Текст книги "Салтыков. Семи царей слуга"

Автор книги: Сергей Мосияш

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 27 страниц)

– Назван был в учиненных допросах камергер Лилиенфельд.

– Лилиенфельд? – удивилась Елизавета. – Яков?

– Он самый, ваше величество.

– В чем его вина?

– Жена Софья болтала о заговоре, а он знал и не донес.

– В ссылку негодяя. Вот кому верить, Лесток? С моего стола кормятся и меня же предать норовят. Софью в крепость, и немедленно.

– Она беременна, ваше величество.

– Ну и что? Я должна позволять плодиться моим врагам? Кто там еще?

– Князь Иван Путятин, поручик Мошков, Александр Зыбин.

– Ну вот видите, Лесток, целая шайка набирается, а вы говорите «болтовня».

– То не я, ваше величество, это графиня Бестужева так сказала. Я сразу говорил, что это заговор.

– Итак, заканчивайте следствие, Иоганн, и сразу судить. Дабы суд был справедливым и беспристрастным, введите в состав уважаемых иереев.

– Сколько, ваше величество?

– Трех достаточно. Пригласите в генеральное собрание Сената троицкого архимандрита Кирилла, суздальского епископа Симона и псковского Стефана. И довольно. Судите. И мне сентенцию на стол для утверждения. Ступайте, Лесток, у меня еще с Бестужевым разговор.

«Черт бы драл твоего Бестужева», – подумал лейб-медик, удаляясь. Но в приемной, столкнувшись с вице-канцлером, раскланялся, произнес деланно дружелюбно:

– Здравствуйте, Алексей Петрович.

– Здравствуйте, доктор, – несколько холодно ответил Бестужев, догадывающийся об истинной цели возни вокруг заговора. И не удержался, уколол немца: – Юриспруденцию осваиваете, ваше сиятельство? – И направился в кабинет, вызванный гофмаршалом.

– Алексей Петрович, садитесь, – пригласила Елизавета Петровна.

– Благодарю вас, ваше величество. Я постою.

– Вы слышали, что наделал тут этот Ботта – представитель Марии Терезии? Он организовал целый заговор против меня. И я вынуждена подозревать, не с ее ли подсказки он это делал? Он же лицо официальное? Верно?

– Верно, ваше величество.

– Значит, каждое его слово – это олово его государыни. Так?

– Не всегда, ваше величество.

– Как так «не всегда»? Он же здесь ее представлял?

– Ее, ваше величество.

– Вот и все. Пожалуйста, напишите ей официальное письмо, в котором выразите удивление ее позицией к нам, высказанное здесь Боттой.

– Но Ботта болтал это в частных беседах, а на официальных приемах он был вполне лоялен, ваше величество.

– В этих частных беседах, как вы их называете, Алексей Петрович, он настроил против меня полстолицы. Составляйте официальный запрос Марии Терезии и сами подпишите, но перед отправкой покажите мне.

– Слушаюсь, ваше величество.

– А сегодня вечером извольте ко мне быть на бал с супругой.

– Увольте, ваше величество, дел выше головы.

– Не увольняю, граф. Ступайте!

Елизавета Петровна имела основания втайне ненавидеть австрийскую эрцгерцогиню Марию Терезию – королеву Венгрии и Богемии. За ее высокородное происхождение, которого не было у Елизаветы, рожденной бывшей прачкой, да еще и вне брака. И еще за не менее безупречное поведение в личной жизни, чем не могла похвалиться дщерь Петра Великого. Поэтому историей с Боттой она имела возможность хоть как-то унизить Марию Терезию, якобы вмешивающуюся во внутренние дела другого государства. Вот и поручила вице-канцлеру приготовить дипломатическую «пилюлю» эрцгерцогине: «Ишь ты, вздумала мутить народ в моей империи».

Начавшийся во второй половине июля розыск шел всю первую половину августа. Еще 17 августа на дыбу поднимали всех Лопухиных и Бестужеву и били кнутом, но ничего нового добиться от них не могли. Все главное было сказано ими до пыток.

А 19 августа на стол ее величества легла сентенция – приговор суда. Однако у Елизаветы Петровны не было времени читать и подписывать приговор, шли балы и маскарады. К каждому надо было готовиться, шить по нескольку платьев, костюмов, масок.

Лесток, как наиболее близкий человек к императрице, имел смелость дважды напомнить ей о подписи:

– Ваше величество, вы прочли сентенцию?

– Нет, Иоганн, еще успеется.

И наконец, вернувшись как-то уже под утром с одного из балов в хорошем настроении, она изволила потянуть к себе сентенцию. Бегло прочла ее.

– Всех Лопухиных и Анну колесовать да еще и языки вырезать. Мошкова с Путятиным четвертовать, Зыбину и Лилиенфельд отсечь головы, дворянина Ржевского высечь и написать в матросы. Кошмар! Дайкось перо, – кивнула императрица фрейлине.

Та умакнула перо в чернила, протянула государыне и придвинула поближе чернильницу.

– Приходится миловать негодяев, – молвила Елизавета Петровна. – Дарить живота им. Так, Лопухину и Бестужеву высечь публично плетьми, – бормотала Елизавета, строча внизу сентенции, – урезать языки, чтоб не болталось, и сослать в ссылку в Сибирь. Мошкову и Путятину довольно кнута, Зыбину плети и ссылка. Софью Лилиенфельд, пока не разрешится от бремени, не наказывать, а только объявить, что велено ее высечь плетьми и отправить в ссылку. Ржевского написать в матросы, не наказывая.

Размашисто подписавшись, Елизавета отбросила перо: «Фу-у-у».

Редко ей приходится так долго писать.

К 31 августа напротив Коллегий был воздвигнут эшафот, именовавшийся в тех документах «театром». И казни в том веке были самым желанным зрелищем для толпы. К этому «театру» сбегался почти весь город, и чем жесточе была казнь, тем интереснее для зевак.

И на этот раз выстроен помост, на котором плаха с воткнутым топором, корзина для голов отсеченных, столб с перекладиной, кнут и сам палач в красной рубахе до колен, с черным рукавом. Рожа красная, борода рыжая, широкая во всю грудь. Смотрит на толпу свысока и даже с оттенком презрения. Сегодня на «театре» он сам царь и бог и никто ему не указ, и оттого все с уважением и трепетом посматривают на него: «Не дай бог к такому угодить, господи помилуй, свят, свят».

К эшафоту привезли осужденных, и горластый подьячий, взобравшись на «театр», громко прочел приговор суда.

«Ага-а! – злорадствуют самые кровожадные в толпе. – И до графьев добрались».

Однако, помедлив, подьячий оглашает милость ее величества, и в ответ – вздох сожаления из толпы. Не часто графские головы отлетают.

Ну да что поделаешь, царица ныне жалостливая шибко. Даже врагов своих милует.

Первой на «театр» поднимается графиня Бестужева. В толпе шепотки: «Родственница самого вице-канцлера, а не помогло. Не заступился, видно».

Палач шагнул к ней одежду срывать для кнута. Графиня незаметно сунула в огромную лапу ката золотой крестик с бриллиантами. Тысячи глаз в толпе, а никто не узрел сего. Смиренно позволила Анна Григорьевна привязать себя к столбу.

Свистнул кнут палача, щелкнул выстрелом пистолетным, а оголенной спины графини почти не коснулся. Палач – большой мастер своего дела, сумел со свистом и щелканьем высечь графиню, почти не задев холеной спины ее, на которой и так красовались синие полосы еще от застенка. Поди отгадай, от кого они.

И язык графине палач «урезал» так, что и не задел его, отряхнул руку над корзиной, словно бросил туда что-то.

А когда поднялась на эшафот красавица Лопухина, в жилах которой наполовину текла спесивая немецкая кровь, не смогла утерпеть бесцеремонных рук палача, стала отбиваться вдруг, мало того, еще и укусила лохматую потную руку ката.

Озверел рыжебородый, сорвал одежду, едва не до колен оголив все прелести красавицы. Примотал к столбу несчастную и так отходил ее кнутом, что она и сознания лишилась. И все это под восторженные вопли зевак.

Пришла в себя Наталья Лопухина, когда кат полез в рот к ней язык вытягивать, да лучше бы не приходила. Под восторженный ор толпы отполоснул ей палач язык едва не под корень. Поднял кровоточащий комок над головой, вскричал весело:

– Кому язык нужен? Дешево продам.

А Лопухина опять была в памороках, и изо рта ее хлестала кровь прямо на помост «театра». Так не приходящую в сознание и стащили ее вниз.

Графине Бестужевой суждено было жить и умирать от голода и холода в Якутске. Лопухину с мужем сослали в Селенгинск, где и похоронила она его. Сама была помилована лишь Петром III и воротилась в Петербург сгорбленной, беззубой старухой, пережив не надолго свою царственную гонительницу.

Не удалось Лестоку притянуть к делу даже Михаила Бестужева, хотя и жужжал в уши императрице:

– Как так? Не мог муж не знать, чем дышит жена его. Не мог.

Однако у братьев Бестужевых нашелся заступник помощнее недруга лейб-медика. Фаворит Алексей Разумовский после жарких ласк с императрицей в постели сказал ей:

– Лизанька, не тронь ты Мишку с Алешкой. А? Гарные ж хлопцы.

А кто ж откажет возлюбленному? И императрица, чай, не железная.

– Ладно, Алешенька, спи спокойно, не трону я твоих гарных.

Но все же из обер-гофмаршалов Михаила Петровича уволила, а дабы не обиделся, вызвала к себе:

– Вот что, Михаил Петрович, надумала я послать тебя нашим посланником за границу в самое важное место.

– Куда, ваше величество?

– В Берлин, милый, в Берлин, – прищурилась Екатерина. – Сказывают, и Ботта там обретается. Глядишь, может, при встрече и морду ему набьешь.

– Как прикажете, ваше величество.

– В таком деле, граф, не приказа ждут, а поступают по-мужски. Если ты, конечно, причисляешь себя к таковым.

9. Наисовершеннейший монарх

Прусский король Фридрих II получил в 1740 году от отца своего Фридриха Вильгельма I прекрасное наследство – лучшую в Европе, отлично вымуштрованную армию, казну с 10 миллионами талеров и ни копейки долга. А еще и мудрый отцовский совет:

– Запомни, бездельник, ты должен иметь хорошее войско и всегда много денег, только в этом заключается слава и безопасность государства. Запомнил?

– Да, отец.

– Смотри же. – И старый король изволил впервые в жизни ласково потрепать щеку наследника. Однако тут же спохватился и этой же рукой отвесил сыну полновесную пощечину.

– За что, отец?

– Чтоб лучше запомнил.

У отца были основания сомневаться в способности чада продолжить его святое дело – собирание германских карликовых княжеств под одну корону. Именно поэтому он с шести лет отдал сына на воспитание офицерам, а чтоб привыкал он командовать, создал при нем роту из таких же мальчишек:

– Муштруй их. Гоняй. Учи. Наказывай.

Но сопляк не оценил отцовской заботы о его воспитании и в 16 лет надумал бежать в Англию. Узнав об этом, король приказал арестовать сына и двух его сообщников Кейта и Катте.

Их арестовали и вели в тюрьму, но Кейт, сбив одного из конвоиров, вбежал в ближайший двор и как сквозь землю провалился. Обыскали все подвалы, чуланы, чердаки, но так и не нашли беглеца.

После короткого следствия состоялся кригсрехт[36]36
  Кригсрехт – суд.


[Закрыть], поскольку и принц уже был офицером, военный суд приговорил обоих на смерть, инкриминировав им измену родине.

Мать Фридриха, София Доротея, и сестра Ульрика кинулись к королю и на коленях умоляли простить мальчика.

– Мальчик?! – с возмущением кричал король. – Он давно военный и должен отвечать по всей строгости. Как Петр Великий поступил с своим сыном-беглецом? Забыли? Вот и я своего бездельника суну в петлю.

Для Фридриха Вильгельма I Петр I был идеалом монарха. А раз «идеал» своего сына за побег казнил, отчего же он – прусский король – должен миловать своего?

– В петлю мерзавца!

И только серьезная угроза дочери покончить с собой, если будет казнен брат, смягчила участь Фридриха II, но только не сердце короля.

Катте был казнен, а принцу вкатили добрую порцию розг. «Для памяти», – как сказал король.

Принц хорошо запомнил свою тюремную одиссею и поэтому, став королем, одним из первых своих указов отменил пытки в своем королевстве.

Помимо военных наук, которые из-под палки заставлял осваивать отец, Фридрих тайком от него много читал других книг по философии, истории, искусствам и даже сам пытался писать стихи. И для своего времени стал одним из образованнейших монархов. Поэты, художники, музыканты любых стран и исповеданий были желанными гостями при дворе молодого прусского короля. Он даже специально построил дворец Сан-Суси у Потсдама, в котором любил общаться с людьми искусства.

Высоко ценил остроумие и даже сам грешил стишками. И однажды, осмелившись, послал тетрадку с ними Вольтеру, который назвал их «грязным бельем, отданным ему для стирки королем». Такой отзыв уважаемого француза не очень-то огорчил Фридриха, скорее развеселил, но от стихосложения не отучил. И далее всегда в жизни, решая какую-то задачу, король невольно ловил себя на мысли, что хочет облечь ее в поэтическую форму.

Несмотря на то что отец был тираном и не любим семьей и сыном, Фридрих II, придя к власти, продолжил отцовскую линию на расширение Пруссии за счет любого соседа, любым способом – силой, хитростью, обманом. И первым делом увеличил армию на 16 батальонов пехоты и на 5 эскадронов конницы, тут же сочинив главный постулат тактики:

 
Запомни и следуй
Истине сей —
Чтоб тебя не ударили,
Первым бей!
 

Первой добычей Фридриха стала Силезия, правда, не вся сразу, но, вцепившись в нее, он почти восемь лет не выпускал ее из зубов и проглотил-таки к 1748 году.

 
Была Марии Терезии,
Теперь стала нашей Силезия, —
 

резюмировал король-поэт, уже высматривая очередную добычу. И как его осуждать за это? Раз есть армия, надо воевать. Иначе для чего ее кормить, хлеб на дерьмо переводить?

Конечно, Фридрих понимал, что один на один с Австрией ему не устоять. По этой причине он всегда искал союзников. Сперва с Францией, а когда Россия воевала со Швецией, прусский король желал, чтоб война эта продлилась подольше. Это отвлекало Россию от его спора с Марией Терезией. Именно поэтому Фридрих имел основания не любить русского вице-канцлера за его симпатии к австрийскому дому. И в лопухинском деле желал ему свернуть шею. Однако не получилось.

Но именно это дело подтолкнуло Фридриха к сближению с Россией, а точнее, представило ему возможность показать себя другом императрицы. Узнав о роли австрийского посланника Ботта в этом заговоре, он тут же приказал своему министру Подевилсу:

– Сейчас же выдворите этого болтуна, маркиз, из Берлина. И сообщите в Петербург нашему посланнику Мардефельду, пусть поставит в известность императрицу, обязательно сопроводив изъявлениями нашего искреннего уважения к ее императорскому величеству и желанием закрепить это в союзном договоре.

Но этим не ограничился Фридрих, он сам сел за письмо Елизавете Петровне и в послании этом блеснул не только как мастер слова, но и как дипломат.

Из донесений Мардефельда он знал самые болевые места дщери Петровой. А потому решил пролить на них целебный бальзам деловых советов.

Елизавете досаждала неопределенность с Брауншвейгской фамилией, с царевичем Иоанном Антоновичем. Одни говорили, что их надо отпустить на родину (в том числе и заговорщики), другие возражали: отпускать нельзя. В Европе найдутся люди, которые начнут требовать возвращения царевичу принадлежащего ему престола и доказывать, что-де Елизавета незаконно захватила его. И вот с той стороны, откуда Елизавета ожидала только неприятностей, от прусского короля, которого Ботта прочил в защитники Браунгшвейгской фамилии, приходит дружеский совет: «… Как ваш искренний друг, ваше величество, советую вам заслать их как можно дальше, тем более что в ваших бескрайних пустынях это так легко сделать. И поверьте, через год никто о них и не вспомнит, ровно их и не было».

Но особенно, что тронуло Елизавету в послании Фридриха, так это его участие в судьбе ее племянника Петра Федоровича: «…если хотите вы иметь вашего наследника великого князя Петра в своих руках, то не жените его на принцессе из могущественного дома, а, напротив, достаньте из немецкого маленького дома, который будет обязан вашему величеству таким счастьем. Если хотите, я сам приищу ему прекрасную партию».

– Какой умница, – заметила Елизавета, прочтя послание прусского короля. – А мне наговорили о нем бог знает что.

И когда явился ко двору прусский посланник Мардефельд, она заявила ему вполне искренне:

– Ваш король наисовершеннейший монарх.

О чем Мардефельд не замедлил сообщить своему королю. Фридрих удовлетворенно потирал руки:

– Я готов только за это полюбить Елизавету. Теперь за договором дело не станет.

И оказался прав. Договор был заключен с обоюдным обязательством сторон помогать друг другу в случае войны.

– Ваше величество, обращаю ваше внимание на пикантность нашего положения, – говорил Бестужев-Рюмин. – У нас ведь точно такой союз с Веной.

– Ну и что?

– Как ну и что? Кому мы станем помогать из них, когда Берлин и Вена начнут драчку?

– Ах, Алексей Петрович, вы всегда усложняете. Мы их просто помирим. Главное, мы отрываем Пруссию от Франции.

– Тогда зачем вы принимаете при дворе Шетарди, вновь явившегося к нам из Парижа?

– Но, Алексей Петрович, он нынче лицо неофициальное.

– Тем более. Сейчас Людовика Пятнадцатого представляет у нас Дальон.

– Но Шетарди мой давний партнер в картах, и, кроме того, он прекрасный собеседник.

– Вы их поссорите, ваше величество.

– Кого?

– Дальона с Шетарди.

– Полно-те, Алексей Петрович. Что за глупости!

Однако вице-канцлер как в воду глядел. Официальный представитель Парижа был взбешен таким положением, когда ему приходится подолгу ждать приглашения, чтобы явиться ко двору ее величества, а этот Шетарди, никого не представляющий, почти безвылазно толчется там.

И возмущенный Дальон явился прямо на дом к Шетарди.

– Милостивый государь, как представитель короля, я спрашиваю вас, зачем вы приехали сюда?

– Какое ваше дело, сударь?

– Как «какое дело»? Вы, подданный нашего короля, не имея его грамот, мельтешите перед императрицей и ломаете все, что мною здесь построено.

– Что ж вы тут «построили», Дальон, чтоб я мог сломать? – усмехнулся ехидно Шетарди.

Этой усмешки горячий Дальон не смог перенести. Задыхаясь от возмущения, он выпалил:

– Маркиз! Вы… вы каналья!

Не менее горячий Шетарди тут же влепил официальному Дальону звонкую пощечину.

Дальон выхватил шпагу и бросился на Шетарди. Тот успел ухватится за клинок. На шум сбежались слуги и растащили драчунов.

Поскольку рука была порезана клинком Дальоновой шпаги, Шетарди пришлось перевязать ее.

– Что у вас с рукой, маркиз? – в тот же вечер поинтересовалась Елизавета.

– Да так. Ерунда, ваше величество. Возился с порохом и курил в это время. Он и вспыхнул.

Однако назавтра, узнав от придворных об истинной причине ранения маркиза, императрица, вызвав к себе одного гвардейца, сказала ему:

– Возьми розгу и отнеси ее маркизу Шетарди и передай от меня, что его надо высечь этой розгой как неразумное дитя, затеявшее игру с порохом. И высечь как следует, чтоб впредь неповадно было баловать с огнем.

По возвращении посланца она его спросила:

– Ну что сказал маркиз на наше послание?

– Он велел благодарить ваше величество за прекрасный подарок и сказал, что обязательно применит его по назначению.

– Вот что не отымешь у французов, так это чувство юмора, – засмеялась Елизавета, вполне довольная ответом своего картежного партнера.

10. Невеста принцу

Поскольку при дворе начали толковать о приискании невесты принцу, вице-канцлер решил высказать императрице свое мнение:

– Ваше величество, брак его высочества должен отвечать и интересам государства в не меньшей мере.

– Ну и кого вы советуете, Алексей Петрович?

– Я бы посоветовал саксонскую принцессу Марианну, ваше величество, дочь польского короля Августа Третьего[37]37
  Август III (1696–1763) – польский король. В его правление усилилась феодальная анархия в Речи Посполитой.


[Закрыть]. Этот брак вполне бы соответствовал нашим политическим видам, скрепил бы родством Россию, Польшу, Саксонию да и Австрию. Такой союз необходим для сдерживания претензий Франции и Пруссии.

– Ну что ж, надо подумать.

Предложение вице-канцлера нравилось Елизавете Петровне, однако не нравилось кое-кому из ее окружения. Тому же Лестоку, имевшему большое влияние на императрицу в силу своей профессии.

– Да вы что, ваше величество! Раз начали налаживаться ваши отношения с Пруссией, надо и последовать совету прусского короля, взять невесту из незначительного немецкого дома.

– Но из какого? Вы можете сказать?

– Надо посоветоваться с прусским посланником Мардефельдом.

– Вы думаете, у него есть кто-то на примете?

– Почти наверняка. Король при написании вам письма имел уже на примете кого-то.

– Хорошо, велите гофмаршалу пригласить Мардефельда.

Прусский посланник примчался тотчас, не каждый день императрица сама зовет. И на вопрос ее, есть ли у них кто-то на примете в невесты принцу, тут же отчеканил:

– Есть, ваше величество. Прекрасная партия.

– Кто?

– Принцесса Софья[38]38
  Принцесса Софья, дочь принца Августа Ангальт-Цербстского и Елизаветы. Голштинской, сестры епископа Любского. Будущая императрица Екатерина II Алексеевна (1729–1796). На престол взошла после гвардейского переворота 1762 г. Погребена в Петропавловском соборе в Петербурге.


[Закрыть], дочь принца Ангальт-Цербстского и Елизаветы Голштинской, сестры епископа Любского.

– Это нынешнего шведского наследника, что ли?

– Да, да, ваше величество, Елизавета сестра Адольфа.

– Постой. Так Софья, выходит, сестра моему племяннику? Так?

– Да, ваше величество.

– Но нельзя же женить Петю на его сестре. Это противоестественно.

– Это на родной сестре нельзя. А они же троюродные, выходит. Это, как у вас говорится, десятая вода на киселе.

– Надо подумать, – вздохнула императрица.

Вечером, играя в карты с Шетарди, Елизавета Петровна решила с ним посоветоваться, считая его беспристрастным судьей в этом вопросе. Но тот, не задумываясь, назвал Софью. Оно и понятно, Франция еще с дележа Испанского наследства враждовала с Австрией.

– Вы словно сговорились, – сказала императрица.

– Что вы, ваше величество, как можно? – невинно отвечал Шетарди, хотя в действительности так оно и было.

Лестока, Шетарди и Мардефельда объединяла ненависть к вице-канцлеру, ориентировавшемуся на Австрию. И дело Лопухиной раздувалось с единственной потаенной целью свалить Бестужева-Рюмина.

– Ну что ж, Софью так Софью, – согласилась Елизавета Петровна. – Оно, может, и лучше, их дядя в Швеции, они здесь будут. Даст Бог, Балтика успокоится. Отец всю жизнь мечтал о мирной Балтике.

Вице-канцлеру Елизавета представила все, как будто сама додумалась, но граф-то знал, откуда ей надули эту думку. Однако возражать не стал, в конце концов, принц не его племянник.

– Ваша воля, ваше величество, для нас закон.

– Ты вроде недоволен, Алексей Петрович?

– Отчего? Я доволен. Софья эта, как я полагаю, нища…

Хотел Бестужев добавить: «…как церковная крыса», но счел за лучшее смолчать, еще обидится императрица.

– Не богатая, конечно, – согласилась Елизавета, – но я-то, чай, не бедная, пособлю. Впрочем, все это пока на воде вилами писано.

Лукавила Елизавета Петровна, лукавила. Она уже тайком от вице-канцлера отправила матери невесты принцессе Цербстской десять тысяч рублей на путевые расходы, дабы везла она свою дочь Софью поскорее в Москву. Все в тайне держалось не только от вице-канцлера, но и от самого жениха, Петра Федоровича, которому было-то к тому времени всего пятнадцать лет.

Прусский король Фридрих II, считавший себя автором этой идеи, и не без основания, конечно же знал и, более того, наставлял принцессу перед отъездом в Россию:

– Вы должны незамедлительно выехать с дочерью в Россию. И если хотите дочери счастья, никому не говорите о цели вашей поездки. Никому. Особенно чтоб об этом не узнал русский посланник в Берлине граф Чернышев[39]39
  Чернышев Захар Григорьевич (1722–1784) – русский генерал. В Семилетнюю войну его корпус занял Берлин (1760). Впоследствии генерал-фельдмаршал, президент Военной коллегии.


[Закрыть].

– Но, ваше величество, я не могла скрыть этого от мужа.

– Пусть и он молчит.

– Но он против этого брака.

– Как? Мой фельдмаршал против?

– Да, ваше величество.

– Почему?

– Говорит, они разной веры, то есть моя Софья и российский принц.

– Что за глупости! Я переговорю с ним. Хорошенькое дело, я устраиваю брак, выгодный нам, а мой фельдмаршал против. Не волнуйтесь, сударыня, он будет «за». И еще, мой вам совет, берегитесь в Москве вице-канцлера Бестужева, это наш враг. Я приложу все усилия, чтоб его отставили, но пока он у власти, старайтесь избегать его.

– На кого ж я могу там положиться?

– Ну, естественно, на саму императрицу. Советую вам при встрече с ней выразить ей ваше глубочайшее уважение. Поцелуйте ей руку.

– Но я сам принцесса… – спесиво начала было Елизавета.

– Вы слушайте, что я вам говорю. Вы принцесса без земли, а она императрица величайшей державы. И шея ваша не отвалится от поклона. Можете целиком положиться там на моего представителя Мардефельда и гофмаршала Петра Брюммера. Как только молодых обвенчают, пусть он остается при них гофмаршалом.

– Брюммер?

– Да, да. И вообще, в окружении их должны быть только наши люди. Езжайте и помните, вы должны понравиться императрице. И спесь свою оставьте здесь, дорогая, если хотите счастья дочери.

Принцесса Цербстская не могла ослушаться прусского короля и отъехала в Россию без шума и огласки, взяв с собой четырех лакеев всего, повара и лекаря, ради экономии исправлявшего еще и обязанности парикмахера принцессы.

Фридрих II был не только хороший вояка, но и хитрый лис и дальновидный сокол: заслав в Россию собственную невесту для наследника, он не забыл и о Швеции, куда умудрился пристроить свою сестру Ульрику, выдав ее за наследника Адольфа. Этой он мог наказывать прямо, без обиняков:

– Как только он станет королем, возьми его в руки. Он слабак, тебе это ничего не будет стоить. Но подчиняться тебе приручай его сразу после свадьбы. Упустишь – не наверстаешь.

Впрочем, Луиза Ульрика характером в братца была, а потому и ответила с обидой:

– Учи ученую.

Как хороший шахматист, Фридрих II все продумал. Со стороны Швеции ничто не будет грозить, поскольку там родная сестра не сегодня-завтра станет королевой. А в России и наследник, и его супруга – племянники шведскому королю, которого Ульрика обязательно будет держать под башмаком. В этом Фридрих был твердо убежден, говоря о ней своим друзьям: «Луизе палец в рот положишь, она руку оттяпает». Именно по этой причине он не отдал ее русскому наследнику, боясь, что сестрица еще до свадьбы разгневает императрицу.

А между тем Елизавета Петровна вначале просила именно ее.

Но Фридрих, наметивший уже сестру для Адольфа, ответил ее величеству, что-де Луиза для Петра старовата, а вот Софья в самый раз будет, даже на год моложе его.

Теперь, как считал Фридрих II, он обеспечен со стороны Швеции и России если не помощью, то хотя бы молчанием, когда начнет воевать с Карлом XII[40]40
  Карл XII (1682–1718) – шведский король в 1697–1718 гг. Вел Северную войну против России. Потерпел полное поражение от Петра I в Полтавской битве.


[Закрыть] за Богемию. Ах, если б еще убрать вице-канцлера Бестужева или хотя бы добиться назначения великим канцлером кого другого, сочувствующего Пруссии. И Мардефельду следует от короля приказ приискивать наиболее вероятную кандидатуру на должность великого канцлера.

Такой кандидат с помощью Мардефельда был определен – это граф Воронцов, один из приближенных императрицы и даже родственник. Именно ему Фридрих II в качестве аванса отправил прусский орден Черного Орла.

Дело осталось за императрицей. И тут уж были брошены все силы, и немалые – Лесток, Мардефельд, Брюммер и даже француз Шетарди – ныне вольная птица, но весьма близкая к трону. Императрица любит выигрывать в карты, Шетарди умеет удовлетворить эту ее страстишку.

Все они уверены – Бестужев висит на волоске, действуют тайно, готовя новый удар, и даже не подозревают, что вице-канцлеру известен каждый их шаг, поскольку их письма и депеши, прежде чем отправиться за рубеж, являются на столе у Бестужева, тщательно им прочитываются и наиболее интересные пассажи из писем переписываются.

Разве не пригодится такой из донесения Шетарди во Францию:

«…Елисавета имеет в виду одни удовольствия, чтоб беспрепятственно им предаться, тратит на них деньги. Любовь, чистый пустяк какой-нибудь, наслаждение переменять четыре или пять раз в день туалеты, удовольствие видеть себя внутри дворца окруженною лакейством есть главное желание… Мысль о малейшем занятии ее пугает и сердит. Лень и страх заставляет ее удерживать при себе вице-канцлера».

Наиболее яркие, как этот, пассажи Бестужев даже не переписывал, а откладывал в папочку, дабы предъявить, когда надо, авторам оригиналы, чтобы не смогли некоторые отпереться.

Он усыпил своих недоброжелателей показной беспечностью, за что слыл меж ними «старым дураком» и «козлом».

Прибытие в Москву принцессы Цербстской с дочерью Софьей было и для него полной неожиданностью. Но Бестужев постарался не показывать виду, хотя наедине легко выговорил императрице:

– Зачем же от меня эта секретность, ваше величество? Я, чай, к внешним сношениям имею некоторое касательство.

– Не сердитесь, Алексей Петрович, – молвила ласково Елизавета. – Петя ведь тоже не знал. И смех и грех. Они с Софьей с детства знакомы. И он, увидев ее, ляпнул: «А ты че сюда приехала?»

В первые же дни к невесте были приставлены преподаватели: архимандрит Симон Теодорский для наставления в греческой вере, Василий Ададуров для обучения русскому языку и балетмейстер Ланге для преподавания танцев.

Из одной из перехваченных депеш Бестужев понял, что в стане его врагов прибыло. Принцесса Цербстская, которую он окрестил «королевой-матерью», примкнула к кружку Шетарди.

И вице-канцлер попросил у императрицы аудиенции. Оставшись с ней наедине, он положил перед ней пачку бумаг.

– Что это? – нахмурилась Елизавета.

– Ваше величество, по должности своей я должен ограждать вас от всех ваших неприятелей. Но как я могу это сделать, если вы их привечаете и награждаете даже своей дружбой?

– Говорите яснее, граф.

– Яснее? Пожалуйста. Это письма ваших друзей, отправляемые в Париж. Вас, ваше величество, они весьма касаемы.

– Но они на русском языке.

– Правильно. Это перевод. А внизу под ним оригинал. В нем так называемый ваш друг смеет оскорблять вас, ваше величество. Я этого снесть не могу.

– Оскорблять? – насторожилась императрица и сразу уткнулась в бумаги.

По мере чтения лицо ее то пунцовело, то бледнело. Бестужев молчал. Наконец, закончив чтение, Елизавета брезгливо отшвырнула бумаги, так что несколько листов упало со стола на пол.

– Мерзавец! Сукин сын! Немедленно вон из страны!

– Слушаю, ваше величество. Но он подданный французского короля и может потребовать объяснения.

– Пусть благодарит Бога, что не мой подданный, я б его… Впрочем, пусть Андрей Иванович прочтет ему его пасквили, отберет мои награды и вышибет вон к чертям собачьим.

– А как с этой быть? Ну, с королевой-матерью?

– С какой еще королевой?

– Ну, с принцессой Цербстской?

– С этой я сама разберусь, посажу ее на задницу, старую дуру.

Бестужев собрал бумаги и уже хотел уходить, как Елизавета сказала:

– Да, Алексей Петрович, сделайте это без меня. Я завтра уеду в Троицу, а через день-другой пусть Андрей Иванович свершит это. Чтоб в двадцать четыре часа и духу этого мерзавца в Москве не было. И обязательно пошлите о том официальное сообщение в Париж, пусть Людовик Пятнадцатый хлебнет этих помоев. Если он читал такие донесения, значит, и он дерьмо, как и его маркиз.

Шестого июня поутру на квартиру маркиза Шетарди явились генерал Ушаков, князь Голицын, чиновники Иностранной коллегии Веселовский и Неплюев, а также секретарь коллегии Курбатов.

Увидев столь представительную делегацию, маркиз пот бледнел, понимая, что глава Тайной канцелярии с добром не приходит.