Текст книги "Святополк Окаянный"

Автор книги: Сергей Мосияш

сообщить о нарушении

Текущая страница: 28 (всего у книги 33 страниц)

Он повернул назад, но уже не спешил гнать коня. Понимая, что с такой черной вестью на этот-то раз князь вряд ли помилует его. «Эх, жизнь! Куда ни кинь – везде клин».

Так, едучи почти шагом, Филон наскочил на двух полян, бежавших ему навстречу.

– Братцы, вы куда?

– Пошел ты, – огрызнулись те и пробежали мимо. Однако один из них все же оглянулся, крикнул:

– Тикай, парень. Уноси ноги.

Филон остановил коня, задумался: «Неужто и тут разгром?»

И тут из кустов выскочило еще несколько киевлян.

– Что там, братцы? – спросил Филон.

– Худо, брат, расчихвостили нас славяне.

– А князь?

– Князя убили, кажись.

И они тут же скрылись в кустах. Услыхав крики: «Лови, лови! Вон побежал!» – Филон завернул коня и решительно помчался прочь, все более и более забирая в лес. Надо было спасаться самому, и это счастье, что он оказался на коне.

Победное торжество новгородцев

Еще победитель в пути был, а уж Киеву сорока на хвосте весть принесла: «Побили славяне, берегитесь, поляне!»

Ничего себе весточка. Город встревожился, как улей перед медвежьим наскоком. На Почайне сразу затишье наступило, склады позакрылись. Кто не успел товары сгрузить, затаились на своих лодиях и шняках, на всякий случай паруса приготовили. Начнется грабеж в городе, поднимут парус – и были таковы. На Торге все лавки тоже закрылись, площадь словно вымерла: ни тебе хлеба, ни тебе паволок, ни тебе раба захудалого, ничего не купишь, вмиг обеднел Киев.

Хорошо тем, у кого в кармане вошь на аркане. А каково боярам, купцам, всем вятшим людям? Если вооружать город, к защите готовя, так почти некого. Все здоровые, молодые со Святополком ушли. Кинулись вятшие к митрополиту, он к Богу ближе, должен посоветовать.

– Что делать, святой отче?

– Молитесь, дети мои. Да встречайте великого князя хлебом-солью.

– Как? Хромого-то этого?

– Я сказал, великого князя, – повторил митрополит.

Дошло-таки до вятших: не все ли равно, кто на великом столе – Святополк ли, Ярослав ли, лишь бы ласков был да приязнен. А какая ж приязнь у него будет, ежели перед ним ворота затворить да со стен копья пустить?

Всхлопотались вятшие: надо встренуть хромого (тьфу-тьфу, боле не услышите!) так, ровно о нем токо и страдали-думали. Оно и нет другого-то выхода.

Ярослав, шедший Киев на щит брать, был удивлен столь пышной хлебосольной встречей, даже ловушку заподозрил, и первое, что потребовал от вятших:

– Приведите мне Святополка и Бориса.

Переглядываются бояре, пожимают плечами:

– Ярослав Владимирович, да где ж нам их взять-то? Чай, ты их воевал, они у тебя должны быть.

Ярослав сам знает, что «должны бы быть», да нету. На два-три ряда мертвых на поле ратном проверили по его приказу, не нашли ни того, ни другого. Ускользнули братцы, ровно их и не было, шатры лишь на память оставили.

Ярослав еще там, у Любеча, попрекнул Эймунда:

– Ну, так где твои живые или мертвые?

– Будут, Ярослав Владимирович, обязательно будут, – отвечал уверенно варяг, словно искомые князья за ближайшим лесом дожидаются.

Вообще-то Ярослав был благодарен Эймунду Ринговичу. Именно он придумал удар по киевлянам с двух сторон и именно ранним утром, когда все дрыхнут без задних ног. Вот что значит большой боевой опыт. Но войти в Киев – еще не значило стать хозяином его, желанным для жителей. Надо было сделать сразу такое, чтоб привлечь на свою сторону весь город. Ну, если не весь, так большинство.

И когда на главную площадь пригнали пленных с любечской рати, сбежался туда почти весь Киев. Матери сыновей искать, жены мужей, сестры братьев. Шум и плач на площади. Плачут те, кто не увидел своего, а раз нет его среди пленных, – значит, убит. Радуются те, кто и сыскал своего единственного, но тоже ревут, зная, что пленному грозит. Рабство. Придется выкупать полоненного. Это сколько ж заломят за него победители?

Все пленные в колодках, привязаны к общей волосяной веревке, сбиты в кучу, окружены варягами, которые никого к ним не подпускают. Не глядят, мать ты или жена полоненному, отталкивают грубо, рычат, как на собак:

– Пошла вон!

Приехал на площадь великий князь Ярослав Владимирович, не спеша объехал полон, словно подсчитывая: сколько ж их? Остановил коня, поднял руку, тишины прося. Зашикали в толпе друг на друга, вроде стихать начали, лишь старушонку какую-то унять так и не смогли, воет, ровно волчица. Может, глухая она? Разбираться не стали, треснули чем-то по башке. Сомлела несчастная. Умолкла.

– Господа киевляне, – начал Ярослав, – вот ваши сыны и братья, поднявшие на меня меч. Что они заслужили от меня?

Князь обвел притихшую толпу вопрошающим взглядом. Но никто не осмелился ответить ему. Все знали, чего заслуживают пленные.

– Правильно, – сказал Ярослав, хотя в толпе и не пикнули. – Правильно, для пленного – прямой путь на рабий рынок. Но я своею великокняжеской властью прощаю их. И даю им свободу.

Взревела, вскричала площадь торжествующе. Забурлила, заклокотала: «Слава Ярославу-у-у! Слава-а великому кня-зю-у-у!»

И тут же, смяв оторопелое варяжское охранение, обняла толпа своих прощенных сыновей, растворила в себе. Куда делись колодки, волосяные веревки, мигом все разлетелось в клочья, в щепки.

– Слава великому князю!

Благодарные женщины целовали пыльные сапоги Ярослава Владимировича, ехавшего к своему дворцу. Кто до сапог не дотягивался, стремена лобзал.

– Спаси тебя Бог, благодетель ты наш.

Однако во дворце хмуро встретили великого князя военачальники, и первым высказался варяг:

– Плохо делаешь, князь. Чужое добро раздариваешь.

Но Ярослав и глазом не моргнул:

– Здесь все мое, Эймунд. Понял? Все.

Неожиданно варяга поддержал Вышата:

– Ты не прав, Ярослав Владимирович. Полон был взят нами на рати собственными руками. Он наш. Это наша добыча.

– Сколько ж ты хотел выручить за пленных?

– Ну, хотя бы по две гривны за голову.

– А я заплачу вам по десять гривен. Слышишь? По десять гривен каждому новгородцу. И, кроме того, не забывай, тысяцкий, я с Новгорода отменил выход Киеву. Навечно отменил, мне будут идти лишь мытные куны. Разве мал от того Новгороду прибыток?

Что было возразить на это знатному новгородцу? Как отменил Ярослав новгородскую дань Киеву, сидючи в Новгороде, так и ныне на том же стоит, сев в Киеве на стол великокняжеский. Держит слово Ярослав Владимирович, держит, дай ему Бог здоровья и долгих лет жизни.

– Я в Киев ехал не завоевателем, – продолжал Ярослав, – а хозяином на отчий стол осиротевший. Так с чего я должен начинать? А? С продажи киевлян в рабство, так, что ли? Нет, други мои, вы завтра меня покинете, получив свое за труды, отбудете в края родные, а я с ними останусь до скончания живота. Моя б воля, я и тех, что полегли на Любечском поле, оживил и отпустил с миром. Я не с киевлянами воюю, а с похитителями стола отчего. Вот кого, ежели б я пленил, уж не выпустил бы.

Последней фразой Ярослав Эймунду рот заткнул: обещал пленить, а где они? Вот и помалкивай.

Позвали к Ярославу и казначея Анастаса. Когда явился старик седобородый, но еще крепенький, князь спросил его:

– И кому ж служит казна киевская?

– Ведомо, престолу, – отвечал хитрый старец, разумно уклоняясь от имени.

– Ныне я на столе киевском, старик.

– Значит, и казна твоя, князь.

– Сколько в ней?

– Точно не упомню, но не менее восьми тысяч гривен.

– Днями посчитай точно, мне надо с новгородцами рассчитаться.

– Хорошо, – отвечал Анастас, поклонившись. – Это дело недолгое.

Позвали к великому князю и дворского Прокла Кривого.

– Кто во дворце ныне?

– Окромя слуг, князь, твоя сестра княжна Предслава и княгиня Ядвига.

– Это что? Святополка жена, что ли?

– Да, Ярослав Владимирович, это его жена.

– Славненько, славненько получается. Сам где-то как бродень по лесам рыщет, а жена в Киеве княжит? А? Будый, как тебе это нравится?

Воевода пожал плечами, что можно было понять по-всякому: и удивительно и осудительно.

– А может, это хорошая наживка, – подал мысль Эймунд. – А ну как на нее клюнет пропавшая душа?

– А что? Вполне, – согласился Ярослав и обернулся к дворскому: – Вот что, Прокл, засади-ка ты эту княгиню в поруб.

– В поруб? – удивился Прокл. – За что?

– Не понимаешь? Там она сохраннее будет. Она, брат, дорогого стоит.

– Да я понимаю, но жалко ведь – из великих княгинь да опять в поруб. Она уж там насиделась при Владимире Святославиче.

– Вот, вот. Пусть и при мне посадит. Корми хорошо, но пусть строго следят, кто с ней свидеться захочет, того немедля ко мне.

Воеводе Блуду, оказавшемуся в милостниках уже при четвертом великом князе – при Ярополке, Владимире, Святополке, а вот ныне и Ярославе, – было велено послать на Торг, на Почайну и в порубежные города соглядатаев-лазутчиков, пусть навострят уши да слушают, что народ говорит об исчезнувших князьях. Ведь князья, чай, не иголки, где-то да объявятся. А уж Киева-то никак не минуют.

– Да пусть слух пустят, псы эти, – наказывал Ярослав Блуду, – что-де сидит княгиня у окошка в тереме высоком, своего милого дожидается, дружка-сокола ненаглядного.

Заслыша складную речь Ярослава, Блуд высказал мудрую мысль:

– Я закажу гуслярам песню скласть об этом. Песня-то скоро до них долетит.

– Вот, вот. Закажи, пусть по всем городам и весям пошарят. Авось братцы и аукнутся.

– Аукнутся, Ярослав Владимирович, как пить дать аукнутся. Куда им деться-то, не рабы, чай.

– А где его мать, княгиня Арлогия, обретается?

– В Вышгороде.

– Пошли туда верных людей, пусть за ней приглядят. Может, он к матери прибьется?

– Пошлю, Ярослав Владимирович, пошлю и к старой княгине.

Набег

Вернулся князь Борис в степь вместе с дружиной, изрядно потрепанной. Поскольку в отряде его были воины из разных родов, то как вначале он не ведал точно счета им, так и, ускакав от Любеча, не знал, сколько же потерял воинов.

– Человек тридцать, – говорил Георгий Угрин.

– А мне сдается, поболе сорока, – возражал Георгию брат его Моисей, тот самый, что был у Глеба, а после смерти его пристал к князю Борису, чтобы вместе с братом быть.

Борис Владимирович был в угнетенном состоянии, столь легкая победа Ярослава над ними обескуражила его. Три недели ругались, срамили друг друга через реку, не очень-то веря в грядущую сечу. Мало того, многие уже начали думать, что этим все и кончится. Ан нет. В одну ночь все перевернулось. Хитер брат Ярослав, усыпил их бдительность, убаюкал и, как змея, ужалил. Да еще как! Печенегов ударил в спину, то есть туда, откуда они менее всего ожидали.

Дружина печенежская недовольна была: ничем не поживились. В глаза князю не говорили, но за спиной ворчали:

– Обещал добычу, а сам едва свой хвост вырвал из лап коршуна.

А когда прибыли на становище князя Артака, тот сразу же спросил:

– А Нанкуль где?

Князь Борис за голову схватился. С этой сечей и бегством он совсем забыл о молодой жене.

– Боже мой, – шептал он. – Какой позор!

Надо немедленно скакать в Киев и выручать из полона Нанкуль. Там сейчас новгородцы и варяги хозяйничают. Победители. Они Бог знает что могут сделать с юной княгиней.

– Завтра же иду в набег на Киев, – заявил вечером Борис.

– Завтра не получится, – осадил Артак.

– Почему?

– Люди и кони истомлены, должны сил набраться, раны подлечить.

– Но там же Нанкуль, моя жена.

– А наша сестра. Думаешь, у меня за нее сердце не болит? С измученными людьми, на загнанных конях, да еще после разгрома, опять лезть в драку – это верная гибель. И Нанкуль не выручишь, и сам с людьми пропадешь.

Ох уж эта сорока длиннохвостая! Печенеги еще раны зализывали, коней овсом откармливали, а уж до великого князя донеслось: готовят поганые набег на Киев, и во главе них не какой-то хан степной, а русский князь.

– Ага, – потирал руки Ярослав, – проклюнулись братцы, объявились. Ну что, Эймунд Рингович, идем, встретим заблудших. А?

– Встретить можно, Ярослав Владимирович. Это дело не хитрое. Но ведь опять ускользнут в степи-то. Надо б ловушку устроить, заманить в нее и захлопнуть.

– Как ловушку-то устроить?

– Надо их убедить, что мы их не ждем. Мы празднуем нашу победу, на забороло пусть выйдут женщины в самых лучших нарядах своих, чтоб воинов там и не видно было. Пусть гусляры играют, тимпаны бьют. Южные ворота растворить настежь, стражу приворотную спрятать. Увидев это, они, конечно, ворвутся в город, мы их впустим и захлопнем ворота. Вот и в ловушке. Ну как?

– На словах ловко, – вздохнул Ярослав. – А как на деле?

– Вот те раз, Ярослав Владимирович. А не по моему ли слову мы их у Любеча в клещи взяли?

– По твоему, Эймунд, по твоему, да главных-то селезней упустили.

– Там лес рядом, бежать и прятаться было куда. А в городе? Им тут же – смерть. И ежели будет твоя воля, я их и в полон брать не стану, порублю в капусту. И все. У тебя гора с плеч.

Хитрый варяг видел по глазам князя, что «капуста» ему предпочтительней, чем полон, но высказывать волю свою вслух не хочет. Грех, мол.

– Да, забот с ними не оберешься, – молвил лукаво Ярослав, и за этим Эймунду слышалось: руби в капусту.

Дозоры и подсылы киевские держали степь под неусыпным вниманием и потому о выступлении князя Бориса предупредили заранее. Старшинам порубежных городов было прислано веление великого князя переходу засеки печенегами не мешать.

А князя Бориса столь легкое преодоление засеки почему-то не насторожило, а, напротив, ободрило, он отнес это на свой счет: мол, его, как русского князя, встречает Русская земля миром. Такое начало сулило успех: «Будет удача!»

Перед самым Киевом вперед были высланы разведчики, которые, воротившись, сообщили:

– В Киеве большой праздник, на стенах много женщин, играет музыка, ворота отворены.

Борис собрал сотников, сказал:

– Стремительно врываемся в город. Буртай, ты уничтожаешь приворотную стражу и держишь ворота открытыми до нашего возвращения. Кутуй, вы быстро налетаете на церкви, там оружных не бывает, но есть золото. Я с Камалом и заводными конями выручаем Нанкуль. Все делать быстро, на полном скаку, неоружных не трогать.

Именно посулив печенегам церковное золото, Борис и смог уговорить их идти в этот дерзкий и рискованный набег.

От волнения князя пробирала дрожь, но в голове стучало: «Удача! Удача! Удача!» Слишком хорошо все складывалось: и что праздник в Киеве, и что ворота отворены. Ничто не насторожило князя, все для себя определил он одним словом: повезло.

«Как хорошо, что когда-то Святополк поселил Нанкуль у боярина Коснячки. Коли б она осталась в великокняжеском дворце, то выручить ее оттуда было б гораздо труднее, а то и невозможно. Сейчас там полная гридница варягов» – так думал Борис, подъезжая к Киеву.

В виду города они остановились, и, когда подтянулись отставшие, князь, привстав в стременах, оглянулся и приказал:

– В слань!

И перетянул коня плетью так, что тот едва ли не с места перешел на широкий, размашистый скок.

Лишь когда Борис проскочил ворота и когда в сотни глоток печенеги грянули свое «Ур!», что по-русски значило «Бей!», он заподозрил неладное. Но было уже поздно что-то менять, переигрывать.

Сам он в сопровождении нескольких воинов и с заводными конями помчался ко двору Коснячки, влетел в него и осадил коня у крыльца терема, где должна была быть Нанкуль. Увидев ее живую и невредимую, князь чуть не заплакал.

– Борис, – кинулась ему на шею жена. – Милый, как ты здесь оказался?

– Нанкуль, живо на коня! – скомандовал он.

– Я только возьму…

– Ничего, ничего не надо, – перебил он ее. – Быстрей, быстрей, быстрей.

Он торопил ее служанок, не давая им ни переодеться, ни опомниться, ни вернуться в терем.

– Там кони! Бросьте вы тряпье!

Печенеги вбегали в церкви, молящиеся там падали на пол, и иереи с перепугу либо убегали в алтари, либо прятались под налои. А налетчики рвали с икон серебряные и золотые оклады, хватали кресты, чаши, дароносицы, кадила – все, что блестело. Хватали горящие свечи и тут же поджигали храмы. Более десятка церквей загорелось в короткое время в Киеве.

В деревянном городе появление красного петуха страшнее любого поганого, а если еще и в нескольких местах, то это – почти конец света. Поднялась суматоха, паника не только среди жителей, но и среди людей ратных.

Именно вспыхнувший киевский пожар позволил печенегам почти без потерь выскользнуть из города.

А Киев горел и выгорел бы дотла, если бы дунул ветерок – хороший помощник красного петуха. На счастье, было тихо, сгорели лишь ограбленные церкви и прилегавшие к ним дворы. Подол вообще не пострадал.

Уже вечером, когда измученные, перемазанные копотью киевляне тушили последние головешки, к великому князю притащили пленного печенега, одного из зажигалыциков.

– Вот, князь, казни его, он поджигал.

– Больно вы прытки на казнь-то, – молвил Ярослав, внимательно осматривая пленного. – Нам, чай, и поговорить есть о чем. Верно? – взглянул приязненно в глаза пленнику.

Печенег промолчал, он знал, что ждет его, а потому решил молчать, беречь силы для конца.

– Ну, что молчишь, герой?

– А что я должен говорить?

– Ну, хотя бы кто командовал вами? Что молчишь? Чистосердечно расскажешь, могу и отпустить тебя. Из твоей шкуры воротника не сошьешь.

– Князь Борис вел нас.

– А зачем?

– У него тут жена оставалась, надо было спасать ее.

– Вот те раз. – Ярослав взглянул недоуменно на милостников своих. – Тут была жена Бориса, почему же мне не сказали об этом? Позовите дворского.

Пришел Прокл Кривой.

– Ты что ж, Кривой, не сказал мне, что здесь была жена Бориса?

– Но, князь, ты спросил, кто из них во дворце, я тебе и сказал. А жена Бориса жила в городе, на подворье Коснячки. А ты же про Киев не спрашивал.

– «Не спрашивал, не спрашивал», – передразнил князь дворского. – А сам не мог сообразить, какие бабы меня интересуют? Ступай, да вдругорядь будь подогадливее, ежели не хочешь последнего ока лишиться.

Прокл ушел, вздыхая. Печенега князь велел пока отправить в поруб: завтра придумаем для него что-нибудь.

Уже ночью князь призвал к себе Эймунда, спросил с ехидством:

– Ну так как твоя ловушка, Эймунд? Захлопнулась?

– Разве мог я ожидать, князь, что они город зажгут?

– Эх ты, ловец! Еще ежели так словишь, от Киева одни головешки останутся. В общем, Бориса теперь от поганых и пряником не выманишь.

– Ну, теперь мы хоть знать будем, где он, – сказал варяг.

– Дороговато за это знание заплатили, эвон едва не полгорода сгорело. Что ж, всего-то одного печенега и словили?

– Одного, Ярослав Владимирович, – вздохнул Эймунд. – До них ли было, когда вся улица занялась. Не за печенегов, за ведра пришлось браться.

– Что ж теперь делать-то? Надо как-то и Святополка обнаружить. Пожалуй, он к тестю в Польшу наладится.

– Это без жены-то?

– Да. Конечно, без жены вроде и совестно. Но с другой стороны – именно это и позволит ему просить помощи у Болеслава.

– Надо и о матери Святополка подумать, князь. Ведь и через нее можно на него выйти.

– Давай подумаем.

Они разошлись уже за полночь, все «думали», а утром Ярослав, вызвав дворского, приказал немедленно послать в Вышгород телегу за княгиней Арлогией.

– Неужто и ее хочешь в поруб? – спросил Прокл.

– Дурак. Она ж мне мать, хотя и неродная. На добро – не на зло зову. Так и передай.

Арлогию привезли после обеда, провели к Ярославу. Увидев ее, он слез со стольца, пошел ей навстречу с приветливой улыбкой:

– Прости, что обеспокоил тебя, матушка. – Полуобнял ее ласково, усадил на лавку, сам сел рядом. – Про Святополка ничего не слыхала?

– Нет, – отвечала Арлогия. – Беспокоюсь.

– Вот посуди, мать, что нам ссориться? Или земли на Руси мало? Иди мы не Рюриковичи оба? Ежели отцы у нас разные, но дед-то у нас один.

– Один, Ярослав. Один, – согласилась Арлогия.

– Так в чем же дело?

– Не знаю, – пожала княгиня плечами, – Вам, мужикам, все мало.

Ярослав рассмеялся весело, беззлобно:

– Правильно, мать. На нас не угодишь. Это ты верно заметила. Я что хотел сказать тебе, Вышгород, конечно, это не удел, с него и взять нечего, разве что нищему на суму. Ясно, отец обидел вас. Поэтому я решил вернуть тебе со Святополком Туровскую землю.

– Спасибо, Ярослав, – оживилась Арлогия. – Я уж там так привыкла.

– Вот, вот. Езжай на столец, а явится Святополк, уговори его, пожалуйста, мать. Можем же мы миром все решить. Вон посмотри, что Борис натворил, взял и поджег Киев.

– Неужто это он?

– Он, мать, он.

– Из Вышгорода такое пламя виднелось, жутко. Думали, весь Киев горит.

– А ведь он родился здесь. И вот родного гнезда не пожалел.

– Ох, нехорошо, нехорошо, – вздохнула Арлогия.

– Чего уж тут хорошего, княгиня. Значит, договорились? Как увидишь Святополка, уговори его. Неужто он мать не послушает?

– Хорошо, Ярослав, я попробую. Но и ты его не обмани.

– Да ты что, мать? Вот тебе крест, я его и пальцем не трону, ежели, конечно, он снова сам не начнет. Вот с Борисом видишь же: кто начал? Он. И то я хочу звать его мириться, вон поджигателя-печенега даже живота не лишил, хотя он и заслужил это. Хочу его к Борису послать. А Святополку скажи, ежели пожелает, я ему могу Новгород уступить. Пусть подумает.

Ярослав проводил мачеху до крыльца с наивозможным вниманием и приязнью и при ней же наказал дворскому помочь ей выехать в Туров – «в свое княжества» и выделить для того лучшую телегу и хорошую охрану.

Арлогия знала истинную цену этим обещаниям в отношении сына, именно на такие сладкие приманки когда-то и попался ее муж и погиб. Она видела Ярослава насквозь, но ничем себя не выдала. Наоборот, предстала перед ним этакой простушкой, с милой детской непосредственностью верящей в добрые сказки.

– Ну, как старуха? – спросил Эймунд князя.

– Со старухой у меня все сладилось, – отвечал Ярослав. – Дело за сыном. Это будет понадежней твоей ловушки. А главное, обойдется без дыма и огня.