Текст книги "Святополк Окаянный"

Автор книги: Сергей Мосияш

сообщить о нарушении

Текущая страница: 27 (всего у книги 33 страниц)

Тишины не будет…

Воевода Сфенг с Яном и невеликой дружиной вернулись из Херсонеса с хорошей добычей. Правда, потеряли одиннадцать человек, да раненых было несколько, в том числе и Ян Усмошвец. Руку копьем уязвили богатырю. Зато каждый привез с собой по пятьдесят гривен, не считая паволок и сосудов серебряных.

По случаю возвращения победителей великий князь Святополк Ярополчич устроил пир во дворе с музыкой, песнями и пляской. Говорил на нем Сфенгу:

– Это хорошо, что помогли мы императору. Союз с Византией очень полезен Киеву.

– И не только Киеву, князь. Вот и Тмутаракань ныне отличилась. Считай, Херсонес Мстислав и взял. Греки месяца два с крепостью нянчились, а Мстислав прибыл под стены, одну ночь переночевал, днем присмотрелся, а уж в следующую ночь на щит взял. Славный воин, славный:

– Говорят, на деда похож?

– Не знаю, как по внешности, я ж Святослава не видел, но по боевитости, наверно, в деда. И с дружиной в великой приязни и любви живет.

– И по внешности тоже, это еще князь Владимир говорил о нём: вылитый дед. А мы тут без вас схоронили князя Глеба Владимировича. Положили в Вышгороде в храме Святого Василия. Сильно Борис по нем плакал, убивался. Они ж росли вместе.

– А кто убил Глеба?

– Какой-то Торчин, повар его. Но я думаю, не сам он на то решился. Подучили. Милостник Глеба Моисей, который привез Глеба, сказывал, что муромцы шибко на них злились за кресты их. Волхвы народ натравливали, подзуживали.

– А где Борис? Что-то его не видно.

– Борис, брат, за невестой уехал к печенегам. Наверное, свадьбу играет там.

– На печенежке вздумал жениться? – удивился Сфенг.

– А что? Ежели полюбил, зачем откладывать? И потом, родство со степняками лишь на пользу Руси. У меня вон жена полячка, и посему я не опасаюсь нападения с запада. А возьми того же Владимира, царство ему небесное, как только женился на византийской царевне, так и мир меж Царьградом и Киевом установился. И доси стоит. А ведь пред тем какие рати-то кровавые были, вспомни-ка потасовки Святослава с Цимисхием. Так что породнение, Сфенг, лучший залог мира.

– Породнение, может, и залог, но родство не всегда.

– Как то есть?

– Да вон возьми хотя бы Владимира с Ярославом, отец и сын, уж куда родней, а едва не сцепились.

– Тут, пожалуй, ты прав, – вздохнул Святополк – С Ярославом у нас тишины не будет. Говорят, варягов набирает, не для пиров же.

Вскоре приехал в Киев князь Борис с молодой женой Нанкуль в сопровождении полусотни ее родственников. Прежде чем начать свадебный пир, решили обвенчать молодых, а до венчанья была крещена юная печенежка и наречена христианским именем Анна. Об этом попросил митрополита сам Борис: «Чтобы в память о маме».

Однако первое имя настолько прикипает к человеку, что никаким крестом его не отдерешь. В обращении молодая княгиня так и осталась навсегда Нанкуль. И никто никогда не вспоминал, что она Анна, даже сам муж. Что уж говорить о юной печенежке, если и покойного великого князя никогда не называли по крещеному имени – Василий, но лишь по первому Владимир Святославич.

После свадебного пира, на котором был определен князю Борису новый удел Владимир-Волынский, чтобы был он поближе к Киеву и печенежской степи, молодые временно поселились в великокняжеском дворце. Решено было, что во Владимир сначала Борис съездит один с милостниками, осмотрится там, подготовит дворец, а потом увезет туда и молодую жену.

После отъезда Бориса вдруг закапризничала великая княгиня Ядвига Болеславовна, ей показалось зазорным жить под одной крышей со «степной дикаркой», Недавней заточнице вдруг оказался тесным целый дворец.

– Какая же я великая княгиня, коли должна жить в одних хоромах с этой черномазой? – зудела Ядвига своему мужу. – Она, как коза, носится по переходам и на днях едва не сбила меня с ног на крыльце.

Святополк понял, что со спесивой женой не будет мира и в собственном доме, и стал искать в Киеве дом, приличествующий молодой княгине. Такой нашелся у боярина Коснячки, двор которого был недалеко от митрополичьего двора. Небольшой, но новенький терем с петушком на коньке. Его построил Коснячка для сына на случай женитьбы, чтобы, и женившись, тот оставался подле отца.

– Только на время, – оправдывался Святополк. – Вернется Борис и уедет со своей женой на Волынь.

– Господи, Святополк Ярополчич, о чем ты говоришь, – успокаивал Коснячка. – Да для меня великая честь уступить терем князю Борису хошь на пять лет. Моему балбесу до женитьбы еще пыхтеть и пыхтеть.

Однако великий князь не захотел одалживаться у боярина, уплатив ему двадцать гривен за наем терема. Коснячка для приличия один раз отнекнулся, но во второй раз не осмелился, куны взял. Двадцать гривен с неба не падают.

Теперь Святополку предстояло, не обидев Нанкуль, переселить ее в Коснячкин терем. Придя к ней в светлицу, Святополк спросил:

– Ну, как ты живешь, Нанкуль?

– Хорошо, – отвечала та со вздохом, и князь понял: скучает юная жена Бориса. И спросил с сочувствием:

– Скучаешь?

– Есть маленько, – отвечала Нанкуль. – Здесь кругом дома, дома, степи не видать.

– Ничего, вот вернется Борис – и поедете вместе к своему столу, там и по степи, и по лесу путь будет.

– А когда он приедет?

– Не знаю, Нанкуль. Как управится, так и приедет. Он, думаешь, не скучает? Я что пришел-то, Нанкуль, – начал Святополк несколько раздумчиво, – ты сейчас уж княгиня, русская княгиня. Понимаешь?

– Ага. Понимаю.

– А княгине у нас полагается иметь свой терем. Понимаешь?

– Понимаю. Я и в кочевье имела свою кибитку.

– И я нашел для тебя такой. Ты там будешь одна.

– Совсем одна? – удивилась Нанкуль. – А слуги?

– Ну, конечно, со слугами своими. Все, кто тебе нужен, будут при тебе. Но это уж будет твой терем. А то здесь ты вроде и не хозяйка.

Нанкуль опустила глаза, кивнула утвердительно, она, все поняла, молвила, вздохнув:

– Княгиня Ядвига за что-то осердилась.

– Что ты, милая, – заговорил Святополк, в душе проклиная капризы жены. – Просто мне хочется, чтоб ты была в своем доме полной хозяйкой.

– Хорошо, князь Святополк, я согласна.

– Ну и умница, – с облегчением молвил великий князь, которому был неприятен этот разговор. Получалось вроде, что он выгоняет невестку. Кому ж это приятно? – Борис вернется, и вы сразу уедете в свой город Владимир.

Однако выселения Нанкуль из великокняжеского дворца Ядвиге показалось мало.

– Теперь надо убрать со двора Предславу, – сказала она Святополку.

– Да ты что? – возмутился тот. – Княжна Предслава родилась и выросла тут. Это, коли на то пошло, ее дворец, а не твой.

– Я великая княгиня, – отвечала спесиво Ядвига. – А она – кто? Всего лишь княжна. А это дворец великокняжеский.

– Эх ты, великая княгиня, – рассердился Святополк. – Быстро ж ты забыла поруб, рано тебя оттуда выпустили.

И ушел, хлопнув дверью.

Но еще до возвращения Бориса пришло тревожное известие из Новгорода: Ярослав готовится идти ратью на Киев. Это опять была грамота от посадника Константина.

Святополк собрал к себе на совет бояр, на котором сообщил о тревожном известии, и спросил:

– Ну, что будем делать?

Бояре переглядывались, мялись, по их лицам Святополк угадывал мысли их: мол, Ярослав идет ратью не на Киев, а на тебя. Вот вы меж собой и разбирайтесь. Наконец разлепил уста воевода Блуд:

– Он, може, просто грозится, припугивает.

– Ничего себе припугивает, ежели привел от короля Олафа полк варягов. Он же не на пир их пригласил.

– Это верно, – вздохнул Волчий Хвост. – Для варягов пир русскую кровушку пить. Надо готовить им встречу.

– Но мы одни не потянем, – заметил старый Анастас. – Против новгородцев и варягов мы не устоим.

– А князь Борис на што роднился с погаными? Пусть просит у них полк, – посоветовал Сфенг.

Сколько ни рядили, ни подсчитывали, а получалось, что без помощи печенегов не обойтись. В тот же день Святополк отправил поспешного гонца во Владимир-Волынский за Борисом.

Прискакавшему на вызов Борису Святополк сразу подал грамоту Константина:

– Читай.

– Рати с братцем не миновать, – молвил Борис, прочтя грамоту.

– Я тут собирал вятших советоваться. Решили, ты поедешь к печенегам за помощью. Как смотришь?

– Поехать недолго. Но ты сам понимаешь, родня родней, но ведь им чем-то платить надо, печенегам-то.

– Чем платить? Ежели победим – добыча пополам. А в казне нашей, как знаешь, не густо и надо ж киевский полк вооружить. Отец, царствие ему небесное, в последнее время на пиры много тратил. Какие уж тут куны.

– Да, чем-чем, а пирами батюшка наш прославился, даже в песнях не столь о ратях его, сколь о пирах поют.

– Так ты едешь к печенегам?

– А куда денешься? Придется. Ты же не пошлешь к тестю в Польшу?

– Послал бы, кабы надеялся. Он там с германским императором никак не расцепится. Да и пока до него гонец доскачет, то да се, Ярослав уж под Киевом будет. А печенеги рядом. Скачи, брат.

– Куда их вести? В Киев?

– Не надо. Веди через Десну к Любечу. Я с киевлянами туда же пойду. Там и будем ждать Ярослава, к Киеву его пускать нельзя, у него здесь сторонников много.

– Значит, встретимся у Любеча?

– Да.

– Я завтра с утра поеду. Ладно? Надо же с женой повидаться.

– Ты не обиделся, что я перевез Нанкуль?

– Что ты, Святополк, разве я не понимаю, – усмехнулся Борис. – В одной борти двум маткам всегда тесно.

И подмигнул Святополку с веселым одобрением: плюнь, мол, на все это.

Противостояние

На совете было решено не ждать новгородцев, пока под Киев явятся, а встретить их подальше от Киева, на дальних подступах, поприщ за восемь – десять. И явиться они должны, конечно, водой на лодиях. Глупо б было от Новгорода скакать на конях, если есть реки, а по Днепру к тому же плыть можно по течению.

Святополк собрал киевский полк, вооружил, переправил через Днепр и повел к Любечу, до него будет восемь поприщ пути. Самое удобное место для соединения с печенегами.

Любеч – городишко невеликий, Святополк не стал в него входить, а разбил шатры рядом на берегу Днепра, чтобы все время иметь реку перед глазами.

По совету Сфенга вверх, вдоль Днепра, были отправлены дозорные, чтоб заранее обнаружить новгородцев и предупредить своих о приближении противника.

– Оно б неплохо с двух сторон Днепр запереть, – вздыхал Волчий Хвост.

С ним не согласился Блуд:

– Полк нельзя разбивать. Тогда они перебьют нас по частям. А. ныне мы в кулаке, значит, и сильны.

Со стороны послушать, вроде оба правы, хотя судят по-разному.

Киевляне обустраивались обстоятельно: устанавливали шатры, рубили дрова, делали колья, зачищали землю в местах будущих костров, вбивали рогатки, крепили на них перекладины, на которые уже навешивали котлы для варева. Таскали воду из Днепра, заливали в котлы, разжигали костры, варили похлебку. И уж ночью сотни огней пылали на берегу Днепра, отражаясь в зеркале текучей воды.

Именно эти огни увидели новгородцы, подплывая к Любечу. Это был передовой отряд под командой Вышаты.

– Давайте к берегу, – приказал Вышата гребцам.

Лодии тыкались в берег, как щенки к соскам матери, их привязывали к кустам. Люди выбирались на землю, выносили мешки, корзины со снедью, оружие. Старались меньше разговаривать, чтоб не услышали их на той стороне.

Тысяцкий не разрешил огонь разводить, здраво рассудив, что, пока не подойдут основные силы новгородцев, лучше не выдавать киевлянам своего присутствия.

Но о появлении новгородцев Святополку уже сообщили дозорные, разбудив его в шатре.

– Сколько лодий? – спросил, позевывая, князь.

– Около тридцати.

– Это не основные силы. Где они сейчас?

– Чалятся на той стороне.

– Пускай чалятся, – Святополк потянулся, хрустнул суставами. – Ступайте, не спускайте с них глаз. Чуть что – ко мне.

Дозорные вышли, князь опять лег, хотел снова заснуть, но сон не шел. Услышал, как заворочался милостник, спросил:

– Волчок, не спишь?

– Не сплю, князь.

– Слышал?

– Слышал.

– Придется тебе за Десну ехать.

– Зачем?

– Как зачем? Бориса-то доси нет. Новгородцы подплывают, а печенегов не видать.

– Придут, куда они денутся.

– Знаю, что придут, но когда? Мне знать надо, где Борис сейчас?

– Хорошо. Рассветет и поеду. Что я ночью-то буду шарашиться.

Они замолчали, надеясь еще поспать, но тут в шатер ввалился воевода Волчий Хвост.

– Не спишь, князь?

– Не сплю, воевода.

– Я говорил намедни, надо бы и на том берегу высадиться нашим. Сейчас бы мы их потеребили.

– Ладно, воевода. Успеем еще, натеребимся. Ежели бы мы еще и тот берег обсели, они бы могли прямиком на Киев пойти.

– Жаль, лодий мало, а то бы я переправился и напал на них.

Воевода ушел, что-то ворча под нос. Его приход окончательно разогнал сон и у князя, и у его милостника Волчка.

Основные силы новгородцев приплыли днем и уж высаживались в открытую: воины, не таясь, громко разговаривали и даже над чем-то посмеивались. Лодий у того берега было уже так много, что начали чалиться одна к одной, и выгружающим дружинникам приходилось, добираясь до суши, шагать по ранее прибывшим лодиям. А на берегу, как грибы, стали появляться шатры. В центре возникающего лагеря появился и княжеский шатер, который был выше других и сверкал позолоченным навершием.

Князь Ярослав стоял у своего шатра, допытывался у Вышаты:

– Ты не посылал лазутчиков на тот берег?

– Нет еще.

– Надо бы послать, да не одного – человек трех, не менее. Пусть узнают, кто там из воевод, ну и приблизительно их силы.

– Вот ночью снаряжу кого-нибудь.

– Зачем ночью? Ночью налетят на сторожа. Днем надо. Пусть уйдут на лодии вверх, там и переправятся и спокойно придут в киевский лагерь.

– Но их тут же и схватить могут.

– С чего ты взял? Посмотри хотя бы на наш лагерь. Воины ходят кто в лес, кто из лесу с ветками, кольями, дровами. Ты уверен, что среди возвращающихся нет киевского лазутчика? А ночью попробуй выдь из леса. Сторожа тут же засекут. Так что подбери сейчас же и отправляй. Хорошо бы тех, кто в Киеве уже бывал. Да чтоб обязательно узнали про воевод, кто в каком шатре расположился. Княжеский-то видно, эвон по навершию.

Ярослав усмехнулся, глядя за реку на княжеский шатер, стоявший прямо у воды.

– Надо подумать, Вышата, и насчет главного зверя, вишь, сам в сеть просится.

– А что? – засмеялся Вышата. – Можно попробовать.

– Только не тебе. Подойдут варяги, им подскажу.

В шатер пришел Волчий Хвост и сказал Святополку:

– Князь, не дело тебе на краю стоять.

– Что ты имеешь в виду?

– А то, что при первой же вылазке новгородцев тебя в полон возьмут. Взгляни-ка на тот берег. Ярослав-то где свой шатер поставил? В самом центре. Чует хромой лис, где безопасней, чует.

Святополку понравилась догадливость Волчьего Хвоста.

– Сразу видно старого ратоборца, воевода. Спасибо за подсказку.

– Я у радимичей эдак вот старшину ихнего взял в полон. Он у самого уреза поселился. А как же – вождь! Должен быть ближе прочих к воде. Ну, мои молодцы ночью подплыли, вождю кляп в рот – и умыкнули. Так что береженого Бог бережет, Святополк Ярополчич. Стань там, где тебе положено, в центре. Ты в этом рою матка, тебе беречься надо.

– Глянь, – молвил Ярослав. – А братец-то перенес шатер в самый центр.

– Видно, почуял, – сказал Вышата.

– А может, кто-то предупредил. А?

– Кто мог? Мы ж только с тобой об этом говорили.

– Значит, кто-то слышал наш разговор и передал ему. Я же говорил тебе: не только наши у него, но и его лазутчики могут у нас быть.

– Кто бы это мог быть? – оглядывался вокруг Вышата, всматриваясь в лица колготившихся близ них новгородцев.

Все были заняты кто чем: ломали сушняк для костра, черпали из котла, пробуя варево, дремали, пригревшись у тепла: кто-то плел корзину, занимая хоть этим руки, кто-то рассказывал что-то смешное, чинили порты. Все были заняты делом, и никто не походил на киевского лазутчика, поскольку всех их помнил в лицо тысяцкий еще по Новгороду.

– Да нет, не мог кто-то из наших, – сказал Вышата. – Я уверен – не мог.

– Ты вот что, обойди сотских, пусть предупредят десятских, как узрят у своего костра постороннего, незнакомого, пусть хватают и тащат сюда, ко мне.

– Вот это дельная мысль… Надо было им еще ранее вдолбить ее, – произнес Вышата.

К шатру великого князя подъехал Борис с Волчком и с Георгием. Соскочили с коней, передали поводья Георгию. Вошли в шатер.

– Слава Богу! – вскричал радостно Святополк. – Явилась пропащая душа. Привел?

– А как же, – отвечал Борис, сбрасывая с себя корзно.

– Где встали?

– За озером. Я решил их с киевлянами не мешать, а то еще перессорятся, чего доброго.

– Разумно. Садись вот, поснедаем вместе. Волчок, ты чего стоишь гостеньком? Скидай шапку, садись к тарели.

Борис, отстегнув пояс с мечом, присел на ковер, взял корчагу с сытой, налил полную кружку. Волчок, опустившись на ковер, ухватил калач.

– Как они? – спросил Борис, кивая головой в сторону реки.

– Да никак пока. Стоят, кашу варят.

– Ярослав никого не присылал?

– Вроде нет. А чего ему слать? Он ведь драться пришел, не мириться.

– Да-а, – вздохнул Борис, осушив кружку. – Драки не миновать. А когда начнем?

– Кто его знает, – пожал Святополк плечами. – Начни переправляться, они нас из воды не выпустят. Спихнут в реку.

– Это точно, – согласился Борис.

– Будем ждать, кто кого пересидит. Мы-то все же на своей земле. А они?

– Они вроде в гостях, – усмехнулся Борис. – Как бы этим гостенечкам на порог указать?

– Придет время, укажем.

Перед Ярославом предстал лазутчик Онфим, только что явившийся с того берега.

– Ну, нашел воеводу? – спросил Ярослав.

– Нашел, князь.

– Что он сказал?

– Сказал, рад послужить тебе.

– Так. – Ярослав взглянул на Вышату, сидевшего напротив, и даже подмигнул ему: знай наших. – Что-нибудь он говорил о войске?

– Говорил.

– Что?

– Помимо киевлян у Святополка есть еще союзники – печенеги. Их полк только что привел князь Борис.

– Где они?

– Встали за озером, туда ниже к Десне.

– Ишь ты, багрянородный-то наш с печенегами стакнулся.

– У него жена печенежка.

– Я знаю. Ты сможешь мне отсюда указать шатер воеводы?

– Смогу.

– Идем. Покажешь, – поднялся с ковра Ярослав.

Рать

Две недели простояли противники на разных берегах Днепра, не решаясь начать сражение. Довольствовались тем, что переругивались через реку. Киевляне считали эту затяжку для себя выгодной: досидят, мол, до снега, авось и назад поворотят. Новгородцы ждали подхода варяжского отряда. Ярослав отделил их от новгородцев по тем же соображениям, что и Святополк печенегов от киевлян. От греха подальше. Их задержку в пути объяснял для себя просто: варяги, плывя по Днепру, не упускали случая пограбить по дороге города и веси.

Впрочем, ближайшие от военных лагерей вески и села терпели и от своих немалые убытки. Если саранча, налетая в иное лето на поля, съедала жито в поле, то ратники (не важно чьи – новгородцы или киевляне) выгребали хлеб уже обмолоченный, а еще лучше смолотый, как правило, до зернышка, до мучинки, уводили со двора нередко последнюю коровенку. Трудно сказать, кто поступал более жестоко – вражеский воин, грабивший смерда и нередко убивавший его, или свой, обрекавший ратая с семьей на голодную смерть.

Подолгу стоявшие на месте рати становились настоящим бедствием для окрестного населения. Вот уж истина: рать навалила, нас задавила. «Да пропади вы пропадом, кабы вас Перун треснул!»

Если киевляне еще как-то мирились с этим стоянием – дом недалеко, откуда нет-нет да пришлют чего-нибудь поесть, да хмельного не забудут, то новгородцы чем дале, тем более выражали недовольство: «До коих пор стоять нам тут, проедаться, провшивливаться?» По домам скучалось новгородцам, по баням почесывалось. А тут еще поляне через реку дразнятся:

– Эй, славяне, топорное племя! Плотнички-работнички, айда к нам хоромы рубить да нужнички! Ха-ха-ха. Топорик ваш обленился!

Обидна такая дразнилка новгородцам отчего-то, наседают на тысяцкого:

– Сколь же терпеть можно?! Когда мы их будем копьем чесать?

– Погодите, варяги придут, начешетесь.

Ярослав слышит эти разговоры заспинные, терпит, хотя и сам иной раз готов волком взвыть от бездействия.

И вот наконец явился Эймунд Рингович со своими сорвиголовами, можно бы и начинать. Но Ярослав все еще колеблется, отправил Онфима через реку к воеводе Блуду с наказом:

– Скажи, мало меду варено, а дружины много. Что делать?

Воротился лазутчик и сразу к князю.

– Ну, что отвечено? – спросил князь в нетерпении.

– Воевода сказал, что медов у них про всех хватит, хорошо бы пить под заутреню.

Новгородцы уже вече походное собрали:

– Доколе терпеть нам срамословие киевское?

– Чай, шли сюда не обиды глотать.

– Киевлянам рога-то сбить надобно!

– Поди, князя не срамят, он и не чешется.

Ох, не правы были горлопаны, князь еще как «почесывался», с Эймундом Ринговичем сговаривался.

– Значит, так, князь, бьем с двух концов. Ты с головы, я в хвост ударю. Ты по Святополку, я – по Борису.

– Лазутчики донесли, что Борис ныне у Святополка в шатре пьет, веселится.

– Оно и лучше. С перепоя-то спать будет крепче, просыпаться туже.

Отпустив Эймунда, Ярослав отправился на вече походное, пришел, поднял руки, тишины прося, молвил негромко:

– Киевляне ныне медами упиваются, опохмелим их утречком до восхода.

– Давно бы… – прошелестело среди новгородцев почти радостное.

– В третьем шатре от краю никого не трогайте, там мои люди. Чтоб своих отличить, повяжите головы белыми убрусами. Все. Воевода и тысяцкий, идемте ко мне.

Князь пошел к шатру, Вышата с Будыем за ним.

А вече продолжалось. К полуночи закончилось с жестким постановлением: «На ту сторону идут все, кто останется здесь, тому смерть от своих же. Переплыв на вражью сторону, оттолкнуть лодии от берега, чтоб и в мыслях не клонило к отступлению. Только вперед, только через трупы полян».

Ожесточило долгое безделье новгородцев, а тут еще масла в огонь подлили киевляне своими дразнилками. «Ну погодьте ужотко, мы покажем вам плотничков-работничков, мы срубим вам терема и нужнички!»

Варяги тихонько отвязывали лодийки и, положив в каждую одного воина с веслами, отталкивали от берега, и плыли лодийки по течению вроде бы порожние, нечаянно оторвавшиеся.

Остальные шли скрытно – берегом вниз. Когда лодийки проходили лагерь киевлян, лежавшие в них воины поднимались и гребли к берегу, где поджидали своих.

Старый опытный вояка Эймунд Рингович знал, удар по врагу с двух сторон – в лицо и в спину – всегда приносит победу. Именно в этом убедил он князя, пообещав ему завтра же представить высоких братцев ежели не живыми, то мертвыми.

Ярослав помолчал, ничего не ответил на хвастливые слова варяга, хотя и подумал: лучше мертвых.

Киевляне в отличие от новгородцев, наоборот, усыпились долгим стоянием, решили, что пришельцы трусят нападать и уж подумывают, как бы убраться подобру-поздорову. И не то чтобы послать на тот берег лазутчиков (это никому и в голову не пало), а уж дозорные стали нести службу днем вполглаза, ночью вполуха.

И даже лодии, поплывшие ночью вдоль того берега, заметили лишь двое полян, спустившиеся за водой к реке.

– Ты глянь, вроде лодия плывет.

– Где? Не вижу.

– Да вон же, под самым берегом. Ну вот же, гляди, куда кажу.

– А и правда. Так она вроде порожняя.

– Вот раззявы, не могли привязать получше. А вон еще одна.

– Глянь, и правда. До Киева добегут, там их отловит кто-нибудь.

– Хорошо, днем приплывут, а ежели ночью рот так же?

– Да. Ежели ночью, конечно, может на пороги упереть водой-то. Жалко.

Воротившись с водой к костру, рассказали своим товарищам, повеселили земляков:

– У новгородцев-то лодии оторвались, на Киев порожние побежали.

– Вот утречком очи продерут, хватятся.

– Да не хватятся, у них там их сотни две, коли не более.

И никому в ум не пало, куда ж это порожние лодийки побежали, по чьей такой прихоти? Сами отвязались – и все.

Накануне из Киева привезены были для дружины – мука, крупы, копчености и несколько бочонков с. хмельными медами. На меды все падки: «Разливай, шоб не прокисло». Весело стало в лагере у полян, где-то даже и песни запели.

И в шатер к великому князю собрались воеводы, тысяцкие, приехал из-за озера Борис с милостниками своими Георгием и Моисеем Угриными. Волчок расстарался, приволок откуда-то дичинки, на костре поджаренной. По-степному сидели все на кошме, пили, закусывали. Болтали о том о сем по-семейному:

– Хороший мед, правда?

– Малость невыдержанный. Но ничего, внутрях от него захорошело.

– А вот попробуй копченого леща.

– Хорош, ничего не скажешь. Я люблю такой, чтоб янтарем просвечивал.

– А дичинка вот – нисколько леща не хуже.

– Ну, жареное против копченого не устоит.

– Что задумался, князь? – спросил Волчий Хвост Святополка.

– Не нравится мне это пустое стояние.

– Что делать? В деле ратном всяко бывает, и стоянием недруга побивают. Кто терпеливей, того и верх.

– Нам-то что, – вставил свое слово Блуд, – нет-нет да подкинут из Киева что-либо хорошее. А им-то каково? Новгород – за тридевять земель.

– Но мы ж их не звали. По нас, пусть хоть лапу сосут.

– Ежели б лапу, а то, эвон, все вески окрест обсосали. Хорошо, Любеч на нашей стороне, а то б и его повымели.

– А сколько ж мы так стоять-то будем? – спросил Борис. – До белых мух, што ли?

– Ну, до белых мух они, пожалуй, сымутся.

– Я ведь долго не смогу стоять, – обратился Борис к Святополку. – У меня, чай, конница. Траву кони повыбьют. И все. Отъезжать придется.

– Оно б не худо тебе с той стороны зайти, князь, со своими печенегами, – сказал Волчий Хвост, – да и ударить.

– Что я, по воздуху перелечу? Переправа-то ниже Киева. Пока ты туда да оттуда – и в неделю не управимся. А они тут вас распушат.

– Нет уж, – сказал Святополк. – Раз уж мы собрались сюда, тут и стоять должны. Не будем суетиться. Волчок, наливай всем еще по кружке, а то, я вижу, никак от дела не отстанут, дня им мало.

Помаленьку развеселились и в великокняжьем шатре, начали что-то рассказывать смешное друг другу, хохотали. Правда, до песен дело не дошло, не то чтобы все были безголосыми, но запевалы меж ними не случилось.

Расходились далеко за полночь. Святополк предложил Борису остаться:

– В шатре всем места хватит.

– Нет, брат, поедем к своему полку. Как бы нас не потеряли.

Волчок вышел проводить отъезжающих, помог подтянуть подпруги, взнуздать коней. Когда князь Борис отъехал со своими милостниками, Волчок, прежде чем уйти в шатер, прошел к коновязи, где стояли Воронко и княжий Лебедь, всыпал им овса. Где-то в глубине души подумалось: «Не заседланы… случись что…» Но как подумалось, так и забылось тут же. Не держать же и ночью животин под седлом.

После полуночи постепенно стал затихать лагерь, сникали огоньки костров. Засыпало буйное воинство. Лишь дозорные бдили у реки, таясь в тальнике.

– Чтой-то ныне новгородцы раненько угомонились, – молвил дозорный Филон.

– Наорались на вече-то днем, – отвечал Павша.

– Чего они там делили-то?

– Кто их ведает. Може, кого из сотских смещали, а може, и тысяцкого. У них ведь начальству не шибко вольготно. Чуть что, на вече орут и нового выбирают. Могут даже князя прогнать.

– Вольница.

– Во-во, – позевнул Павша, передернув от ночной свежести плечами.

– Ты поспи часок, – сказал Филон, – а после я, как в прошлый раз. Никуда они не денутся.

Павша не стал чиниться, поднял ворот повыше, прилег прямо на гибкий тальник, руки в рукава позасунул, чтоб не мерзли. И вскоре сладко засопел.

Филону бдеть одному тоскливо, сидит нахохлившись, как старая ворона, слушает, как вода у берега, вихрясь, побулькивает, мало-помалу убаюкивая дозорного. Вскочить бы, пройтись или хотя бы руками-ногами подрыгать, чтоб в сон не тянуло, но нельзя. Дозорный затаенным должен быть, чтоб противник его не мог обнаружить.

Не заметил Филон, как перед рассветом задремал, – видно, кружка меда, выпитая вечером, сделала свое дело. Казалось ему, лишь смежил на миг очи, ан от какого-то стука открыл их и обмер от увиденного. К берегу подходила целая стая лодий, густо забитых воинами, над которыми щетинились копья. Разбудил дозорного нечаянный стук весла о борт лодии.

Филон толкнул Павшу, не смея и пикнуть.

– А? – вспопыхнулся тот.

В следующий миг Филон, вскочив, кинулся в лагерь, крича вначале с перепугу невразумительное;

– А-а-а-а!

Но прожужжавшая над ухом стрела вернула ему дар речи:

– Пор-р-руха-а-а! Славяне-е-е! – заорал он во всю глотку, летя меж шатериков к центру лагеря.

Павше не дали и пикнуть. Едва он вскочил и кинулся за Филоном, как тут же вонзившаяся в спину сулица свалила бедолагу.

Филон мчался к шатру великого князя, именно ему он должен, по правилу, сообщить о появлении неприятеля. Но какое уж тут «появление», когда дозорный подбегал к шатру великокняжескому, а уж на краю лагеря вовсю шла сеча.

Увы, никто из киевлян-полян не был готов к такому внезапному, нападению. Раньше думалось, что как только славяне-новгородцы начнут переправляться, так киевляне тут же взденут брони, у кого что есть – куяки, кольчужки, калантари, изготовятся, исполчатся. И встретят достойно непрошеных гостей.

А тут, вскочив от истошного вопля дозорного, успевали воины разве что выхватить меч из-под изголовья, было уже не до броней. Многим пришлось вступать в сечу прямо в сорочках..

Когда Филон влетел в шатер князя, тот уже был на ногах и опоясывался мечом. Он не дал дозорному и рта раскрыть:

– Проспал, сволочь?!

Зазвенел меч, выхваченный из ножен. Филон пал ниц перед князем:

– Прости, князь.

– Волчок, скачи к Борису, пусть немедля идет сюда.

Святополк выскочил из шатра с мечом в руке, едва превозмогши желание убить дозорного. За ним – Волчок, кинулся к коням. Потом высунулось из-под полога бледное лицо Филона.

– Иди сюда, – закричал ему Волчок. – Садись на коня, скачи к князю Борису. Приведешь его, прощен будешь. Ну!

Сеча шла у берега. Поляне, застигнутые врасплох, отходили. Остроконечный шлем Волчьего Хвоста мелькал меж дерущимися. Святополк поймал Сфенга:

– Где Блуд?

– Не знаю.

– Выводи своих.

– Многие разбегаются, князь.

– Убегающих сечь на месте! Да быстрей, быстрей!

Святополк понимал, сеча будет беспощадная. Новгородцы настроены только на победу, даже лодии, отпихнутые от берега, медленно уплывают по реке. Им отступать некуда. А киевлянам? У них за спиной лес, озеро. И вот уж один, другой побежали к лесу.

– Воротить! Воротить! – кричит Святополк, оборачиваясь туда, но никто не бежит за сбежавшими. И тут князь обнаруживает за спиной своего милостника: – Волчок? Я же тебе велел к Борису.

– Я послал человека.

– Почему не сам?

– Потому, – дерзко отвечает Волчок, и Святополк понимает, что слуга не хочет оставлять его в этом отчаянном положении.

Филон гнал коня вокруг озера, через камыши и тальник, стараясь спрямить путь. Однако еще издали увидел, как разбегаются печенеги, хватая коней, а за ними гоняются с мечами воины и, догнавши, рубят без всякой пощады. И Филон понял, новгородцы застали полк Бориса врасплох.