Текст книги "Темный ангел"
Автор книги: Салли Боумен
сообщить о нарушении
Текущая страница: 21 (всего у книги 53 страниц)
В ней не было ничего особенно страшного, могли быть и похуже, как он понимал, но почему-то именно эта вторгалась в его сознание особенно часто. Вот она снова возникла. Это была часть человеческого тела. На сей раз нога или рука, закоченевшая в предсмертной судороге и торчавшая из напластований грязи, он вначале принял ее за сухую ветку дерева. Нет, в этот раз была не рука, а челюсть, дочиста обглоданная крысами. Зубы еще были на месте, можно было сосчитать чернеющие пломбы. «Поцелуй меня, любимая», – один из его людей подобрал челюсть и устроил с ней представление – в самом деле, казалось, что черный зияющий рот говорит: «Только один поцелуй, любимая…» Солдат засмеялся, а затем отшвырнул челюсть прочь – сказал, что она воняет.
Окленд открыл глаза и поднялся.
– Где Констанца?
– Констанца? – Гвен, оторвавшись от своих воспоминаний, удивленно взглянула, – я же тебе говорила. Они ушли в оперу со Стини и Фредди, в ложу Монти.
– Что за опера?
– «Риголетто», кажется.
– Ты не против, если я выйду ненадолго. – Окленд склонился и поцеловал мать. – Хочу немного пройтись.
– Пройтись, Окленд? В Лондоне?
– Ненадолго. Скорее всего зайду в клуб. – Окленд уже направился к двери. При упоминании о клубе лицо Гвен просветлело.
– Все-таки ты решил показаться на людях, дорогой? – Она встала, подошла и взяла его за руку. – Тебе стало легче? Вижу, что да. Вот-вот, ты выглядишь уже лучше.
Она поцеловала его. Коснувшись ладонью лица, взглянула ему в глаза:
– Окленд, ты помнишь, что я люблю тебя, дорогой? Ты помнишь, что я переживаю о тебе?
– Я тоже люблю тебя, очень, – выдавил из себя Окленд.
Последний раз он говорил ей это много лет назад. И на этом страхи Гвен рассеялись.
* * *
Покидая комнату, Окленд видел в воображении отчетливую картину. Это был маленький безымянный отель рядом со станцией Чаринг-Кросс, о котором неоднократно упоминали его товарищи-офицеры. Он ни разу там не бывал, но явственно представлял его до мельчайших деталей обстановки в комнате, которую решил снять. Оплата почасовая, говорили друзья, если человек в форме, никаких вопросов не задают.
Окленд был не в форме, но все равно особых вопросов не возникло. Он записал вымышленными именами себя и Дженну, им дали ключ, и они поднялись в комнату.
Все получилось очень просто и быстро: перекинуться словом с Дженной, прикосновение, взгляд, встреча за квартал от дома, такси, заполнить гостиничную карточку, получить ключ. Делая все эти вещи, занявшие так мало времени, Окленд был уверен в одном: домашние разговоры не помогут ему избавиться от стоявшего перед глазами человека с челюстью в руках. Констанца помогла бы справиться с этим в считанные минуты, думал он, случись ему остаться с ней наедине. Но такая возможность представилась ему только раз. Возможно, она избегала его.
– Ты держишь свое обещание, – бросила она ему, схватив за руку. Все уже разошлись после завтрака, только они вдвоем задержались.
– Стараюсь, как могу, – ответил он. – Я думал, ты уже забыла.
– Выбрось это из головы, – она, по-видимому, рассердилась. Он почувствовал, как ее ногти впились ему в ладонь. – Я никогда об этом не забуду. Никогда. Независимо от того, что будет с тобой или со мной.
На этом они расстались, а вечером она была в опере, в ложе Штерна, который в эти четыре дня сделал по секрету одну услугу Окленду. По его просьбе Штерн представил его некоему Соломонсу, поверенному, который вел дела в неприметной конторке на окраине Сити. «Лучший, несмотря на внешность», – сказал о нем Штерн.
Окленд едва ли мог обратиться к поверенному своего отца с подобным делом. Он составил завещание, оно было подписано и заверено. Наследство после него останется не очень впечатляющее, подумалось ему, поскольку он не мог вступить во владение своей долей семейных денег до исполнения двадцати пяти лет, если ему удастся до этого дожить. Свою машину он оставлял Фредди, одежду и личные вещи – братьям, книги – Констанце. Она раза два брала их, хотя Окленд сомневался, читала ли. Все деньги, принадлежащие лично ему – около двух тысяч фунтов, – он оставлял Дженне, которой они могли однажды понадобиться. «На них будет начисляться процент, – сказал Соломонс, – около ста пятидесяти фунтов в год». Сумма не очень значительная, но все же порядочная. Теперь в кармане его куртки лежала визитка с адресом Соломонса, и, прежде чем они покинут эту комнату, а они явно не станут задерживаться, он должен отдать ее Дженне вместе с объяснениями.
От этого Окленду было не по себе, и от этой комнаты ему было не по себе. То, что Дженна принимала этот факт, что он бывал у нее с одной целью, и только одной, в этот раз ничего не меняло. «Мне нужно уйти, уйти немедленно», – вяло твердил себе Окленд, но его способность чувствовать отвращение к самому себе уже исчерпалась. Не говоря Дженне ни слова, он начал раздеваться.
Он откинулся на расшатанной кровати с дешевыми покрывалами, подложив руки под голову. Дженна раздевалась медленнее, думая, что Окленд наблюдает за ней. Но, хотя его лицо было повернуто в ее сторону, едва ли он видел ее. «Я военнопленный, – думал он про себя, – я в плену у этой войны». Если с кем-то можно было бы поделиться впечатлениями о войне, в этом случае с Дженной, то, возможно, он мог бы освободиться. Но только можно ли делиться таким? Это все равно что заразить кого-то сознательно и с умыслом.
– Меня теперь должны отправить в Амьен, – сказал он. – Ходят такие слухи, по крайней мере.
– Амьен? – Дженна сняла с себя комбинацию. – Где это?
– Севернее того места, где я был раньше. Возле реки Соммы. Какая разница, просто новое место.
Дженна не ответила. Она сняла оставшееся белье. Затем, голая, села рядом с ним на кровать. Окленд отвел глаза в сторону. Он вспомнил о борделях во Франции: в одной офицеры, в другой – штатские. Внутри, за хлипкими перегородками, обычно просто за занавесками, вздохи и стоны солдат. Угрюмые, но жадные женщины сразу брались за дело, не теряя времени попусту. Так они успевали зарабатывать больше.
«Нет целоваться, – сказала ему одна из девушек с нечесаными, распущенными волосами; неясный свет и черные волосы делали ее похожей на Констанцу. – Да совокупляться». Видимо, она знала по-английски только эти фразы.
Дженна склонилась к нему, ее тело двигалось сверху, поднималось, опускалось, ее глаза были закрыты, на лице застыло отсутствующее выражение. Если это и было удовольствием, то оно промелькнуло быстро, как вспышка света. Когда она прошла, Дженна первой встала, не говоря ни слова.
Окленд слышал, как льется вода в умывальнике.
– Все будет в порядке? – спросил Окленд, будто откуда-то очень издалека.
– Конечно. Я берегусь. Считаю дни.
– Жаль, что все так вышло. – Окленд сел на кровати. – Извини, Дженна.
– Не извиняйся. Мы не дети. Берем, что можем, даем, что есть.
Она колебалась, и Окленд заметил, как что-то промелькнуло на ее лице. Он вдруг испугался, что она захочет его обнять. Но Дженна, заметив, должно быть, как он инстинктивно сжался, отпрянула.
– Я по-прежнему люблю тебя, – осторожно начала она. – Хотела бы, чтобы все прошло, но не проходит. Я знаю, что ты меня не любишь. И не вернешься ко мне больше. Так что уж лучше так, чем никак.
Она взяла белье и вдруг отвернулась.
– Похоже, скоро все закончится, так?
– Наверное, да. Лучше, если да.
– Тогда это последняя наша встреча? – по-детски прямодушно спросила она, все еще сжимая в руках комбинацию.
– Наверное.
– Ну что ж. Давай я помогу застегнуть тебе рубашку.
Ни жалоб, ни упреков. Окленд почувствовал облегчение, но в то же время что-то как будто оборвалось.
Когда они оделись, Дженна обернулась и обвела взглядом уродливую комнату. Где-то за окном послышался паровозный свисток. Окленд засунул руку в карман и, вытянув визитную карточку Соломонса, протянул ее Дженне. Если что-то случится с ним, пояснил он, ей следует немедленно отправиться по этому адресу, этот человек обо всем позаботится.
– Мне не нужно от тебя никаких денег, – ответила Дженна, не отрывая взгляда от куска картона.
– Я знаю, Дженна. Тем не менее, – он неловко развел руками. – Мне просто нечего больше дать.
– Я в это не верю, – впервые в ее голосе послышалось чувство. – Только не мне. Может быть, другим. Но я не забыла, Окленд, каким ты был прежде. Когда мы были счастливы…
– Тогда все было намного проще. Но я, кажется, утратил этот дар – счастья.
Он улыбнулся. Для Дженны, которая привыкла к его безразличию, видеть эту улыбку было невыносимо.
– Береги себя, – она распахнула дверь. – Я пойду первой. Будет лучше, если мы уйдем по отдельности.
Конечно, так лучше. Окленд задержался ненадолго в убогой комнате, прислушиваясь к движению поездов вдалеке. Он не исцелился. Впрочем, он и не ожидал чуда – исцеление от любовных утех всегда временное. Он выкурил сигарету и вышел.
Он шел домой по тихим улицам, избегая суматохи центра, и добрался до Парк-стрит сразу после одиннадцати. К этому времени все уже должны были вернуться из оперы. Но дома их не было. Они перезвонили, услышал Окленд от матери, и сообщили, что отправляются на ужин к Мод.
* * *
Ужин после оперы у Мод всегда носил неофициальный характер. Она и Штерн сами проводили своих молодых гостей. Слуги уже были отпущены. Мод просто махнула рукой в сторону буфета, где были выставлены блюда с закусками. Векстон, вечно голодный, впился в них взглядом. К удивлению Стини, он отказался от черной икры, которую, по его словам, никогда не пробовал, и положил себе три порции омлета.
Мод, зная, что на подобных вечеринках Джейн остается без внимания, сосредоточилась на ней. Она начала с расспросов о ее работе в госпитале не потому, что ей было это интересно, – сама тема казалась ей угнетающей, но она понимала, что так быстрее сможет сломать барьер застенчивости Джейн. Опытная хозяйка, она внимательно и с большим интересом выслушивала Джейн, не теряя из виду остальных гостей. Она заметила, к примеру, какие взгляды бросал Стини на своего молодого американского друга Векстона, и решила, что лучше не упоминать об этом при Гвен. Видела, как Фредди, словно неприкаянный, слоняется от одной группы к другой. Наблюдала и за тем, как ее Штерн, учтивый, как всегда, старается разговорить немногословную Констанцу.
Штерн стоял у горевшего очага, облокотившись на каминную полку. Он был одет в вечерний костюм. Мод, поглядывавшая на него, еще раз с восхищением отметила, насколько незаурядна внешность ее друга. Отсутствие суетливости, умение сосредоточиться – вот что ей нравилось в нем. Вот и теперь, хотя Мод знала, что беседа с Констанцей едва ли оказывалась интересной для Штерна, все же на его лице было написано величайшее внимание. Штерн задал несколько вопросов, на которые Констанца ответила без видимого оживления.
К величайшему облегчению уставшей Мод, гости не стали задерживаться надолго.
Они остались вдвоем: Штерн, стоявший в задумчивости у камина, и сама Мод. Она очень любила завершение подобных вечеринок – тогда они со Штерном садились и подолгу молча смотрели на угли, тлевшие в камине. Тишина располагала к задушевности и откровенному обмену впечатлениями. Мод принесла им обоим по бокалу вина. Штерн закурил.
– Констанца забавная, ты не находишь? – принялась Мод за свой разбор увиденного и услышанного, намереваясь подвести разговор к интересной теме о Стини. – Такая чудачка! И этот вопрос о Верди. Временами она ведет себя совсем по-детски, а бывает… – Мод зевнула. – Впрочем, она уже взрослая. Скоро ее бал. Думаю, будет полный успех. Мы должны найти ей мужа, Монти.
– Прямо сейчас? Раз – и готово? – улыбнулся Штерн.
– Как можно скорее. Ты обещал подумать. Как насчет этого русского?..
– Который вьется вокруг леди Кьюнард? Нет. Думаю, нет. У него долги, а он сам альфонс, как я слышал.
– В самом деле? – Мод удивленно подняла брови. – Ну, тогда как насчет американца? Это твой приятель, ты сам говорил, и у него денег куры не клюют. Он прислал Констанце две сотни красных роз.
– Ну и что из этого?
– По-твоему, он не подходит? – Мод поморщила лоб. – Не вижу почему. По-моему, он душка. По крайней мере, не изображает из себя невесть что. Кто же в таком случае?
– Моя дорогая, – Штерн склонился и поцеловал ее в лоб. – Я не вижу ни одного подходящего кандидата. Жену-ребенка захочет иметь не каждый. Ответственность слишком велика. В особенности жену такого типа. Из Констанцы вырастет крушительница сердец, а я не могу подсунуть такое моим друзьям, даже не проси. А теперь – я вижу, ты вошла в роль свахи, и у тебя это получится – я должен тебя покинуть, к сожалению. У меня еще есть работа.
– О, Монти, ты не останешься?
– Моя дорогая, для меня нет большего удовольствия, ты же знаешь. Но завтра утром я должен быть в министерстве обороны, а после этого – заседание правления банка. До завтра?
– Ну, хорошо. До завтра. – Мод знала, что спорить бесполезно.
Когда он вышел из дома, она не удержалась и подбежала к окну, чтобы проводить его взглядом. Он вышел на улицу и повернул по направлению к Олбани, где все еще снимал комнаты. Мод влюбленным взглядом следила за каждым его движением. Вот он идет, наблюдала она, неспешной походкой, с непокрытой головой, вот остановился взглянуть на ночное небо. Это было совершенно не свойственно Штерну. Его походка – неважно, спешил он или нет, – всегда оставалась размеренной и выдавала человека, чьи действия подчинены определенному смыслу. Он шагал походкой человека, который идет с одного делового свидания к другому, и эти свидания причиняют ему минимум беспокойства. Редко кому приходилось видеть, чтобы пунктуальный Штерн сверился с часами, и тем более никто не видел его в спешке. Встреча обождет, как бы говорила его походка, потому что ее результат зависит только от него.
Так он ходил обычно. Но сейчас он шел как человек озабоченный, даже не уверенный, в правильном ли направлении он держит путь. Пораженная, Мод не сводила с него глаз. Она вытягивала шею, чтобы получше все видеть. Вот он дошел до угла, где обычно останавливался кеб. В сияющем свете газового фонаря отчетливо была видна его высокая фигура: непокрытая голова, черное пальто – он стоял один, его неподвижный взгляд обращен куда-то через улицу. Мимо проехали уже несколько такси с включенным «свободен», но Штерн ни одного не остановил. Один раз он даже как-то сердито обернулся. И у Мод учащенно забилось сердце: он передумал и решил вернуться, мелькнуло у нее в мыслях. Но нет – Штерн сделал несколько шагов, остановился под следующим фонарем и снова, задрав голову, посмотрел в небо. Какое-то время она различала бледный овал его лица. Но тут он, втянув голову в плечи, обернулся и пошел назад. Уверенным шагом в этот раз, как будто придя к какому-то решению, он пешком отправился в сторону Олбани. Мод все глядела, пока он не скрылся из виду.
Мод была заинтригована. Увидев своего любовника на отдалении, из окна, словно незнакомца, она была потрясена его открывшейся уязвимостью. «Этот мужчина влюблен», – определенно отметила бы Мод, будь это кто-либо другой, действительно незнакомый, озадаченный словом, жестом или взглядом своей любимой. От этой мысли – Мод была романтической натурой – радостная дрожь прошла по ее телу. Но, спохватившись, она только улыбнулась такой легкомысленности.
Штерн был не тем человеком, который позволит эмоциям взять верх над самообладанием. Опытный любовник, он не выказывал своих чувств даже в спальне, не говоря уже об улице. Мод, конечно же, хотелось бы верить, что Штерн сейчас думает о ней, но она отдавала себе отчет, что подобное совершенно исключено. Не она занимала сейчас его мысли, впрочем, как и любая другая женщина. Мод должна была признать, что, случись Штерну на мгновение заподозрить ее в неверности, он просто отбросил бы эту мысль не задумываясь. Он обычно повторял, что когда они не вместе, то он, как правило, думает только о делах.
Еще раз назвав себя юной мечтательницей, Мод отошла от окна. Но в таком случае что все же послужило причиной необычного поведения Штерна? Проблемы на его заводах боеприпасов? Или появилась морщинка на хорошо отутюженных делах его банка? А может быть – и Мод стало тревожно на душе, – он размышляет о выданных ссудах, и об одной из них в особенности…
Эта ссуда, полученная членом ее собственной семьи, была для Мод источником постоянного беспокойства. Она мысленно видела тот день, когда придется или списать, или востребовать долг – и когда это произойдет, какой будет реакция ее любовника. Давать деньги под проценты, всегда говорил Штерн, это вопрос бизнеса, и на личность должника нельзя делать никаких скидок. Таковым было его кредо, и в этом он оказывался на редкость последовательным. В такие минуты Мод ощущала в нем прилив сил, даже хищническую ненасытность. Она это не одобряла, но находила эротичным.
Теперь же она пребывала в замешательстве. Ее собственные убеждения столкнулись в противоречии. Мод была воспитана на том, что вернуть любой долг является делом чести. С другой стороны, и заимодавец должен проявить снисхождение. Доводить должника до полного разорения она считала вульгарным. Это отдавало делячеством – так обычно поступают торгаши, а не джентльмены.
Что же касается именно этого долга, то у Мод была убежденность, что он, в конце концов, будет выплачен надлежащим образом. Если же должник начнет испытывать серьезные затруднения, что маловероятно, тогда она вмешается сама. Она будет умолять в пользу должника, и тогда Монтегю простит этот долг. Конечно же, простит, а как же иначе?!
Теперь, неожиданно выяснив причину странной озабоченности Штерна, Мод не терпелось расспросить его. Если Штерн беспокоится, значит, тому есть веские основания, а следовательно, надо все обсудить незамедлительно.
Мод не откладывала задуманное в долгий ящик и сразу же набрала телефонный номер комнат Штерна в Олбани. Ответа не последовало. Она обождала пятнадцать минут и позвонила снова. И опять безуспешно. Это уже просто непостижимо! Она была вне себя. Воображение рисовало ей ужасающие картины: вот ее любимый попал под машину, вот на него напали бандиты. Она звонила снова и снова. В два часа утра Штерн ответил.
Разговор вышел короткий и резкий. Монтегю был раздражен тем, что Мод вызвонила его, еще более раздражен, когда она начала торопливо выкладывать причины своего беспокойства. Штерн сказал, что вопрос займа ее брату не является спешным, что он вообще занят другими, более неотложными, делами.
– Но где же ты был, Монти?! – начала Мод.
– Бродил по улицам.
– В такой час, Монти?! Почему?
– Хотел подумать над решением одного вопроса.
– Какого вопроса, Монти? Ты чем-то обеспокоен?
– Ни в малейшей степени. Вопрос решен.
– Все утряслось?
– Да.
– Монти…
– Уже поздно. Спокойной ночи, Мод.
* * *
Следующим утром Окленд возвращался во Францию. Со своей семьей ему попрощаться толком не удалось. Фредди и Стини оба проспали. Все время Окленд пробыл с отцом и матерью, вставшими спозаранок, чтобы проводить его. Остальные попрощались как бы на бегу.
Фредди появился, с виноватым видом протирая глаза, когда до отъезда оставалось полчаса. Спустя пять минут явился и Стини, как всегда, выряженный франтом. Он проглотил свой завтрак стоя, при этом напевая «Сердце красавицы». Констанца не вышла, пока все не собрались в холле. Она скатилась с лестницы, ее волосы были распущены, манжеты на рукавах платья не застегнуты. «Дженна стала такой забывчивой, – пожаловалась она, – и не пришила оторванную пуговицу».
Окленду пора было отправляться. Он в нерешительности остановился у дверей – в форме, дорожные сумки у ног, фуражка зажата под мышкой. На улице его ждал отцовский «Роллс».
Крепкое рукопожатие отца, менее крепкое – Фредди, объятия Стини, долгие слезные причитания матери у него на груди. Констанца держалась позади всех. Только в последний момент она поцеловала его: два торопливых поцелуя, по одному в каждую щеку. В этот раз она не напомнила о его обещании. Окленд сначала почувствовал себя уязвленным, а затем вознегодовал.
Констанца проводила его до выхода.
– Жаль, что ты пропустишь мой бал, – прокричала она, когда Окленд усаживался на заднее сиденье машины. Она помахала рукой: быстрый, небрежный жест. – О, я ненавижу прощания! – вдруг с неожиданным чувством произнесла она и убежала в дом.
«Роллс» покатил прочь от дома. Его мощный двигатель работал едва слышно, серебристый, стремительный капот прокладывал путь – на вокзал, к транспортному кораблю, в окопы.
Вот так, злясь на Констанцу и подозревая, что она раздразнила его нарочно, Окленд вернулся во Францию.
