Текст книги "Святополк Окаянный"

Автор книги: Сергей Мосияш

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 33 страниц)

Охота на перевесище

Лесные дороги оказались столь тряскими, что телега, на которой ехала княгиня, сломалась. Кое-как доползли до вески. Дворский Никита, осмотрев поломку, сказал:

– Дня два придется подневать, пока исправим.

– Ну и хорошо, – ответила Арлогия, – а то все печенки отбила. И мне передохнуть надо.

Среди челяди сыскался мастер, взявшийся ладить телегу.

А вот Святополку вынужденная остановка не понравилась. Его тянуло дальше, вперед, к новым впечатлениям. Приставал к пестуну:

– Съездим в лес, Варяжко. Чего тут томиться?

– Надо княгине сказать. Отпустит ли?

– Мы что, маленькие? Отпустит.

Арлогия и впрямь возражать не стала, вполне понимая желание сына быть самостоятельным. Оно и верно, несмотря на возраст, именно он становится главным наместником великого князя.

– Только возьмите с собой оружных отроков десятка два, – сказала Арлогия. – Мало ли на кого наскочите. В лесу и звери и бродни шастают.

– Это само собой, – сказал Варяжко и сам отобрал дружинников в сопровождение. Велел и Тальцу, умевшему сказывать сказки, ехать с ними. На привале сгодится.

Ехали узкой, скорее напоминавшей тропинку, лесной дорогой, переезжали крохотные речушки, объезжали заболоченные места. В чащобе разноголосо пели птицы. На ветках сосны, нависшей над дорогой, мелькнуло что-то рыжее.

– Варяжко, кто это? – крикнул Святополк.

– Веверица[27]27
  Веверица – белка.


[Закрыть].

– Эх, лук бы.

– Ни к чему. Летом скора[28]28
  Скора – шкурка зверька.


[Закрыть] у нее худая. Не годится.

Белка словно нарочно дождалась передних всадников и, подняв хвост, ходко запрыгала вверх и скрылась на макушке дерева.

Ехали довольно долго. Святополк стал уставать, затих, не смеялся, но вида не показывал. Да только кормильца не обманешь, все заметил, схитрил.

– Что-то притомился я, – сказал он. – Вот к речке подъедем, надо на ночевку становиться.

Варяжко выбрал лужайку у самого берега речки. Там все и спешились. Коней расседлали, спутали и пустили пастись, поручив их заботам двух дружинников.

Стоянку разбили по указанию Варяжки. Нарубили мягких веток сосновых, густо и высоко настелили их большим кругом. В центре круга положили седла и подклады для княжича и кормильца, а по краю круга такие же ложа для отроков устроили: по два седла вместе для изголовья и от них в разные стороны подклады-потники разостлали. Воины-отроки лягут по двое голова к голове, ногами каждый к другой паре. И получится круг, попасть в который можно будет, только шагнув через воина. Обойдя все это устройство, Варяжко приказал:

– Коли щитов нет – оградить все ложе кольями.

Отрокам хоть приказ тот не по душе был, а делать нечего – пошли колья рубить. Заметив их нерадение, Варяжко пояснил, отчего такое решение принял:

– Для чего ограда-то? Ночью может вепрь налететь, не успеешь проснуться, как кому-нибудь кишки выпустит.

Работа отрокам сразу по душе стала, и вскоре натащили они кольев, и много. И стали ложе общее околачивать с радением и тщанием.

Святополк спустился к самому берегу, сел на коряжину, стащил обувку, закатал порты и опустил ноги в прохладную воду. Было ему хорошо и радостно. Перед глазами тихая речка, без единой рябинки, бежала куда-то, за спиной тюканье топоров да негромкий говор слышался. Сзади тихо подошел кормилец, постоял молча, любуясь речкой, вздохнул благостно:

– Эхма, какой только красоты не сотворил Всевышний на земле, каких тварей не населил в ней. Гляди, Святополк, гляди. То все душе полезно.

– А почему тебя Варяжкой зовут? – неожиданно спросил княжич, обернувшись и глядя в лицо пестуну. – Это твое родное имя?

– Нет, сынок, мое родное Флелав, такое мне родители дали. Я ведь родился в Скандинавии.

– А сюда как попал?

– Ну как? Обыкновенно. Нас было три брата. По смерти отца все имение, согласно нашим законам, наследовал старший брат. А нам с Идри ничего не досталось, даже ложки, которыми мы ели, уже принадлежали старшему брату.

– Но почему так? Это несправедливо.

– Иначе в Скандинавии нельзя, сынок. А ну-ка начни делить на всех братьев, а каждый родит еще по столько же сыновей и еще поделит. Так через два-три поколения у каждого будет земли – только ногу поставить. Все нищими станут. Наш старший брат еще добрый был, выдал нам с Идри по мечу и сказал: «Добывайте себе на жизнь». Иные своим братьям и этого не дают. Идри звал меня во Францию, там, мол, тепло и сытно. Тем более он стал викингваурдуром.

– Как, как? – переспросил Святополк. – Викингва…

– Викингваурдур, так называется командир корабля у викингов, разбойного корабля. Идри звал меня к себе в помощники, но у меня сердце к разбою не лежало. Я отправился на Русь и нанялся на службу к твоему отцу, князю киевскому Ярополку. Он меня и нарек Варяжкой, сочтя имя родное трудным. Приблизил к себе, советовался со мной. Но, увы, не всегда слушал моих советов. Блуда послушал. Он-то русский, а я чужеземец. Послушал бы меня, не поехал к Владимиру, глядишь, и ныне был бы живой.

– А Идри?

– А Идри во Франции, слышал я, погиб где-то под Парижем во время набега. Пошел бы со мной, глядишь, и уцелел бы.

– Но я тебя всегда слушаю. Правда?

– Правда, – усмехнулся Варяжко. – Пока слушаешь. В лета войдешь, може, и по-другому будет.

Вдруг побежала по зеркалу воды рябь, и вскоре вывернулась откуда-то из-за кустов невеликая лодийка, а в ней человек с весельцом легоньким. Нахмурился Варяжко и приказал плывущему строго:

– А ну греби к берегу!

Тот испугался, хотел стрекача задать, но заметил мальчика в богатой одежке и решил, что лиха не должно быть, коли отрок здесь. Подплыл. Выпрыгнул на берег, по платью определил, что господа перед ним высокие, поклонился низко.

– Кто такой? Откуда?

– Михна я, господин, смерд из вески Дупляной.

– Куда плывешь?

– На ловище свое, господин.

– Что у тебя там?

– Перевес, господин.

– Так. – Варяжко замолчал, что-то обдумывая. – Так, так..

Михна отчего-то испугался этого «так-так», заговорил униженно:

– Перевес этот мой, господин. Он мне от отца, а ему от деда перешел.

– А далече он?

Совсем струхнул Михна, Бог знает что подумал.

– Не губи, господин, дети у меня малые.

– Дурак, – осерчал Варяжко, догадываясь, чего страшится смерд. – Ты чей данник?

– Великого князя Владимира Святославича, господин. Вся веска – его данники.

– Так разве мы можем умышлять зло против смерда своего?

Михна ничего не понимал, обалдело смотрел на Варяжку.

– Вот сын великого князя, – указал Варяжко на Святополка, – послан наместником на вашу землю. Стало быть, он твой господин. Тебя что спрашивают: далече ли твой перевес?

– Нет, господин, вот тут, сразу за излукой.

– Добро. Сегодня с тобой на лове будет княжич Святополк. Понял?

– Ага, – закивал головой Михна.

– Все ему расскажешь, покажешь, ничего не тая. Он в ловчие не собирается.

Михна согласно закивал.

– Берегом-то туда пройдем? – проворчал Варяжко.

– Пройдете, господин. Хочь у самого, хочь далее, а все одно на просеку выйдете.

Михна полез в лодийку.

– А я пока перевес установлю. Вот-вот пролет начнется.

Возбужденный предстоящим ловом, Святополк шел следом за кормильцем, шагавшим напрямую через кусты и колодины. Сзади княжича шагал, посапывая, здоровенный дружинник. Когда заросли были особенно густы, он вынимал меч и очищал княжичу путь. Но путь и правда оказался недолог. Вскоре они вышли на узкую просеку и в левой стороне, где блестела река, увидели Михну. Он молча махал им рукой, зовя к себе. Когда подошли к нему, он так же молча, жестами пригласил всех в крохотный скрадок[29]29
  Скрадок – шалаш.


[Закрыть] из веток, притулившийся у основания густой ели.

В тесном скрадке Варяжко что-то шепнул Михне, тот утвердительно закивал: понял, мол.

Михна разобрал лычные веревки, тянувшиеся от просеки в скрадок, расширил рукой оконце и поманил к себе Святополка.

– Гляди, княжич, – зашептал он ему на ухо. – Эвон две жерди стоят, а сверху эвон другая. Видишь?

– Вижу.

– А на верхней перевес подтянут, сеть такая. Утки летят по просеке от озера к реке. Как заслышим добрую стаю, дернем эту веревку. Перевес упадет, сеть раскроется – и стая наша.

Взволнованный Святополк кивал головой точь-в-точь, как только что Михна на берегу перед Варяжкой. Такое внимание княжича к лову понравилось Михне, и он сунул ему в руку веревку.

– Чуток натяни. Вот так. И жди знака моего. Как махну рукой, дергай что есть силы. Сможешь?

Святополк кивал головой, боясь заговорить и спугнуть торжественную тишину. В скрадке все затаились, прислушиваясь к звукам, доносившимся снаружи. В сухой примятой траве запищала мышь. Дружинник стукнул по тому месту кулаком. Михна покосился на него с неудовольствием: хоть шум и невелик, а мешает.

Но вот со стороны просеки донеслось частое тонкое посвистывание. Святополк напрягся, ожидая сигнала Михны. Тот это почувствовал и покачал отрицательно головой: нельзя. Тонкий слух Михны определил – всего две-три утки пролетели, не стоит перевес ронять. Он ждал стаи.

Посвистывая крыльями, пролетели еще две, потом три. Михна не шевелился. Но вот он вытянул шею, подался вперед и стал поднимать руку. Святополк понял – сейчас махнет. Но никто, кроме ловчего, еще ничего не слышал, – видимо, слух у Михны оказался острее, чем у всех.

Он махнул резко рукой, Святополк изо всей силы рванул на себя веревку. Там, на просеке, раздался мягкий шорох, и тут до всех донесся густой шум приближающейся стаи.

В какое-то мгновение стая врезалась в сеть. В скрадке услышали вслед за шумным ударом крик уток и трепетанье многих крыльев. Михна первым выскочил из скрадка и бросился к перевесу, доставая на ходу нож-засапожник. За ним побежали остальные.

Перевес лежал на земле. Под ним серой массой копошились утки. В сумерках трудно было определить, сколько их, так как видно было только живых селезней с их «зеркальцами», серые утки сливались с землей.

– Пособи, – скомандовал Михна дружиннику.

Они стали вдвоем выбирать уток из-под перевеса, орудуя ножами. Добивали живых, резали разбившихся насмерть, чтобы кровь спустить. Княжич с кормильцем стояли и смотрели.

Святополк хмурился, покусывал губы, и Варяжко понимал – мальчик впервые видит столько крови. Ничего, пусть привыкает.

– Счастливая у тебя рука, княжич, – польстил ловчий Святополку. – Эвон сколько накрыл их.

Уток и правда попало в перевес много, и Михна был и суетлив и весел, видимо надеясь, что при дележе господа и его не обидят. Привычно орудуя ножом, он болтал охотничьи пустобайки:

– Пошел я на лыко гору драть, увидел, на утках озеро плавает. Вырубил я три хлуда[30]30
  Хлуд – палка; жердь.


[Закрыть]: костяной, смоляной да масленый. Один кинул – не докинул, другой кинул – перекинул, третий кинул – не попал. Озеро вспорхнуло и полетело, а утки те и осталися. Вона их сколька-а-а!

– Ты глумом-то[31]31
  Глум – потеха; забава; насмешка.


[Закрыть] не займайся, – осадил его дружинник.

– Сказано на глум, а ты бери на ум, – отвечал неожиданно бойко Михна.

Отроку не нравилось, что какой-то смерд с ним, княжьим дружинником, говорит без должного почтения. Осадить бы мужлана, да княжич с боярином могут его сторону взять.

– Живешь ты как у Бога за пазухой, – укорил он Михну. – Мясо, вишь, тебе прямо на тарели несут.

– Эх, – вздохнул ловчий. – Принесли на тарели, да края обгорели.

– Не тарарусьте, – вмешался Варяжко. – Смерклось уж. Княжичу на покой пора, а вы с дичью вожжаетесь. Когда печь-то ее?

– Нести много, – сказал дружинник.

– А все нам к чему? По утице на человека, и ладно. А от двух десятков, чай, не надсадишься.

– Так ведь утро еще впереди, – пытался настоять на своем отрок, имея мысль подлую – отмстить языкастому смерду, не оставив ему ничего. Михна это хорошо уразумел, и еще не всех вынули уток из перевеса, как он стал лыком связывать готовых в пук. Делал скоро, сноровисто, цепляя уток петлями за головы. Нанизав огромную связку, положил ее перед Варяжкой:

– Вот, господин, двадцать пять утиц. На здоровье тебе и княжичу нашему.

– Утром забеги, – сказал Варяжко Михне. – Зачтем в дань тебе. Дам бересту для данщика.

– Спасибо, спасибо, боярин, – закланялся Михна. – За твою доброту спасибо. Забегу.

Костер горел большой и жаркий. Несколько отроков принялись из принесенных уток готовить походный ужин.

Святополк прошел в околоченную свежими кольями огорожу, прилег на свою подкладу, голову примостил на седло. И стал смотреть в небо на звезды. Ему хотелось тишины и покоя, но вскоре туда пестун пришел. Присел рядом:

– Ты не спи, Святополк. Ужин изготовят, поешь и тогда почивай.

– Варяжко?

– Ась.

– А звезды кто на небо насыпал?

– Всевышний, Бог. Он всю эту красоту сотворил.

– А для чего?

– Чтоб люди радовались и помнили о нем. Чтоб им ночью звезды путь указывали, светили.

Варяжко, как мог, отвлекал княжича от сна, чтоб не уснул голодным.

– Вот так, как ныне мы почивать станем, твой родной дед, князь Святослав, всегда почивал.

– Всегда-всегда на седле?

– Всегда под себя подкладу, а в головах седло. Храбрый был человек Святослав, в походке легкий, как барс. Возов за собой не возил, ни котлов, ни брашна.

– А что же ел? – удивился Святополк.

– А что Бог посылал, как нам ныне. Неприхотлив был твой дед, конину ли, зверину испечет на углях и ест.

– А я могу быть таким, как он?

– Можешь. В тебе его кровь течет. Дай Бог тебе таких же счастливых ратей и славы громкозвучной. Но ради того не надо бояться поту, сынок, бегать от трудов.

Добился-таки своего Варяжко – княжич не уснул, дождался зажаренной на костре утки.

После сытного ужина Варяжко скоренько уложил всех почивать. Княжича корзном прикрыл, а отроку Тальцу велел негромко сказку или былину сказывать, пусть княжич засыпает и приятно, и с пользой.

Смотрит Святополк на мигающие звезды, слушает тихий голос Тальца, и вот уж кажется ему: в небе Кощей Бессмертный летит вслед за Вороном.

А Талец говорит тихо, загадочно, убаюкивая и раззадоривая, пугая и успокаивая:

– …Хватил Кощей тугой лук, натянул тетивочку шелковую, вложил стрелочку каленую. Стрелил-то в черна Ворона. Стрелил – не попал в его. Зашел он опять во белой шатер, так эта стрела назад воротилася, пала ему в буйну головушку. Облился он кровью горячею, пришла тут Кощею горькая смерть…

И вот уж княжич сам видит черного Ворона. Глаза у Ворона горят точно уголья, злое дело умышляет он. Княжич тянет стрелу из тула[32]32
  Тул – колчан.


[Закрыть], вскладывает ее на тетиву тугую. Целит Ворону прямо в голову. И лишь пустил стрелу каленую, как Ворон закричал страшным голосом и оборотился в смерда Михну. Схватывает он на лету стрелу каленую и пускает ее прямо в княжича. «Не смей, смерд! – кричит Святополк со страхом и возмущением. – Не смей! Я княжич твой!» Но стрела летит ему прямо в голову, он видит ее. Он голову влево отклоняет – и стрела влево отклоняется, он голову вправо – и стрела туда же. И ударила она ему больно и звонко прямо в правое надбровье. Закричал княжич и… проснулся.

Голова его с седла съехала, и лоб холодит стремя железное, выскочившее из-под подклады. Святополк тихонько сунул стремя назад под подкладу, голову опять на седло примостил, натянул корзно до подбородка.

Прислушался. Спят кругом отроки, кто сопит, кто всхрапывает во сне. За огорожей костер потрескивает, фыркают невдалеке кони. Сторожей не слышно, – видно, наговорились, подремывают у огня.

Ночь глубокая, тихая. Долго не может успокоиться княжич после жуткого сна и даже засыпать боится. А ну как все повторится сызнова! «…Так эта стрела назад воротилась, попала ему в буйну голову», – вспоминает он голос Тальца. «Но ведь то про Кощея», – успокаивает себя княжич, но необъяснимая тревога мучает его, не дает уснуть.

Я с себя начну…

На том месте, где стоял Перун, начали рубить церковь Святого Василия. А там, где когда-то толпа язычников требовала у варяга-христианина отдать сына в жертву Перуну и, не получив оного, убила и отца и сына, приказал Владимир Святославич заложить храм Рождества Богородицы. Когда он рассказал о погибших отце и сыне митрополиту Михаилу, тот отвечал:

– Эти Феодор и Иоанн – мученики за веру и достойны быть первыми святыми на твоей земле, князь. И то, что ты храм ставишь на крови их, зачтется тебе деянием богоугодным и священным.

В Новгород великий князь не имел возможности отправиться для крещения славян, надо было следить за сооружением храмов в Киеве. Кроме того, он отправил в Царьград Жидьберна звать византийских каменных дел мастеров для строительства храма из камня.

– Первым делом посети царей, – наказывал посланцу Владимир. – Им захочется знать о жизни их сестры. Скажи, что она у нас окружена уважением и любовью. Что все слава Богу. Вот через них и о мастерах слово закинь, чтоб посоветовали добрых каких. Они ныне к Русской земле весьма уважительны после того, как наш воевода Олег разгромил Фоку, возмутителя ихнего.

В Новгород Владимир послал гонца к своему стрыю Добрыне с просьбой явиться в Киев вместе с сыном Константином. И когда они прибыли, рассказал им, как крестили киевлян.

– Надо и в Новгороде такое учинить.

– С ними труднее будет, – сказал Добрыня. – Забыл нрав их?

– Помню. Но именно поэтому сломить их надо. Новгород – второй город на Руси после Киева, его и крестить надо следом за Киевом. Тем более у вас уже и христиане есть, и храм Преображения Господня.

– Храм-то есть, и христиане есть, но ведь живут как на угольях. Того гляди, храм подпалят и христиан перебьют. А теперь услыхали, что киевляне в новую веру перешли, того боле расшумелись. Волхвов как грибов объявилось, мутят народ. Нет, князь, новгородцев, как щенят, в воду не сунешь, разве что палкой или железом загонишь.

– Как бы ни было, стрый, на тебя уповаю. Ну, а чтобы ты силой божественной заручился, завтра же попрошу митрополита крестить тебя с сыном. Поди, ты-то не упрешься?

– Я с рожденья твоего с тобой пуповиной связан, Владимир. Сам князь Святослав меня к тебе в пестуны определил, как же я стану упираться? Вот и Константин, твой брат сродный, слуга твой до скончания живота.

Крестили Добрыню с сыном в храме Святого Илии, построенном еще при Игоре. Обряд этот почтили присутствием великий князь Владимир с молодой женой Анной и по совету митрополита назвались крестными родителями новообращенных. Над чем Добрыня после нет-нет да подшучивал: «Родился я ране родителя своего».

После крещения Добрыни великий князь зашел к митрополиту, тот благословил его.

– Собираюсь я послать людей крестить новгородцев, святый отче. Надеюсь, ты назначишь туда иереев?

– А как же, сын мой? Епископом туда я благословляю отца Иоакима.

– Но (ж один не управится. Новгород, как и Киев, велик.

– Знаю, сын мой, пошлю с ним еще отцов Неофита, Феодора, Стефана и еще нескольких подберу. Для такого богоугодного дела я бы и сам туда поехал, да уж староват.

– Нет, нет, святый отче, ты здесь мне нужен. Хочу при храме Святого Илии училище открыть для юных отроков.

– О-о, Владимир Святославич, сколь прекрасна мысль твоя! В этом святом деле Церковь будет главным твоим поспешителем. С учителем трудно не будет, я помогу, но вот с учениками возникнут препоны. Знаю, многие родители отчего-то боятся детей в ученье отдавать.

– А я с себя начну, святый отче, первыми учениками своего сына Мстислава пришлю и брата сродного Константина. Тогда пусть кто попробует не отпустить своего отрока.

– Прекрасно, прекрасно, сын мой, благословляю тебя на труд сей. С Богом в сердце ты во всех деяниях преуспеешь.

Митрополит осенил князя крестом и дал приложиться к нему устами.

Собрав к себе на совет ближних бояр и воевод, Владимир поделился своей радостью: дескать, при храме будет училище, однако присутствующие не разделили его чувств. А Волчий Хвост, почесав в бороде, молвил:

– А на што нам оно? Жили без училищ, и пращуры наши без них обходились.

– Вот-вот. Они пням молились и нам тому следовать?

– Зачем пням. Теперь вот окрестились, с Христом молимся.

– А по книге молитву прочесть сможешь?

Волчий Хвост пожал плечами:

– На то иереи есть, чтоб по книге читать.

– А ты, значит, темнее иерея желаешь быть? Ну так будь. А вот отрока своего пришлешь в училище.

– Но почему я, великий княже? Чем я хуже других?

– Но я и сам Мстислава туда, посылаю. Добрыня Никитич своего сына Константина шлет.

Добрыня, впервые услышавший, что он «сына шлет», закряхтел от этой новости, но смолчал.

– Ну, если там княжич будет, – сдался Волчий Хвост. – Пошлю своего оболтуса. Одного, поди, хватит?

– Пошто одного? Посылай всех. Сколько их у тебя?

– Трое.

– Вот всех троих и шли. Да не хмурься. Выучатся отроки грамоте, станут великомудрые греческие книги перекладывать на родной язык, других учить. Светом знания осветят отчину, глядишь, и тебя, дурака, впишут в вечное поминание. И потом, не вечно же нам у Царьграда иереев просить. Своих ростить надо, русских.

Князь обвел собравшихся строгим взором, заключил твердо:

– Это не одного Волчьего Хвоста касаемо. Всем слать отроков в ученье, сам буду по росписи проверять. Кто укрывать станет, виру будет платить в мою казну.

– А велика ль вира? – полюбопытствовал Путята.

– Девять гривен, не менее.

– Ого-о!

– Но я собрал вас, братия не только об ученье говорить. То будет своим чередом. Я вот призвал наместника новгородского Добрыню Никитича. Надо новгородцев крестить, и хотя там есть уже христиане, однако их мало. Большая часть народа в язычестве пребывает и на христиан зло копит. Чтобы пресечь усобицу меж своими, надо ехать и крестить всех от мала до велика. Я говорил с митрополитом, он отпускает в Новгород почти всех иереев для этого дела.

– Одних их пускать туда нельзя, – возразил Путята. – Новгородцы, чего доброго, утопят их в Волхове.

– Я знаю. Добрыня возьмет мою дружину. А ты, Путята, отправишься в Ростов, возьмешь ратников оттуда.

– А что, в Новгороде дружины нет?

– Дружина-то есть, да разве она пойдет против своих?

– А почему именно ростовцев-то брать?

– Потому что ростовцев с новгородцами всегда лад не брал. Упаси Бог, чтоб до крови не дошло, но если дойдет до сечи, на ростовцев только и можно положиться.

– Неужто до драки дойдет, Владимир Святославич?

– А что? В Новгороде берег на берег ходит, а тут киевляне с ростовцами да иереями явятся. Чужие. Быть преобязательно. А Перуна свергать – без крови не обойдется.

– А может, не трогать Перуна-то, пусть тешатся кто хочет.

– Нет, Перуна в Волхов сразу же. И как народ окрестите, закладывайте храм немедля. Епископом туда Иоакима митрополит благословил.

До темноты просидели бояре и воеводы у великого князя и еще на ужин остались, потому что не любил Владимир Святославич пить и есть в одиночестве, говоря: «У одного хлеб в горле застревает, а со товарищи и ворона за мед пролетит».