Текст книги "Темный ангел"
Автор книги: Салли Боумен
сообщить о нарушении
Текущая страница: 23 (всего у книги 53 страниц)
– Ах, да, – Векстон отщипнул еще кусочек булочки с кремом. Он с нескрываемым удовольствием прожевал его. – Очень неплохо, – заметил он.
Стини понимал, что может умереть. В любую секунду. Жить ему осталось не больше минуты. Голова у него гудела, легкие не могли вдохнуть воздуха. Он ничего не слышал. Уши заложило. Даже яркие фазаньи перья уплыли из поля зрения. Тридцать секунд. Двадцать. Десять.
– Например, – рассудительным тоном сказал Векстон, – я люблю тебя.
– О Боже мой!
– Я не собирался говорить об этом, но теперь переменил точку зрения.
– У меня сердце готово разорваться! Да, именно так. Смотри, Векстон, у меня руки дрожат.
– Это что, симптом… сердечной слабости?
– Не знаю. Может, это от счастья? – Голос Стини обрел нормальные интонации. Он рискнул посмотреть Векстону в глаза. – Наверно, так и есть. От потрясающего, неожиданного… счастья. – Он помолчал. – Я ужасно люблю тебя, Векстон. С головы до ног. Непреодолимо. – Он перегнулся через столик и взял руки Векстона в свои. Он видел перед собой добрые меланхоличные глаза Векстона. – Я понимаю, что ты должен думать, – слова полились у него потоком и очень быстро. – Ты должен думать, что я очень возбудим. И легкомыслен. Фриволен. Идиот. Болтун. Не сомневаюсь, что ты так и думаешь, да?
– Нет.
– На деле я совсем не такой, это только маскировка. Ну, не совсем. Я склонен к преувеличениям – да. Слова так неопределенны и приблизительны, но все же хочется услышать их, не так ли? Я всегда буду любить тебя, ты же знаешь! – Стини снова схватил Векстона за руку, – на них уже стали обращать внимание из-за соседнего столика, и сжал ее. – Я буду любить тебя, Векстон, все больше и больше, до конца мира. И ни о чем ином я не могу и помыслить!..
– Давай подождем и посмотрим.
– Нет, исключено. Ты должен поверить мне сейчас.
– Прямо сейчас? – Векстон грустно и в то же время сочувственно улыбнулся ему.
– Прямо сейчас.
– О'кей. Верю на месте. Теперь мы можем расплатиться?
– Расплатиться?
– По счету.
– Могу я зайти в твою квартиру?
– Конечно.
– И ты почитаешь мне какие-нибудь свои стихи?
– Ага.
– И ты мне скажешь еще раз, что любишь меня?
– Нет.
– Почему нет?
– Я однажды это уже сказал. Одного раза достаточно.
– Я хотел бы убедиться в этом.
– Могу посочувствовать.
Когда они вышли на улицу, Стини развеселился. Сияло солнце, улицы были полны народу. Стини не обратил бы внимания даже на дождь, не говоря уж о том, как его обрадовала хорошая погода. Все и вся были на его стороне. Все видели, что он влюблен.
– Как ты думаешь, – спросил он, кончив приплясывать. Взяв Векстона за руку, он приноровился к его шагам, когда они повернули на Кингс-роуд, – остальные люди так же исполнены любви, как мы? Уверен, что нет. Никто больше не может испытывать такого счастья, тебе не кажется?
– Я бы так не сказал, – осторожно начал Векстон. – Мы еще не сталкивались с жизненными трудностями. А их, я думаю, осталось еще немало.
– Чепуха! Какие?
– Ну… – задумался Векстон. – Масса людей. Твои отец и мать, например. Они любят друг друга по-своему. Твоя тетя Мод и тот человек, Штерн… она просто с ума сходит по нему…
– Тетя Мод? Она тупа, как старый башмак. Она ни из-за кого не может сходить с ума…
– Затем есть Джейн…
– Джейн? Да ты с ума сошел!
– Она же обручена, не так ли?
– О Господи, да. Но она не любит Мальчика – стоит увидеть их вместе. Она вроде по уши врезалась в Окленда…
– В Окленда? – Векстон заметно заинтересовался.
– Ну, когда это было… Наверно, все прошло. Теперь она думает только о своей больнице. – Стини сделал еще несколько антраша. Он бросил на Векстона полный торжества взгляд. – Видишь? Ты проиграл вчистую. Нет ни одного достойного кандидата. Ни одного, кто волновал бы нас. Кого еще ты имеешь в виду? Фредди? Бедный старина Фредди – он всегда выглядит, словно в проигрыше.
– Нет, не Фредди.
– Кого же тогда? Признавайся. Ты проиграл.
– Да любого. – Векстон сделал неопределенный жест, указывая на прохожих. – Любого из них.
– Их? – Стини отмел всех прохожих величественным жестом. – Они не считаются. Мы их не знаем.
– О'кей. Сдаюсь.
– Значит, только мы с тобой?
– Если хочешь…
– Я так и знал! – Стини издал вздох, полный счастья.
Они немного прошли в молчании. На углу Стини искоса глянул на него.
– Конечно, кое-кого мы упустили. Никто из нас не упомянул Констанцу.
– Это верно, – коротко отозвался Векстон.
– Кроме того, все ждут, что Констанца влюбится. Или выйдет замуж. Для этого и был устроен бал. Так что, может быть, нам стоит принять Констанцу во внимание? Странно, что мы этого не сделали.
– Вовсе не странно. Лишь потому, что никто из нас не мог себе представить ее влюбленной.
– Я думаю, она способна лишь ненавидеть. – Стини помолчал. – Да, такой я ее себе представляю. Хотя мысль страшноватая.
– Она сама жутковатая личность.
– Ты так думаешь? – Стини остановился. – В определенном смысле так и есть. Эта ее энергия… А я вот люблю ее, Векстон. И всегда любил. Ты же знаешь, у нее было тяжелое детство. Отец ее был предельно омерзительной личностью. Он ужасно относился к дочери. Точнее, так он относился ко всем. А потом он погиб – просто истек кровью. Я тебе когда-нибудь рассказывал эту историю?
– Нет.
– Стоит рассказать. Когда соберусь с силами. Это было в Винтеркомбе. Все говорят, что произошел несчастный случай, но…
– Ты так не думаешь?
– Не знаю. Я был очень юн. Но там было… что-то странное. Я никак не мог толком разобраться. Концы не сходились с концами. Во всяком случае… – Стини передернул плечами. – Я не хочу думать об этом. Ни сегодня, ни вообще никогда. Почему мы начали разговор об этом?
– Из-за Констанцы.
– Ах, да, Констанца. И любовь. Думаю, ей нравится любить, Векстон, – я уверен, что она хочет любить. Например, она любила своего отца. Знаешь, как он называл ее? «Мой маленький Альбатрос». Можешь себе представить? Он в самом деле был омерзительным. И тоже был писателем.
– Ну, спасибо. – Они стояли у дверей дома, в котором жил Векстон. Он шарил по карманам в поисках ключей.
Стини, убедившись, что улица пуста, приобнял его.
– О Господи, я не это имел в виду. Его и писателем-то нельзя было считать. Он сочинял какие-то ужасающие романчики. Ты бы их и на дух не принял. Даже Констанца их ненавидела… Она терпеть их не могла. Знаешь, за каким занятием я ее однажды застал?
– Нет. А за каким?
– Она рвала книгу. Один из его романов. Кажется, последний. Она сидела на полу в своей комнате и резала его маникюрными ножницами. Страницу за страницей. Распотрошила весь, пока не осталась только обложка. Убила на это кучу времени. Когда закончила, сложила все обрывки в мешок и засунула его в свой письменный стол. Мистика какая-то! А потом стала плакать. Это случилось вскоре после его смерти. Как она тогда тосковала! Она пришла в себя лишь через год-два.
– Ага. Нашел! – Векстон извлек ключи.
Стини почувствовал легкое возбуждение и опасение, так как он в первый раз наносил визит в квартиру Векстона. Он надеялся, что ожидания его не обманут. Он осторожно стал подниматься по ступенькам. Миновав маленькую прихожую, он очутился в небольшой комнате. Она была полна книг. Книги стояли на полках, лежали стопками на столе, валялись на стульях и даже на полу.
– Боюсь, что тут некоторый беспорядок… – Векстон смущенно глянул на Стини. – Мы можем выпить кофе. Или чаю. Могу достать вино.
– Это было бы прекрасно.
– Значит, и то, и другое, и третье?
– Значит, так.
– Ладно. – Векстон по-прежнему мялся. – И еще одно. Я не хочу больше возвращаться к ней. В сущности, я вообще был бы рад забыть о Констанце. Но прежде… чем это будет сделано! В Винтеркомбе… тот бал…
– Да? – Стини, который вставил сигарету в мундштук, был готов прикурить ее. Он замолчал, не сводя глаз с Векстона, который, казалось, не собирался продолжать. Стини вздохнул. – Ох, Векстон. Я слеп не больше, чем ты. Я так и знал, что ты заметил. И я точно знаю, что ты собираешься сказать.
– Констанца и Штерн. – Векстон нахмурился. – Когда они танцевали вместе. Ближе к концу. Ты не думаешь, что?..
– Да, конечно же, я смотрел во все глаза. Абсолютно никто не заметил, кроме тебя и меня. И это было так очевидно!
Наступило молчание.
– Ты о ней думаешь? – наконец спросил Стини. – Или о нем?
– Ясно, что о ней. Он меня меньше интересует. В нем чувствуется какое-то нетерпение.
– Как раз вот это и интересно. – Стини встал. – Штерн никогда не был… ну, нетерпеливым, я хочу сказать. Его абсолютно ничего не могло вывести из равновесия. Ты можешь познакомить его со смертью, и у него волосок не дрогнет. Но в ту ночь он был явно взволнован. Сразу же заторопился уходить, я бы сказал. Я наткнулся на него в гардеробе. Но думаю, что он вообще не заметил меня. Он выглядел, как грозовая туча… нет, как кусок льда! Ужасающе. А в следующий момент он уже вернулся к тете Мод и был, как всегда, очарователен. Он всегда исполнен обаяния, но никогда не теряет хладнокровия. Так что, может быть, я все себе вообразил?
– Может быть! – Векстон встряхнул чайником. – Но все равно интересно.
– Интересно до определенного предела, – странным голосом, в котором прозвучала твердость, ответил Стини. Помедлив, он сделал шаг вперед, залившись краской.
– До определенного предела? – Векстон поставил чайник.
– Векстон… как ты думаешь, ты можешь обнять меня? – Стини еще гуще запунцовел. Голос у него упал. Он сделал еще шаг вперед. Векстон хранил невозмутимость. – Хотя бы одной рукой, Векстон. Для начала. Меня и это устроит.
– Как насчет кофе?
– Черт с ним, с кофе!
– Мы еще очень молоды…
– Ох, ради Бога, Векстон! Должен же я когда-то начать. И я хочу начать сейчас. С тобой. Я люблю тебя, Векстон. И если ты тут же не обнимешь меня, я сделаю что-то ужасное. Наверно, заплачу. У меня может случиться еще один сердечный приступ.
– Ну, нам это нужно меньше всего, – сказал Векстон. Он переминался с ноги на ногу, мягко улыбаясь Стини. Затем, печально взглянув на него, что было свойственно, когда он испытывал радость, Векстон протянул ему навстречу обе руки.
Стини кинулся в них.
* * *
Глянув в сторону Мод, Констанца увидела, как та подняла свою чашку с чаем, и на лице ее было столь свирепое выражение, словно она готова по русскому обычаю швырнуть ее оземь. «Вот глупая женщина!» – подумала про себя Констанца, провожая Мод взглядом, когда та встала, чтобы встретить новую группу гостей. Она смотрела на Мод, не скрывая ревности; она была предельно напряжена. Сегодня она пришла сюда с конкретной целью: она должна увидеть Монтегю Штерна и будет вести себя так, чтобы равнодушие его взгляда исчезло раз и навсегда.
Прошло уже полчаса, в течение которого ей приходилось слушать глупые речи Конрада Виккерса, а сэр Монтегю так и не появился. В памяти у Констанцы неожиданно всплыла ее горничная Дженна.
Дженна явно чувствовала себя все хуже и хуже. Констанца была тому свидетельницей вот уже несколькох недель, но возбуждение, предшествовавшее балу и тому, что последовало за ним, ее планы относительно Монтегю отвлекли ее. Сегодня, когда Дженна пришла помочь ей одеться к этому визиту, она выглядела такой больной, что Констанца больше не могла не обращать на это внимания. Привычное для Дженны собранное выражение покинуло ее; глаза припухли, словно она не высыпалась или много плакала; она была молчалива и сдержанна.
Констанца, обеспокоившись этими изменениями, только наблюдала за Дженной. Она знала о делах своей горничной гораздо больше, чем та могла подозревать; для Констанцы было пыткой знать о существовании тайн, к которым у нее не оказывалось доступа. Например, Констанца знала, что Дженна продолжала писать Окленду и получать от него письма. Она пришла к этому выводу, когда трижды – держась на приличном расстоянии – проследовала за Дженной от Парк-стрит до почтового отделения на вокзале Чаринг-Кросс. Там Дженна опустила письмо и вынула другое из пронумерованного почтового ящика. Такие письма, догадалась Констанца, могут приходить только от одного человека: в противном случае, Дженна получала бы и читала в доме.
Выяснив это, Констанца преисполнилась нетерпения узнать еще больше. Что пишет Дженна и что ей отвечает Окленд? Пришла ли эта связь к концу, на что Констанца надеялась и Окленд подтвердил? Если так, то почему продолжается переписка? Временами, размышляя на эту тему, Констанца чувствовала, что любопытство буквально раздирает ее. Пару раз искушение оказывалось столь сильно, что она едва не поддалась ему. Дженна где-то прячет письма, и Констанца должна найти их. И все же что-то удержало ее: она представила себе брезгливость Окленда и его презрение – обыскивать комнаты слуг?! Нет, как бы ею ни владело искушение, Констанца ему не поддалась. «До чего щепетильной я стала», – подумала она про себя, не сводя глаз с дверей, в которых должен был появиться Штерн.
Его все не было. Конрад Виккерс продолжал бормотать о своих занудных фотографиях и как смело он собирается их решать.
– Значит, Констанца будет лежать на катафалке, – говорил он. Он устремил в ее сторону восхищенный взгляд, за которым, как Констанца знала, ничего не крылось: женская привлекательность на Виккерса не действовала. – Затем – по контрасту – я вложу ей в руки белую розу. Я мог бы использовать и лилию, но Констанца их ненавидит. Но в любом случае роза будет смотреться отлично. Констанца будет смахивать на Джульетту на могиле. Нет, еще более потрясающе, чем Джульетта. О, какой у тебя божественный хищный профиль, Конни, дорогая! Он просто сводит меня с ума.
– Не понимаю, почему вы хотите изобразить Констанцу в виде трупа, – заметил один из молодых офицеров, бросив в сторону Виккерса ледяной взгляд.
Виккерс возвел глаза к потолку.
– Как несправедливо! – пискнул он. – Конни будет выглядеть полной жизни, что и всегда ей присуще. Вы же понимаете, что я не делаю семейные снимки около пианино. Меня не интересует буквальное сходство: это любой дурак может сделать, я же создаю произведение искусства.
– Да, но почему изображать ее мертвой? – Молодой офицер лучше, чем Виккерс, осведомленный в вопросах жизни и смерти, не сдавался.
– Не мертвой – а убийственной. La femme fatale, [3]3
Роковая женщина ( фр.).
[Закрыть]– ответил Виккерс, не скрывая триумфа, потому что ничего не любил столь страстно, как объяснять очевидные истины мещанам. – La Belle Dame sans Merci, [4]4
Беспощадная красавица (фр.).
[Закрыть]– вот какой я вижу Констанцу. Но может быть… – он сделал многозначительную паузу. – Может быть, вы незнакомы с этими стихами?
– Я читал их. Как и все. Может быть, вам стоило бы поместить их рядом с изображением, на тот случай, если кто-то не поймет.
– Мой дорогой! – вздохнул Виккерс. – Не могу. И не буду. Я просто ненавижу объяснять очевидности.
Констанца покинула этих болтунов. Она глянула на маленькие часики, приколотые к отвороту платья. Почти четыре! Неужели Монтегю Штерн так и не придет, и она заставила себя обвести взглядом гостиную, в которой находилась.
Обстановка гостиной, чувствовала она, может прийти ей на помощь, и Констанца в этом не сомневалась. Скорее всего, за все здесь платил Штерн, вероятно, и сам выбирал. В этой комнате лежит ключ к человеку, которого она жаждала заполучить. Сама эта гостиная уже обрела определенную известность. Ее современность, пронизанная эклектичностью, уже была прославлена в многочисленных периодических изданиях. Может, она и не отвечала вкусам Констанцы, ибо первым делом в ней привлекал внимание порядок.
Такую комнату кое-кто из приятельниц Гвен мог бы счесть вульгарной, ибо, со свойственным англичанам снобизмом, они считали, что комната должна быть немного запущенной, так как все слишком изысканное или слишком дорогое говорит о ее обитателях как о нуворишах.
Может, эта гостиная в самом деле была несколько излишне вылизана, несколько чрезмерно кичилась богатством и пышностью, но Констанца не обращала на это внимания. Она рассматривала ее, она прислушивалась к потоку таинственных посланий, которые шли от нее, и понимала – лицо, которое воссоздало комнату в таком виде, представляло собой парадокс: аскет, который не может противостоять обаянию красивых вещей, ибо красивые и редкие вещи располагались вокруг нее с музейной заботливостью: фарфоровые безделушки стояли в ряд на французском комоде; ковер под ногами представлял собой столь сложный и изысканный рисунок, что походил на цветочную клумбу, а картины, которых Констанца недавно не понимала, теперь пели для нее.
Рассматривая полотна, их броские краски, она не сомневалась, что отбирала их не Мод. Она могла хвастаться ими и гордиться, но никогда не разбиралась в них.
Нет, эта комната принадлежала Штерну: он платил за нее, он выбрал ее, он создал ее ансамбль. «И я выбираю его», – сказала себе Констанца. В это мгновение, когда она решила, что прониклась пониманием его, что может проникнуть в глубины его мышления, что может завладеть им, именно тогда появился Штерн.
Он забежал ненадолго, хотя ничем не дал понять об этом. Он умел создавать впечатление, что располагает всем свободным временем в мире. Он поздоровался с Мод; приветствовал двадцать или около того собравшихся гостей; выразил удовольствие от встречи с каждым. Как только он убедился, что все занялись общим разговором, он тихонько выпал из него. И удалился, что было ему свойственно, на другой конец комнаты.
Констанца решила не терять времени. Она не имеет права упускать эту встречу, каждую подробность которой она уже прокрутила про себя. Тем не менее она выждала, когда Мод обратится ко всей компании. Она видела, как Штерн подмигнул ей, когда Мод объясняла, что сэр Монтегю провел весь день в военном министерстве и не может себе позволить долго оставаться с гостями, ибо вечером ему надлежит быть на Даунинг-стрит. Штерн, который со свойственной ему скромностью никогда не давал понять о своих возможностях и пределах власти, не любит такое откровенное хвастовство, подумала Констанца.
Констанца обратила внимание на искусство, с которым он ускользнул от всех. Она заметила, какое он испытал облегчение, когда ему это удалось. Она наблюдала за ним, когда он сел в кресло спиной ко всем собравшимся. Он взял газету. Никто из гостей не счел его поведение странным – Мод всех отлично вымуштровала. Штерн был достаточно влиятельным человеком, и они понимали, что на уме у него куда более важные материи. К тому же его отсутствие позволяло невозбранно сплетничать. Если речь заходила о скандалах, инсинуациях и разоблачениях, изысканные манеры Штерна только смущали.
Примериваясь, Констанца смотрела на Штерна. Она пыталась понять, в самом ли деле он любит Мод или же Мод просто полезна ему. Она не могла прийти ни к какому решению и тем более решила тщательно продумывать каждое свое действие.
Стоя в двадцати шагах от него, Констанца уловила выражение скуки в глазах Штерна – что же заставляет Штерна томиться? Ну как же, льстивые женские речи, это она уже начинала понимать. Для Штерна, решила она, большинство женщин были надоедливыми слепнями, его интересовала лишь власть, а подавляющее большинство женщин не обладали ею. И поэтому, не теряя ни капли обаяния, он вежливо отстранял их. Она хорошо усвоила урок, преподанный ей в ночь бала: со Штерном бесполезно пускать в ход флирт – тактику, столь привычную для молодых девушек. Тут пригодятся другие стратегические подходы. И поскольку все они уже были продуманы, Констанца почувствовала, как к ней приходит спокойствие. Настало время для первой попытки. Она позволила себе помедлить еще несколько секунд, затем встала, отделившись от группы остальных молодых людей.
Она была в самом своем красивом платье, выбранном специально для этого случая: шелковое, цвета пармской фиалки, узкая черная ленточка, плотно прилегающая к шее. На пальцах только одно кольцо: черный опал, подаренный Мод, который опасливая Гвен пыталась убедить ее не носить.
Констанца посмотрела на это кольцо. В нем таился свет. Она любила непредсказуемость опалов: у нее не было предрассудков и никогда не будет.
Она временами начинала верить не столько в удачу, сколько в силу воли. Решительность – вот что самое главное; когда она преисполнялась решимости, она чувствовала, что способна на все. Она пересекла комнату. Она не сводила глаз со спины Штерна. И самые неприятные воспоминания всплыли у нее в памяти. Тот день, когда ее отца принесли в Винтеркомб на носилках. Черный, совершенно черный день; все вокруг было черным. Она не помнила деталей и подробностей. Кто-то взял ее за руку, кто-то помог ей подняться по ступеням портика – этот человек преграждал ей путь, мешала какая-то одежда. Она не помнила, что она собой представляла, оставался только цвет. Он был красным. Кровь ее отца тоже была красной. Красно-черный день, воспоминания о котором мучительно терзали ее.
Она остановилась на полпути через комнату. Мод, подняв глаза, что-то сказала ей. Констанца рассеянным голосом ответила. Затем, презирая свою медлительность, она заняла спланированную позицию сразу же за креслом Штерна.
– Сколько вам лет? – спросила Констанца.
Она выдала это безо всяких вступлений, точно так, как и предполагала. Ее слова привели к тому, что Штерн, приподнявшись, встал и поздоровался с ней: «А, Констанца, моя дорогая!», и пододвинул ей стул. После этого он занял прежнее положение, все так же спиной к комнате, с видимой неохотой положил на колени газеты и улыбнулся. Раньше он не обращал внимания на ее присутствие. Теперь обратит.
– Сколько лет? – Он помедлил, словно бы удивившись, а потом небрежно отмахнулся. – Констанца, вы не представляете, насколько я древний старец. Мне уже тридцать девять.
Констанца, которая уже переговорила с Гвен и знала, что ему сорок три, приободрилась этим ответом. Она было опустила глаза, а потом в упор посмотрела на него.
– О, вы еще так молоды, – с очаровательной улыбкой сказала она. – Я боялась, что вам больше.
– Так молод? Констанца, вы мне льстите. Я воспринимаю себя как седобородого старца, моя дорогая, особенно когда нахожусь в компании таких очаровательных молодых женщин, как вы. Слишком молод – для чего?
– Не издевайтесь надо мной, – сказала Констанца. – Я не ищу комплиментов. У меня есть убедительная причина интересоваться. Понимаете, я хочу выяснить, не могли ли вы знать мою мать? До брака она носила фамилию Джессика Мендл. Она была еврейкой.
Это был первый из ее козырей, точнее, второй, который она выкинула, когда ей удалось привлечь к себе его внимание. Она понимала, что первым делом его заинтересует неожиданность этого сообщения. Во-вторых, они обратятся к теме, которая обычно обходилась молчанием. Штерн не придерживался религиозных догм; с другой стороны, он не скрывал, что является евреем. Тем не менее ему никогда не напоминали прямо в лицо о его происхождении. К удовольствию Констанцы, Штерн нахмурился:
– Прошу прощения, Констанца. Я не понимаю.
– Все очень просто. – Констанца склонилась вперед. – Моя мать была родом из Австрии. Ее семья жила в Вене, насколько я знаю. Она приехала в Лондон изучать искусство в школе Слейда при Лондонском университете и во время пребывания там встретилась с моим отцом. Они поженились. Конечно, ее семья была в шоке. Она жила у кузины в Лондоне. Перед ней закрыли все двери. Она никогда больше не видела своих родителей. – Констанца сделала паузу. – Я родилась через год после свадьбы. Вскоре моя мать умерла, как вы, наверно, знаете. Наверно, это глупо, но мне хотелось бы побольше узнать о ней.
Она очень осторожно намекнула о своем печальном положении в роли сироты: Констанца ни в коем случае не должна была переиграть, потому что Штерн не относился к числу сентиментальных мужчин.
– Вы уверены в этом, Констанца? – Теперь он недоверчиво смотрел на нее. – Я никогда не предполагал… я, честное слово, никогда не слышал…
– О, этого никто не знает, – быстро ответила Констанца. – Даже Гвен. Моя мать умерла задолго до того, как отец появился в Винтеркомбе, и я сомневаюсь, чтобы он там обмолвился о ней хоть словом. Должно быть, отец стеснялся, да и вообще он был довольно скрытным человеком. – Констанца, не сомневаясь теперь, что все внимание Штерна приковано к ней, опустила глаза. – Это мне рассказала няня. Она ухаживала и за моей матерью до того, как та отправилась в санаторий. Эта женщина ненавидела меня, а я ненавидела ее. Думаю, она сообщила об этом, чтобы уязвить меня. Она скорее всего считала, что я устыжусь. Но ей это не удалось. Я была только рада. Я была горда.
– Горда? – Штерн быстро взглянул на нее, словно подозревая в неискренности.
– Да. Горда. – Констанца подняла на него глаза. – Я ненавижу ощущать себя англичанкой. Англичане такие неискренние, им так нравится их ограниченность. Ограниченность, мещанство – вот их основная религия, как я думаю. Я всегда ощущала себя изгоем – и рада этому. Вы когда-нибудь чувствовали подобное? Но нет, конечно же, вы этого не знаете. Простите меня: мои слова были и глупы, и грубы.
Наступила короткая пауза. Штерн внимательно рассматривал свои руки. Когда он снова поднял взгляд на Констанцу, выражение его глаз смутило ее. На мгновение ей показалось, что Штерн догадался, к чему она клонит, что ее дешевые номера и фокусы заставили его разгневаться. Он явно медлил; Констанца ждала, что сейчас ее отошьют резкой репликой. Тем не менее, когда он заговорил, голос у него был спокоен.
– Моя дорогая, вы достаточно умны. Не пытайтесь изображать глупость, что вам не идет. Посмотрите на этих людей, – он показал себе за спину. – И посмотрите на меня. Я носитель всего, что эти люди презирают и чему не доверяют – можете ли вы сомневаться в этом? Меня терпят, порой даже ко мне прибегают, потому что я могу быть полезен и далеко не беден. Если им хочется думать, что я веду себя так исключительно ради материальной выгоды, меня это не волнует. Их мнение оставляет меня совершенно равнодушным. Я иду сам по себе, моя дорогая Констанца, и меня больше ничего не интересует, о чем вы, конечно, догадываетесь. Увы, Констанца, я не знал никаких Мендлов из Вены. Может, я слишком молод, как вы говорите. Но скорее всего они и их лондонские родственники вращались в более высоких кругах. Люди, среди которых я рос, не посылали своих дочерей изучать искусство в школе Слейда. Мой отец был портным. Ничем не могу вам помочь.
Констанца молчала. Слова Штерна заставили ее ощутить свою незначительность; может, именно это он и ставил себе целью. Она помедлила – лучше не продолжать тему о матери, решила она. Да и в любом случае она не очень волновала ее. Разве она не считала себя дочерью лишь своего отца? Констанца мягко сменила линию атаки.
– Эти люди? – Она повернулась к собравшимся. Вопрос в ее устах прозвучал с нескрываемой резкостью. – Эти люди? Но, конечно же, не все из них? Вряд ли вы включаете в их число тетю Мод.
При этих ее словах он встал. Как она хорошо понимала, девушка не имела права позволять себе упоминание о Мод. Это было грубо и должно было повлечь за собой осуждение. Никто и никогда не осмеливался говорить ему прямо в лицо о его интимных отношениях с женщиной, которую Констанца продолжала называть «тетя Мод». Констанца осмелилась заговорить со Штерном ни как с другом семьи, ни как с евреем, а как с мужчиной. И чтобы он не сомневался в ее намерениях, она в упор уставилась на него. Кончиком язычка она провела по губам. И закусила их так, что они покраснели.
Старый фокус. Штерна скорее всего им не проймешь. Выражение его лица постепенно менялось. Он внимательно смотрел на Констанцу. Похоже, он развеселился, хотя в глазах его лежала тень задумчивости.
Констанца, почувствовав прилив сил, встретила его взгляд. Она рассматривала его: череп прекрасной лепки; гладко выбритая оливковая кожа; чуть рыжеватые волосы; рот, который она оценила как чувственный; выразительный крупный нос. Ей нравятся его черты, решила она, нравятся изящество и броскость, с которыми одевался Штерн, – ничего общего с унылой прилизанностью присутствующих тут англичан. Ей нравился и тот факт, что он был рожден в семье портного из Ист-Энда и сам завоевал себе место в мире – разве не к этому же стремилась и она? Ей нравилось, как она выяснила, в сэре Монтегю Штерне практически все: острый ум, легкая отстраненность, его экзотичность, легкий запах сигар, которым был пропитан его смокинг, белизна изящного платочка, кончик которого высовывался из нагрудного кармана, блеск его золотых запонок. Ей нравился тембр его низкого голоса и искорки гнева, которые порой вспыхивали в его глазах; ей нравилось, что он не больше ее принадлежал к этому ограниченному недалекому мирку, в котором им обоим приходилось существовать и действовать. Кроме того – он был далеко не простак, этот человек, – ей нравилось, что он не делал попыток скрыть свой интерес к ней. Он оценивал ее с неприкрытой сексуальной точки зрения – и видно было, что эта оценка его удовлетворила, потому что по его губам скользнула улыбка.
Это было отлично: разве не лучше всего флиртовать или завязывать близкие отношения, приправив их долей юмора? Констанца ответила на его взгляд и почувствовала, что ее понесло: в избранной ею линии поведения больше не было вызова, и конец ее был однозначен – и это было интересно.
– Вы мне нравитесь, – внезапно с полной серьезностью объявила она. – Вы мне нравитесь, и я думаю, что вы… блистательны. Как и эта комната. И картины – особенно картины. Вы сами их выбирали, не так ли? Я никогда раньше не видела таких холстов. – Она сделала паузу. – Не покажете ли вы мне их? Может, вы устроите мне экскурсию?
– По постимпрессионистам? – Ленивая усмешка скользнула по его губам. – Познакомить вас с теми, что здесь, или с другими? Несколько находятся на лестничном марше, часть – в главном холле, но лучшие выставлены в библиотеке.
– О, первым делом с лучшими, – ответила Констанца.
– Вам нравятся лишь самые лучшие?
– Я считаю, что действовать надо именно так, – сказала Констанца, беря его за руку.
– Моя дорогая, – сказал Штерн, проходя мимо Мод, которая подняла на них глаза, когда они двинулись к дверям. – Констанца изъявила желание получить урок искусствоведения. Могу ли я показать ей Сезанна?
– Конечно, Монти, – ответила Мод, возвращаясь к оживленному разговору с Гвен. Все присутствующие женщины были не на шутку увлечены слухами о последнем романе леди Кьюнард.
Едва только в библиотеке за ними закрылась дверь, сэр Монтегю в упор уставился на Констанцу.
– Вы в самом деле хотите взглянуть на Сезанна?
– Нет.
– Я так и думал. – Он помолчал. – Я начинаю понимать, Констанца, что недооценивал вас.
– Не только недооценивали. Вы просто не обращали на меня внимания. А теперь вы это сделали.
– Поэтому вы и рассказали мне о своей матери? Чтобы я обратил на вас внимание?
