Текст книги "Темный ангел"
Автор книги: Салли Боумен
сообщить о нарушении
Текущая страница: 17 (всего у книги 53 страниц)
– Я бы не торопился с прогнозами, – вставил Монтегю Штерн, – не стоит быть излишне оптимистичными, все может оказаться не таким скорым делом, знаете ли.
– Таков приговор Сити? – голос Данбара почти сорвался на резкость. Под «Сити» он подразумевал ростовщиков, а значит – евреев. Само замечание, по мысли Данбара, должно было указать Штерну его место: определенно не за этим столом. Конечно, некоторым выдающимся евреям, среди них и Штерну, удалось добиться расположения лондонского света, в том числе и приема в некоторые дома, вроде этого, однако в его родной Шотландии подобное было невозможным – всем своим видом хотел показать Данбар.
– Сити? – Штерн, привыкший к такого рода выпадам, выглядел невозмутимым. – Нет, скорее Даунинг-стрит. На прошлой неделе.
Штерн очень редко ссылался на свои связи, еще реже старался ставить обидчиков на место. После этих слов за столом воцарилось молчание. Стини, который не любил Данбара, прыснул. Констанца, симпатизировавшая Штерну, одобрительно посмотрела на него. Данбар покраснел до самых ушей. Ситуацию разрядило вмешательство Мод, всегда болезненно воспринимавшей пренебрежительное отношение к Штерну – к тому же она заметила, как Гвен при этих словах переменилась в лице.
– Монти, дорогой, – небрежным тоном произнесла Мод, – ты по обыкновению прав, и все же ты неисправимый пессимист. Лично я полностью доверяю нашему министерству иностранных дел, особенно после того, как Окленд получил там место. Мне кажется, что дипломаты сами смогут все утрясти. Может быть, и вовсе не дойдет до сражений. Кайзер, по моему убеждению, здравомыслящий человек. Как только он поймет, кому бросил вызов, сразу же пойдет на попятную. Я, конечно же, всей душой на стороне этих галантных бельгийцев – нельзя сидеть сложа руки, пока кто-то там их покоряет. Однако, посудите сами, из-за чего вся эта нелепая война? Какие-то там страны на Балканах – хоть убей, не вспомню, как называется хоть одна из них. Даже пальцем на глобусе не смогу показать более-менее уверенно… Кроме того, на прошлой неделе, из исключительно достоверных источников в салоне дражайшей леди Кьюнард…
Гвен, сидевшая за дальним концом стола, не сводила глаз со своих сыновей. Все они, кроме Стини, были призывного возраста, даже Фредди, только закончивший школу, которого она все еще считала ребенком. Гвен не притронулась к еде. Самое худшее, что ей не с кем было поделиться одолевавшими ее страхами. Обсуждать их в открытую значило выставить себя не патриотом во мнении света. Она и так уже сегодня дала волю слезам, и дальнейшее проявление ее подлинных чувств могло только разозлить Дентона и устыдить сыновей.
«Дорогие мои, – сказала себе Гвен, – я не отдам вас никому». Не обращая внимания на застольные беседы, она принялась строить молчаливые и спешные планы. На Дентона, конечно, рассчитывать нечего. Он пришел в восторг от войны и будет горд, если его сыновья уйдут сражаться. Гвен посмотрела на мужа, на его дрожащие руки, которыми он подносил вилку ко рту. Бедный Дентон, огонь постепенно угасал в нем. Вспышки гнева становились все реже, и в последние год-два Гвен заметила, что снова прониклась к нему теплыми чувствами.
Каким-то образом, Гвен сама не понимала как, но смерть Шоукросса стала водоразделом и в жизни Дентона. До этого он был если не вспыльчивым, то, по крайней мере, энергичным. Теперь же он постепенно превращался в старика. Возможно, объявление войны взбодрит его на некоторое время, но Гвен понимала, что это ненадолго. Нет, Дентон рано или поздно снова вернется к тихой и мирной жизни, к которой уже начал привыкать. Будет дремать дни напролет у камина, предаваться воспоминаниям об ушедших днях. К тому же, четко помня свое детство, он все чаще упускал события прошедшего вчера. Он забывал имена и даты и, удивительно, не злился этому, как раньше, а только тихо бормотал себе что-то под нос. Все чаще и чаще он стал обращаться к Гвен за словами утешения. «Поговори со мной, Гвенни, – иногда просил он вечерами, когда они оставались одни. Или: – Спой мне, Гвенни. Одну из твоих старых песен. У тебя такой славный голосок».
Гвен отпила глоток вина. Беседа под руководством Мод перешла на другие темы. Гвен почувствовала себя смелее. Ее планы начинали вырисовываться. Друзья, сказала она себе, друзья в высших сферах, в армии, словом, друзья – вот то, что ей нужно. Друзья, которые по ее просьбе могли бы потянуть за нужные ниточки. Мальчика следовало пристроить в штаб, возможно, адъютантом, подальше от передовой. Окленд… с ним все было в порядке: выпуск с отличием, успешно сданные сложные экзамены на гражданскую службу, предстоящее назначение в министерство иностранных дел. Окленду пророчили блестящее будущее – Гвен видела его не иначе как послом. Оставался Фредди. У Фредди, решила Гвен, окажется слабое здоровье. Она сосредоточилась на больном сердце, плоскостопии и снисходительных докторах.
Теперь она уже совсем воспрянула духом. Она начнет свою кампанию сразу же после обеда, сказала себе Гвен. Никаких задержек – первым делом переговорить с Мод и Монтегю.
Посмотрев в сторону Штерна, одетого по случаю торжества в серо-зеленый смокинг с настоящим золотым шитьем (Констанца метала на него завистливые взгляды), Гвен не могла не признать, насколько изменилась жизнь Мод с появлением сэра Монтегю. Без лишнего шума Мод позволила итальянскому князьку убраться из ее жизни. Мод больше не нужно было постоянно оплачивать чьи-то денежные счета, переезжать с места на место, испытывать неуверенность и собственный характер с вереницей молоденьких подружек своего князя. Теперь на ее попечении был только роскошный особняк в Лондоне, выходивший окнами на Гайд-парк, купленный для нее Штерном. Она одевалась только в Париже, у лучших портных. Ее салон набирал популярность в высшем свете. На приемах в ее лондонском доме собирались сливки общества: члены королевских семей, британской и европейских; магараджи; богатые американцы, с которыми у Штерна были деловые контакты; разные знаменитости из мира искусства. Гвен чувствовала себя с ними бедной родственницей, деревенщиной, случайно затесавшейся в изысканное общество.
Мод же устраивала вечеринки для Ballets Russes, приглашала Дягилева на чай. Она стала постоянной посетительницей «Ковент-Гарден», правда, Штерну приходилось объяснять ей содержание опер. Художник Огастес Джон только что закончил ее портрет. Мод имела все основания торжествовать – она стала вровень со знаменитой старейшиной высшего света – леди Кьюнард.
Эти триумфы Мод казались Гвен потрясающими. Она не завидовала успехам Мод в свете, она любила Мод с ее добрым сердцем и проницательным умом. Но иногда, глядя на Мод, Гвен ловила себя на мысли, что в самой глубине сердца она немного завидует ей. В конце концов, Мод была старше ее, и хотя ее возраст держался в глубочайшей тайне, но, если верить Дентону, давно перевалил за четвертый десяток. И все же в свои сорок семь, сорок восемь? – рядом с Мод был мужчина: умный, надежный, здравомыслящий, воспитанный. Мужчина, который был моложе ее, он полон энергии и жизненных сил. Словом, Мод имела и любовника, и друга. А Гвен проводила дни со стариком, которого доводилось опекать, как сына.
Временами Гвен тоже предавалась мечтаниям – как хорошо было бы иметь рядом с собой мужчину, на которого можно опереться, которого можно просто обнять и поцеловать. Увы, этого у нее нет, и никого подобного она не собиралась заводить, довольно с нее одного Шоукросса. Ее лучшие дни остались в прошлом. В свои сорок два года Гвен чувствовала, что прошла вершину холма и теперь двигалась по пологому склону. В глубине души она не жалела об этом, так намного спокойнее. В конце концов у Мод не было детей, а она была матерью – вот в этом заключалась полнота ее жизни.
«Дорогие мои сыновья, – подумала Гвен, почти причисляя к ним и Дентона, – дорогая моя семья».
– Медсестра, – звонкий голос Джейн Канингхэм оборвал ее мысли. – Да, я записалась в медсестры, – повторила Джейн. – Подготовка начнется буквально с завтрашнего дня, а необходимые запросы я подала еще месяц назад. Так что, думаю, меня должны принять.
– О, а я буду вязать солдатам теплые вещи, – вмешалась Констанца, строя глазки Монтегю Штерну, – пока что, правда, никак не выходит, но я обязательно научусь. Буду вязать, не покладая рук шапочки, свитерочки, всякие носочки и поясочки. Как вы считаете, сэр Монтегю, я исполню этим свой долг? Как женщина?
Штерн, сидевший рядом с Констанцей, улыбнулся. Он прочитал насмешку в ее словах, как и Джейн, в адрес которой и предназначалась колкость.
– Вполне, – вежливо ответил он, – только я не представляю тебя вязальщицей, Констанца.
– Все же мы тоже можем помочь хоть чем-нибудь, – смутилась Джейн. – Я не имела в виду, что… просто медсестры всегда…
Медсестры? Гвен, нахмурившись, посмотрела на нее. Джейн ей нравилась, но сейчас ее слова задели Гвен. «Моим сыновьям не нужны никакие медсестры», – об этом она позаботится.
Гвен склонилась и, протянув руку, коснулась руки Штерна.
– Монти, дорогой, – сказала она, – можно вас после обеда на два слова?
* * *
– Ну, сколько еще ждать? – требовательно спросил Фредди, прислушиваясь к смеху и тихим переговорам за ширмой в комнате Констанцы.
– Недолго. Подожди, Фредди. Стини, стой спокойно… и перестань смеяться, я не могу подрисовать…
Фредди пожал плечами и зашагал взад-вперед по комнате. Его почему-то раздражала настойчивость, с которой Констанца потребовала, чтобы он присутствовал на их со Стини маленьком представлении. Обед давно закончился, а с обещанным подарком снова все затягивалось. Однако не стоит выдавать своего раздражения. Фредди понимал, что здесь лучше не настаивать. Не стоит слишком протестовать, иначе Констанца, сердито тряхнув головой и топнув ножкой, заберет назад обещание. Так что лучше не жаловаться. Тем более что в долгом ожидании есть прелесть остроты, что известно Констанце. Ее излюбленное словечко, которое она постоянно бросала Фредди, было «жди», так что Фредди только забормотал что-то себе под нос. Вышагивая по комнате, он закурил сигарету, с любопытством оглядывая обстановку.
Несколько лет назад Констанца перебралась из детской в эти комнаты и сразу устроила там все на свой лад. Эта гостиная, к примеру, стала чем-то вроде штаба для самой Констанцы, Стини и Фредди. Они укрывались здесь, когда активность старших членов семьи угрожала стать чрезмерно навязчивой. Для самого Фредди эта комната оставалась загадкой – ключом к тайне самой Констанцы.
Когда Констанца перебралась в эту комнату, ее заново отделали. Расцветки подобрали неброские и добавили множество разной мишуры: кружевные занавески, маленькие украшения, декоративные подушечки. Но в этот порядок вмешалась другая, более сильная рука: Констанца завладела комнатой и оставила на ней свой отпечаток. Теперь она больше походила на цыганский табор или шатер кочевников. Кресла Гвен были покрыты коврами и обрезками блестящей ткани, которую Констанца отыскала на чердаке, светильники заменены кусками яркого шелка, в комнате постоянно горели свечи. На старой ширме, за которой сейчас секретничали и хихикали Констанца и Стини, она налепила уйму красочных вырезок из модных изданий и нарисованных специально для нее Стини. Возле окна стояла большая бронзовая клетка, в которой сидел пунцового цвета попугай. Под ней расположились другие питомцы Констанцы и Стини: белая крыса по имени Озимандиас (ее притащил Стини), аквариум с золотыми рыбками и уж, подаренный Констанце Каттермолом. Она обожала эту змею, вечно сонную и совершенно безобидную. Таскала ее в кармане, позволяла обвиваться вокруг своей руки, дразнила ею Мод. Она была почти так же предана этой змее, как и Флоссу, и это тоже нравилось Фредди. Констанца, очевидно, предпочитает животных людям, иногда думал он.
Фредди зевнул, пыхнул сигаретой и уселся в одно из кресел Констанцы. Ему определенно нравилась эта комната. Констанца, правда, хватила лишку. Дай ей волю, она вообще жила бы в комнате красно-черно-серебряного цвета. Фредди не воспринимал всерьез ее причуды. Это просто еще один пример ее страсти к драме, сказал себе Фредди, беспокойно заерзав в кресле.
– Готово! – воскликнула Констанца за ширмой.
Послышалась возня, снова смех, а затем появились Констанца и Стини. Фредди так и застыл, уставившись на них, моргая. Констанца же не сводила глаз со своего единственного зрителя.
Они со Стини поменялись одеждой. Констанца стояла перед Фредди одетая как молодой человек. Стини хотя и был выше Констанцы, однако его узкая рубашка и темные брюки вполне ей подошли. Фредди никогда прежде не видел женщину в брюках, он завороженно разглядывал стройные ноги и узкие бедра Констанцы.
Рядом с ней Стини томно вздохнул и быстро заморгал ресницами. Он выглядел, подумал Фредди, совершенно ужасно. Он нанизал кольца на пальцы, накрасил губы и щеки, на носу у него красовались маленькие круглые очки. Заметив, что Фредди разглядывает его, он завилял бедрами и осклабился, представляясь женщиной. Фредди только посмотрел на него неодобрительно.
– Стини, как всегда, все преувеличил. Я ему говорила, что не нужно ничего запихивать под платье – грудь у Джейн, как гладильная доска. И вся эта краска на лице – ты видел когда-нибудь, чтобы Джейн красилась, хоть чуточку?
– На себя посмотри! – Критика Констанцы, видимо, нисколько не задела Стини. – Ты совершенно не похожа на Мальчика. Мальчик самый настоящий толстяк – или, скажем помягче, упитанный. Словом, размерами скорее приближается к квадрату. Я же говорил, что тебе нужно было запихнуть подушку под одежду – тогда было бы намного убедительнее…
– Помолчи, Стини. Тихо. Итак… – Констанца обернулась к Фредди и торжественно взмахнула рукой. – Итак, сегодня перед вашими глазами, уважаемая публика, состоится только одно представление. Значительное событие… Мы представляем вам знаменитое предложение руки и сердца достопочтенного Мальчика Кавендиша мисс Джейн Канингхэм, старой деве и наследнице неисчисленных сокровищ. Итак, вашему вниманию: ночь Великой Кометы. Мы с вами находимся – прошу прощения, но у нашего Мальчика слабое воображение – в оранжерее дома в Винтеркомбе.
Констанца обернулась к Стини, который прижал руки к груди и самодовольно улыбнулся. Констанца приготовилась, и в следующее мгновение совершенно преобразилась. Да, она была не слишком высокой, слишком худой и все-таки благодаря какому-то чудесному превращению стала Мальчиком. У нее была скованная походка, слегка расставив ноги, выпяченная грудь и нервно поднятые плечи. Она точно, до мельчайших подробностей, подметила, как Мальчик не знал, куда девать руки. Перед собой Фредди увидел своего брата и преисполнился к нему жалостью – к его неуклюжести, добрым намерениям, доброму сердцу и тупости.
Констанца опустилась на колени у ног Стини и положила руку на сердце. Рука лежала сверху накрахмаленной рубашки неподвижно, как рыба на блюде.
– Мисс Канингхэм… Джейн… – начала Констанца, и хотя у нее не получалось говорить таким низким голосом, как у Мальчика, но манеру речи она передала в точности. Она подметила и его напыщенную торжественность, и скрытую неуверенность в себе, даже то, как Мальчик останавливался перед некоторыми звуками – наследством с детских времен, когда он заикался. – Конечно же, мне следует поговорить с вашим отцом. Однако, если вы желаете… если бы вы захотели. Но в настоящий момент хочу воспользоваться такой честью просить вашей руки и сердца…
Фредди слышал, как его брат боролся со словами, путался в них, тонул и в конце концов запутался в нагромождении собственных неуклюжих фраз. В исполнении Констанцы все это выглядело забавным. Она вела свою роль спокойно и убедительно, и все выходило, несмотря на то, что Стини гротескно переигрывал. Констанца, не обращая внимания на ошибки партнера, вела сценку, и в конце концов Стини и Фредди покатывались от хохота.
– О Боже, не может этого быть…Мальчик, оказывается, такой дуралей. Констанца, ты уверена, что он говорил именно так? – Стини схватился за бока, согнувшись от смеха.
– Это его собственные слова, все до последнего. – Констанца тряхнула головой и, показывая, что представление окончено, стянула ленту, сдерживавшую ее волосы.
– Бедный Мальчик. – Фредди, все еще икая от смеха, потянулся за новой сигаретой. – Неудивительно, что это выглядит так кошмарно. Он ведь не любит ее. У Мальчика никогда не выходило скрывать свои подлинные чувства. Я прямо вижу, как прояснилось его лицо, когда Джейн настояла на длительной помолвке.
– Думаю, что она сама вздохнула с облегчением. – Констанца рухнула в кресло и улыбнулась им обоим. – С большим облегчением. Ведь и Джейн любит Мальчика не больше, чем он ее. Предполагаю, что их помолвка продлится следующие лет тридцать. А Джейн все это время будет страдать от неразделенного чувства…
– Джейн? Почему это? – удивился Фредди.
Констанца и Стини переглянулись.
– Ну же, Фредди, не будь таким тугодумом… – Стини подмигнул ему. – Неужели ты не заметил? Джейн не такая чопорная, как кажется. Уже многие годы, столетия она освещает путь… – Стини, чтобы подразнить Фредди, сделал паузу.
– Кому?
– Окленду, конечно, – в один голос сказали Констанца и Стини, и оба покатились со смеху.
От смеха и заговорщического тона, каким были произнесены эти слова, Фредди словно протрезвел. Он перестал улыбаться и пристально посмотрел на них. Их предложение казалось абсурдным, однако уверенность, с которой были сказаны эти слова, заставила его задуматься. Когда случалось что-либо подобное, Фредди всегда чувствовал себя обделенным. Очевидно, Констанца и Стини обсуждали это между собой, как и многие другие свои секреты. И Фредди почувствовал, как ему не хватает этих секретов, такой же непринужденной связи, как у Стини и Констанцы.
– Все это ерунда, – бросил он, прервав молчание. – Вы все это выдумали! Джейн освещает путь Окленду? Не слышал ничего более тупого. Я этому не верю. На самом деле вы все придумали, просто сочинили, что очень на вас похоже. Откуда вы это узнали?
– О, Констанце все известно, – многозначительно улыбнувшись, произнес Стини.
– Можно подумать, что Констанца на самом деле была там, – начал Фредди, стараясь, чтобы его слова прозвучали по возможности язвительнее. – Констанца случайно оказалась в оранжерее в то самое время, как Мальчик и Джейн вошли, и Констанца сказала: «Не обращайте на меня внимания, продолжайте как ни в чем не бывало». Ерунда! Вы оба почивали в своих кроватках в детской, где вам и следовало находиться.
– Ну не совсем так, но похоже, да, Констанца? – хихикнул Стини.
– Не совсем, – лицо Констанцы было непроницаемо.
– Другими словами, вы все придумали. Как я и говорил.
– Нет, это все правда. Слово в слово. И Констанца не спала, правда, Констанца? – Стини коварно улыбнулся и обернулся к Констанце.
– Тогда нет. – Констанца отвернулась. На ее лице появилось усталое выражение, но Фредди показалось, что ей неприятен сам разговор и она хотела бы, чтобы Стини просто замолчал.
– Правда состоит в том, что… – продолжал Стини, засунув руку под платье и вытягивая оттуда набивку. – Правда состоит в том, что все это время Констанца была ужасной маленькой шпионкой, правда, Конни? Маленький соглядатай, от которого не укрылась ни одна из тайн Винтеркомба. Хотя это все было раньше, еще в детстве. А сейчас с этим покончено, конечно же.
– Я бы не сказала. – Констанца поднялась и, глядя Стини прямо в глаза, добавила: – Я замечаю все, Стини, самые разные вещи. Даже сейчас. Ничего не могу с этим поделать – я вижу все, что прячется за людьми, что они сами хотели бы скрыть от чужих глаз, слышу то, чего другие не слышат, однако это ничего не меняет, ведь я не болтаю попусту, не так ли, Стини?
Она протянула руку и неспешно провела пальцем по его накрашенным губам. Красное пятно от помады размазалось у Стини по щеке. Установилось угрожающее молчание, однако Стини первым опустил глаза.
– Нет, конечно же, – едва слышно произнес он. – Нет, ты никогда не болтаешь почем зря, Констанца. И мы все любим тебя за это. Уф… – Стини деланно зевнул. – Уже так поздно! Наверное, я пойду спать…
Он скрылся за ширмой, и, оставшись одни, Констанца и Фредди переглянулись. Фредди переминался с ноги на ногу, он чувствовал, что атмосфера в комнате переменилась непонятным для него образом. Он не мог найти объяснения враждебности и явной угрозы в словах Констанцы. Но сама Констанца выглядела совершенно невозмутимой. Она послала ему воздушный поцелуй и кивнула в сторону двери. Едва слышно, одними губами, она прошептала ему: «Твой подарок», и сердце Фредди забилось учащеннее. Это слово, будто татуировка, отпечаталось у него в уме, и к Фредди снова вернулась знакомая боль предчувствия и ожидания.
Теперь Констанца очень легко добивалась в нем этого чувства. Так продолжалось уже некоторое время. «Сколько еще?» – спросил себя Фредди, направляясь к двери. Знакомый вопрос, и все же Фредди до сих пор не мог найти ответ.
Сколько еще? Все началось, похоже, почти сразу после смерти ее отца, думал Фредди, значит, продолжается уже около четырех лет. Впрочем, началось с таких мелочей и вползло в его жизнь так незаметно, что только спустя некоторое время Фредди стал замечать, как шаг за шагом, встреча за встречей Констанца берет его в осаду.
«Ты нашел подарок, который я оставила тебе, Фредди? Марципановое яблочко? Я положила его на твоей рубашке. В твоей спальне. Это мой подарок специально для тебя, Фредди…»
«Ты видел книгу в своей комнате, Фредди, которую я принесла? Заметил, как я ее подписала? Смотри, чтобы этого никто больше не узнал…»
«О, Фредди, сегодня за обедом ты, наверное, догадался, о чем я подумала, взглянув на тебя? Конечно, догадался! Я видела, как ты покраснел…»
«Взгляни, Фредди, я принесла тебе еще один подарок. У него мой запах. Ты узнаешь этот запах, Фредди? Нравится?»
Злые чары. В мозгу у него уже перемешались все эти разрозненные случаи, невинные и не очень, и сам Фредди теперь не смог бы вспомнить, в какой очередности они происходили и когда. Сколько было лет Констанце, когда она говорила все это – одиннадцать, двенадцать? Нет, это казалось невозможным – тогда позднее?
Фредди не знал, что и думать. Он был уверен только в одном, что Констанца могла, если бы захотела, подчинить его. Ей достаточно было щелкнуть пальцами, кивнуть или просто взглянуть на него. И Фредди покорно направлялся, куда указывала ему Констанца: они встречались иногда в лесу, иногда в хижине лесника, где было очень темно и стоял едкий запах фазаньих тушек. Где еще? В самых разных местах. В Лондоне однажды, в спальне его матери, оставив дверь полуоткрытой для большего риска, – перед зеркалом его матери. Еще раз здесь, в Винтеркомбе, в Королевской спальне. Дважды – на чердаке. А еще в библиотеке, под письменным столом Дентона.
Кокетка. Фредди, конечно же, знал, что он подразумевает под этим словом, и раз или два хотел назвать ее так. Но никогда не говорил этого вслух, потому что понимал: это еще не все. Констанца провоцировала не только его самого или определенные части его тела – она дразнила его мысли, его воображение, поэтому-то и имела над ним такую власть.
И сейчас Констанца дразнила его. Каким будет обещанный подарок? – это было настоящее колдовство. Злые чары.
* * *
– В комнату Окленда, – сказала Констанца, догнав его на лестничной площадке. Ее волосы черными змеями рассыпались по полуобнаженным плечам. – В комнату Окленда. Быстрее.
В комнату Окленда? Фредди заколебался, в нерешительности он посмотрел на часы. Он определенно опасался Окленда, его сарказма, его гнева и острого языка. Уже почти полночь. Что, если Окленд поднимется в свою комнату и обнаружит их?
– Он сейчас внизу. Играет в бильярд и спорит о войне. Так что не бойся и поспеши, Фредди, ты же хочешь получить свой подарок?
К этому моменту Фредди очень хотелось подарка, мысленно он уже представлял себе, как он будет выглядеть. В самом деле, какая разница, увидит его Окленд или нет? Он зашагал быстрее по коридорам, из восточного крыла в западное. Проходя над холлом, Фредди слышал музыку, голоса и снова засомневался, но потом ускорил шаг. Констанца тенью скользила впереди него. Теперь они уже проходили над Королевской спальней, в коридоре, где так много лет назад Фредди слышал два таинственных крика, он уже давным-давно забыл про них. Вот уже его комната, комната Мальчика и комната Окленда. Констанца остановилась.
– Наверное, стоит показать тебе кое-что для начала, – сказала она, – наверное, стоит. Мы быстро.
И – к удивлению Фредди – она открыла дверь в комнату Мальчика. Она зажгла свет и взглянула на Фредди, который мялся в дверях. Констанца подошла к углу комнаты, где рядом с громоздким раскладным столом, под полками, на которых Мальчик хранил сокровища своих детских времен – птичьи яйца, книги, школьные фотографии, оловянных солдатиков, которых он сам раскрасил, – в углу стоял большой деревянный секретер. Фредди знал, что Мальчик хранит в нем свои фотографии.
– Не хочешь узнать, как я была добра к Мальчику в прежние времена? – Констанца оглянулась на Фредди.
– Добра? Скорее наоборот, ты постоянно третировала его и, по-моему, зашла слишком далеко. Мальчик, может быть, и вправду неуклюжий и тугодум, однако он никогда никому не сделал ничего плохого – и тебе в том числе.
– В самом деле? Он сегодня чуть не убил мою собаку – ты что, не заметил? Ты сам порой бываешь на редкость тупым, Фредди. Судишь о людях по внешности. Только потому, что Мальчик твой брат, ты готов признавать за ним достоинства, которых у него нет.
– Слушай, давай-ка убираться отсюда, ладно? Да, Мальчик мой брат. Само собой, я всегда буду на его стороне и буду уважать его. Так что из этого? Что мы здесь делаем, в самом деле? Может, не будем терять времени?
– Мы не теряем время, Фредди. И не считай меня несправедливой и к нему тоже. Мальчик вовсе не такой недалекий. Он настоящий художник. Вот, смотри… подожди…
Пока Фредди озадаченно смотрел на нее, Констанца вытянула из кармана маленький ключ и показала Фредди.
– Откуда он у тебя? – ошарашенно спросил Фредди.
– Не спрашивай, он у меня есть, и все. Может быть, сам Мальчик дал его мне. Вот, смотри…
Констанца, склонившись над секретером, открыла и выдвинула самый нижний ящик. Это был самый глубокий из ящиков, сверху лежала аккуратная стопка конвертов и кожаных альбомов с фотографиями. Констанца нетерпеливо сдвинула их в сторону, просунула руку в глубь ящика и, пошарив там, вытащила небольшой сверток из белой ткани.
– Что это? – Фредди с каждым мгновением становилось все больше не по себе.
– Это? Моя старая ночная сорочка. А в ней фотографии, которые сделал Мальчик. Негативы он прячет где-то в другом месте.
– Твоя ночная сорочка? – почему-то шепотом переспросил Фредди.
– Моя. И фотографии тоже мои. Их сделал Мальчик, но все с меня. Правда, эти фотографии Мальчик не стал оставлять в семейном альбоме, который лежит у нас в гостиной. Смотри сам. – Констанца развернула сверток. Она выложила стопку на кровать, и Фредди в нерешительности шагнул к ней. Один за другим Констанца протягивала ему снимки.
Все фотографии были сделаны несколько лет назад. На них она стояла, сидела, лежала в самых разнообразных, необычных костюмах. Иногда на ней было короткое испачканное белье, но чаще всего она представала в обычных лохмотьях, с растрепанными волосами и босыми ногами. На ней был какой-то странный грим: на одних фотографиях ее лицо словно было испачкано грязью, на других гротескно подведено губной помадой, так что она походила то на сорванца, то на проститутку.
Это впечатление только усиливалось позами, в каких Констанца была сфотографирована. Она выглядела одновременно заброшенной и развращенной. Иногда лохмотья или белье прилипало к ее худым ногам, словно ткань была мокрой. Временами некая коварная рука привлекала внимание к запрещенным частям ее тела. То проглядывал сосок, то едва развившаяся грудь. А здесь – у Фредди перехватило дыхание, он никогда не видел ничего подобного – Констанца раздвинула ноги, и между ними во впадине тугой плоти темнели волосы.
Фредди смотрел на фотографии, и у него тошнота подступала к желудку. Он испытывал отвращение, они отталкивали его и также – отчего ему было стыдно – невероятно возбуждали.
– Все началось, когда мне было десять лет, и закончилось, когда мне почти исполнилось тринадцать. – Голос Констанцы звучал как ни в чем не бывало. – Моя грудь стала слишком большой. Я уже выглядела как женщина, а Мальчику это не нравилось. Он любит маленьких девочек. Бедных малышек. Думаю, фотографировать их – это его самое любимое занятие, когда он попадает в лондонские трущобы. Поэтому мне приходилось изображать из себя маленькую замарашку. Он как бы гримировал меня, размазывал грязь по лицу и все такое. Первый снимок мы сделали перед самой смертью моего отца, когда все были на вечеринке в ночь кометы. В Королевской спальне. А затем, спустя месяц, Мальчик спросил, не соглашусь ли я снова позировать. С этого все и пошло. Забавно, не правда ли? Думаю, из-за этого Мальчик чувствует себя виноватым. Я поклялась ему – никому ни словечка. И все время держала слово – до сегодняшнего дня. Думаю, тебе стоит увидеть это, Фредди. Чтобы ты знал, что он не такой простофиля, твой брат.
– О Боже! – Фредди отвернулся. Он не сомневался, что это была настоящая порнография, но в фотографиях сквозила также странная нежность и отстраненность, которая смущала его. – Но почему, Конни? Почему ты согласилась? Что тебя заставило?
– А почему бы и нет? – Взгляд Констанцы был спокоен. – Я тогда была маленькой и не видела в этом ничего плохого. Поначалу мне нравился Мальчик, и я хотела сделать ему приятное. А когда я подросла и поняла, что это ненормально, неправильно, тогда мы прекратили. Снова же: я стала к тому времени выглядеть почти взрослой… – Она пристально взглянула на Фредди и неожиданно нежно накрыла его ладонь своей. – Все в порядке, Фредди, не переживай за меня. Мальчик меня не обидел, ни разу даже не прикоснулся ко мне… никогда не делал ничего… такого. Я бы и не позволила ему. Я никому не позволяла прикасаться к себе, кроме тебя, конечно.
Фредди колебался. Констанца смотрела ему прямо в глаза, на ее лице была написана совершенная искренность. Фредди был польщен ее словами, они возбуждали его, растрогали его – и все же он не до конца поверил Констанце. Он неоднократно убеждался, что Констанца любит обманывать.
– Фредди, я огорчила тебя, извини. – Констанца поднялась. Она завернула фотографии в ночную сорочку, снова засунула сверток в секретер, взяла Фредди за руку и, выключив свет и закрыв за собой дверь, вытащила его из комнаты на лестничную площадку.
