Текст книги "Дневник. 2009 год."
Автор книги: Сергей Есин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 49 страниц)
В заключение еще немного поговорили о литературе. Что такое биография для писателя? Это его настройка, инструмент, с которого все начинается. Но нельзя работать на своей биографии всю жизнь, в какой-то момент следует ее преодолеть, отделиться от нее. И детство у писателя, как говорил Гумилев, может быть либо очень несчастным, либо счастливым. Средним, спокойным, серым оно быть не может. Прилепин сказал, что у него было счастливое детство. Ну, и напоследок пожелание: читать, читать как можно больше, любить чтение, любить других писателей, любить не только классиков, но и современную литературу. Часто писатели даже ненавидят друг друга. Читают только с установкой: «Написал бы я так?», или «Ну, уж я бы написал лучше!», или «И его, и этого дурака, еще публикуют?» – а нельзя так читать, необходимо приятие, удовольствие.
На этой веселой ноте я подумал, что написал бы роман лучше прилепинского, и встреча подошла к концу. Сергей Есин и Захар Прилепин обнялись под громкие аплодисменты, двери захлопали и стулья застучали.
Отнес с моими помарками дипломную работу Васильева ректору, это тот момент, когда решаю не только я, я-то готов, но должна проявиться и его воля. Тем более что А. П. Торопцев – его союзник и помощник по разным проектам.
После семинара пришлось лететь домой, так как к среде надо прочитать еще одну, возможно конфликтную, работу. Это уже студентка А. Е. Рекемчука. Надежда Васильевна первоначально дала ее дипломную работу на рецензию А. Е. Горшкову, но у того поднялось давление, он не захотел выйти из дома, а кому читать? Но к счастью, уже к самой ночи, я все уже дочитал. Вполне приличный диплом, хотя девочка очень уж сосредоточена на себе, на восточных учениях, на жизни вне этой страны.
Совсем не занимаюсь ни статьей, ни романом, огромное количество работы и усталость.
В Интернете стихотворение Жени Лесина.
Памяти Музы
Музой звали собаку. Собаку Литинститута.
Она была очень старой. Сто или двести лет.
А, может быть, даже больше. И Скуратов Малюта
Поил ее самогоном, чтоб она держала ответ
Перед Иваном Грозным. И ведь она держала.
Жила-то в отделе кадров, а там не всяк проживет.
Русская литература любила ее и знала.
Я тоже учился с нею, но точно не помню год.
Собака Муза – легенда. Вчера мы выпили водки,
Не чокаясь. За собаку. Умерла ведь не так давно.
А у девки зато две юбки. А под ними – чулки, колготки.
На колготки чулки надеты. Очень глупо, зато смешно.
Девка шла, уезжал Данила, на углу менялась валюта.
Мы бухали, о чем-то спорили, жизнь, как девка, куда-то шла.
Музой звали собаку. Собаку Литинститута.
Она была очень старой. Теперь она умерла.
4 февраля, среда. Так плохо и тревожно спал. Обеспокоенный, как пройдет предстоящая защита, я приехал в институт рано. Есть очень небольшое представление руководителя – А. П. Торопцева. По смыслу оно вполне нормальное, А. П. считает, что это повесть о «русском романтическом дурачке». Справедливо. Но совершенно не касается выполнения. Есть два положительных отзыва: один «восторженный» И. И. Карабутенко, а второй Екатерины Дьячковый, в принципе уклончивый. Причем кафедра не назначала Карабутенко быть оппонентом, это инициатива самого дипломникаю. Н. В., чтобы не конфликтовать, с этим согласилась. Но отзывы И. И. мы уже на защитах слышали. К трем часам приехал и А. М. Турков. У него, как, впрочем, и у меня, большое количество замечаний, и А. М. настроен очень категорически. Он председатель Государственной комиссии. Я вызвал Андрея Васильева, которому попытался объяснить сложность его ситуации. У нас два варианта. Можно поставить его дипломную работу на защиту, но если защита не состоится, если комиссия сочтет его работу не соответствующей квалификационным требованиям, то защищаться в следующий раз он сможет только через год. Таковы правила. Второй вариант. Мы можем сейчас перенести его диплом, он его доделывает, и тогда через два-три месяца он защищает диплом вместе с заочниками. Иногда мне кажется, что этот очень самоуверенный, но не очень талантливый паренек не вполне адекватен. Я хорошо помню, как он мучительно по нескольку раз сдавал такие предметы, как история древних цивилизаций или античная литература. Он не мог ответить на очень простые вопросы, и вот эта его заторможенность стала даже некой темой в разговорах. Но надо знать не только его, а еще и его отца, который тоже заканчивал наш институт. У батюшки тоже были творческие и учебные проблемы, которые тот тоже пытался решать со скандалами. Самоуверенный мальчик решил взять семейным напором. Я хочу защищаться сегодня! Во время этого разговора, к счастью, присутствовал БНТ. Мальчик уповает, как мне кажется, на два обстоятельства: вроде бы два положительных отзыва и к тому же еще не было случая, чтобы кого-нибудь на дипломе провалили. Практически при таком качестве текста Торопцев не должен был допускать Васильева до диплома.
К сожалению, на защите Торопцева не оказалось. Буквально за полчаса перед процедурой он позвонил Н. В. и сказал, что ему плохо с сердцем. Я сразу в это не очень поверил, потому что еще вчера допустил некоторую неосторожность: как бы намекнул А. П., что у нас, возможно, будут проблемы с защитами, и попросил прийти его на 15 минут раньше. Как я и предполагал, позже, когда Н. В. Торопцеву перезванивала. Вся эта ситуация, конечно, взвинтила А. М. Сидя рядом с ним за столом комиссии, я видел, как у него трясутся руки. Я тоже не то что нервничал, но был выбит из колеи. С одной стороны, жалость к мальчишке, а с другой – неуклонно идущий вниз уровень требований, потому что много платных, много не самых талантливых, которые в прежние времена не могли бы появиться. В связи со всем этим я даже не вел своей летописи этих студенческих защит. Как всегда, наши преподаватели говорили хорошо и умно. Здесь особенно стоит отметить и Варламова, и Королева, и Болычева, и Василевского.
Не описываю ни препирательств нашей комиссии, ни всего остального, здесь иногда в позициях было много занятного. Надежде Васильевне я сказал, чтобы больше пока мы не привлекали Карабутенко к рецензированию.
Домой приехал уже в восемь часов. Читал «Литературную газету». Самое любопытное – статья о «Вехах», которым в этом году «исполняется» 100 лет, и статья Андрея Воронцова о новой книжке А. Варламова о Булгакове. Статья называется «Политкорректный фоторобот мастера» К сожалению, я книжки Варламова не читал. Леша плодовит, книжка большая, чуть ли не 800 страниц. «Все у Варламова размеренно, спокойно, в меру умно, в меру завлекательно и интересно. Дойдя до середины книги, определенно ощущаешь, что в ней имеется какой-то изъян, словно в портрете, сделанном методом фоторобота». Так ли это, не знаю, но Булгаков – о котором написано тьма – это сейчас беспроигрышная цель. Но вот Воронцов дает и портрет Варламова, возможно, здесь не месть, определенная зависть к успехам ровесника. «Варламов – человек литературной системы. Он писатель осторожный, я бы даже сказал – осторожненький. Ни разу не оступился на своём творческом пути, ни разу не вышел «за рамки»: он тихонько протопал по краю клокочущего мира, который являла собой Россия последних двадцати лет, ни слова никому не сказал поперек и, уж конечно, такого слова не написал. У него есть небольшой художественный мир, с небольшими страстями. Перед нами своеобразный мастер мимикрии». С последней фразой мне согласиться трудно, здесь некая ревность к более удачливому сверстнику.
5 марта, четверг. Потихонечку читаю книгу Владимира Лакшина «Солженицын и колесо истории», и книжка меня затягивает. В споре Лакшина и Солженицына о чести и достоинстве Лакшин, конечно, побеждает, хотя бы потому, что у него дневник, где день за днем отображены эти отношения, а не модель книги, которую великий художник талантливо и тенденциозно претворяет в текст. Меня-то в книжке привлекают подробности не только таинственного и великого для меня журнала, но извивы борьбы, которая проходила при моей жизни. Я ведь всегда в это особенно не вникал. Теперь, мне кажется, неприятие почвенников к «Новому миру» было связано не только с его – ну скажу грубо – еврейством, а в первую очередь, что туда, в основной массе, именно из-за качества не пускали. Но вот Шукшин печатался там, Можаев печатался там, а из остальных лишь писатели калибра Астафьева, Распутина и Белова могли быть там и в то время напечатаны. Это был очень глубокий вспах. Но, собственно, сейчас я не совсем об этом. В Дневниках Лакшина, вернее в тех выборках, которые касались Солженицына, все же есть, и иногда и удивительные, детали эпохи. Сегодня многое смотрится по-новому. А. Т. Твардовский рассказывает, что говорилось на Идеологической комиссии. «С. Павлов делал доклад о воспитании молодежи. Приводились такие цифры: в Москве 40% детей крестят в церквях, 20% браков совершается в церкви». Дальше цитата эта продолжена растущей молодежной преступностью, но я о другом. Сначала о том, что тот рост верующих людей, который вроде бы повсеместно наблюдается в России, обусловлен в первую очередь тем, что русский человек вне православной религии себя никогда не мыслил, мы просто вспомнили себя. Но есть и другое, что каким-то образом заставило меня обратить внимание на эту цитату. « У нас каждый двенадцатый ребенок делает попытку к суициду» – это утром я услышал по «Эху»
Вчера после всех треволнений с дипломниками я забыл сдать охране ключи от кафедры, и теперь пришлось ехать в институт. Зарплата. Подписал и подарил новую книгу БНТ – Б. Н. Тарасову. «Что было, то было. С воспоминаниями о прошлом и будущем». В связи с тем, что это роман об институте и Дневники за мой последний ректорский год – 2005-й, это звучит довольно многозначительно. Дневники-то я пишу. Когда никого на кафедре нет, то многое можно сделать. Немножко покопался в своих бумагах, отослал том своих «про-Дневников» в Белгород В. К. Харченко, утвердил у ректора и Стояновского «ценник» – для теперь уже экзамена – приемных работ абитуриентов, обедал у Альберта Дмитриевича. Во время обеда говорили о ценах на продукты. Потом дома смотрел телевизор, варил борщ и жарил печенку.
Теперь цитата из моей студентки, касающаяся литературы. Я просто, как Солженицын, ничего выдумать не могу, пишу только то, что в жизни, что видел.
Наши девочки из семинара драматургии, все очень современные и начитанные, как мне иногда кажется, глубоко презирающие Островского, позвали в институт новое драматическое светило Гришковца. На эту встречу приплелась и одна моя студентка, предварительно что-то прочла. Теперь, в рамках моего задания о круге чтения, пишет отчет. Ее имя я все же не указываю, она просит в своем отчете на семинаре ее текст не читать. Я бы так радикально плохо ни об одном писателе высказаться не смог. Лег спать около одиннадцати.
6 марта, пятница. Утренний выход из дома – это потерянный день, потом сил для настоящей работы над текстом уже нет. Но приходится считаться с тем, что необходимо. Мой замечательный сосед Анатолий довез меня до Рижского вокзала, и через две остановки электрички я уже в «Терре», у С. А. Кондратова. Здесь у нас с ним должны были состояться разные разговоры.
Но сначала о моем соседе. Мне определенно, как я уже писал, Анатолия жалко, потому что по всем человеческим параметрам он заслуживает лучшей доли, нежели торговать электродами. По дороге к Рижскому вокзалу говорили о его разных делах – кризис достал и «малый бизнес». Вчера у заводских дилеров было собрание. Анатолий, мне кажется, от этих встреч еще не отошел. Но и большому бизнесу несладко. По радио говорят об уже третьей в этом году остановке главного конвейера на КамАЗе. Из новостей еще пара громких убийств, в том числе и помощника одного из спикеров Госдумы, и об итогах выборов в регионах. В трех областях меняют руководителей отделений «Единой России». Руководители не добились необходимого партии большинства. В качестве тревожного фактора сообщают, что в некоторых крупных городах не удалось выбрать из кандидатов «ЕР» своего мэра. Такой административной быстроты нельзя было ожидать даже и от КПСС.
Сережа встретил меня хорошо, я подарил ему свою новую книжку. Он посетовал, что скоро ему полтинник. Впервые я увидел его с раздумьями о возрасте. «Эту библиотеку я завещаю Университету печати. Я там уже помогаю строить здание под библиотеку». У меня несколько лет назад тоже были аналогичные мысли, но разве моя библиотека с его библиотекой сравнится? Безоговорочно дал мне 5 тыс. долларов в качестве премиального фонда на фестиваль, и договорились о том, как забрать в институт премиальные книги.
Обратно, когда ехал в метро и пока ехал в электричке, читал книжку Лакшина. Опять будто попадаешь в какую-то иную атмосферу. Есть интересные мысли, но пока процитирую лишь одно место. Завтра уеду на дачу и там дочитаю.
Как известно, в свое время Солженицыну не дали Ленинскую премию, хотя, конечно, он был из самых сильных претендентов. И вот редактор «Нового мира» А. Т. Твардовский беседует с влиятельнейшим в идеологии партаппаратчиком Поликарповым по поводу статьи Твардовского, в которой тот пишет об этом писателе. «Твардовский высказал ему многое – и тот молчал. О Солженицыне А. Т. сказал: «Ты же ведь знаешь, что фактически он премию получил. Кто сейчас вспомнит Гончара с его «Тронкой», а всего год прошел».
Эта цитата вспомнилась мне после разговора с Ириной Львовной, главным редактором издательства «Терра». Я дружу с нею уже много лет. Именно она недавно рассказала мне о «русском князе Батые». Сегодня мы вспомнили и еще одно речение образованнейших наших учеников. Коран написан, по их мнениям, на «коранском» языке. Мы говорили с ней о таких премиях, как Букер и «Большая книга». Где сейчас эти важные лауреаты? Между прочим, Прилепин считает премию Букера Елизарову неким прорывом, и он, пожалуй, прав. Прости, в смысле «извини», Юра Поляков!
Дома после обеда, когда я читал еще один отчет о чтении Иры Иваньковой, позвонил А. П. Торопцев, каялся. Говорил, что, прочитав три месяца назад и сделав замечания Васильеву, он больше текст не смотрел, доверившись студенту. Я посетовал, что не очень верю в его болезнь, и попросил позвонить Б. Н. Тарасову. А вот в то, что студент мог по глупости или по верхоглядству не реализовать замечание мастера, очень даже верю.
Дома только пообедал, чуть посидел за компьютером – день длинный и полон событий, в том числе и трагических, – и сразу полетел в институт. Альберт Дмитриевич обещал мне испечь традиционный пирог с капустой, который я всегда дарю Т. В. на Восьмое марта. Блюдо я принес из дома. К этому подношению я приложил еще и свою новую книгу. Еще раньше выяснилось, что Т. В. сегодня уже не будет – у нее завтра «Лес» и, естественно, она копит силы. Но была Г. А. Ореханова, которая после значительного перерыва вернулась в театр, и мы с нею всласть поговорили. Самым любопытным для меня было – это подготовка «Мастера и Маргариты», спектакля, который ставит Валера Белякович. Он сам же написал и пьесу, и, по мнению Г. А., пьеса замечательная. Дай Бог, чтобы и спектакль оказался на высоте. Мне кажется, что за последнее время Т. В. все же переломила и «другую» публику. Г. А. все время пытается повернуть меня на драматургию – оказалось, в свое время Т. В. пристально рассматривала мой «Марбург», но кто сделает инсценировку?
Часа через полтора я вышел из МХАТа и пошел в институт. Чувствовал, надо бы зайти поддержать Евгению Александровну. Как-то со своими литературными делами я совсем упустил в дневнике, что заболела собака Муза. Она уже пятнадцать лет живет в комнате отдела кадров днем под столом в ногах у Е. А., а ночью на маленьком диванчике. Охранники обычно выгуливают собаку по утрам. Правда, я заходил в среду и, понимая, что Е. А. непосильно тратится, как обычно, на лекарства и ветеринаров, к 8 марта сделал Музе подарок – 1 тыс. рублей. Почему тогда я дал так мало, ведь только что была зарплата.
На въезде в институт у открытых ворот встретил на машине Л. М. Цареву: «Вы чего так поздно?» – «Повидаться с собакой». Через поднятое боковое стекло Людмила Михайловна мне сказала: «Собаки уже нет». Чего же здесь описывать, такое невероятное для Е. А., моего друга, горе. Это понятно лишь тому, кто сам терял собаку. Разве до сих пор я не вспоминаю свою бедную Долли?
Ехали домой на троллейбусе до метро вместе, по дороге Е. А. рассказывала мне все перипетии. Кажется, собаку Музу мы похороним за счет института. Она это, как никто, заслужила и своей верностью, и тем, что стала институтским мифом.
7 марта, суббота. В Обнинске из-за каких-то неполадок отключили электричество, и я с Витей поехал в Сопово на другую дачу. Решил вроде бы на два дня, но, наверное, не выдержу и завтра вернусь. Минут сорок днем погулял и потом до ночи читал Лакшина, делая многочисленные пометки. Витя был на готовке обеда, ремонте электрического отопления и хозяйственных работах. Дача теперь это и единственное место, где я что-то могу делать. Привез с собой еще кучу газет и диплом Грязева. Здесь с печным отоплением как-то удивительно быстро мы все наладили, печка, которую я купил два года назад, просто чудо, за полчаса в огромной комнате становится тепло. Сразу же после обеда долили антифриз в систему, затопили, и стало, как в городе, тепло, просторно и не по-городскому чисто. Под вечер пошел гулять, сделал большой круг, вернулся читать и что-то выстукивать на компьютере. Наконец-то добил книжку Лакшина, я даже не ожидал, что сделаю такую массу выписок. Кое-что уйдет в картотеку, а что-то, имеющее общее значение, может быть, вставляю сюда.
8 марта, воскресенье. Собственно, весь день занимался романом, что-то начало двигаться, по крайней мере, я набросал план первого «президентского эпизода». Витя создал мне идеальные условия для работы: на нем не только машина, вся техника, но и кухня. Параллельно с романом читаю найденную на полках книжку Нины Берберовой о Чайковском. Совершенно невероятный фрагмент, связанный с психологией творчества. Такое ощущение, будто это все писал я сам, но это из письма к Надежде Филаретовне фон Мекк:
«Я постараюсь рассказать Вам в общих чертах, как я работаю. Прежде всего я должен сделать очень важное для разъяснения процесса сочинения подразделение моих работ на два вида:
1) Сочинения, которые я пишу по собственной инициативе, вследствие непосредственного влечения и неотразимой внутренней потребности.
2) Сочинения, которые я пишу вследствие внешнего толчка, по просьбе друга или издателя, по заказу, как, например, случилось, когда для открытия Политехнической выставки мне заказали кантату или когда для проектированного в пользу Красного Креста концерта дирекция Музыкального общества мне заказала марш (сербско-русский) и т. п.
Спешу оговориться. Я уже по опыту знаю, что качество сочинения не находится в зависимости от принадлежности к тому или другому отделу. Очень часто случалось, что вещь, принадлежащая ко второму разряду, несмотря на то, что первоначальный толчок к ее появлению на свет получался извне, выходила вполне удачной, и наоборот, вещь, задуманная мной самим, вследствие побочных обстоятельств, удавалась менее.
Для сочинений, принадлежащих к первому разряду, не требуется никакого, хотя бы малейшего усилия воли. Остается повиноваться внутреннему голосу, и если первая из двух жизней не подавляет своими грустными случайностями вторую, художническую, то работа идет с совершенно непостижимой легкостью. Забываешь все, душа трепещет от какого-то совершенно непостижимого и невыразимо сладкого волнения, решительно не успеваешь следовать за ее порывом куда-то, время проходит буквально незаметно…
Для сочинения второго разряда иногда приходится себя настраивать. Тут весьма часто приходится побеждать лень, неохоту. Иногда победа достается легко, иногда вдохновение ускользает, не дается.
… Мой призыв к вдохновению никогда почти не бывает тщетным. Таким образом, находясь в нормальном состоянии духа, я могу сказать, что сочиняю всегда, в каждую минуту дня и при всякой обстановке. Иногда это бывает какая-то подготовительная работа, т. е. отделываются подробности голосоведения какого-нибудь перед тем проектированного кусочка, а в другой раз является совершенно новая, самостоятельная музыкальная мысль. Откуда это является – непроницаемая тайна».
Как все это справедливо! Может быть, когда идет роман, мне заканчивать писание Дневников? Событий мало, политика стала интересовать меня лишь в моем новом романе.
9 марта, понедельник. Утром встал в семь, час у меня заняли лекарства и зарядка, потом писал, читал, еще час гулял. В двенадцать Витя организовал еду. Перед самым отъездом прочел предисловие самой Берберовой к книге и там встретил поразительный пассаж о «биографической литературе». Он актуален еще и в связи со статьей Воронцова.
1930-е годы были временем писания биографий. Писатели их писали, а читатели их с увлечением читали. Были выработаны некоторые законы, которым подчинялись авторы: отсутствие прямой речи, использование архивных документов, никакой прикрасы для завлечения читателя, никакой романсировки. Такие приемы (прошлого века), как диалоги, чтение мыслей, возможные встречи и ничем не оправданные детали, которыми, как когда-то считалось, оживлялся роман из жизни великого человека, описания природы, погоды – дурной для усиления мрачных моментов его жизни или прекрасной, для подчеркивания радостной встречи, или вставки цитаты в прямую речь, иногда в полторы страницы, из статьи, написанной героем через 12 лет после описываемого разговора, были выброшены на Западе как хлам. К сожалению, в Советском Союзе до сих пор ими пользуются не только авторы «для широкой публики», но даже ученые историки.
Вернулся довольно рано и сразу же пошел к С. П. В основном говорили о моей новой книге и о работе. Среди прочего С. П. показал мне сделанную на компьютере сводную ведомость всех домашних заданий своих студентов, я взял на вооружение. Уговаривал С. П. написать статью о своей работе со студентами через компьютер, он делает это мастерски. Это позволяет включать в еженедельную дискуссию и тех студентов, которые живут не в Москве. В частности, читал мне вслух полученный чуть ли не из Томска от Витали Аширова отзыв при обсуждении работы другого своего студента-заочника. Очень едко, стилево и остроумно.
10 марта, вторник. Пока ехал, по радио все время говорили о кризисе. Вечером по ТВ вроде бы министр финансов сказал, что «фонда» хватит на два с половиной года, а потом будем занимать. И тогда же сообщили, что трехлетнее планирование пока отменяется. Еще утром, уже второй раз за последнее время, сообщили, что резко снизили оплату киноактерам, снимающимися в кино и сериалах – это решение гильдии кино– и телепромышленников. Я даже наших лучших людей немножко пожалел, теперь им будут – самым первачам – платить лишь по 82 тысячи рублей за съемочный день. Без иронии. Наш русский туризм тоже снизился уже на 20%. Все уповают на окончание кризиса, чтобы начать строить новые экономические пирамиды. Единственное утешение, что сейчас основные страдальцы – это очень богатые. Уже и Дерипаска, и Батурина просят у государства помощи.
Утром в институте продиктовал Е. Я. свое приветствие фестивалю.
«Здравствуйте! После небольшого перерыва я снова говорю участникам и зрителям XV фестиваля «Литература и кино» – здравствуйте!
Конечно, не очень веселое это дело «крутить» кино во время кризиса. Но ведь есть точка зрения, что именно через культуру можно поднять не только человека, но и страну. Хорошо бы мысль это достигла всех уголков нашего начальствующего сознания. Но есть еще один положительный фактор: пожалуй, никогда кинофестиваль не собирал такую внушительную и ровную по своему высокому качеству программу. Здесь есть самые первые имена нашего кино, но и самые первые имена нашей литературы. Может быть, это какой-то последний всплеск нашего когда-то знаменитого кино! Посмотрим, как на это отреагирует зритель, покрайней мере, жюри фестиваля напряглось и взяло наизготовку.
В этом году Гатчинский экран пристально будет рассматривать Евгений Юрьевич Сидоров, знаменитый литературовед, еще в недавнем прошлом министр культуры, доктор наук, профессор. Полагаю, он-то во всем разберется, тем более что еще последние многие годы просидел представителем в ЮНЕСКО. Рядом с ним я вижу другого представителя когорты профессионалов: это Виктор Матизен, хорошо известный как кинокритик, постоянный рецензент «Известий», человек отчаянной ярости в отстаивании н а с т о я щ е г о кино. Посмотрим! Долго размышляя над тем, кто будет оценивать кино с точки зрения музыки, я пришел к выводу: надо совместить приятное с полезным, для чего и выбрал своего старого приятеля Олега Борисовича Иванова. Он – народный артист России, значит, что-нибудь, может быть, и споет нам на открытии, но он еще и один из самых популярных поэтов-песенников, и хорошо помню даже самый первый его шлягер на слова А. Прокофьева:
И хлеба горбушку –
И ту пополам!
На новых креслах в зале знаменитого кинотеатра «Победа», в том ряду, который традиционно отводится жюри, будет сидеть и заместитель главного редактора «Литературной газеты», это новый информационный спонсор кинофестиваля, – Леонид Колпаков, блестящий журналист, человек, всесторонне подкованный в искусстве и, самое главное, – человек редчайшей справедливости и принципиальности.
Экспертом таинственных картинок со скоростью 24 кадра в секунду, т. е. членом жюри, отвечающим за операторское искусство, станет «прекрасная дама», владеющая этим тяжелым ремеслом на уровне искусства – знаменитый кинооператор Мария Смирнова (?). Как говорится, исполать!
Ну а теперь – кинозвезда 70-х, хотя настоящие звезды, такие как она, никогда не гаснут. Это – героиня многих советских фильмов, она не нуждается в представлении – Тамара Сёмина, народная и любимая.
Осталось лишь представить председателя жюри. Собственно говоря, в Гатчине его знают все, по крайней мере, его знает библиотека. Это – писатель, профессор Литературного института, впрочем, он вам знаком».
Продиктовал и фрагмент интервью для Димы Каралиса в Ленинград. Все, кажется, получилось. Теперь надо замазывать все наши былые конфликты.
Как сложились мои отношения с фестивалем «Литература и кино»? Предыстория известна. 15 лет назад я вместе с моей женой, кинокритиком Валентиной Сергеевной Ивановой и тогдашним директором кинотеатра «Победа» Генриеттой Ягибековой сначала придумали, а потом с помощью городских властей и основали этот фестиваль. Собственно говоря, время тогда было – крушение и литературы и кино. Мы начинали на нищенские деньги, занимали, отдавали… Хорошо помню, как во время первого фестиваля Валентина Сергеевна сидела в номере гостиницы и пересчитывала то, что надо было вернуть газете «Советская культура», которая тоже стояла у истоков этого предприятия. Занятно, что фестиваль – ну, не очень любимый нашей глубоко либеральной и глубоко коррумпированной прессой – тем не менее в отчетах Министерства культуры всегда стоял первым номером, я ведь долгие годы был членом Коллегии этого Министерства и видел это сам.
На фестивале мы пережили многое: свои маленькие региональные открытия, утверждение своей правды в искусстве, не всегда совпадавшей с той парадной правдой, которая фанфарила на других фестивалях.
Фестиваль отличался двумя чертами: полным отсутствием какой бы то ни было коррупции и абсолютно справедливым, в меру своего понимания, жюри. Среди актеров, режиссеров всегда было ощущение удивительно культурной творческой атмосферы, мы ведь не мыслили фестиваль, где бы жизненный праздник с возлиянием был бы главным. Гатчина расположена в районе такого культурного напряжения, сам воздух говорит о славе Отечества, о его историческом статусе, что хочешь – не хочешь, а должен всему этому соответствовать. И надо отдать должное, что участники фестиваля старались отдать должное этому уголку нашей Родины. Главное гала-действие происходило на основной сцене в кинотеатре «Победа», но и сколько всего совершалось в районе – в школах, научно-исследовательских институтах, художественном училище и других, как мы называем, очагах культуры! У меня всегда было твердое ощущение, что это не только праздник кино, но и некая школа искусств. Кого только не было здесь из писателей, какие встречались славные имена! Не буду всего этого перечислять, практически все это есть на сайтах. Ну, а потом что-то расклеилось. Целый год я на фестивале не был, у меня случился конфликт с администрацией города, которая, как мне показалось, не создала определенных условий для работы директора кинотеатра, все той же Генриетты Ягибековой, и та ушла как-то торопливо, без меня, а ведь была в этом «колесе» не последней спицей. Изменения произошли и со статусом фестиваля, и с фондом, и со многим другим.
К счастью, конфликт закончился. Сейчас трудный момент в экономике, и для всего искусства наступают не лучшие времена – и что же, вспоминать прошлое, считаться? С дирекцией города меня сблизила трагическая ситуация – смерть Валентины Сергеевны Ивановой, моей жены. Ведь по сути дела, все начинала она, она буквально взяла за горло тогдашнего ректора Литературного института: необходимо создать фестиваль. Я не могу уйти из этих дней, уйти от памяти этого замечательного человека и критика, не могу бросить её дело. И вот, с перерывом в год, снова собираю жюри и снова еду в Гатчину. Может быть, это последняя волна, но мне кажется, что программа фестиваля в этом году сильна, как никогда. Я отчетливо сознаю, как мне и моим коллегам по жюри будет трудно, как сложно придется определять победителей. Поиск правды и справедливости – всегда вещь нелегкая.
Ходил в отдел кадров к Евгении Александровне: она – как потерянная. В воскресенье ездила на кремацию своей собаки Музы. Теперь мраморная урна стоит у нее на письменном столе. Я так понимаю ее отчаяние, и моя Валя, и моя собака тоже все время со мною, и нет дня, чтобы я о них не вспомнил.
Днем довольно вяло я обсуждал повесть Магомеда Нафездова. В целом ребята отнеслись к повести положительно, из этого дикого мальчика за четыре года мы все-таки сделали национального писателя. Правда, от его повести с ее линейной композицией и ожидаемым сюжетом так отдает литературой шестидесятых годов. Повесть недурно и переведена. Я, который тоже, как в свое время признавался Солженицын, владею своей системой «допроса», быстренько и внезапно спросил: «сколько заплатил за перевод?» Он сразу же ответил: «Семь тысяч». Правда, перевод этот сделан год назад, деньги были другие. Я опять задаю вопрос: «Мама с деньгами помогла?» Наивный Магомед отвечает: «По субботам и воскресеньям я работаю охранником в магазине «Перекресток».
