Текст книги "Дневник. 2009 год."

Автор книги: Сергей Есин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 49 страниц)

Вечером, когда приехали, написал письмо Марку.

«Дорогой Марк! У меня была некоторая заминка с компьютером, и поэтому с письмом припоздал, получил только вчера. Столько накопилось всего, и так интересно Ваше письмо, которое требует некоторых комментариев, что просто не знаю, с чего начать. Начну, как писал Пушкин, с начала. Вернее, с сегодняшнего утра. Имея в виду восточную тему Вашего письма, порадую интервью, которое я услышал сегодня утром по «Эху Москвы». Майя Пешкова, пожилая еврейская дама, которую я хорошо знаю и которая всегда была предельно групповой. По крайней мере, я у нее в программе никогда, кажется, не выступал. Майя Пешкова пригласила к микрофону – я, к сожалению, довольно поздно включился и поэтому не знаю чинов и профессию женщины-собеседницы. Это дочь знаменитого режиссера Леонида Трауберга, того самого, который поставил трилогию о Максиме с Борисом Чирковым. Судя по тому, что он 1902 года рождения, это значит, что это очень немолодая женщина. Тот фрагмент, который я слышал о предвоенной эпохе, об очень любопытной молодой богеме в Ленинграде. Женщина прекрасно рассказывала, звучали имена ее в основном еврейских подруг, но и русские имена тоже. И тут возник, может быть, даже как бы к этому ее подвели, вопрос о российском антисемитизме. Это каким-то образом было связано, по-моему, с послесталинским временем, но дочь Трауберга говорила шире, и здесь меня просто пробило от ее точных слов. Во-первых, она отвергла поголовный русский антисемитизм. Она сказала – это только мысль, – что «не пускали», «увольняли», «отвергали», слово «сажали», кажется, произнесено не было, – что «хватали-то» скорее «иных», нежели обязательно евреев. В этом смысле проясняет мысль ее схватка с некоей собственной, милой, кстати, тогда девочкой, некоей Фиркой, которая кричала ей, как она ненавидит в подруге ееинаковость, ее зарубежные беретики, ее экстравагантность. Какая молодец женщина! Я думаю, что, несмотря на мое абсолютно русское – а впрочем, кто чего знает, – происхождение, я бы тоже оказалсяинаковым. Это очень важный момент. Видимо, эта дама преподавала в ЛГУ, потому что она тепло говорили о других, например о Федоре Абрамове, который тоже в ЛГУ преподавал.

Может быть, что-то происходит и во мне, Бердяевутверждал, что человек за жизнь несколько раз меняет мировоззрение. Не стал я юдофилом, как Горький, но кое-что из своей литературной жизни я всем простил: такая уж у нас медленная судьба. Вы-то, Марк, как никто, понимаете, что я имею в виду. Но вот что любопытно, отказывая мне в публикации «выбранных мест» из моего Дневника, «Наш современник» в своей внутренней рецензии – я, довольно окказиональным способом, ее увидел, – указал, что не в пример прежним годам еврейская тема в моем дневнике отошла, и даже…

Письмо Ваше, дорогой Марк, как и положено практикующему профессору, я разметил по пунктам. Вы как бы спрашиваете, я отвечаю. Особо своих мыслей у меня нет. Я полностью сосредоточился сейчас на романе, и пишу каждые два месяца, кроме дневников и другой необходимой писанины, и обязательного чтения, и обязательного театра, два-три печатных листа. Это немало. Надо бы наладить посылать Вам, как я давно хотел, каждый месяц дневник. Я даже не представляю, какую последнюю главу из «Кюстина» вы читали. Теперь я написал главу «Ленинград» и, конечно, ошибок там тьма. С некоторой оторопью жду верстку. Попутно – не волнуйтесь, живу я достаточно комфортно, мне ничего не надо. Возражаю.

Совершенно замечательное по точности место в Вашем письме, место – это «габардиновые лапсердаки». Поздравляю, запомнил, по возможности куда-нибудь вставлю, украду. И вот теперь – с самого начала. Не хуже – «Когда в 12 часов дня раздавался гудок, вверх поднятая рукаразжималась, и молоток падал на палубу». Класс.

А в Израиле я был, впечатление хорошее, но мало, кажется, в томе дневников, который выпускался в Литинституте, что-то об этом есть. А вот пассаж о сыне, который стал «ортодоксальным евреем», мне напомнил виденное. Это сын знаменитых родителей Генриетты Яновской и Камы Гинкаса. Я видел один раз этого парня, уже давно, в кабинете матери– с пейсами, с кепуром на затылке, в черном. Молодой парень, для которого, как мне показалось, все неверные. Ходят слухи, что и с родителями у него нет особой общности, ушел в исконное. Но об этом мне трудно рассуждать. В этом отношении Вы молодец – я тоже стараюсь все понять и ничего не осуждать. Но Ваш другой пассаж – «им не жалко своих детей и женщин» пронимает, впрочем, я здесь по «Эху» слышал и другую сторону – нас согнали с земли, на которой мы жили тысячу лет.

Вот что в примечании к странице 121 книги В. Лакшина «Солженицын и колесо истории». Думаю, что это каким-то образом относится к тому, о чем мы с Вами пишем. Внутри я консерватор, а не либерал. Книжка замечательная, она только что вышла, и мне подарила жена Владимира Яковлевича, Светлана Лакшина-Кайдаш. Замечательная вдова. В свое время, кстати, эту книжку сняли с производства, как сказала мне Светлана Николаевна, по звонку из Троице-Лыково.

В статье «Наши плюралисты» он находит «трезвыми» следующие пожелания западных критиков правительства: «…ограничить вмешательство общественного мнения в дела правительства; усилить административную власть за счет парламентаризма; укрепить секретность государственных военных тайн; наказывать за пропаганду коммунизма; освободить полицию от чрезмерных законнических пут; облегчить судопроизводство, при явной виновности преступника, от гомерического адвокатского формализма; перестать твердить про права человека, а сделать упор на его обязанностях; воспитывать патриотическое сознание у молодежи; запретить порнографию; усилить сексуальный контроль; искоренить наркотики…»

Я против этого всего.

Книжка замечательная.

Теперь, собственно, о главном. Дорогой Марк, я тоже в своем возрасте думаю о чем-то завершающем. Возможно, этим станет книга о В. С., написанная от ее лица. Последнее время, понимая все мои переживания, В. С. говорила: «Бедный Есин!» Вот так и будет называться, Е. Б. Ж., эта книга».

9 февраля, понедельник. Утром по радио объявили, что Н.С. Михалков собирается созвать съезд Союза кинематографистов. Союзом, который сейчас в руинах, Михалков руководит 11 лет. Как семья отчаянно борется за власть и положение, понимая, что их «художественное» благополучие зиждется на административном успехе.

В «ЛГ» небольшая заметка Малкина о французском канале MEZZO, одновременно занятная критика канала «Культура», который дает «прикорм» очень надоевшим людям. «Архангельского, Швыдкого и Виктора Ерофеева я уже в лицо знаю, их мировоззренческие тезисы давно выучил наизусть, а новых лиц – особенно имеющих отношение к русской и мировой культуре – я там все равно не вижу». Немедленно нашел этот канал, который у меня в связке каналов на кабельном телевидении и уже смотрю. «Поверьте, Андрея Максимова видеть менее приятно, чем Светлану Захарову, а еще меньше – их вместе в «Ночном полете». Умные разговоры лучше, да и полезнее читать».

По прессе прошло сообщение о возвращении боевого корабля из похода в Аденский залив, где он боролся с пиратами. Сведения из широт на этой неделе обширные. Наконец-то «выкупили» и судно «Фаина», груженное украинскими танками. Танки пойдут, нарушая все международные нормы, по назначению. Для общества важнее торговать, нежели соблюдать. Само по себе чудовищно, что какие-то вшивые, обнаркоченные пираты на небольших моторках успешно противостоят мировому сообществу. Командир вернувшегося в родные воды российского корабля рассказывал, что они героически отбили два или три нападения на торговые суда. Снимается с палубы вертолет и зависает над пиратским судном. Наших героев в родном порту встретили, как раньше встречали из боевых походов подводников, жареным поросенком. Но вот Юля Латынина, выпускница Лита, сказала по радио «Эхо Москвы», что у половины вернувшегося экипажа – цинга. При этом Латынина прокомментировала: достаточно было хотя бы на 100-200 долларов купить для экипажа лимонов.

Иногда думаю: надо позвонить Вале по телефону. Потом спохватываюсь.

10 февраля, вторник. Добавляю к вчерашнему дню новость про старшего Михалкова. Но сначала, слава Богу, каникулы закончились. В одиннадцать часов уже был в институте. Подвозил Жуган, по дороге говорил с ним об экономике. Сейчас сложно с деньгами, и впервые я узнал, что 21% годовых – это очень маленький процент, под которые банк дает деньги. Сейчас банки дают деньги под значительно более высокие проценты. Постепенно все более и более уверяюсь, что банки – это, конечно, совершенно бесстыжая пирамида.

Все время думаю о кризисе и о том, как он отразится на институте. Допускаю, что в ближайшее время могут возникнуть трудности с арендаторами. Тем более что Москва, несмотря на заявление Лужкова, что «не будут «кошмарить» мелкий бизнес», все время подбирается к арендаторам и как бы желает перезаключить все договора, имея в виду и собственные интересы. К Альберту уже приходили. Вот об этом и говорили с Л. М. Попутно она сказала, с каким невероятным трудом на счет через казначейство приходят даже наши арендные деньги. Мысль такая, что если аренда пропадет, а количество платных студентов сократится, придется оборачиваться бюджетными деньгами.

Л. М. рассказала о том, что ее младшую дочь сократили. Попутно она, как экономист, объяснила мне, что значит наша статистика по безработице. «Безработные» – это те, кого именно сократили. Если предприниматель все же добился, что работник уходит «по собственному желанию», это не безработный. Если учесть еще и «черные деньги», которые раньше платили, а теперь уже и не платят, то размеры безработицы носят уже совершенно другие размеры. Здесь не объявленные 8, а все 40%. Я думаю, что еще дойдет дело и до сокращений на кафедре, и до уплотнения наших норм.

Ребята, как всегда после каникул, подтягивались медленно. В аудитории сидела в лучшем случае половина. Вдобавок ко всему Вася вовремя не раздал текста Марка, и обсуждать было практически нечего. Честно говоря, мне и самому было жаль «тратить» объемный и наверняка хороший, как обычно у Марка, текст не на полную катушку. Обычно на семинарах в таких случаях говорится что-то организационное, и все расходятся. У меня на этот раз были карточки, которые я сделал после чтения дневников Л.К. Чуковской о Солженицыне. Здесь было много интересного об эпохе, о личности писателя, о работе, об экономии времени. Карточки все были у меня размечены, и часа полтора я продержался.

Уходя из института, я заглянул на семинар к С. П. – весь конференц-зал был полон, С. П. обладает магией притягивать к себе студентов. С некоторой горечью надо констатировать, что не только школу перенял, но, может быть, и стал работать лучше своего учителя. «Учителей я превзошел, и славился средь итальянцев своим живым искусством танцев». Это, кажется, Лопе де Вега.

Вечером, как всегда в кафе у Слободкина, устроили встречу с Ю. И. Бундиным. Замечательно и о многом поговорили. Юрия Ивановича, который по-военному точен и исполнителен, я озадачил поиском некоторых материалов к следующей главе. Пока не пишу, готовлюсь, и глава в моем сознании потихонечку меняется, становясь все ближе к тому, что у меня уже есть в дневниках.

Домой пришел в одиннадцатом часу и сразу же сел читать книгу о ресторанах, которую сегодня мне из Питера прислал Ю.М. Пирютко. Его краеведческие книги я могу читать постоянно, здесь какое-то своеобразие документального стиля, какая-то заразительность в перечислении смутно узнаваемых или смутно знакомых мест, понятий и названий.

Чуть ли не забыл рассказать о Михалкове. На кафедре после занятий видел В. И. Гусева, и тот рассказал, что встретил шофера больного Михалкова, и стал расспрашивать его, как чувствует себя старейший и мудрейший. Внезапно шофер будто бы ответил, что С. В. дома, и вроде бы даже и не был в больнице, и что именно сегодня он, шофер, отвозил ему домой зарплату. Мнение Гусева, что, скорее всего, старейший и мудрейший не хочет ввязываться в историю со съездом МСПС, назначенном на 18 февраля. Съезд почему-то должен состояться в Переделкино, так сказать, на территории Вани Переверзина. Надо подумать, стоит ли ехать мне.

11 февраля, среда. Утром созвонился с С. А. Кондратовым, Сережа, светлая душа, дает деньги на главный приз, дает также 90 томов Толстого и новую Большую энциклопедию Терры. В 10 до вечера уехал на дачу к С. П. – гулять, читать и думать. Ну и упорно, и методично чистил свою статью по театру Гоголя. Вернулся где-то в шесть, зашел к родителям Ашота, к которым я стараюсь заходить ежедневно. По моему совету Ашот уже переправил к ним домой с кем-то из своих благодарных посетителей часть продуктовых даров. На столе полная тарелка мандаринов. Немножко поговорили о книге, которую Сусанна Карповна хотела бы издать. Это огромный роман из жизни армянских сельских жителей. В свое, советское время этот роман чуть ли не был издан, но в чем-то Сусанна Карповна с издателями не сговорилась, а потом и время, и статус Левона Никитича изменился. Но сразу же с привычной литературной стези разговор ушел. Оказывается, у нас в подъезде произошла кража, и чуть ли не на моей лестничной площадке, в квартире напротив моей. Меня это удивило, и дом у нас видный, почти охраняемый, тем более что у соседей напротив еще отгорожен металлом и тамбур. Правда, после смерти хозяина, которая случилась почти ровно через месяц после смерти В. С., я его дочь практически не вижу. А люди, кажется, были состоятельные. Хозяина каждый день у подъезда ждала дорогая машина с шофером.

С огромным вниманием я наблюдаю за кризисом. Здесь есть даже некоторый садизм: и мои небольшие деньги, несколько сот тысяч рублей, не переведенных в доллары, тоже гибнут. Я ведь не желаю плохого своей стране, но с чувством социального удовлетворения слушаю по радио и читаю в газетах, как «проваливаются» огромные проекты. Вот уже по телевидению, показав роскошно, в пластроне и бабочке Федю Бондарчука, сказали, что его фильм, который немыслимым образом был разрекламирован, не собрал необходимых средств, и теперь Федя должен где-то искать, как расплатиться с долгами. По-другому, но все же меня обрадовало, что башню «Россия», которую предполагалось довести до 600 метров, чтобы она стала самым высоким небоскребом Европы, именно из-за кризиса уменьшат до 200 метров. Упоминался и главный постройщик – Чигиринский.

12 февраля, четверг. Сюда надо о Филатове из «Парламентской газеты», говорят – интересно.

13 февраля, пятница. Спал плохо, это и погода, которая уже два или три дня распогодилась до тотальной мокроты, и сегодняшний мой «отчет» в ЦДЛ. Собственно, предполагалось, что мы будем рассматривать новую книжку «Дрофы», но она пока не вышла, и я даже боюсь, чтобы не испортить себе жизнь на несколько дней, туда звонить, в общем, в последний момент решили, что рассмотрят Дневники. На этот раз я особенно не готовился. Для афиши за десять дней я обзвонил предполагаемых ораторов. Все дали согласие. Это Л. А. Аннинский, старый приятель; П. Басинский – автор предисловия к книге в «Дрофе», С. Ю. Куняев – первый публикатор Дневников; В. В. Сорокин – инициатор этой первой публикации. Продолжаю: Л. И. Скворцов – первый, как всегда, читатель; В. А. Костров – один из первых читателей; Максим Замшев – редактор «Колокола», где печатался дневник за 2005 год; Иван Голубничий – работал в «Московском вестнике», когда там печатался один из годов; Максим Лаврентьев – когда-то мой секретарь, который часто печатал фрагменты дневника и один из его героев; Анатолий Королев – и мой товарищ, и аналитик.

Накануне я решил никому не звонить, как всегда, полагаясь на случай. Все равно придет лишь тот, кто захочет прийти. Как и предполагал, не пришли Басинский и Аннинский. Но была еще Галина Степановна Кострова и Лена Мушкина, которой никто не звонил. Пришел и выступил Эдик Балашов. Естественно, пришло несколько студентов, Гриша Назаров, Соня Луганская, Рудкевич, какие-то еще смутно знакомые люди. Малый зал был почти полон. Что самое главное – получился разговор на довольно высоком литературном уровне. К сожалению, я забыл вырвать из блокнота Игоря Блудилина листок, на котором делал записи. Теперь приходится все вспоминать и надеяться на мою плохую память. Самым интересным было выступление Галины Степановны Костровой. Это и понятно, потому что она, может быть, Лева Скворцов и я, только и знали в подробностях текст. Галя говорила о жанре, о том, что это скорее роман собственной судьбы, чем дневник. В своей речи Балашов упомянул мой роман о Ленине, мне показалось это интересным. Много говорили о бесстрашии и искренности. Тут я подумал, что об этих моих свойствах надо много думать, чтобы отыскать подобное в характере моем, довольно обыденном. Здесь бы надо было больше говорить о полифонии. Куняев, с пониманием моего зрения, объяснял свою работу по сокращениям, когда рушился баланс отдельных частей. Все было интересно. Но повторяю, разговор был на уровне литературы. Мне бы, естественно, хотелось некой критики, подумал, жалко, что не пригласил выступить М. О. Чудакову, это было бы интересно. В собственном выступлении, в самом начале я рассказал историю появления книг и пожалел, что не сделал никаких иллюстраций. Кто-нибудь из актеров мог бы прекрасно прочесть какие-нибудь отрывки.

Еще прошлый раз я пожалел, что не взял магнитофон, и многое из очень интересно сказанного практически пропало. На этот раз днем я спросил в институте у Ильи Кравченко, сохранился ли у нас в институте магнитофон. Я хорошо помню, что такой магнитофон в свое время мы покупали, но прошло столько времени! Жаль.

Галя Кострова подарила мне редкой красоты желтую розу.

Очень интересно под самый конец говорила Лена Мушкина, мой старый друг. Она даже принесла газету пятидесятилетней давности с нашим с ней совместным материалом и прочла письмо, которое я ей прислал из леса. Попытаюсь это письмо у нее достать и вставить на эту страницу.

Уже дома обнаружил, что звонил Игорь Котомкин. Перезвонил ему, он волнуется из-за нового скандала, обрушившегося на Книголюбов. Оказалось, что в свое время покойный Шувалов и Слесаренко приватизировали часть помещений Союза. Удивительно, я столько лет состою в этой организации, но об этом так ничего и не знал. Теперь начались какие-то наезды родственников. В понедельник буду встречаться с Шустровой.

14 февраля, суббота. Весь день просидел над чтением Марка Максимова. Выяснилось, что у него, оказывается, еще есть и настоящая фамилия – Кардань. Кстати, и повесть его по страстной любви к слову чем-то напоминает длинный стиль Василия Гроссмана. Повесть огромная, расчетливо, чтобы не тратить бумагу, распечатана с межстрочным промежутком в один интервал двенадцатым шрифтом. Вечером к шести ходил в театр Гоголя на моноспектакль «Записки сумасшедшего». Ставил не Яшин, а Андрей Левицкий и Юлия Быстрова, я как бы понимаю, как это сделано, но спектакль потрясающий. Играет виртуозный молодой актер Александр Лучинин. Кажется, я обратил на него внимание еще во время «Последних» по Горькому. Он играет там Петра. Здесь просто чудо внутреннего перевоплощения, именно не внешнего, с разными паричками, предметиками и одёжками, а все изнутри, мощно, без чувства недоверия.

Я невероятно задерган всеми обстоятельствами творческой жизни. Надо бы писать роман, но не пишу. Надо бы делать статью о Фадееве, но занимаюсь статьей о Яшине. Не смотрю телевидение. Иногда только слушаю радио: «Эхо» вовсю защищает замминистра финансов Сергея Сторчака, которого следственный комитет обвиняет в попытках хищения.

15 февраля, воскресенье. День драматических известий. Но до этого проснулся от дружной работы лопат, сгребающих снег. За окном все бело, но температура не больше одного градуса холода. Сразу быстро оделся и, наверное, час помогал дворникам. Теперь об известиях. Во-первых, сначала Ф. Ф. Кузнецов, который бьется вместе с Георгием Зайцевым над непризнанием последней выборной конференции под художественным руководством Переверзина. Здесь, кажется, есть успех, суд признал ее незаконность. Потом позвонил Зайцев и рассказал, как он остановил регистрацию этой конференции буквально на столе у зам. министра юстиции. Поговорили о влиянии умного Вани на альтруистов из министерства, которые, судя по рассказам, встают на задние лапки, не успеет он раскрыть бумажник. Оба с некоторой тревогой говорили о съезде МСПС, на котором вроде бы в качестве собственного политкомиссара С. В. Михалков назначит нашего Ваню. С Ф. Ф. Кузнецовым я поделился своими опасениями относительно суда, куда меня вызывают ответчиком. Он сразу, по своему обыкновению, захотел откреститься и от того, что это письмо создавал именно он, и от того, что именно он сам его принес в газету. У Ф. Ф. была попытка настроить меня, чего не надо было делать, потому что я и сам настроен против всех слияний. Я напомнил Ф. Ф. о его совсем недавней дружбе с В. Н. Ганичевым и про себя подумал, что они, в случае личной необходимости, как два условных писателя, если потребуется личная заинтересованность, немедленно объединятся даже против Господа Бога. Зайцеву сказал о своем решении пойти на суд. Бедный Зайцев погоревал, что в этом случае «Литературная газета» окажется в трудном положении. Мое трудное положение никого не волнует.

Второе: звонок, который я расцениваю почти, как предательство, это был звонок Сережи Яшина. Он советовался со мною, как ему вести себя с приглашенным на сегодняшний спектакль наших общих знакомых, но тут же сказал, что Игоря Пустовалова в театр, как обещал, пока не берет, потому что по фактуре к пьесе о сыне Цветаевой ему нужен скорее Анатолий Просалов. О том, что мы оба едем 27-го числа смотреть Игоря, и это будет решающим фактом в его работе в театре, мы договорились еще две недели назад. Я сдержался и, несмотря на нашу долгую дружбу, не сказал Яшину, что Спесивцев убрал Толика из театра.

Весь день читал повесть Марка Максимова «Вне времени, без веселья». Читается невероятно трудно, но вещь хорошая, хотя вся из психологических наработок литературы прошлого века. Тем не менее из тумана вырисовывается несколько объективистская картина наших дней.

Вечером ходил в Молодежный театр на премьеру «Портрета». Здесь все сложно, потому что приходится сравнивать с постановкой Яшина. Замечательное оформление Станислава Бенедиктова: главным элементом его стал рамочный багет. Прием, казалось бы, лежит на поверхности, но как это талантливо сделано. В целом спектакль Бородина стройней, элегантнее, академически вывереннее. Как очень опытный режиссер, Бородин отчетливо понимает, что одного гоголевского текста здесь не хватает, нужны перебивки, выходы за слова, и на сцене один из лучших в России гобоистов Алексей Уткин, и целый из девяти человек ансамбль – скрипки, контрабас, виолончель и альт. С завидной легкостью огромный текст несет Евгений Редько. Полтора часа на сцене. И тем не менее спектакль Яшина мне нравится больше, хотя он и насовал в привычный текст многое из драматургии.

16 февраля, понедельник. К двум дня дочитал Максимова. Литература все же не должна восприниматься как тяжелая работа. Проснулся с головной болью. Возможно, это итог моих вчерашних, с непривычки, упражнений с дворницкой лопатой. Померил давление нижнее – 90. Последнее время я все время думаю, что надо бы распорядиться имуществом и составить завещание. Кому что? Несмотря на плохое самочувствие, немного позанимался разбором книг. Если уж разговор о книгах, то еще в постели прочел в сборнике «Юнкерские поэмы» – кроме Лермонтова там есть кое-что и еще. Прочел поэму Полежаева «Сашка», за которую царь сгноил поэта в армии. Предварительно он заставил Полежаева прочесть эту поэму вслух. В послесловии к книжке есть кое-что неожиданное для меня и о Лермонтове. Например, о его странных отношениях с его убийцей Мартыновым. В три часа потом поехал на кладбище Донского крематория. Это уже как обычно: всегда, когда мне было плохо, я шел или к маме, или теперь к Вале. Только рядом с этими двумя женщинами я всю жизнь чувствовал себя защищенным. Пять минут постоял у плиты: Валя, мама, Федор Кузьмич. Опять расплакался.

Пока ехал в трамвае, прочел прекрасное интервью в «РГ» с Зюгановым. Его «научный» подход борьбы с кризисом очень совпадает с моим подходом «здравого смысла». И первым пунктом – крестьяне. Уже второй день говорят о том, что у тех банков, которым оказана государственная помощь, надо бы проследить, чтобы начальство не увлекалось «бонусами». Бонус в данном случае – это эвфемизм слова большая, а чаще всего и гигантская, зарплата, которую начальство само себе назначило. В ряде случаев именно это и могло быть одним из составляющих кризиса. Я думаю, понятие «бонус» относится и к нашей системе. Пока заведующий самой большой и головной кафедры института получает вдвое меньше, чем проректор по хозяйству. Проработав всю жизнь на руководящих работах, я думаю, что никогда еще не было такой разницы между зарплатами разных этажей. Похоже, это касается и высшего образования.

17 февраля, вторник. Утром прошла кафедра. Обещала прийти Л. М., чтобы поговорить с нами о деньгах, но не пришла, а был ректор, который после моего выступления что-то добавил. Повестка дня была традиционная. Начало дипломной сессии, подготовка новой кафедральной книги, кризис и загрузка. Из нового – это необходимость приравнять первоначальное квалификационное чтение работ абитуриентов к экзамену. Здесь у меня сомнение: а если абитуриент сдал не свою работу? Значит, читать надо в два этапа: по работам отсеять графоманов, а всех остальных по оценке выстроить с минимальной разницей, чтобы потом иметь возможность все проверить и, в случае необходимости, компенсировать на экзамене «этюд» и экзамене «собеседование».

Выяснились некие подробности нашего в этом году неучастия в съезде МСПС. С одной стороны, виноват Ашот, который зарегистрировал устав, но тем не менее что-то недоделал, чего-то недополучил. С другой – все можно было бы поправить, потому что все сходило и проходило раньше, – наше тихое и молчаливое начальство не отдало мне приглашения, которое факсом пришло из МСПС. Не хочу здесь загромождать текст подробностями. Из ситуации я вынес понимание некоторых свойств наших православных деятелей: и БНТ, и А. Н. Ужанкова. Ректор сейчас, говорят, пишет письма и Грызлову, и в другие края, чтобы все-таки вернуться к резолюции Путина о строительстве нового корпуса. Это попытка вскочить в последний вагон. Опоздали, не желаем делиться связями, держим все в административной тайне. Но ведь и письма, как я, никто так писать не умеет.

Волновался с вечера, как пройдет сегодняшний семинар, потому что предполагал: огромный текст Максимова не прочтут. Прочли только три человека: Вася Буйлов, Марина Савранская и Светлана Глазкова. Но тут я воспользовался советом Гали Седых, которая мне рассказала, что делает она, если нечего обсуждать, – раздает припасенный текст, и все пишут рецензии. Я сделал не совсем так, но результат был превосходный. Сначала Марк рассказал об общей канве своего текста, потом выступила троица, которая все прочла и выступила очень неплохо, а потом я раздал каждому по 4-5 страниц и попросил ответить на несколько моих вопросов. Среди вопросов оценка стиля, пожелания автору и что-то еще. Вот здесь, через двадцать минут, когда письменная работа была оформлена (а письменная работа – это сильнейший стимул к концентрации), и случилось много поучительного. В том числе говорили и о литературной первооснове работы, и о некоторой подверженности автора влияниям.

Дома читал газету и смотрел Интернет. Заместитель председателя Верховного суда Александр Карпов подал в отставку. Против его сына было возбуждено уголовное дело: «Дайте взятку в один миллион рублей, и мой папа ваше дело закроет». Но, пожалуй, Александр Карпов единственный из наших крупных деятелей, которому стало стыдно за сына. Данный эпизод можно отнести сразу к двум рубрикам, колеблюсь: «Власть» или «Воспитание».

Теперь опять колеблюсь над названием рубрики: «Национальное» или «Экономика»? По сведениям прокурора Москвы, количество убийств в Москве выросло на 16 процентов. Такую статистику столичный прокурор напрямую связывает с кризисом. Потерявшие работу, прежде всего мигранты, порой идут на преступления.

18 февраля, среда. Приехал пораньше, чтобы посмотреть и первоначальную кухню, и сам съезд МСПС, а в конечном итоге из моего плана ничего не получилось. Особой охраны не было, довольно легко меня пропустили внутрь. Я порадовался, что все же хватило ума не прятаться, а проводить съезд в Москве, а не в Переделкино, как предполагалось раньше. Внутри все было довольно скучно, со следами обветшалости, с моим портретом на стенке рядом с другими. На давно не натертом паркетном полу толклись писатели со смутно знакомыми лицами. Никого из писателей первого ранга, кроме С. Ю. Куняева, я не увидел. С. Ю. сразу же передал мне газету с какой-то его собственной статьей, где он, по его словам, все разъясняет. Но никаких первоначальных статей, даже в «Литгазете», я вроде бы и не читал, пропустил. Встретил Максима Замшева и Ваню Голубничего, у всех настроение лихорадочное. Все ждали С. В. Михалкова, кто-то неприлично вслух назвал его «изваянием». В этой иронии был привкус некоторой справедливости: не хватит ли руководить? К этому примешалась настойчивость сохранить власть еще и Никиты Сергеевича. В российском искусстве подобная власть означает еще и возможность работать в полную силу. Забегая вперед, скажу, что Михалков довольно скоро подъехал и минут двадцать пробыл на съезде. Возможно, это опять чьи-то недобрые слова: «его почти внесли». Зарплата классику гимнов и детской литературы дается тяжело. Я ждал Полякова, с которым мы хотели посоветоваться и выбрать стратегию. Общий план был уже готов: по возможности не вмешиваться. Но тут кто-то мне сказал, что внизу охрана все же не пускает Ф. Ф. Кузнецова, Ю. Полякова и Жору Зайцева. Без пальто я выскочил на улицу: действительно не пускают. На лицо Полякова смотреть было невозможно. Ф. Ф. Кузнецову я не симпатизирую, он бьется за «машину к подъезду», за большую зарплату и за приватизацию, как выяснилось из статьи Куняева, своей переделкинской дачи. Я статью прочел много позже описываемых событий, уже дома. Все за что-то бьются, а больше всего меня удивило: откуда такие огромные средства, которые писатели вложили в свою недвижимость? Ну, у Полякова-то понятно, у него идут пьесы. Но вернемся к подъезду.