окружности, вроде «Юному другу с признательностью» или «На вечную дружбу».
– Слушаюсь, ваше величество.
– Вы б написали в Стокгольм сестре, ваше величество, – посоветовал министр. – Все же она королева, может, помогла бы убрать этот корпус от Штральзунда, все на одного врага меньше.
– Ульрика успела уже и там наломать дров, чуть не заговор затеяла, дура. Все сторонники ее под топор угодили. Ее самое корона спасла. Сейчас притихла, ей не до Штральзунда ныне. А муж – тряпка, с ним бесполезно говорить. Сенат всеми делами заворачивает.
В дверях появился Притвиц.
– Что случилось, ротмистр?
– Там прискакал посыльный от принца Генриха.
– Давай его сюда. Значит, есть какие-то важные вести от брата.
Фридрих не ошибся, младший брат сообщал ему, что подошел с армией под Минден и готовится дать французам решительный бой.
– Прекрасно. Я уверен, Генрих раздолбает французишек. Они разбегутся, как крысы. Где Ведель? Почему он опаздывает?
Улыбающийся Ведель – любимец короля – вскоре предстал перед ним:
– Я здесь, ваше величество.
– Карл, Дона не оправдал моего доверия, он умудрился рассредоточить армию по населенным пунктам, и русские казаки вышибают их оттуда, как пробки из бутылки. Они, словно старые шлюхи, бегут в сторону Одера. И если так Дальше пойдет, Салтыков скоро окажется во Франкфурте. Вы готовы принять армию?
– Да, ваше величество, – отвечал, вытягиваясь, Ведель. – Сочту за честь. Я готов исполнить любой ваш приказ.
– Я знаю вас как бравого отчаянного генерала, Карл, и поэтому назначаю вас командующим с неограниченной властью, как у римского диктатора. Да, да, на поле боя все должны подчиняться вам безоговорочно. А за неподчинение можете расстреливать на месте кого угодно, хотя бы и генерала.
– Благодарю вас, ваше величество, за доверие. Я оправдаю его.
– В этом я ни мгновения не сомневался. Подойдите к карте. Вот смотрите. Русские вышли из Познани и движутся к Одеру. Постарайтесь не пустить их дальше Кроссенской дороги. Они сговорились с австрийцами соединиться и задушить нас. Вы, разгромив Салтыкова, разорвете эту готовящуюся для нас петлю. Пусть вас не смущают никакие потери, русские не должны войти в Бранденбург.
– Какими силами я буду располагать, ваше величество?
– У вас будет восемнадцать тысяч штыков и десять тысяч сабель, генералы Каниц, Мантейфель, Воберснов с кирасирами и Малаховский.
– А Зейдлиц?
– Карл, вы хотите оставить меня голым? – улыбнулся Фридрих. – Довольно с вас конников Воберсновы и Малаховского. И у вас же будет свыше сотни полевых пушек. После разгрома русских вы удвоите свой парк. И мой совет, атакуйте их косой атакой с флангов, как я учил вас. И никаких пленных, нам некогда с ними возиться. После разгрома Салтыкова мы тут же поворачиваем штыки навстречу Дауну и устраиваем ему такую же баню.
– Хорошо задумано, – не удержался Ведель от льстивой фразы, но это не понравилось Фридриху:
– Я всегда хорошо задумываю, но ваши братья генералы все портят. Не серчай, я не про тебя. – И не удержался, как всегда, король от рифмы: – Нашей победы источник – дисциплина и точность. Стоит нам разбить русских и австрийцев, как шведы сами уйдут от Штральзунда. Вот помяни мое слово, сами уплывут.
Фридрих, как обычно перед сражением, был возбужден и самоуверен настолько, что заражал этим и окружающих. Вот и Ведель не удержался:
– Я уничтожу Салтыкова, ваше величество, можете на меня положиться.
– Вперед, Карл, дерзай! Я жду тебя с победой!
Казачий авангард, вступивший в Цюллихау, не успевший как следует поживиться, был выбит отрядом Дона и отступил по Кроссенской дороге к Каю. Однако, и отступая, казаки Перфильева изловчились приволочь с собой «языка» – прусского капрала.
Пленного сразу доставили к Салтыкову. Петр Семенович, много лет с юности проживший за границей, в совершенстве знал французский, немецкий и даже мог изъясняться по-английски. Поэтому переводчики ему не требовались.
Из показаний капрала он понял, что его пытается обойти и ударить с тыла генерал Ведель.
– Ну что ж, надо упредить его, – решил Салтыков. – Повернемся к нему лицом.
И распорядился собрать генералов.
– Господа, я вчера был на рекогносцировке у Одера, – начал Салтыков. – Поскольку здесь мостов нет, переправа будет затруднена, но не это главное. Главное то, что в это время в тылу у нас явится Ведель и может расстрелять нас именно на переправе, когда мы будем наиболее уязвимы. Поэтому я решил дать ему бой у Пальцига. Прошу взглянуть на карту.
Генералы сгрудились у стола, на котором была расстелена карта.
– Итак, занимаем позицию на правом, более высоком берегу ручья. Здесь от Кроссенской дороги до Никерна около трех верст. Дабы Ведель не обошел нас слева, Фаст и Мордвинов выдвигаетесь с вашими отрядами в сторону Гольдена. В случае обхода принимаете бой и шлете ко мне вестового. Левое крыло займете вы, Тотлебен, напротив деревни Никерн. Далее вы, Чернышев, с вашим Обсервационным корпусом в две линии. В первой пехота, во второй в пятистах шагах сзади пять полков конницы. Центр позиции занимаете вы, Вильбуа, и Фермор, также в две линии, в первой шесть полков, во второй – четыре. Далее князь Волконский со своими гренадерами. Правый фланг у Кроссенской дороги занимают казаки Краснощекова. Перфильеву с Денисовым оседлать дорогу.
– Вы забыли о нас, – сказал Толстой.
– О-о нет, генерал. Как я могу забыть о главных вершителях побед. У вас восемь батарей. Правильно?
– Да, – согласился Толстой.
– Четыре батареи расположите на левом, четыре на правом фланге. И побольше картузов с картечью. Я расположусь на горушке у Пальцига, господа, дабы видеть все поле сражения. А потому командиров всех рангов прошу исполнять мои приказы незамедлительно. Для связи с полками прошу от каждого мне выделить по солдату на добром коне, через них я и стану передавать приказы. И прошу этих связных не задерживать, получите от него мой приказ – исполняйте, а его немедленно ко мне назад.
В ночь с 11 на 12 июля русская армия занимала позиции у Пальцига, устанавливали на направлениях предполагаемых атак пушки с большим запасом картузов с картечью.
Ведель, получив сообщение разведки о сосредоточении русских у Пальцига, незамедлительно выступил из Цюллихау. На марше призвал к себе командиров, он говорил им, не слезая с коня и даже не останавливая его:
– Они в куче, это то, что нам надо. Покончим одним ударом. Воберснов, вы с кавалерией пока в резерве. Когда мы сломим врага и его надо будет преследовать, вы и займетесь этим с вашими конниками. Артподготовка должна быть короткой, но оглушительной. После этого Мантейфель с Малаховским врезаетесь в их правое крыло и разрушаете построение русских наискосок. Вы, Каниц, наседаете на левый фланг их. Я пойду на центр построения. Не затягивайте драку. Бой должен быть скоротечным и кровопролитным, пленных не брать.
– И генералов? – спросил Каниц.
– Генералов можно. Королю будет интересно взглянуть на них.
Двенадцатого июля в три часа дня появились пруссаки. Салтыков, сидя на коне, наблюдал за ними через зрительную трубу. Сзади стояли адъютанты, еще далее кучковались полковые связные.
– Связной генерала Тотлебена! – громко крикнул адъютант командующего.
К Салтыкову подскакал лихой гусар на нетерпеливо приплясывающем жеребчике.
– Рядовой Коробов!
– Вот что, братец, – заговорил граф, показывая вперед зрительной трубой, – видишь, там движутся на левый фланг пруссаки?
– Вижу, ваше сиятельство.
– Они имеют намерение занять Никерн и, опираясь на него, атаковать наше левое крыло. Скажи генералу Тотлебену, пусть немедленно сожжет деревню, а заоднемя и мост через ручей. Скачи да ворочайся немедля.
– Связник Толстого! – последовал вызов.
К Салтыкову на тяжелом артиллерийском коне подъехал солдат в красном кафтане и черной треуголке. Кинул два пальца к полям шляпы:
– Рядовой Пантелеев.
– Мигом к Толстому. Почему он дает им разворачивать пушки? Пусть бьет единорогами.
Пруссаки еще не развернули всех сил, а уж полевые пушки открыли огонь по правому крылу русского построения. Однако и русские батареи ответили огнем, поражая не только артиллерийскую прислугу, но и пуская снаряды поверху на подходившие от Цюллихау полки. Так далеко могли бить лишь шуваловские единороги.
– Связник бригадира Дерфельда!
К Салтыкову подъехал солдат на резвой пегой кобылке:
– Рядовой Ивлев!
– Скачи, братец, к бригадиру, пусть немедленно передвинет два полка к первому гренадерскому полку князя Волконского. Там грядет атака пруссов. Надо отбить их!
Главнокомандующий не ошибся: пруссаки, закончив артподготовку, ринулись на правое крыло. Там затрещал ружейный огонь, словно кто-то ломал сушняк на костре, взнялся вверх пороховой дым.
– Связник полковника Денисова!
К Салтыкову подскакал чернобородый казак в лихо заломленной папахе:
– Рядовой Пугачев!
– Скачи, братец, к своим, пусть Денисов и Перфильев ударят во фланг атакующим. Да ворочайся ж!
