Текст книги "Дневник. 2009 год."
Автор книги: Сергей Есин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 33 (всего у книги 49 страниц)
Впервые у меня возник некоторый конфликт с семинаром. Виноват в ней, наверное, я сам, потому что не объявил условий игры. Дело в том, что Ю. С. Апенченко отказался еще весною поставить аттестацию Е. Я. Астафьевой, своей студентке. Девочка не очень здоровая, с аллергией, мало к нему ходила, болела. Она внучка М. О. Чудаковой. Я посмотрел ее текст и, зная, что я и зайца научу писать, взял к себе. По традиции, когда я беру к себе кого-то из новеньких, я новенького обсуждаю на семинаре. Очерки Жени при первом чтении мне показались довольно удачными. Но в них были и описки, и другие мелочи, на которые я сам редко обращаю внимание. Но имелось интересное зерно: рассказ о семье самой Жени, в судьбе которой намешано много кровей, были и записи устных рассказов бабки, самой Мариэтты Омаровны. Вера Матвеева, уж привыкшая быть звездой разгромной критики, произнесла большую, как оппонент, речь. Дима Иванов, тоже оппонент, сославшись, что заболел, не стал выступать. Я попытался Астафьеву защитить, но у меня это не вполне получилось. Саша Нелюба, большая, как и все, кто не вполне свободно владеет пером, грамотейка, видя, как я защищаю Женю, – но это мой принцип защищать от толпы слабого студента, – мне надерзила. Дескать, я в ее глазах теряю свой авторитет. Вот так, С. Н.! Требуя «работы» и «художественности», наши девочки теряют главное – смысл. К сожалению, ревнители художественности никогда не станут писателями.
К семи часам поехал на заседание клуба Н. И. Рыжкова. На этот раз – в Московской консерватории. А. С. Соколов, покинув министерское кресло, опять занял пост ректора. Такое положение дает ему стереоскопический обзор.
Тема была заявлена так: «Проблема профессионального музыкального образования в свете общеобразовательной реформы». А. С. просто расцвел после того, как перестал быть министром, как мне показалось, даже помолодел. Большое впечатление произвела Консерватория. Здесь я впервые. Эдакая тьма народу и хозяйство, которое можно сравнить, пожалуй, только с университетом. Тема мне была знакома по коллегиям министерства. А. С. выбирал то, что ему лучше известно. И тем не менее в его докладе было много, мне ранее не знакомого. Московская консерватория была открыта на шесть лет позже Петербургской. Если в северной столице профессура – сплошь иностранная: поляки, немцы, то в Московской профессура – русские. Совсем недаром, только окончив консерваторию, Чайковский стал профессором именно в Москве. Обе эти старейшие консерватории, в отличие от иных высших музыкальных заведений, никогда не создавали филиалов. Отсюда и высочайшая ценность дипломов. Дипломы подразумевают высочайшее качество.
О наших трех степенях в музыкальном образовании. Центральная музыкальная школа при Консерватории. Вся система музыкальных школ по стране. О русской школе. Приблизительно такую же систему создал в Лондоне выходец из России Иегуди Менухин. Теперь мы с помощью новшеств пытаемся эту систему разрушить. Кстати, именно в Лондоне, в Королевской Академии изобрели так называемое интегрированное образование. Вот оно-то прекрасно обходит трудности болонских доктрин.
Наши консерватории повторяют структуру университетов – здесь учатся музыканты и певцы всех основных специальностей. Отсюда – взаимовлияния в процессе обучения. За границей композиторов и музыковедов готовят в обычных университетах.
Среди прочего. А. С. не только накормил всех замечательным ужином, но и показал Рахманиновский зал, в котором я никогда не был.
16 сентября, среда. Несмотря на ворох дел, все же решил съездить в Дубну. От Москвы это 125 километров. У больного Анатолия, моего двоюродного брата, я не был с лета. Сейчас, уже у себя в Дубне, его подвергают химиотерапии. Поехали втроем: с Валерием, моим племянником, и его женой Наташей. День выбрали не случайно. Шестнадцатого у брата день рождения.
По дороге в машине довольно долго разговаривали. Мой племянник – отставной полковник, по натуре он мудрец, да вдобавок ко всему мудрец информированный. Уйдя на военную пенсию, работает он сейчас в крутом учреждении. Судя по всему, среди сотрудников постоянно идут разговоры на политические, да и технические темы. Я попросил объяснить мне его версию аварии на Саяно-Шушенской ГЭС. Здесь, оказывается, много чрезвычайно любопытных подробностей. Как я понял, многое из Интернета. Технические детали, расположения агрегатов, заслонок и водоводов я не привожу. Схема такая: о вибрации во втором блоке работники станции знали уже чуть ли не несколько недель. Она, видимо, образовалась, когда агрегат поднимали и меняли крепления, но не вычистили шпильки, на которые навинчиваются огромные гайки. Когда ржавчина облетела, возник люфт. Рабочие несколько раз пытались заглушить генератор – здесь технические подробности, не вполне мне понятные, – но каждый раз, когда уменьшалась частота вращения, вибрация резко увеличивалась. Для решения задачи и ревизии, что же происходит с механизмами, надо было приостановить несколько блоков. Но тогда резко уменьшалась выработка энергии, а значит прибыль. У директора или другого начальника, от которого зависело решение, именно в день аварии, 17 августа, праздновался днем рождения. Начальник этот выехал за пределы станции встречать гостей и, следовательно, был недосягаем для быстрого решения. Рабочие решили так: коли до сих пор ничего не случилось, то ничего не случится, если еще один или два дня турбина поработает. Но именно в этот день и произошла авария.
Высота плотины – 200 метров, это означает, что столб воды, давящей на лопасти турбину, обладает невероятной мощностью. Внезапная авария, вырвавшая из шахты агрегат, срезала все приборы и устройства, которые должны были закрыть проемы наверху. Потом с огромным трудом пятеро рабочих закрыли их вручную.
Все это я описываю, наверное, с техническими ошибками и упуская многие другие трагические детали. Например, в месте аварии должно было, по штатному расписанию, находиться 14 человек, но погибло 75.
Часа три сидели у Анатолия, сознание у него по-прежнему ясное и яркое. Жена и дочь говорят, что после химиотерапии ему лучше, но Валера, на руках у которого умирал его отец, мой брат, настроен менее оптимистично. Я как идеалист надеюсь на чудо, но я ведь верю и в то, что В. С. до сих пор со мною, и не удивлюсь, если откроется дверь и она войдет. «Есин, что у нас на ужин?» С Анатолием связана вся моя юность, его хорошо знала и Валя. Меня растрогало, что у Анатолия большое собрание, хотя, конечно, далеко не полное, моих книг. Есть и книга Вали о Лидии Смирновой с, как всегда у нее, искренним и точным автографом: «Книжку эту я не люблю, а вот Светика, – это жена Анатолия, – ласкового и доброго, люблю».
Теперь, даже уже больной, Анатолий прочел мою книгу, сделанную с Марком, и заметил, что мои взгляды несколько изменились. Посидели пару часиков, поели что-то полупарадное и поехали домой. По дороге завезли дочь Анатолия Татьяну, уже тоже бабушку, в местный университет, в котором она работает, и заехали на берег канала. Здесь кончается или начинается канал, а дальше – уже Московское море. Похоже, это именно то самое место, которое было показано в фильме «Волга-Волга». У входа в канал на просторы Московского моря стоит огромная скульптура, собранная из гранитных блоков, – В. И. Ленин. По монументальности она не уступает скульптурам Абу-Симбела в Египте. На другой стороне пролива стояла статуя И. В. Сталина. Ее после ХХ съезда взорвали. Татьяна рассказывала, что сделали это с большим трудом. Сразу же это красивейшее место здешние бомжи и пьяницы облюбовали для своих встреч. Острые на язык обыватели назвали это место «поминальней».
17 сентября, четверг. Сижу дома. Больная нога делает меня инвалидом. Занимаюсь готовкой и пишу дневник, заполняя пропуски. Днем приезжали из Союза книголюбов, надо было подписать документы на награды к 35-летию организации. К счастью, поблизости оказался Ашот, который большой дока в наградных делах. Основным событием дня стало чтение «Литературной газеты». Во-первых, Боря Поюровский изменил привычке своей юности писать невинные статьи о театре, где никого не обижал. Во-вторых, – событием стало невероятное по глубине и резкости интервью Владимира Меньшова. Здесь много мыслей, с которыми я готов согласиться.
О том, что настоящая литература всегда найдет своего читателя (это моя мысль), как они поступают с конкурентами, совершенно справедлива и находит еще одно подтверждение. Также, что для мести еще важнее, чем состав крови, важнее степень талантливости.
«Самое яркое впечатление за последнее время – «Учебник рисования» Максима Кантора, превосходного художника, который и писателем оказался блестящим. Я увидел в нем собеседника – очень умного, глубокого, саркастичного. Его анализ сегодняшней жизни творческой интеллигенции показался мне чрезвычайно точным и очень смешным. Поражен, что эта книга-событие не оказалась ни в коротких, ни в длинных списках многочисленных наших литературных премий. Так по-прежнему распределяют награды по принципу «свой – чужой». Конкурентов сегодня не хают, опасаясь привлечь к ним внимание. Их просто замалчивают».
О том, что в угоде моде не надо стыдливо оставлять своих кумиров только потому, что они кому-то мешают, и говорят так, как думали.
В поэзии моя первая и на всю жизнь любовь – Маяковский, и меня бесит, что его как-то тихо и целенаправленно выдавливают из общепризнанной на сегодняшний день обоймы больших русских поэтов. Туда даже Есенина, без которого русскую поэзию и представить себе невозможно, но не очень охотно включают.
О том, что все, предложенное модой или общим правилом, все равно любить невозможно, и чтобы сохранить свою индивидуальность надо, быть искренним. Или еще раз о Достоевском.
«У Достоевского никогда не мог осилить больше двадцати страниц за раз. Нарастало раздражение от тех самых психологизмов, которые так восхищают в нем читателя, особенно западного. Женщины его кажутся мне персонажами насквозь искусственными. От всех этих «а вот ручку-то я вам и не поцелую», переходящих из романа в роман, я просто на стену готов лезть. Это не мой писатель. Самым любимым автором был и остается Герцен: обширнейший ум, блестящее владение стилем, «бездна», как он любил выражаться, юмора. «Былое и думы» могу перечитывать бесконечно. Рискну заявить – это лучшее, что было написано на русском языке».
Казалось бы, обычный пассаж о самобытном русском пути или о Западе и Востоке. Здесь примечательно имя Петра Чаадаева, но соль приведенного ниже пассажа в последней фразе, где сформулировано то, что ощущали многие. Цитата начинается с риторического вопроса.
«…может быть, Запад растроганно принял наши извинения и раскаяния и распахнул нам свои объятия, и мы оказались приняты в семью цивилизованных народов, сбылись вековые мечты наших Чаадаевых? Да нет, придерживают нас уже двадцать лет в сенях, а мимо, брезгливо поглядывая в нашу сторону, следуют в светлую горницу куда более цивилизованные румыны, болгары и разные прочие албанцы. Еще один урок преподнесла нам новейшая история: антисоветизм был всего лишь эвфемизмом вульгарной русофобии».
Перед такой ясностью и смелостью можно, как говорится, и снять шляпу.
Во второй половине проковылял в банк. Увеличили платы за охрану. Потом поплелся в парикмахерскую. Здесь плата за стрижку увеличилась на 120 рублей. Возвращаясь обратно, поговорил по телефону с Колей Чевычеловым. Он рассказал, как он почувствовал себя воцерковленным. Оказывается, он только что ездил в Ленинград, чтобы приобщиться мощам Ксении Петербуржской. Я еще раз позавидовал людям, обретающим веру. Дальше, уже подходя к дому, встретил своего соседа Бэлзу. По-соседски довольно долго говорили. «Соседушка» – источник многих и чрезвычайно интересных сведений. В частности, он рассказал о похоронах Василия Павловича Аксенова и о речи Евгения Евтушенко. В известной мере эта речь, оказывается, была вызвана романом Аксенова, который сейчас печатается в журнале «Караван истории». Здесь Василий Павлович вывел многих друзей юности под прозрачными псевдонимами.
Еще более интересно великий мой сосед рассказал о мастер-классе, который вел Ван Клиберн. Американский маэстро, приехав в Россию, забыл прихватить орден «Дружбы», которым в прошлый его приезд наградил В. В. Путин. Бэлза напомнил маэстро об ордене. Тот не растерялся и быстро спросил: «А у тебя такой орден есть?» Конец истории: на своем торжественном мастер-классе кумир щеголял с орденом моего соседа.
Еще утром передали: американское правительство решило не размещать противоракетные системы в Польше и Чехии. Много разнообразных комментариев, кто выиграл и кто проиграл. Мне показалось, что выиграл от этого Обама. Он продемонстрировал нормальное течение логической мысли: а на фига? Поздно вечером говорил с Натальей Евгеньевной, моим редактором в «Дрофе». В разговоре возникла рубрика «профессорская проза» и занятная компоновка новой книги – «Кюстин» и «Дневник за 2009 год». Если бы!
18 сентября, пятница. Снился странный сон, будто бы в какой-то гостинице, похожей на наше институтское общежитие, я вижу, что в разных комнатах, двери от которых открыты в общий коридор, пакуют в дорожные мягкие сумки свои вещи Наталья Дмитриевна Солженицына и Александр Исаевич. У меня складывается впечатление, что они между собой не в ладах. Потом Александр Исаевич исчезает, а за ним вдруг засобиралась Наталья Дмитриевна. Я начинаю волноваться, что она уедет, ничего не поев и не позавтракав. Я вроде бы предлагаю ей сходить в магазин и купить хотя бы сыра и молока. К моему удивлению, Наталья Дмитриевна, которая в представлении моего сна гордячка, вдруг соглашается. Я выхожу во двор и вижу автобус, в который садится народ. Я тоже сажусь, в надежде доехать до какого-то места, где начинаются магазины. Мы едем, мелькают какие-то городки, и потом я замечаю, что весь автобус полон гастарбайтеров, и понимаю, что меня увозят в рабство. Тогда я пробираюсь ближе к кабине за какую-то шерстяную занавеску и вижу там полицейского, которому пытаюсь объяснить, что я русский журналист. В ответ на это полицейский протягивает руку, кладет пальцы мне на веки и отчаянно давит, приговаривая: кричи. Тут я просыпаюсь.
По материалистической привычке искать объяснение для снов понимаю, что сон вызван крошечной информацией в газете. Министр Фурсенко издал приказ, которым в список обязательной литературы для изучения в школе включил «Архипелаг ГУЛАГ». Один филолог, В. В. Путин, предложил, посоветовал, другой филолог, Фурсенко – немедленно выполнил. Кто там шагает левой?
Еще пару дней назад прочел книгу Вл. Личутина«Последний колдун». Здесь его первая знаменитая повесть-открытие «Обработано – время свадеб» и собственно повесть «Последний колдун». Отношение у меня ко всему этому сложное: Личутин, конечно, просто волшебник слов, его фраза вибрирует и светится. Но все это одна какая-то фреска, которую Личутин пишет всю жизнь. Не очень-то это и ясно: существуют ли эти люди, этот язык и эти отношения? Но ведь и мир Фолкнера – тоже придуманный мир.
Написал письмо Марку и, как всегда, еду вечером на дачу.
19 сентября, суббота. Хорошо выспался. Весь вчерашний день, несмотря на то что пытался себя занять, был посвящен чувству удивительной неприкаянности. Все в мире было пусто, целей нет, погода ухудшилась, дождит, похолодало. В Интернете вчера прочел, а потом Ашот опустил мне в почтовый ящик еще и заметку из «Коммерсанта»: в короткий список «Ясной Поляны» я не попал. Паша Басинский долго объяснял корреспонденту, будто перед кем-то оправдываясь: «сильный список», «трудный выбор». Оставили троих, Василия Голованова – с нон-фикшен об острове Колгуеве, Романа Сенчина с «крестьянством», о современной деревне, и «ретрорассказ с домовыми» Игоря Малышева. С чувством удовлетворения выписываю имена моих хороших знакомых или даже друзей, входящих в жюри: Лев Аннинский, Игорь Золотусский, Валентин Курбатов, Владислав Отрошенко, Павел Басинский. Председательствует непосредственно граф и помещик Владимир Толстой, охарактеризованный в качестве «журналиста, эссеиста и директора». Один из них, выпускник Лита Паша Басинский, в своей жизни все же написал роман, о котором мне так своеобразно говорил Юра Поляков. Никто, конечно, ничего не прочел.
Утром на термометре было ноль градусов, потом засияло солнышко. Надо работать и перестать кукситься. Начал с того, что прочел довольно большой материал Кати Писаревой «Во втором составе». Достоинством является, что Катя пытается, хоть и на примере театра, показать судьбу человека во времени, т. е. целую жизнь, и это мне кажется важным. К сожалению, много рассказано, а не показано, язык почти не держит повествования. Катя не знает реальностей театра, настоящей работы режиссера, актеров, даже уборщицы. Но замах энергичен.
За Катиной работой принялся опять за чтение к конкурсу «Пенне». Здесь – Евгений Скоблов. «Сборник неразрешимых задач. Рассказы» – книжка занимательная по многим параметрам. Во-первых, издание осуществлено Хмельницкой областной организацией Всеукраинского творческого союза «Конгресс литераторов Украины». Во-вторых, я не понимаю людей, заявивших ее на конкурс. Они что, ничего не читают? Язык в лучшем случае областной газеты, содержание – между пошлостью и предельной облегченностью. Как так можно писать и как в этом случае на что-то претендовать?
«– Есть ли у вам чернила? – осведомился он у продавца, – желательно, зеленые, плохо смываемые и подешевле?» -Это почти начало рассказа, а последние слова этой цитаты почти конец этого рассказа. Чтобы читатель не мучился, сразу сообщу, что чернила покупателю нужны для того, чтобы залить ими работу молодого конкурента в рабочей карьере. Но какова аранжировка!
«– Подойдите к вон тому стеллажу, – сказала кассир, – там должны быть чернила, всякие. Наверное, есть и зеленые.
Мужчина долго перебирал пузырьки, внимательно разглядывал этикетки. Один раскрутил и понюхал содержимое.
– Нашел, – сказал он, – вот.
Девушка выбила чек и пошутила:
– Уж не яйца ли собираетесь покрасить? (потом спохватилась и покраснела, Пасху справили полтора месяца назад).
– Нет, – очень серьезно ответил мужчина, до него не дошел ни первый, ни второй смысл шутки, – не для того».
Ах-ах, Евгений Маркович Скоблов, рядом с вами Александр Потемкин, опять осчастлививший нас новым романом, – это просто бог. Кстати, роман рекламируется по «Эху Москвы». Вот какие чудеса делают деньги!
В неровном потоке конкурса все же попадаются и книги, доставляющие тебе удовольствие как читателю и вызывающие восхищение как у профессионала. Это ведь правило известное, профессионал готов учиться до самого последнего вздоха. Вот и я иногда думаю, что я-то так не умею, мне подобного текстового изобилия, как Личутину, или такой стилистической утонченности, как у Рябинина, не добиться. Но, с другой стороны, писатель всегда работает только так, как заведен его биологический механизм. Мама с папой водят его рукой, а он сам лишь пытается усовершенствовать, что ему дано. И я не скажу, что кривая этого усовершенствования очень высока. Графом надо родиться.
«Заговор лилипутов», книгу Юрия Рябинина, я начал читать с некоторой настороженностью. Первая повесть – цепь их создает вязь книги – написана, видимо, довольно давно. В предисловии Владимира Максимова, датированном 1994-м годом, присутствует слово «стилизация». Я её, хотя сам постоянно пользуюсь этим приемом, не люблю, впрочем, у меня скорее театральная демонстрация стиля, за тонкой перегородкой которой всегда красуется автор. Здесь нечто другое, полное вживание в эпоху и аромат не только обстановки ушедшего, но и ощущение людей отхлынувших времен. Очень здорово.
Пока прочел две повести: «Исчезнувшее имение» и «Заговор лилипутов». Последняя – провинциальная жизнь конца ХIХ века, купцы, актрисы, гимназисты, кутежи, сопливые революционеры. Точно, неторопливо, подробно и в конечном итоге грустно. Первая – тот же век, но ближе к 12-му году, здесь крестьянско-помещичья точность, пореформенные мужики, бабы, гувернер, все с ароматом «Войны и мира», но барская охота, лес, лесной мужик– молчальник – почти как у Тургенева. Еще некое обрамляющее предание – имение, утонувшее в болоте, почти мистика. Истоки такой точности, до которой признанный либеральный специалист по стилизации Вл. Сорокин недотягивает, обнажены – МГУ, филолог. У автора все еще впереди – 1964 год рождения.
Под вечер скоростным чтением я одолел еще одну книгу «Любовь фрау Клейст» Ирины Муравьевой. На обложке, кроме сразу же смутившего заявления «высокая проза» два авторитетных мнения: Миша Шишкин и Александр Кабаков. Кабаков пишет: «Ирина Муравьева – самый, по-моему, интересный русский зарубежный прозаик Новейшего времени. Безупречная память, тонкий слух, высокопрофессиональная наблюдательность и дар сострадания – что еще нужно хорошему писателю? Всем этим обладает Муравьева. Бог ей в помощь». Не очень представляю, чтобы, скажем, Тургенев написал что-либо подобное о Льве Толстом и сразу заглядываю в аннотацию. Дальше – больше: «…это не попсовая песенка-одногодка, а виртуозное симфоническое произведение, созданное на века. Это роман-музыка, которую можно слушать многократно, потому что все в ней – наслаждение: великолепный язык, поразительное чувство ритма, полифония мотивов и та правда, которая приподнимает завесу над вечностью». Не слабо. Мне это отчаянно напоминает аннотацию на книгу моего ученика Сережи Самсонова, кажется, и издательство то же – «Эксмо», поэтому заглядываю сначала в выходные данные – редактор М. Туровская. Имя известное, но думаю, что не та, той, знаменитой, уже так много лет. Это моя привычка книгу сначала обнюхать.
На последней странице обложки молодая дама, очень похожая по стати на Симону Синьоре – родилась в Москве, в 1985 году уехала с семьей в Америку, в Бостон, начинала как литературовед.
На первой же, уже рассмотренной мною странице обложке книги есть, как я уже писал, высказывание Мих. Шишкина. Все свои. «Это проза странная. Издатели пытаются ее упихнуть в жанр «женской прозы», а жанр для нее маловат, трещит по швам». Здесь Михаил выдает желаемое за действительное. Или от долгого житья за рубежом оба уже не понимают, что такое русская проза. Это традиционный и обычный постмодернистский роман, где писатель пишет роман, и одновременно существуют страницы этого же романа и жизненный материал, из которого роман пишется. Кроме романа самой фрау Клейст с ее разными любовями: и юной шестнадцатилетней девушки к семнадцатилетнему мальчику, и сорокалетней женщины к шестнадцатилетнему мальчику, и других любовей и замужеств, есть еще большое количество русских мужчин и женщин, живущих в Америке. Все довольно знакомо и привычно. Но все это типичный, облегченный и женский роман. Самое интересное для меня – это, конечно, атмосфера кафедры славистики, естественно, состоящей из так называемых русских эмигрантов, и невероятные скандалы и интриги на этой кафедре. Здесь я, конечно, вспомнил Анатолия Ливри. Я как-то снисходительно относился к его разговорах об этом. Обязательно ему об этом напишу и даже пошлю ему роман Муравьевой.
Вечером по НТВ шла жуткая разоблачительная передача о московской милиции. Как они только отыскивают такой материал? Было даже сказано, кто из каких начальников какую фирму или магазин крышует – туда милиции входить не следует. Оповестили размер взятки на контрафактный товар, стоимостью в один миллион. Если низовая милицейская структура, то хватит и 20 тысяч, если городская – нужно до 100 тысяч, а вот если нагрянула министерская проверка, то надо выкладывать сумму до 500 тысяч. Возможно, это связано с назначением нового главы московской милиции. Его перевели откуда-то из провинции. Как прокомментировало НТВ, именно он был причастен к «устранению семьи губернатора Строева от дальнейшего разграбления Орловской области». Идеальный, как утверждали патриоты, губернатор, бывший спикер Думы, бывший секретарь обкома, во! Как своевременно дочка уступила ему место в Сенате. Теперь сенатор!
20 сентября, воскресенье. Утром, не вставая с постели, как показывает опыт, пока не ввязался в хоззаботы, еще можно что-то сделать для души, принялся читать рассказы Сергея Михеенкова в «Роман-газете». Все-таки молодец Юра Козлов, подваливает, в пику и вопреки «букерам», другую литературу. И немалым для нашего времени тиражом. Пять с половиной тысяч экземпляров. Это не менее интересно, чем рассказы Ярослава Шиповаи, конечно, здесь та же неторопливая русская школа. Школа, имеющая в своем основании веру в немеркнущие отечественные ценности. Если об этом так упорно пишут писатели, значит – она существует и еще не выкорчевана до конца. Значит, не перевелись люди, которые свою жизнь и рождение воспринимают, как миссию и службу перед лицом жизни вечной и Бога. Значит, не исчезли те, кого издавна называли праведниками.
Рассказы Михеенкова (он, кстати, окончил ВЛК) более жесткие. В них чаще возникают фигуры военных, сюжетно они точно выстроены. Это читается совсем не в тягость. Здесь другой батяня-комбат, нежели у Расторгуева: комбат привозит гроб сержанта в деревню, к матери. Мужественно и трагично. Впрочем, иногда Михеенкову изменяет вкус, я не думаю, что комбата надо было хоронить во сне на постели убитого сержанта, в доме его матери. Стоит отметить и густой подлинный мужской дух. В собрании много и небольших рассказов. Скорее зарисовок, но написанных писателем. Иногда в них дышит искусственностью – женщина приезжает в Москву, чтобы петь в переходе. Так она зарабатывает, чтобы продолжал учиться сын-студент. Мне, правда, все это близко, потому что Михеенков калужанин, и здесь часто возникают Таруса, Малоярославец и другая калужская география.
Вечером прочел «Российскую газету» за субботу. Александр Терехов все же, наверное, получит за свой «Каменный мост» премию «Большая книга». Я помню, что довольно много народу говорили мне, что читать книгу трудно и скучновато. Не знаю, но помню, что Поляков ее хвалил и лоббировал, он в этом году сопредседатель конкурса. А вот интервью, которое газета взяла у Терехова, необыкновенно интересно. Мне показалось, и сюжет – убийство из ревности, и сама влюбленность двух молодых людей из кремлевского окружения – все это дает возможность писателю развернуться. Я уж не говорю о редком интервью, которое умница Саша дал газете. Я выписываю фрагмент, который касается журналистики: «Журналистика, даже если это расследование, это письмо на туалетной бумаге. Это жизнь охотничьей собаки: свистнули, сбегал и принес. Это способность легко возбуждаться на то, что не возбуждает. А книга – это такая ровная, спокойная, сама по себе возгорающаяся и сама по себе затухающая бытовая одержимость, чем-то похожая на одержимость распространителей посуды «Цептер» и вообще менеджеров по продажам, что ходят с клеенчатыми сумками по офисам и верят, что все миллиардеры начинали именно так».
21 сентября, понедельник. Утром успел поймать по радио сообщение о том, что акционером одной из компаний, в последнее время работавшей на Саяно-Шушенской ГЭС, был нынешний министр энергетики. Успел записать название компании – «Союзгидроспецстрой». Но вчера, уже перед сном, где-то в эфире поймал заседание госкомиссии в Абакане. Председатель сообщил более экстравагантные данные. Ремонтом на агрегате ГЭС и, кажется, именно на втором, давшем «старт» к остановке всего комплекса, занималась компания, зарегистрированная в Москве. Именно она принадлежала руководителю ГЭС. Председательствующий на госкомиссии зам. премьера Сысоев иронизировал: начальник сам у себя принял работу, сам подписал акт, а главный бухгалтер станции, видимо, она же и главный бухгалтер компании, сама себе и своему начальнику выписала деньги за работу.
Утром не стал восставать, не дочитав начатую вчера небольшую книжку Валерия Хатюшина «Не изменяй себе». Здесь несколько рассказов, повесть и публицистика. Публицистика и ее запал привычны. Практически нового ничего, хотя боевито, часто по делу и пафосно. Но ничто так быстро не стареет, как именно публицистичное начало, остается только «художественное». Лучший пример – «Божественная комедия». Комедия, т. е. «земное» – ушло, божественное – осталось. Прочел также два рассказа: «Дневник солдата» и «Перед уходом»; основное достоинство обоих – ис кренность и подлинность, все это имеет значение как безусловное свидетельство жизни. Книжка В. Хатюшина издана, как объявлено, «К 60-летию выдающегося писателя современности», а для прозаика подобной зрелости 240 страниц «прозы и публицистики», пожалуй, маловато. Но кое-что серьезное в этой книжке есть. Мысли человека, уже ощущающего дыхание смерти:
«Скажу сразу, выводы эти – печальные, более того – очень и очень печальные. Нет, не потому, что жизнь человеческая трудна, трагична и в основном грустна. В этом-то как раз есть высшая логика. Но потому, дорогой друг, что сам человек оказался мелок и недостоин того предназначения, какое замысливалось для него свыше. Вернее, природа человека, изначально Божественная и прекрасная в своей духовной высоте, в конце концов, выродилась в нечто эгоистичное, тупое, приземленное, в нечто не желающее даже думать о своем предназначении и отказывающееся помнить о высоком происхождении».
С самого утра поехал в институт. Написал достаточно толковый план работы кафедры на 4 месяца, еще раз обнаружив, что даром хлеб не едим. Звонил Юре Козлову, он жалуется, что у «Роман-газеты» из-за кризиса резко снизилась подписка, журнал становится нерентабельным. Но все же попросил почитать «Кюстина», отдельные главы он уже видел, и, возможно, роман можно будет пристроить и в «Роман-газету».
Сегодня так уж получилось, что я не смог пойти на встречу с Зюгановым в Союз. Лариса Георгиевна Баранова-Гонченко передавала: дескать, что же Есин давно не появляется? Зюганов спрашивал персонально. Но внезапно объявили заседание экспертного совета. Зюганов, информированный человек, многое, наверное, мог бы от него услышать.
Вечером был Игорь Пустовалов с Леной, много рассказывали забавного и о театральных, и о московских нравах. Игорь только что приехал с гастролей в Армении. Принимали хорошо.
22 сентября, вторник. Утро началось с трагической ноты: позвонил Юра, сын моего двоюродного брата Анатолия – папа скончался. Я подумал: как хорошо, что я попрощался с братом еще живым. Теперь до конца дней буду помнить его лежащим в солнечной комнате и разговаривающим со мною. Все это я воспринял так трагически еще и на фоне собственного нездоровья. Уже полторы недели сильно болит нога, прямо в стопе и на большом пальце появилась крошечная язвочка, не самый лучший предвестник. Наверное, в четверг поеду на похороны.
