Текст книги "Темный ангел"

Автор книги: Салли Боумен

сообщить о нарушении

Текущая страница: 28 (всего у книги 53 страниц)

– Я избавился от «Видекса», – сказал он.

– Ты продал камеру?!

– Нет, разбил на кусочки и сжег все фотографии, сделанные во Франции. Сжег пластины, а когда вернусь домой, – он глотнул вина, – и там сделаю то же самое. Ненавижу фотографию, это сплошь одно вранье. Знаешь, единственное, с чего стоит сделать снимок? Пятна на Солнце! Вот это я, пожалуй, не отказался бы сфотографировать.

Джейн была потрясена. Чтобы Мальчик отказался от фотографии? Скорее ревностный католик отрекся бы от своей веры. Она пристально взглянула на него. Война изменила его лицо. Не осталось и следа от былой бледности, и, если бы не выражение его глаз, можно было бы подумать, что Мальчик только что вернулся из морского путешествия, набравшись новых сил и энергии. Его лицо было обветренным. Детская округлость черт, из-за которой он всегда выглядел моложе своих лет, сменилась волевым и непреклонным выражением человека, привыкшего противостоять трудностям. Война превратила бы Мальчика в красавца, если бы не постоянная тревога в глазах, так не сочетавшаяся с волевым лицом… Мальчик походил на актера, который посредине сцены вдруг забыл свою роль. Он явно хотел о чем-то поговорить. С самого начала беседы он что-то сосредоточенно обдумывал. Допив вино, Мальчик решил, очевидно, что подходящий момент наступил. Его голова дернулась, словно вытряхивая из уха невидимую воду. Он посмотрел на запотевшие окна, прокашлялся и наконец сообщил, что пришел сюда, чтобы поговорить о Констанце.

Он начал довольно живо, очевидно, заранее продумал, что станет говорить. Объяснил, что большинство людей, и Джейн в том числе, просто не понимают Констанцу так, как он. Не нужно забывать, сказал он, что Констанца еще ребенок и очень ранима. Джейн не согласилась. Она считала, что обручение Констанцы просто бессовестное предательство по отношению к Мод. Она, правда, не успела этого высказать – Мальчик не дал ей вставить ни слова. Его явно не интересовало мнение Джейн. Слова лились из него нескончаемым потоком, он просто не мог остановиться.

– Свадьба Констанцы, – он отчетливо произнес эту фразу, – не должна состояться.

Дальше – больше. Мальчик заявил, что поведение его отца не поддается объяснению: вместо разрешения на свадьбу должен был последовать категорический отказ. Поведение Мод, добавил он, тоже необъяснимо. Это же самое касается Стини, Фредди, Штерна и даже его матери. Единственная, кого он мог понять, это Констанца. Ее поступок, сказал он, последний крик о помощи.

В этот момент Мальчик столкнулся с неожиданным затруднением: он начал заикаться еще сильнее, чем раньше. Он застревал на букве «к» и заметно рассердился, потому что не мог выговорить самого имени Констанца.

Сообщив наконец, что Констанца нуждается в помощи, он посмотрел на Джейн:

– Теперь – о главном.

Из-за этого он и приехал сюда, в эту ночь, прежде чем вернется в Англию. Несмотря на то, что их помолвка разорвана, он считает правильным, чтобы Джейн первой стало известно о его намерениях. Он собирается вернуться в Англию и там остановить эту свадьбу. Это первое. Затем он сам предложит Констанце выйти за него замуж.

– Понимаешь, она, наверное, ждет этого. – Мальчик склонился над столом. – Ждет с тех пор, как стало известно, что наша помолвка разорвана. Но я молчал, и поэтому она решилась на такой шаг. Теперь понимаешь?

Он развел руками и рассмеялся.

– Это крик о помощи. Ведь она знает, что я тоже люблю ее.

* * *

Джейн рассказала эту историю Векстону, когда они ехали к станции, около которой им надо было ждать прибытия раненых из полевых госпиталей. Поезд запаздывал, и пришлось стоять на темной платформе, дрожа от холода.

Эта история взволновала ее. Она поймала себя на том, что ей трудно отстраненно воспринимать события, и она мысленно мечется между сценой в кафе и другими событиями в прошлом. Перед Джейн открылась бездонная пропасть. Она не могла свести ее края. Она увидела, что никогда не понимала Мальчика, которого неизменно считала простым и прямодушным. А в этой ситуации возник тот Мальчик, которого она не разглядела. Внезапно прошлое ощетинилось вопросами. Ей оставалось лишь ругать себя. Она была слепа и слишком переполнена своими чувствами к Окленду, чтобы понять, что и у Мальчика была скрытая от всех жизнь.

Она стала ходить взад и вперед по обледеневшей платформе, размахивая руками.

– Слепа, слепа, слепа, – выкрикивала она с такой силой, что ланкаширские медсестры с интересом стали глядеть на нее. – Я должна была увидеть. Я ненавижу себя.

Векстон слушал. Он молчал. В голове у него начала складываться строфа, пока Джейн говорила, она стала обретать окончательные очертания. Ссутулясь, он стоял совершенно неподвижно. Брезент носилок отсырел, и на его поверхности стала образовываться наледь. Такая же льдистая корка стягивала и верхнюю губу Векстона. Щурясь, он смотрел против ветра, в ту сторону, откуда должен был идти поезд. Он слышал слова Джейн; он слушал строчки своей поэмы; кроме того, до его слуха доносились и другие звуки. Еле слышные поначалу, они приближались, он уже улавливал пыхтение парового двигателя.

От прошлого Джейн перешла к будущему. Она пыталась объяснить выражение лица Мальчика: его легкую растерянность, его сомнительные надежды. Она пришла в возбуждение. Она сказала, что ей стоило бы основательнее поговорить с Мальчиком и попытаться разубедить его. Повернувшись к Векстону, она начала объяснять, что, когда она попрощалась с Мальчиком, ее охватило предчувствие несчастья.

Крупная ладонь Векстона ощутимо хлопнула ее по пояснице.

– На землю! – выкрикнул он.

От удара у нее перехватило дыхание. Она неловко упала, и мокрая брусчатка ободрала ей лицо. Одна нога подвернулась. Векстон всем своим весом прижал ее к земле. Упавшие носилки ударили ее по голове. Они запутались в мокром брезенте и размотавшихся шарфах. В воздухе раздался грохот, после чего блеснула вспышка. Векстон локтем прижал ее к земле. Джейн уткнулась в мокрую мостовую и сделала попытку избавиться от Векстона. Извиваясь, она отползла на дюйм и приподняла голову.

Векстон сошел с ума. Все вокруг сошло с ума, вплоть до платформы. То, что было черным, теперь было залито светом. Край платформы был отбит и курился дымом. Здание вокзала было охвачено пламенем. Его языки развевались на ветру, как флаги, и лизали крышу.

Кто-то застонал. Мимо со сбившейся набок шапочкой пробежала медсестра Красного Креста. Волосы ее горели. Рот у нее был искажен в крике. Джейн понимала: она должна подняться и что-то делать, но Векстон не пускал ее. Она приподняла голову, но он опять прижал ее к земле. Она чувствовала, как кулаком он придавил ей шею. Преисполнившись гнева, она была готова выйти из себя. Она стала бороться с Векстоном; она колотила по его рукам, стараясь попасть по физиономии. Но Векстон был слишком тяжел и силен, чтобы она могла с ним справиться, и ей повезло, потому что в этот момент пилот дирижабля сбросил вторую бомбу. С редкой точностью он поразил не только вокзал, но и котел подходящего поезда.

Тот взорвался, с грохотом отлетев в сторону и превратившись в куски раскаленного железа, окутанные клубами пара. В воздух взлетели горящие угли. Пронзительно свистели осколки. Тендер за паровозом швырнуло вперед, и он завалился набок. Железная змея развалилась на части, одни из которых повалились направо, другие – налево; четвертые с лязгом рвущегося металла стали наезжать на третьи. Наконец наступило молчание, в котором стали слышны крики и стоны.

Векстон спас ей жизнь. Джейн, подняв голову, наконец поняла это; Векстон, которого самого колотило, помог ей встать на ноги. Всего в ярде от них, там, где они только что стояли, лежал металлический штырь, часть то ли поезда, то ли рельсов, а может, кусок станционной крыши, с точностью дротика он вонзился в брусчатку, раздробив ее. Вагоны поезда были объяты пламенем. Раненые в них тоже горели.

* * *

Когда я была ребенком, Джейн рассказывала мне часть этой истории, которая касалась в основном того, как ее друг Векстон спас ей жизнь.

Были и другие подробности, о которых она умалчивала и о которых поведал мне Векстон много лет спустя, когда мы бок о бок сидели в Винтеркомбе. Когда ночь подходила к концу и небо стало светлеть, а горизонт сменил черный цвет на серый, Джейн вернулась к поезду. Она оказалась у последнего вагона: в нем располагались легкораненые, и он не так был охвачен пламенем.

Всех, кроме одного, удалось вытащить. Этот человек, чья нога несколько дней назад была перебита пулеметной очередью, застрял в перекореженных дверях. Его зажал лист металла. Он не издавал ни звука. Он думал, что уже погиб. Вагон уже занялся пламенем, когда Джейн оказалась рядом с ним.

Когда она подошла поближе, с грохотом вылетели оставшиеся стекла в окнах вагона. Джейн втянула голову в плечи. Она схватилась за поручни и подтянулась. Векстон попытался оттащить ее. Джейн зацепилась за зубья металла в дверном проеме и услышала, как зашипела ладонь. Она увидела, что с нее сползает кожа. Все же она как-то вытащила этого человека.

Векстон вместе с одной из ланкаширских медсестер помог ей. От дыма щипало в глазах, и они ничего не видели. Раненого вытащили, человек этот пришел в сознание, но только на короткое время: примерно в трех километрах от Сент-Илера он отвернул лицо и умер.

Как потом выяснилось, он был одним из братьев Хеннеси; он оказался первым из погибших членов этой семьи. Двое других братьев последовали за ним; из всех четырех могучих братьев остался в живых только Джек Хеннеси, тот самый, который когда-то нес в Винтеркомб тело Эдди Шоукросса на самодельных носилках; и этот Джек Хеннеси – во всяком случае, так он говорил мне, когда я была совсем маленькой, – никогда не мог забыть старания моей матери спасти его брата. Разгребая уголь в подвале, более чем довольный своим вассальным положением, он рассказывал мне истории о войне. Он поведал мне, как и где его ранило в левую руку, что положило конец его надеждам стать бригадиром плотников; он описывал мне, как и где погибли его братья; и – не обращая внимания на тот факт, что не был тому свидетелем, – подробно рассказывал о героизме моей матери.

Было ли это правдой? Векстон утверждал, что да; моя же мать неизменно утверждала, что Хеннеси преувеличивает. В ее дневниках не имелось упоминания об этом инциденте, но Констанца написала о нем. Ироническая интонация явно забавляла ее. «Итак, – написала она несколько недель спустя, когда новости дошли до нее, – Хеннеси погиб – с помощью Джейн. Увы, Окленд, Хеннеси – да не тот. Я по-прежнему считаю, что для нас еще не все потеряно».

2

Мальчик стоял под дождем у подножия лестницы, которая вела в Коринфский клуб в Пэлл-Мэлл. [6]6
  Улица в центральной части Лондона, на которой расположены наиболее известные клубы. ( Прим. пер.)


[Закрыть]Перед его взором возвышался величественный серый фасад здания. Ему предстояло встретиться тут с сэром Монтегю Штерном. Стоял вечер, и до бракосочетания Констанцы оставалось два дня.

Весь день Мальчик не ел: он чувствовал, что должен подготовиться – встреча носила решающий характер – соответствующим образом. Он должен быть воплощением бдительности. Он не может себе позволить слышать в ушах звуки канонады, которая, как он знал, не стихала по ту сторону Канала. Он должен взять на себя обязанности своего отца, коль скоро тот уклонился от них. Он должен вести себя как офицер и джентльмен: если он будет придерживаться обусловленных правил, они выведут его куда нужно.

Он был уверен в себе. Он специально облачился в мундир. Талию его стягивал ремень «Сэм Браун», а на боку висела кобура со служебным револьвером. Его головной убор напоминал шлем. Мальчик посмотрел на ступени и твердым шагом поднялся по ним.

Нетрудно было догадаться, почему Мальчик предпочел именно этот клуб. И дедушка, и отец были его членами; когда Мальчику минул двадцать один год, он тоже обрел в нем пожизненное членство. Он мог не любить это заведение, но понимал, что у него есть право находиться тут, чего, конечно же, нельзя было сказать о Штерне. Для Мальчика оставалось загадкой, как такой человек вообще ухитрился стать его членом. Он предполагал, что Штерн будет чувствовать себя тут не так уверенно.

Сначала все пошло как надо. Швейцар клуба приветствовал его, сразу же правильно назвав по имени и званию, несмотря на то, что в последний раз Мальчик был тут несколько лет назад. Он вручил швейцару свою форменную шинель, головной убор, свой стек. Несколько стариков, утонувших в глубоких креслах, приветствовали его кивком головы, когда он проходил мимо. Тут он был сыном своего отца.

Мальчик увереннее всего чувствовал себя, когда ему приходилось играть заранее подготовленную роль. Его уверенность в себе возросла. Она сопутствовала ему в холле; она укрепилась, когда он поднимался по лестнице, и оставалась такой же, когда он вошел в курительную. Тут он заметил Штерна: тот стоял спиной к огню в дальнем конце комнаты, и клубный официант мельтешил рядом. Слева от него стоял престарелый герцог, справа – секретарь министерства иностранных дел. Видно было, что они внимательно прислушиваются к его словам.

Мальчик вспыхнул. Именно тогда все пошло наперекосяк. Штерн встретил его с непринужденной теплотой; он протянул ему руку, которую Мальчику – хотя он предпочел бы влепить Штерну пощечину – пришлось принять. Герцог и секретарь вежливо оставили их наедине. И, прежде чем Мальчик успел понять, что происходит, они уже сидели в кожаных креслах у камина, и именно Штерн, а не он заказал виски. Обслужили их молниеносно. Штерн открыл портсигар.

Мальчик первым делом уставился на жилет Штерна, который он счел чудовищным, а цвета – кричащими. Затем он рассмотрел смокинг Штерна, который был слишком новым и подчеркнуто приталенным. Глаза его опустились к туфлям Штерна, ручной работы, но тоже слишком изысканным. Мальчик не отрывал от них глаз, преисполненный отвращения.

Мальчик, как его отец и дедушка, с презрением относился к новой обуви. Он придерживался точки зрения, что обувь, выйдя из рук мастера, должна служить всю жизнь. Если уж не избежать приобретения новой пары, то ее следует первым делом разносить, после чего хорошо подготовленный камердинер должен не меньше года ежедневно чистить туфли, чтобы предоставить им честь облечь ноги. Туфли Штерна выглядели так, словно их только утром извлекли из коробки. Его одеяние кричало о деньгах, что было непростительно. Его гладко прилизанные волосы, отливавшие в рыжину, как у лисы, были аккуратно подстрижены, хотя местами длинноваты. Обшлага рубашки были слишком белыми, а запонки – слишком крупными. Он предложил сигару, и она оказалась настоящей «гаваной». Мальчик взял ее и потом чуть не отбросил: она обжигала ему пальцы.

Но через мгновение Мальчик был только рад, что обзавелся сигарой. Ему пришлось снять ленточку, помедлить, обрезая ее конец, раскурить, выпустить клуб дыма – все эти занятия предоставили ему время подумать. Он уже успел про себя повторить то, что собирался сказать; осталось только корректно и сдержанно все выложить Штерну. Мальчик, обратив внимание, что сидит на краешке кресла, откинулся на спинку. Он скрестил ноги и снова развел их. Расправил плечи. Он старался не обращать внимания на присутствие за спиной представителя министерства иностранных дел. Он сделал попытку пригвоздить Штерна взглядом, тем самым, который пускал в ход, обращаясь к своим людям: прямо в упор, как мужчина с мужчиной, ни признака страха, нет необходимости давать понять о своем высоком звании, ибо уверенность должна быть присуща от рождения.

Он не мог начать. Плечи у него были расправлены, но он не мог выдавить ни слова. Мысли расплывались: с этого предложения или с другого? Он сделал глоток виски. Штерн нетерпеливо постукивал носком элегантного ботинка. Где-то в подсознании Мальчик слышал отдаленный грохот орудий. Он осторожно поставил на стол стакан. Руки его подрагивали, но он надеялся, что Штерн не обратит на это внимания. С ним теперь это случалось, и он не всегда мог себя контролировать.

Он ослабил тугой воротничок. Его пробила испарина. В помещении было слишком жарко. И слишком тихо. Внезапно он испугался, что, если начнет говорить, не справится с заиканием. Такое тоже случалось: в последние пару месяцев его несколько раз охватывал ступор перед строем – если он не высыпался, если выпадал тяжелый день. Во Франции на выручку к нему приходил сержант: уроженец Глазго сержант Маккей, маленький жилистый неукротимый матерщинник. Маккей мог выйти вперед и в случае необходимости все объяснить, когда слова застревали у Мальчика в горле. Маккей мог…

Чего уж тут – Маккея больше не было в его распоряжении: три недели назад его смертельно ранил осколок гранаты.

Все вокруг было полно крови. И грязи. Мальчик помахал ладонью перед лицом, как бы разгоняя сигарный дымок. Заглушая разговоры, грохотали орудия. Мальчик положил сигару и застыл в ожидании. Он ждал, что к нему придет уверенность – как всегда случалось в конце концов. Он потеребил мочку уха. Гул орудий пошел на убыль. Штерн бросил взгляд на часы. Мальчик наклонился вперед. Ясно и четко. Как офицер и джентльмен.

– Этот брак, – сказал Мальчик. У него был чрезмерно громкий голос. Он не обращал на него внимания. – Этот брак, – повторил он. – Я явился сюда сообщить вам. Он не будет иметь места.

Мальчик находился в Англии уже два дня. Он сновал вперед и назад между Лондоном, где он повидался с Мод, и Винтеркомбом, где должна была состояться торжественная брачная церемония. Фраза, которую он сейчас произнес, была одной из тех, которые он непрестанно репетировал. Он говорил ее своему отцу, своей матери, Мод, Фредди и Стини. Гвен плакала. Отец сухо посоветовал ему заниматься собственными делами. Фредди сказал, что ничем не может помочь; он и сам ничего не понимает. Мод объяснила, что Штерна, когда он нацелился на что-то, отвратить невозможно. Стини посоветовал ему не вмешиваться. «Остановить этот брак? – Он возвел глаза к потолку. – Мальчик, ты с тем же успехом можешь попробовать остановить лавину. Забудь, и как можно скорее».

Мальчик не обратил внимания на эти замечания. Он был поглощен поисками встречи с Констанцей. Констанца, опасался он, избегает его, и ему не удавалось найти ее до сегодняшнего дня, а сегодня все-таки разыскал – она прогуливалась у озера.

День был тусклым и одноцветным, в воздухе стоял морозец, под ногами скрипела заиндевевшая трава, озеро затянула корка льда, но, несмотря на зябкий воздух, Констанца сияла. На ней было новое пальто, бледного цвета, и цену его трудно было себе представить – даже Мальчик обратил на это внимание. Оно было украшено большим капюшоном, отороченным белым песцовым мехом. На холодном воздухе он покрылся изморозью, и, когда Констанца с радостным возгласом, засмеявшись, повернулась встретить его, ему показалось, что ее лицо обрамлено короной из ледяных игл, сияющих алмазами.

Черные волосы; глаза были еще темнее, чем ему запомнились; яркие выразительные губы, из которых вырвалось облачко пара, когда она выкрикнула его имя. Она взяла его за руку. Она сжала ее мягкими детскими перчатками.

Она привстала на цыпочки.

– Френсис! Ты здесь! – Констанца поцеловала его в щеку. Она прыгала от радости вокруг него, радуясь вместе с уродливой собачкой, которая гуляла с ней. Снежно-белый шпиц, маленький, глупый и злобный. Мальчик мог пришибить его одним пинком; едва только увидев его, шпиц сразу же оскалил зубы. Констанца приструнила собаку, натянув поводок из ярко-красной кожи с фальшивыми бриллиантами, пристегнутый к ошейнику.

– Подарок к обручению от Монтегю! – Она взъерошила шерстку собачки. – Ты когда-нибудь видел более нелепое животное и более вульгарный ошейник? Но они оба мне нравятся.

Она то готова была броситься ему на шею, то снова отскакивала. Мальчик никогда раньше не чувствовал себя таким большим и неповоротливым. Он носился за Констанцей и ее собачонкой по поляне. Он еле волочил ноги, они у него подкашивались, оставляя по себе крупные отпечатки подошв. Он все объяснил – он не сомневался, что все растолковал, он был уверен, что даже, как и собирался, сделал предложение. Констанца выскальзывала у него из рук; ему казалось, что он пытается поймать струйку воды.

Когда он наконец на террасе настиг ее, она повернулась к нему. И снова привстала на цыпочки, одарив его еще одним поцелуем в щеку.

– Помню ли я? Дорогой Френсис, конечно же, я все помню. И ужасно люблю тебя. Всегда любила и всегда буду любить. Ты мой самый лучший ангел-хранитель и мой брат. Ох, Френсис, я так рада, что тебе дали отпуск; я бы не вынесла, чтобы, когда я выхожу замуж, тебя тут не было. Я буду искать тебя в церкви, когда пойду к алтарю. Ты помнишь то маленькое колечко, что ты мне однажды подарил, то, с синим камешком? Я специально надену его – синий цвет, говорят, к счастью. А я хочу быть счастливой. Я могу повесить его на цепочке на шею, чтобы Монтегю не ревновал – он иногда бывает ужасно ревнивым. – Она поежилась. – Похолодало, тебе не кажется? Прогуляйся со мной, Френсис. Возьми меня под руку. Нет, давай лучше пробежимся, ладно? Мне хочется бегать, петь, танцевать. Какой приятный воздух! Я так счастлива сегодня…

Она бежала рядом с ним. Она убегала от него. Маленькая изящная фигурка со смешной собачонкой у ног. Потом уже – у Мальчика не было никаких сомнений на этот счет – она усиленно старалась не оставаться с ним наедине. Это и заставило его, чего он боялся с самого начала, встретиться со Штерном лицом к лицу. Констанца, которая была женщиной-ребенком, не могла справиться со Штерном. Он должен был бы понять это давным-давно.

– Не будет иметь места? – Перед ним всплыло лицо Штерна. Он рассматривал Мальчика с отстраненной и вежливой насмешкой. – Свадьба состоится послезавтра. Сегодня вечером, мой дорогой Мальчик, я отправляюсь в Винтеркомб. Предполагаю, что мы могли бы поехать туда вместе. Вам что-то мешает, Мальчик?

– Вы не тот муж, который достоин Констанцы.

Самое сложное препятствие удалось преодолеть; Мальчик ни разу не запнулся. И теперь слова хлынули потоком. Он держал себя сущим офицером и джентльменом. Он больше ни разу не заикнулся.

– Оставляя в стороне вопрос о вашем возрасте и о вашей… дружбе с моей тетей…

– Оставляя в стороне? – Легкая улыбка. – Мальчик, вы удивляете меня…

– Оставляя в стороне вопрос о вашей расе, о разнице в происхождении…

Дальше и дальше: слова шли чередой, как новые танки. Он видел, как они подминают под себя всю грязь, как, вздымаясь, заполняют собой окружающее пространство. Мальчик подошел к выводу: он предлагает Штерну проявить благородство и отказаться от этого брака. Он взывал к его благородству джентльмена, хотя не скрывал, что не считает Штерна джентльменом и никогда не будет считать. Штерн сделал глоток виски и потянулся за сигарой.

– Боюсь, что это невозможно.

Вот и все. Не было сказано ни слова о любви, ни малейшей попытки объясниться. Его высокомерие поразило Мальчика. Он почувствовал, что его бросило в жар. Грохнуло одно орудие, потом другое. В первый раз за время разговора Мальчик ощутил приступ настоящего страха. Пахнуло полным поражением, и поэтому он кинулся в последнюю атаку, потеряв надежду сохранить в резерве последние силы. Он поднял тему о Гекторе Арлингтоне. Мальчик не разбирался в финансах так хорошо, как предполагал, но ему казалось, что все эти премудрости не представляют для него секрета. Он поднял голос, приходя в возбуждение.

– Мы с Гектором служили в одном полку. Мы с ним были старыми друзьями. Он рассказывал мне, какой совет вы дали его матери.

– Ах, да, он погиб. Как трагично. Мне очень жаль слышать об этом.

– Вы их обобрали до нитки. – Мальчик с силой поставил стакан с виски, грохнув им по столу. – Вы лицемер. Вы наживаетесь на этой войне. Вы сидите тут и говорите, что, мол, вам жаль, когда вашими стараниями Арлингтоны остались ни с чем. Вас интересуют только собственные интересы, вы всюду втираетесь… вы использовали моего отца, использовали его дом и его связи. Если бы Гектор остался в живых…

– Если бы Гектор остался в живых, то пришлось бы иметь дело только с одним завещанием, что существенно не повлияло бы на ситуацию, Мальчик…

– Не врите мне. – Лицо Мальчика побагровело. Он не мог справиться со своими руками, и они метались в воздухе. Грохот орудий снова звучал у него в ушах так оглушительно, что он старался перекричать их, и чиновник из министерства иностранных дел оглянулся на него.

– Во всяком случае, речь идет не только об Арлингтонах. Есть и другие. Я слышал. Ваши первые партнеры – те, которые впустили вас в пределы их банка. Что с ними произошло? Один из них перерезал себе горло – почему он это сделал? Потому что вы разорили его, вы так все подстроили, что он обанкротился. О, я знаю, что вы ответите. Вы скажете, что все это слухи, но выясняется, что кое-какие из них чистая правда. Я спрашивал людей. Я говорил с Мод. Я сложил два и два и… – Мальчик остановился. Глаза у него округлились. – Так вот в чем дело, не так ли? До меня только сейчас дошло! Вот почему мой отец позволил всему этому случиться. Он должен вам деньги. Ну, конечно. Все вам должны. Он взял у вас деньги и разрешением на брак расплатился с вами. – Мальчик сделал глоток виски, чтобы успокоиться. – Значит, – продолжил он, испытывая гордость за себя, ведь именно так должен был бы говорить его отец, – все упрощается. Мы можем рассматривать данную ситуацию, как она того заслуживает: финансовая сделка. Сколько вы хотите, чтобы вам уплатили, а, Штерн? Конечно же, есть цена. Назовите ее.

Штерн помолчал, прежде чем ответить. Похоже, он совсем не оскорбился, что разочаровало Мальчика. Штерн сделал глоток виски и лишь потом обратился к нему.

– Как ни странно… – Штерн рассеянно смотрел куда-то в пространство. В голосе у него звучала ирония, едва ли не веселье. – Как ни странно, но, несмотря на то, что я еврей, цены в данном случае не существует. Я… не испытываю желания торговаться, как вы мне предлагаете. – При этих словах он подчеркнуто посмотрел на наручные часы, как бы давая понять, что общение с Мальчиком больше не представляет для него интереса. Затем его узкая изящная кисть нырнула в нагрудный карман смокинга. Оттуда он извлек конверт. И молча положил его себе на колено. Посмотрел на Мальчика. Он ждал продолжения.

– Я все расскажу Констанце! – взорвался Мальчик, стараясь не обращать внимания на конверт. – И не только Констанце. Я всем выложу… правда станет известна. Я не постою, я…

Он отчаянно старался найти какие-то убийственные слова, которые разоблачат подлинную суть этого человека – ростовщика и спекулянта. Деньги и оружие. Сколько он получает с каждого снаряда, с каждой пули, когда вокруг так много пуль, так много снарядов?

– Мальчик, – склонился вперед Штерн, спокойно рассматривая его. – Мне кажется, вы перевозбуждены. Не сомневаюсь, на то у вас есть свои причины. Вы не очень хорошо выглядите. Не лучше ли нам забыть этот разговор, после чего вы сможете спокойно удалиться?

– Не собираюсь. – Лицо Мальчика обрело гневное упрямое выражение. Он видел, как Констанца прыгает вокруг него на заиндевевшей лужайке рядом со своей взбудораженной собачонкой. – Не собираюсь. Вам не удастся разрушить жизнь Констанцы. Если мне придется… я встану в церкви и в голос объявлю… я это сделаю. Я объясняю причину. Мне никто и ничто не помешает. Вы много лет были любовником моей тети. Вы в таком возрасте, что могли быть отцом Констанцы. Констанца вас не волнует. Но она не может…

Он остановился. Не говоря ни слова, Штерн перегнулся к нему и положил тот самый конверт на колени Мальчику.

Тот уставился на него. Небольшой конверт, квадратной формы, без адреса и незаклеенный; в нем что-то лежало, на ощупь тверже, чем лист бумаги. Мальчику кровь бросилась в голову. Он медленно – у него снова стали дрожать руки – открыл клапан.

Фотография. У него не было необходимости полностью вытаскивать ее из конверта; хватило и одного взгляда, потому что она была хорошо знакома ему. Один из сделанных им снимков, одна из тайн его жизни: Констанца в роли юной девочки. Опытная и невинная. Ее облегало влажное платье.

– Откуда вы ее раздобыли? – Он запнулся на слове; он не мог произнести буквы «б».

Штерн не ответил на вопрос, а сделал легкий и, может даже, презрительный жест рукой. Да у него и не было необходимости отвечать: конечно же, от самой Констанцы, понял Мальчик. От Констанцы, которой он преподнес столько маленьких подарков: колечко с синим камушком, кружевной воротник, шаль яркого шелка, янтарное ожерелье; яркие сорочьи безделушки, безнадежные разговоры о своей преданности и – когда она попросила, потому что она так редко вообще просила его, – маленький серебряный ключик от шкафа в его комнате, которым можно было открыть ящик письменного стола, где он хранил… эти фотографии.

– Я никогда не обижал ее. Даже никогда не притрагивался к ней. Заверяю вас своим словом. – Боль была невыносимой, но он должен оправдаться, решил Мальчик, даже сейчас, перед Штерном. – Я только смотрел на нее. На моих снимках… я хотел запечатлеть ее, оставить…

Это было лучшее объяснение, что он мог дать относительно того, что всегда казалось ему творческим поиском, а не извращением. Теперь он понимал, что этот поиск не должен был иметь места: Констанца была не бабочкой, которую можно поймать, распять, приколоть булавкой и снабдить ярлычком. Она сопротивлялась всякой попытке определить ее, как она сопротивлялась его желанию заснять ее. Это замечание, о котором Мальчик тут же пожалел, заставило Штерна погрузиться в раздумье.

– Понимаю. Я верю вам. Тем не менее…

Что-то блеснуло в глазах Штерна – понимание, может даже, сочувствие. Затем его лицо обрело замкнутое выражение. Потянувшись за конвертом, он вернул его на прежнее место в нагрудном кармане. Мальчик с трудом поднялся. Под ним покачивалась земля. Столик, на котором стоял его стакан виски, плясал на трех своих ножках. Никто не обратил на них внимания. Вокруг продолжались разговоры. Никто не обратил внимания, что у Мальчика пошла носом кровь.

Это смутило его. Он решительно махнул рукой. Он повернулся и, не обменявшись со Штерном ни словом, направился к дверям. Неверными шагами он проложил себе курс мимо столов и кресел, производя впечатление выпившего, потому что нетвердо держался на ногах.

Когда Мальчик покинул помещение, Штерн направился к одному из клубных телефонов. Уединившись в маленькой нише, обшитой деревянными панелями, и прикрыв двери, он позвонил Констанце в Винтеркомб. Он знал, что она ждет его звонка.

– Ты это сделал? – Ее голос возникал и пропадал на линии: в нем была странная нотка, которую Штерн не мог определить: то ли восхищение, то ли страх, то ли огорчение.