Текст книги "Горячая Распродажа"

Автор книги: Сара Парецки

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 26 страниц)

  ГОРЯЧАЯ РАСПРОДАЖА

  САРА ПАРЕЦКАЯ

  ПРОЛОГ

  Я была на полпути по набережной, когда увидела красно-оранжевую вспышку. Я упала на землю и прикрыла голову руками. И почувствовала такую ​​сильную боль в плече, что я даже не могла кричать.

  Лежа лицом вниз в папоротнике и мусоре, я дышала неглубоко, тяжело дыша, как собака, с остекленевшими глазами, пока боль не отступила настолько, что я могла двигаться. Я отошла от огня на четвереньках, затем выпрямилась на коленях и села очень неподвижно. Я хотела, чтобы мое дыхание было медленным и глубоким, отодвигая боль достаточно далеко, чтобы справиться с ней. Наконец, я осторожно положила руку на свое левое плечо. Палка. Металл или стекло, какой-то кусок окна, вылетевший, как стрела из арбалета. Я дернула за палку, но это вызвало у меня такую ​​реку агонии, что я начал терять сознание. Я свернулся калачиком, положив голову на колени.

  Когда волна утихла, я посмотрела на завод. Разлетевшееся заднее окно было залито огнем, теперь сине-красным, массой такой густой, что я не могла разглядеть пламя, просто расплывчатое пятно горячего цвета. Там хранились рулоны ткани, которые разожгли огонь.

  И Фрэнк Замар. Я вспомнил о нем с внезапным потрясением. Где он был, когда взорвался огненный шар? Я изо всех сил поднялась на ноги и, споткнувшись, двинуласьа вперед.

  Плача от боли, я вытащила отмычки и попыталась пролезть в замок. Только после третьей тщетной попытки я вспомнил свой мобильный телефон. Я достала его из кармана и позвонила в службу 911.

  Пока я ждала на пожарных машин, я все пыталась открыть замок. Из-за удара ножом в левое плечо мне было трудно маневрировать с тонкой защитой. Я попытался схватить их левой рукой, но вся моя левая сторона дрожала; Я не могла удерживать отмычки.

  Я не ожидал пожара – я ничего не ожидал, когда приехал сюда. Только некоторая укола беспокойства – болезни – отправила меня обратно на «Флаги флага» по дороге домой. Я действительно свернулааа на шоссе 41, когда решил проверить завод. Я сделал разворот на Эсканабу и зигзагом по разбитым улицам направилась к Южному Чикаго-авеню. Было шесть часов, уже стемнело, но когда я проезжал мимо, я видел несколько машин во дворе Флай Флага. Пешеходов здесь не было, не то чтобы здесь их было много; только несколько машин проехали мимо, загонщики, люди, покидающие несколько стоящих заводов, направляются в бары или даже домой.

  Я оставила свой «Мустанг» на одном из переулков, надеясь, что он не привлечет внимание бродячих панков. Я засунул мобильный телефон и бумажник в карманы пальто, достал отмычки из бардачка и запер сумку в багажнике.

  Под прикрытием холодной ноябрьской ночи я взобрался на набережную за заводом, на крутой холм, который поднимает платную дорогу над старым кварталом. Рев транспорта на Skyway надо мной заглушал любые звуки, которые я издавал, в том числе мой собственный крик, когда я зацепился ногой за выброшенную шину и резко упал на землю.

  Со своего места под автомагистралью я мог видеть задний вход и боковой двор, но не переднюю часть завода. Когда смена закончилась в семь, я мог только различить силуэты людей, идущих к автобусной остановке. Несколько машин въехали позади них по выбитой дороге, ведущей к дороге.

  В северной части завода все еще горел свет. Одно из окон подвала, обращенных ко мне, тоже светилось бледным флуоресцентным светом. Если бы Фрэнк Замар все еще был в помещении, он мог бы чем-нибудь заниматься – чем угодно – от проверки инвентаря до закладки мертвых крыс в вентиляционные отверстия. Мне было интересно, смогу ли я найти в обломках ящик, который поднимет меня достаточно высоко, чтобы заглянуть внутрь. Я был на полпути вниз по склону холма, ища среди обломков, когда окно ненадолго потемнело, а затем вспыхнуло огненной жизнью.

  Я все еще пытался открыть передний замок, когда на Южном Чикаго-авеню загорелись сирены. Во двор с криком ворвались два грузовика, командирская машина и группа бело-голубых.

  Меня окружили люди в черных плащах. Полегче, мисс, отойди, мы это прикрыли, ка-чунг топоров, ломающих металл, боже мой – посмотри на эту штуку у нее на плече, позови ей скорую, гигантская рука в перчатке подхватывает меня так же легко, как если бы я был младенцем, а не детективом весом 140 фунтов, а затем, когда я сидел боком на пассажирском сиденье командирского вагона, ноги на земле, снова тяжело дыша, раздался знакомый голос:

  "РС. У., что, во имя Иисуса, ты здесь делаешь? »

  Я вздрогнул и поднял голову, и от облегчения у меня закружилась голова. «Конрад! Откуда вы пришли? Как ты узнал, что я здесь? »

  «Я этого не делал, но я мог предположить, что если бы на моей территории взорвались здания, вы были бы рядом. Что случилось?"

  «Я не знаю.» Ток боли снова прокатился по мне, отрывая от швартовки. «Замар. Где он?"

  «Кто такой Замар – твоя новая жертва?»

  «Владелец завода, командир», – сказал человек за пределами моего узкого поля зрения. «В ловушке».

  Завизжала рация, звонили сотовые телефоны, люди разговаривали, гремели двигатели, на покрытых копотью лицах лежало обугленное тело. Я закрываю глаза и позволяю течению утащить меня.

  Я ненадолго очнулся, когда приехала скорая помощь. Я самостоятельно споткнулся до задних дверей, но бригаде скорой помощи пришлось поднять меня на спину. Когда они неуклюже пристегнули меня ремнями на боку, тряска машины скорой помощи довела меня до крошечной точки боли. Если я закрыл глаза, у меня стало плохо в животе, но свет пронзил меня, когда я их открыл.

  Когда мы пролетели через подъезд машины скорой помощи, я смутно заметил название больницы, но это было все, что я мог сделать, чтобы пробормотать ответы на вопросы, которые задавала медсестра. Я каким-то образом вытащил свою страховую карту из бумажника, подписал бланки, назначил Лотти Гершель своим врачом, сказал им, чтобы они уведомляли г-на Контрераса, если со мной что-нибудь случится. Я пытался дозвониться до Моррелла, но мне не разрешали пользоваться мобильным телефоном, да и вообще меня посадили на каталку. Кто-то воткнул мне иглу в тыльную сторону руки, кто-то стоял надо мной, говоря, что им придется срезать мою одежду.

  Я попытался возразить: на мне был хороший костюм под военно-морским бушлатом, но к тому времени наркотик начал действовать, и мои слова превратились в бессмысленную болтовню. Я никогда не был полностью под наркозом, но, должно быть, мне дали лекарство от амнезии: я не мог вспомнить, как они срезали мне одежду или вынимали кусок оконной рамы из моей спины.

  Я был в сознании к тому времени, когда меня повезли на кровать. Наркотики и пульсация в плече заставляли меня просыпаться всякий раз, когда я засыпал. Когда в шесть вошел резидент, я проснулся в той тупой, скучной манере, которая возникает из-за бессонной ночи и кладет слой марли между вами и миром.

  Она сама не спала всю ночь, справляясь с неотложными хирургическими операциями, как у меня; хотя ее глаза были опухшими от недосыпания, она была достаточно молода, чтобы сесть на стул у моей кровати и говорить ярким, почти задорным голосом.

  «Когда окно лопнуло, осколок рамы выстрелил тебе в плечо. Тебе повезло, что прошлой ночью было холодно – твоя куртка не позволила засову проникнуть достаточно глубоко, чтобы нанести реальный ущерб. Она протянула восьмидюймовый кусок искореженного металла – мой, чтобы сохранить, если я захочу.

  «Мы собираемся отправить тебя домой сейчас», – добавила она, проверив мое сердце и голову, а также рефлексы в моей левой руке. «Знаете, это новое лекарство. Из операционной в кабину. Твоя рана хорошо заживает. Только не позволяйте повязке намокать в течение недели, поэтому не принимайте душ. Вернитесь в следующую пятницу в поликлинику; мы поменяем повязку и посмотрим, как у тебя дела. Какая у тебя работа?"

  «Я следователь. Детектив.

  «Так вы можете прекратить расследование на день или два, детектив? Отдохните, позвольте анестезии выйти за пределы вашего организма, и все будет в порядке. Есть ли кто-нибудь, кому вы можете позвонить, чтобы отвезти вас домой, или мы должны посадить вас в такси? »

  «Вчера вечером я попросил их позвонить другу, – сказал я. „Я не знаю, были ли они“. Я также не знал, сможет ли Моррелл организовать поездку сюда. Он поправлялся от пулевых ранений, которые чуть не убили его в Афганистане прошлым летом; Я не был уверен, что у него хватит выносливости проехать сорок миль.

  «Я возьму ее». Конрад Роулингс материализовался в дверном проеме.

  Я был слишком вялым, чтобы удивляться, обрадоваться или даже волноваться, увидев его. – Сержант… или нет, вас повысили, не так ли? Теперь лейтенант? Вы проверяете всех жертв вчерашней аварии?

  «Только те, кто поднимает красный флаг, находясь в пределах пятидесяти миль от места преступления». Я не видел особых эмоций на его квадратном медном лице – ни беспокойства старого любовника, ни даже гнева старого любовника, который был зол, когда оставил меня. – И да, меня повысили: теперь вахтенный коммандер на 103-й улице и Оглсби. Я выйду из вестибюля, когда доктор объявит, что вы готовы снова взорвать Южную сторону.

  Резидент подписал мои выписки из больницы, выписал мне рецепты на викодин и ципро и передал меня медперсоналу. Помощница медсестры передала мне остатки моей одежды. Я могла носить брюки, хотя от них пахло сажей и в них были вкраплены кусочки холма, но мое пальто, куртка и блузка из розового шелка были разрезаны на плечах. Даже ремешок моего бюстгальтера был обрезан. Я заплакал от шелковой рубашки, от нее и от куртки. Они были частью заветного наряда; Я надела их утром – вчера утром – чтобы сделать презентацию клиенту в центре города перед тем, как отправиться в Саут-Сайд.

  Помощницу медсестры так или иначе не волновало мое горе, но она согласилась, что я не могу выходить на публику без одежды. Она пошла к медсестре, которая достала мне откуда-то старую толстовку. К тому времени, как мы сделали все это и нашли санитара, который отвез меня в вестибюль, было почти девять.

  Конрад воспользовался привилегией полиции, чтобы припарковаться прямо перед входом. Он спал, когда санитар выкатил меня, но очнулся, когда я открыл пассажирскую дверь.

  «Гав. Долгой ночи, мисс В., долгой ночи ». Он избавился от сна костяшками пальцев и завел машину. – Ты все еще в старой колыбели у Ригли? Я слышал, вы упомянули в доке своего парня.

  «Да.» К моему раздражению, во рту пересохло, и слово прозвучало как пронзительный крик.

  – Я верю, что не тот Райерсон.

  «Только не парень Райерсон. Моррелл. Писатель. Прошлым летом его застрелили, когда он освещал войну в Афганистане ».

  Конрад хмыкнул так, что сумел вызвать презрение к простым писателям, которых расстреляли в куски: он сам был ранен из пулемета во Вьетнаме.

  «Во всяком случае, твоя сестра сказала мне, что ты тоже не принимал монашеский постриг». Сестра Конрада Камилла сидит в правлении того же приюта для женщин, что и я.

  «Вы всегда умели произносить фразу, мисс В. Монашеские обеты. Нет, ни один из них ».

  Никто из нас больше не заговорил. Конрад превратил свой полицейский «Бьюик» в парк Джексон. Мы присоединились к тяжелому потоку автомобилей, завершившему утреннюю суету, которые проезжали через зону строительства парка Джексон на Лейк-Шор-Драйв. Слабое осеннее солнце пыталось пробиться сквозь облачный покров, и в воздухе был болезненный свет, от которого болели глаза.

  «Вы назвали это местом преступления», – наконец сказал я, чтобы нарушить тишину. «Это был поджог? Это был Фрэнк Замар, которого унесли пожарные?

  Он снова хмыкнул. «Невозможно узнать, пока мы не получим известие от судмедэксперта, но мы предполагаем, что так оно и было – разговаривал с прорабом, который сказал, что Замар был единственным человеком, оставшимся в здании после окончания смены. Что касается поджога – этого тоже не могу сказать, пока там не пройдет группа по поджогам, но я не думаю, что этот парень умер из-за пренебрежения ».

  Конрад переключил разговор, спросив меня о моей старой подруге Лотти Гершель – он был удивлен, не увидев ее в больнице вместе со мной, потому что она врач и мой большой защитник и все такое.

  Я объяснил, что у меня не было времени звонить. Я все думал о Моррелле, но не собирался делиться этим с Конрадом. Вероятно, в больнице не удосужились позвонить ему – иначе, конечно, он позвонил бы мне, даже если бы не смог приехать. Я старался не думать о Марсене Лав, спящей в комнате для гостей Моррелла. Во всяком случае, в последнее время она жарила другую рыбу. Эти ночи. Я внезапно спросил Конрада, как ему нравится находиться так далеко от центра событий.

  «Южный Чикаго – это центр действий, если вы полицейский», – сказал он. «Убийства, банды, наркотики – все это у нас есть. И поджоги, много всего этого, много старых фабрик и всякие всякие всякие всячины, которые продаются страховым компаниям ».

  Он остановился перед моим домом. «Старик, Контрерас, он все еще живет на первом этаже? Нам придется провести с ним час, прежде чем мы поднимемся наверх?

  "Наверное. И в этом нет никакого «мы», Конрад: я могу управлять лестницей самостоятельно ».

  «Я знаю, что у вас есть силы, мисс У., но вы же не думаете, что именно ностальгия по вашим красивым серым глазам привела меня в больницу сегодня утром, не так ли? Мы собираемся поговорить, ты и я. Ты расскажешь мне всю историю о том, что ты делал вчера на Fly the Flag. Откуда ты знал, что это место взорвется? »

  «Я не сделал», – отрезал я. Я устала, рана болела, анестезия тащила меня вниз.

  «Да, и я аятолла Детройта. Где бы вы ни были, людей расстреливают, калечат, убивают, поэтому либо вы знали, что это произойдет, либо вы сделали это. Что вас так заинтересовало в этой фабрике? »

  В его голосе была горечь, но обвинение ранило меня до гнева, который вывел меня из оцепенения. «В тебя стреляли четыре года назад, потому что ты не слушал меня, когда я что-то знал. Теперь ты не послушаешь меня, когда я ничего не знаю. Я устал от того, что ты меня не слушаешь.

  Он отвратительно улыбнулся полицейскому, бледный солнечный свет блеснул на его золотом переднем зубе. «Тогда ваше желание исполнено. Я буду слушать каждое ваше слово. Как только мы закончим бросать вызов ".

  Конец предложения прозвучал у него под нос: мистер Контрерас и две собаки, которых я делю с ним, очевидно, наблюдали за мной, потому что все трое бросились по дорожке, как только я вышел из машины. Мистер Контрерас остановил свою походку, когда увидел Конрада. Хотя он никогда не одобрял моих свиданий с чернокожим, он помог мне вылечить мое разбитое сердце, когда Конрад оставил меня, и был явно потрясен, увидев, что мы приедем вместе. Собаки не проявляли такой сдержанности. Вспомнили они Конрада или нет, я не знал: Пеппи – золотистый ретривер, а ее сын Митч – наполовину лабрадор – они одинаково высоко оценивают всех, от считывателя счетчиков до Мрачного жнеца.

  Мистер Контрерас медленно пошел за ними по дорожке, но когда он понял, что я ранен, он стал одновременно озабоченным и раздраженным, потому что я не сказал ему сразу. «Я бы пришел и забрал тебя, Куки, если бы ты только дала мне знать, не нужен полицейский эскорт».

  «Это случилось поздно ночью, и сегодня утром они освободили меня первым делом», – мягко сказал я. – Во всяком случае, Конрад теперь командир Четвертого округа. Эта фабрика, которая сгорела прошлой ночью, находится на его территории, поэтому он хочет узнать, что я знаю о ней – он вообще не поверит, что это сладкое ничто ».

  В конце концов, мы все вместе поднялись в мою квартиру, собаки, старик Конрад. Соседка суетилась у меня на кухне и принесла миску йогурта с нарезанными яблоками и коричневым сахаром. Он даже выпил двойной эспрессо из моей разбитой кофеварки.

  Я растянулся на диване, собаки на полу рядом со мной. Мистер Контрерас сел в кресло, а Конрад придвинул скамейку для пианино, чтобы видеть мое лицо, пока я говорю. Он вытащил из кармана кассетный магнитофон и записал дату и место, где мы разговаривали.

  «Хорошо, мисс В., это занесено в протокол. Вы рассказываете мне всю историю того, что вы делали в Южном Чикаго ».

  «Это мой дом», – сказал я. «Я принадлежу этому больше, чем ты».

  «Забудьте об этом: вы не жили там двадцать пять лет или больше».

  «Неважно. Ты не хуже меня знаешь, что в этом городе дом твоего детства преследует тебя всю жизнь ».

  1

  Воспоминания о прошлом

  G йти в Южный Чикаго всегда чувствовали ко мне , как вернуться к смерти. Люди, которых я любил больше всего, те первые жестокие привязанности детства, умерли в этом заброшенном районе на юго-восточной окраине города. Это правда, что тело моей матери, прах моего отца, лежат где-то в другом месте, но я лечил обоих через болезненные болезни здесь. Мой двоюродный брат Бум-Бум, близкий как брат – ближе, чем брат, – был убит здесь пятнадцать лет назад. В моих кошмарах желтый дым от сталелитейных заводов до сих пор затуманивает мне глаза, но гигантские дымовые трубы, возвышавшиеся над пейзажем моего детства, теперь сами по себе только призраки.

  После похорон Бум-Бума я поклялся никогда не возвращаться, но такие клятвы грандиозны; вы не можете их оставить. Тем не менее, я стараюсь. Когда мой старый тренер по баскетболу звонил просить милостыню или, может быть, приказал мне заменить ее, пока она занимается хирургическим лечением рака, я рефлекторно сказал «Нет».

  «Виктория, баскетбол помог тебе покинуть этот район. Вы чем-то обязаны девушкам, которые пришли за вами, чтобы дать им шанс, который у вас был ».

  Я сказал, что это был не баскетбол, а решимость моей матери получить университетское образование, которое вывело меня из Южного Чикаго. И мои ACT были чертовски хорошими. Но, как заметил тренер Макфарлейн, спортивная стипендия Чикагского университета не помешала.

  «Даже в этом случае, почему школа не нанимает для вас замену?» – раздраженно спросил я.

  «Думаешь, мне платят за тренера?» Ее голос возмутился. «Это школа Берты Палмер, Виктория. Это Южный Чикаго. У них нет ресурсов, и теперь они вмешиваются, а это означает, что все доступные деньги идут на подготовку детей к стандартным тестам. Только потому, что я добровольно участвую в программе для девочек, они поддерживают программу для девочек, и она и так работает на жизнеобеспечение: мне нужно выпрашивать деньги, чтобы заплатить за форму и оборудование ».

  Мэри Энн Макфарлейн научила меня не только баскетболу, но и латыни; она переоборудовалась, чтобы преподавать геометрию, когда школа перестала предлагать все языки, кроме испанского и английского. Несмотря на все изменения, она продолжала тренировать баскетбол. Я не осознавал этого до того дня, когда она позвонила.

  «Это всего два часа, два дня в неделю», – добавила она.

  «Плюс до часа на дорогу в одну сторону», – сказал я. «Я не могу взять это на себя: у меня активное детективное агентство, я работаю без помощника, я забочусь о своей возлюбленной, которую расстреляли в Афганистане. И мне все еще нужно присматривать за своим домом и двумя собаками ».

  Тренер Макфарлейн не был впечатлен – все это было просто оправданием. «Quotidie damnatur qui semper timet», – резко сказала она.

  Мне пришлось повторить эти слова несколько раз, прежде чем я смог их перевести: человек, который всегда боится, осуждается каждый день. «Да, может быть, но я не играл в соревновательный баскетбол уже два десятилетия. Молодые женщины, которые присоединяются к нашим играм с пикапами в Y по субботам, играют в более быструю и злобную игру, чем я когда-либо. Может быть, у кого-то из этих двадцатилетних есть два дня в неделю, которые он может дать вам – я поговорю с ними на этих выходных.

  «Ничто не заставит одну из этих юных девушек спуститься в Девяностую и Хьюстон», – резко сказала она. «Это ваш район, это ваши соседи, а не тот Тони Лейквью, где вы думаете, что прячетесь».

  Это меня настолько раздражало, что я был готов закончить разговор, пока она не добавила: «Пока школа не найдет кого-нибудь еще, Виктория. Или, может быть, произойдет чудо, и я вернусь туда ».

  Вот как я узнал, что она умирает. Вот как я понял, что мне придется снова вернуться в Южный Чикаго, чтобы совершить еще одно болезненное путешествие.

  2

  Homie

  T он шум был подавляющим. По старому желтому полу грохотали шары. Они рикошетом отскакивали от щитов и трибун по периметру корта, создавая синкопированный барабанный бой, громкий, как ураганный ветер. Девушки на паркете отрабатывали простыни и штрафные броски, отскоки, ведение мяча между ног и за спиной. Не у всех были мячи – школьный бюджет не исчерпал себя, – но даже десять мячей – потрясающая ракетка.

  Сама комната выглядела так, как будто ее никто не красил и даже не мыл с тех пор, как я в последний раз играл здесь. Пахло старым потом, два потолочных фонаря были разбиты, так что казалось, что внутри всегда февраль. Пол был покрыт шрамами и покоробился; то и дело одна из девушек забывала следить за своей походкой на трехсекундной полосе или в левом углу – двух худших точках – и попадала в пролив. На прошлой неделе один из наших многообещающих охранников вывихнул лодыжку.

  Я старался не позволять пугающей атмосфере сбивать меня с толку. В конце концов, у Берты Палмер было шестнадцать девушек, которые хотели поиграть, некоторые даже выложились на полную. Моя работа заключалась в том, чтобы помогать им, пока школа не нашла постоянного тренера. И чтобы поддержать настроение после начала сезона, они играли против команд с лучшими условиями, большей глубиной – и гораздо лучшими тренерами.

  Те, кто ждал своей очереди под корзинами, должны были бегать по кругу или растягиваться, но они имели тенденцию парить над девушками с мячами, хвататься за них или горячо кричать, что Эйприл Чернин или Селин Джекман тратят время на стрельбу.

  «Твоя мама не раздвинула ноги, чтобы заплатить за мяч – отдай его сюда», – была частая насмешка. Я должен был внимательно следить за ссорами, которые могли перерасти в полномасштабную войну, исправляя ошибки в стрельбе. И пусть вас не беспокоит вой младенца и малыша на трибуне. Младенцы принадлежали моему центру, Сансии, неуклюжей шестнадцатилетней девушке, которая, несмотря на ее рост шесть футов два дюйма, сама выглядела практически как младенец. Дети формально находились под опекой ее парня, но он угрюмо сидел рядом с ними, Дискман заткнул уши, не глядя ни на своих детей, ни на происходящее на полу.

  Я также старался не позволять Марсене Лав беспокоить меня, хотя ее присутствие скручивало мою команду, усиливая темп оскорблений и тренировки. Не то чтобы Марсена была разведчицей или тренером или даже очень много знала об игре, но команда яростно знала о ней.

  Когда она приехала со мной, невероятно soignée в черном спандексе Prada, с огромной кожаной сумкой, я ее кратко представил: она англичанка, репортер, она хотела сделать заметки и, возможно, поговорить с кем-нибудь. из них в перерывах.

  Девочки все равно потеряли бы сознание из-за нее, но когда они обнаружили, что она накрыла Ашера на стадионе Уэмбли, они закричали от возбуждения.

  «Поговори со мной, мисс, поговори со мной!»

  «Не слушай ее, она самая большая лгунья на Саут-Сайде».

  «Хочешь сфотографировать, как я делаю бросок в прыжке? В этом году я собираюсь стать всегосударственным ».

  Мне пришлось использовать лом, чтобы увести их от Любви на площадку. Даже когда они дрались из-за оборудования и прав на стрельбу, они следили за ней.

  Я покачал головой: я сам слишком много внимания уделял Любви. Я взял мяч у Эйприл Чернин, еще одного многообещающего защитника, и попытался показать ей, как вернуться на трехсекундную дорожку, повернувшись в последний момент, чтобы сделать тот исчезающий прыгун, который прославил Майкл Джордан. По крайней мере, мой мяч попал, всегда плюс, когда ты пытаешься показать ход. Эйприл повторила бросок несколько раз, в то время как другой игрок жаловался: «Почему вы позволили ей держать мяч, а у меня нет времени, тренер?»

  Меня по-прежнему смущали, что меня называли «тренером». Я не хотел к этому привыкать – это был временный концерт. Фактически, я надеялся сегодня днем ​​найти корпоративного спонсора, человека, готового заплатить хорошие деньги, чтобы привлечь профессионала или, по крайней мере, полупрофессионала, который возглавит команду.

  Когда я дал свисток, чтобы положить конец разминке в произвольной форме, передо мной выскочила Тереза ​​Диас.

  «Тренер, у меня месячные».

  «Отлично, – сказал я. „Вы не беременны“.

  Она покраснела и нахмурилась: несмотря на то, что хотя бы пятнадцать процентов их одноклассников были беременны, девочки были пугливы и легко смущались разговорами о своем теле. «Тренер, мне нужно в туалет».

  «По одному – вы знаете правило. Когда Селин вернется, ты можешь идти ».

  «Но, тренер, мои шорты, ты же знаешь».

  «Вы можете подождать на скамейке запасных, пока не вернется Селин», – сказал я. «Остальные: займите две линии – мы собираемся попрактиковаться в простоях и подборах».

  Тереза ​​преувеличенно вздохнула и демонстративно подошла к скамейке.

  «Какой смысл в таком использовании силы? Превратит ли ее унижение в лучшего игрока? » Высокий чистый голос Марсены Лав был достаточно громким, чтобы две ближайшие к ней девушки перестали драться из-за мяча и прислушались.

  Джози Доррадо и Эйприл Чернин переводили взгляд с Любви на меня, чтобы увидеть, что я буду делать. Я не мог – не должен – терять самообладание. В конце концов, я мог только представить, что Лав изо всех сил старается заполучить мою козу.

  «Если бы я хотел унизить ее, я бы пошел за ней в ванную, чтобы узнать, действительно ли у нее месячные». Я также говорил достаточно громко, чтобы команда могла подслушать. «Я притворяюсь, что верю ей, потому что это действительно может быть правдой».

  «Вы подозреваете, что она просто хочет сигарету?»

  Я понизил голос. «Селин, девочка, которая исчезла на перерыв пять минут назад, бросает мне вызов. Она лидер Пентас Саут-Сайд, а Тереза ​​– одна из ее последователей. Если Селин удастся организовать собрание небольшой банды в партере во время тренировки, она возьмет на себя команду ».

  Я щелкнул пальцами. «Конечно, вы можете пойти с Терезой и записать все ее и Селин девичьи мысли и желания. Это бесконечно поднимет их настроение, и вы можете сообщить, как туалеты в государственных школах в южной части Чикаго сравниваются с тем, что вы видели в Багдаде и Брикстоне ».

  Любовь расширила глаза, затем обезоруживающе улыбнулась. "Прости. Вы знаете свою команду. Но я думал, что спорт предназначен для того, чтобы девушки не попадали в банды ».

  «Джози! Апрель! Две линии, один бросок, один отскок, вы знаете, как это делать ». Я смотрел, пока девушки не собрались и не начали снимать.

  «Баскетбол тоже должен уберечь их от беременности». Я указал на трибуну. «У нас есть одна мама-подросток из шестнадцати в школе, где почти половина девочек рожают детей до старшего возраста, так что для большинства из них это работает. И у нас в команде всего три члена банды – насколько я знаю -. Южная сторона – городская свалка. Вот почему спортзал разрушен, у половины девушек нет формы, и мы должны просить, чтобы нам достали достаточно баскетбольных мячей, чтобы провести приличную тренировку. Чтобы уберечь этих детей от наркотиков, родов и учебы, потребуется нечто большее, чем просто баскетбол ».

  Я отвернулся от Лав и поставил девушек в одну линию, чтобы они бегали в корзину и стреляли снизу, а девушки из второй линии следовали за отскоком. Тренировались изнутри трехсекундной дорожки, вне трехочкового периметра, удары с крюка, броски в прыжке, простыни. В середине упражнения Селин неторопливо вернулась в спортзал. Я не говорил с ней о том, что она вышла за десять минут из комнаты, просто поместила ее в конец одной из линий.

  «Твоя очередь, Тереза», – позвал я.

  Она направилась к двери, затем пробормотала: «Думаю, я доживу до конца тренировки, тренер».

  «Не рискуй», – сказал я. «Лучше пропустить еще пять минут практики, чем рискнуть попасть в неловкое положение».

  Она снова покраснела и настояла, чтобы с ней все было в порядке. Я поставил ее в переулок, где не было Селин, и посмотрел на Марсена Лав, чтобы узнать, слышала ли она; Журналистка повернула голову и, казалось, была поглощена игрой под корзиной перед ней.

  Я улыбнулся про себя: укажите на бойца с Саут-сайд-стрит. Хотя у Марсены Лав уличные бои были не самым полезным инструментом: в ее арсенале было слишком много вещей, которые выходили за рамки меня. Как тощее – ну ладно, стройное – мускулистое тело, за которое цеплялась ее черная Прада. Или тот факт, что она знала моего любовника со времен его правления в Корпусе мира. И прошлой зимой был с Морреллом в Афганистане. И он появился в его квартире в Эванстоне три дня назад, когда я был на Южном берегу с тренером Макфарлейном.

  Когда я в ту ночь добрался до его дома, Марсена сидела на краю кровати, склонив смуглую голову, и они вместе рассматривали фотографии. Моррелл оправлялся от огнестрельных ранений, которые все еще заставляли его лежать большую часть времени, поэтому неудивительно, что он лежал в постели. Но вид незнакомой женщины, обладавшей уравновешенностью и непринужденностью Марсены, склонившейся над ним – в десять часов – вызвал у меня волосы от макушки до пальцев ног.

  Моррелл протянул руку, чтобы поцеловать меня, прежде чем представить нас: Марсена, старый друг-журналист, приехала в город, чтобы сделать серию для Guardian, позвонила из аэропорта, оставаясь в свободной комнате на неделю или около того, пока она получает ее ориентиры. Виктория, частный детектив, местный баскетболист, уроженка Чикаго, которая может вас показать. Я улыбнулся настолько доброжелательно, насколько мог, и старался не проводить следующие три дня, гадая, что они делают, пока я бегал по городу.

  Не то чтобы я ревновал к Марсене. Конечно нет. В конце концов, я была современной женщиной и феминисткой, и я не соревновалась с другими женщинами за мужскую привязанность. Но у Моррелла и Лав была близость, которая проистекает из долгого общего прошлого. Когда они начали смеяться и говорить, я чувствовал себя исключенным. И, ну ладно, завидую.

  Драка под одной из корзин напомнила мне о необходимости сосредоточить внимание на площадке. Как обычно, это было между Эйприл Чернин и Селин Джекман, моим нападающим. Они были двумя лучшими игроками в команде, но придумать, как заставить их играть вместе, было лишь одной из утомительных задач, с которыми столкнулись девушки. В такие моменты мне было хорошо, что я был уличным бойцом. Я разделил их и организовал отряды для схватки.