Текст книги "Темный ангел"

Автор книги: Салли Боумен

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 53 страниц)

Бочком, подобно крабу, Констанца перебралась от комода к письменному столу, который стоял между окнами. Стол был не заперт. В правом нижнем ящике под листами бумаги и письменными принадлежностями хранился дорожный несессер. Он, как всегда, был закрыт. Маленький серебряный ключик от него висел на цепочке часов.

Констанца закусила мелкими зубками кончик языка. Нагнулась. Сосредоточилась. Вставила ключик в отверстие замка и повернула его.

Внутри несессера была пачка писем и счетов, на которые она не стала тратить времени. Под ними лежал блокнот в черной обложке, смахивающий на те, которыми дети пользуются в школе: на нем не было никакой наклейки с надписью.

Констанца побаивалась коснуться этого блокнота. Она то протягивала руку, то снова отдергивала. Наконец ее пальцы нырнули внутрь несессера. Они нащупали блокнот. Обложка у него была мягкой. Его, наверно, можно скатать, как газету. Констанца попыталась скрутить его, и у нее получилось. Она засунула его в самый глубокий карман своей черной юбки. Присмотрелась к ней. Выпирает ли сверток? Нет, не видно.

После этого она заторопилась. Она закрыла несессер и задвинула ящик. Положила часы с цепочкой на прежнее место. Она не смотрела в зеркало, потому что боялась, что, взглянув в него, увидит бледное лицо отца, его аккуратную бородку. Она, должно быть, сделала нечто ужасное, и он поманит ее к себе. Она вернулась в кресло. Расположилась, заставила свое лицо принять тихий и послушный вид и стала думать об отце. Она чувствовала, что отец где-то рядом, близко. И просто глупо прощаться с ним.

– Спокойной ночи, папа, – наконец тихо произнесла она.

* * *

Следующая неделя, как предсказывал доктор Хэвиленд, была посвящена расследованию. Не стоило ожидать, что оно будет уж очень дотошным, так оно и оказалось. «Бессвязное» – так можно было бы сказать о нем; «тактичное» – и так тоже можно было бы его оценить. Местная полиция отнюдь не собиралась оскорблять подозрениями такого известного в округе землевладельца, как лорд Каллендер, чей кузен был старшим констеблем графства и чьи ближайшие друзья возглавляли местную судебную систему.

Состоялось слушание. На него не явился никто из членов семьи Кавендиш: все дали письменные показания. Они достаточно точно устанавливали время, когда, можно предположить, Шоукросс отделился от всех прочих гостей. В них подчеркивалось, что Шоукросс – он же был писателем – часто предпринимал одинокие прогулки. Кроме этого, суд ничего больше не выяснил. Дело было закрыто, вердикт жюри присяжных гласил: смерть в результате несчастного случая.

Был ли этот приговор безоговорочно принят в уединении Винтеркомба? Возможно, кое-кого терзали сомнения. Но единственным, кто позволил себе высказать их вслух, был сэр Монтегю Штерн. Он выложил их на другой день после слушания в своей лондонской квартире. При сем присутствовала Мод, которая в первый раз нанесла ему визит.

– Итак, смерть в результате несчастного случая, – своим ровным голосом сказал Штерн. – Очень удобно. И все шито-крыто.

Мод, которая буквально разрывалась между тягой, которую она испытывала к этому человеку, и желанием рассмотреть его гостиную – до чего элегантная комната, полная великолепных вещей, такой контраст с самим ее хозяином, – не сразу поняла смысл произнесенной фразы. Когда до нее дошло, она издала легкий вскрик.

– Монтегю! Что вы имеете в виду? Не подлежало сомнению, что решение могло быть только таким. Все мы знали, что произошел несчастный случай.

– Все ли? – Штерн стоял у окна. Он рассматривал улицу.

– Но, конечно же. Цыгане…

– А я не убежден…

Что-то в его тоне заставило Мод приблизиться. Она сделала несколько шагов. Он взглянул на нее с вежливым холодным выражением: они могут позволить себе обсудить, как прошел прием за обедом, а не чью-то смерть. И снова у нее появилось ощущение, испытанное в Винтеркомбе: насколько этот человек сдержан, какая в нем скрыта властность. Она была и поражена его словами, но и возбуждена.

– Вы же не хотите сказать… Если это был не несчастный случай… тогда возникает вопрос об…

– Убийстве? – Штерн слегка пожал плечами, словно счел само слово непристойным. Мод испытывала желание продолжить разговор, но сдержалась. Она сделала еще один шаг и остановилась.

– Да это смешно. Немыслимо. Ведь если есть убийство, то необходим убийца.

– Естественно. И я бы сказал, что имеются… кандидаты.

– Возмутительно! Я даже не буду слушать. Не сомневаюсь, что вы хотите всего лишь напугать меня. – Она помолчала. – А кто?

Штерн улыбнулся. Он протянул ей руку. Мод восхищенно посмотрела на нее – сильную, хорошей лепки, с белоснежной кожей, полоска которой виднелась за обшлагами рукавов. У кисти блеснуло золото запонки.

– Обсуждать бессмысленно, – коротко бросил Штерн. – Дело закончено. И сомнительно, чтобы расследование продолжилось. Мне нравятся тайны и загадки – вот и все. И я пытаюсь разрешить их, естественно, для собственного удовольствия.

Мод решила сменить тему.

– Восхитительная комната, – невпопад сказала она, а Мод редко позволяла себе такие оплошности.

– Я рад, что вы ее оценили. – Штерн отвесил странный, как бы иностранный полупоклон. С легкой рассеянностью он показал на несколько полотен на стенах и высокие фарфоровые вазы на полках. – Мне нравятся такие вещи. Я в некотором роде коллекционер.

Что-то в ровном тоне его голоса и в выражении глаз наконец подвигло Мод. Со всей остротой перед ней всплыли воспоминания об этом человеке в ее комнате в Винтеркомбе. Забыв разговор о расследовании, Мод сделала еще один шаг вперед и схватила его за руку. Штерн, похоже, так же забыл их беседу. Отойдя от окна, он легким, но осторожным движением обнял Мод.

* * *

Расследование завершено – дело закрыто, и наступило время похорон. Но где они должны иметь место? Может, в Винтеркомбе? Предложение, осторожно выдвинутое Гвен, было решительно отвергнуто Дентоном. Тогда, значит, в Лондоне, где Шоукросс снимал комнаты в Блумсберри.

Гвен пришлось взять на себя всю организацию, потому что, похоже, семьи у Шоукросса не было. Она трудилась не покладая рук, выкинув из головы мысли о прошлом, просто выполняя обязательства перед старым другом семьи – ко времени начала похоронной церемонии Гвен сама почти верила в это.

На похороны собралось не так много народа. Для этой цели Гвен открыла свой дом в Мейфейре. Она сделала все, чтобы церемония носила торжественный и пышный характер. К завершению дня она не чувствовала ни рук, ни ног.

Ее семья была в полном составе. Но куда девались многочисленные литературные друзья, о которых Эдди говорил с такой теплой небрежностью? Она написала всем известным людям. Так где же блистательные романисты, поэты-авангардисты, влиятельные издатели, титаны, с которыми, по словам Эдди, он неоднократно обедал?

Никто не появился. Искусство было представлено Джарвисом с его галстуком цвета лаванды, который торопливо покинул церемонию, а также молодым американцем, представившимся как Хитчингс. По его словам, он представлял нью-йоркский журнал. Дыхание его пахло виски.

По возвращении в гостиную в Мейфейре, Гвен обвела взглядом смущенное сборище. Она готова была заплакать от жалости и унижения. Небольшая смущенная группка: ее собственная семья, невеста Мальчика Джейн Канингхэм, Мод, сэр Монтегю Штерн. Тут же была Констанца, которая зябла, и из носа у нее текло. Здесь же был студент с грустными глазами, который снимал квартиру в том же доме в Блумсберри, что и Шоукросс. И некая пожилая вдова, имени которой Гвен не разобрала и которая утверждала, что когда-то представила Шоукросса некоему издателю. Появился и представитель юридической конторы: тощий молодой человек в поношенном черном костюме, который никогда раньше лично не встречался с Шоукроссом.

Гвен, чувствуя, что у нее кончаются силы, отвела клерка в сторону. Молодой человек перечислил некоторые не самые веселые факты. Похоже, что после смерти жены Шоукросс решился составить завещание: его наследницей была Констанца. Тем не менее Шоукросс практически ничего не оставил дочери. Его банковский счет был исчерпан; хозяин квартиры и портной настоятельно требовали уплаты долгов. Все, что Констанца может унаследовать, откровенно заметил молодой человек, это книги отца, его личные вещи и кучу долгов. Возникли и другие проблемы. Конечно, конторой проведены тщательные розыски: выяснилось, что у Шоукросса нет ближайших родственников. Родители его скончались, братьев и сестер у него не было; единственными оставшимися в живых родственниками оказались сестра его матери и ее муж, которые держали небольшое дело в Солихалли.

– В Солихалли? – Гвен практически не представляла себе, где это, но в любом случае название ей не понравилось.

С этими родственниками удалось установить связь, продолжил худой молодой человек, поправляя перекосившийся пожелтевший воротничок. Они выразили свое сожаление и попросили передать сочувствие ребенку, тем не менее они не могут взять на себя ответственность за ребенка, которого к тому же никогда не видели.

Гвен оскорбилась. Ее возмутил и сам молодой человек, на воротничке рубашки которого ясно виднелась торговая марка и у которого прыгало адамово яблоко, когда он говорил. Ей не понравилось, как он обращался к ней, словно катая на губах ее титул. Ей решительно не понравилось, как он обшаривал глазами ее библиотеку и подбор книг. Гвен умела изображать надменность: она пренебрежительно смерила взглядом молодого человека. Она дала понять, что не хочет и слышать о жестокосердных родственниках и не самых лучших условиях их существования; она обошла молчанием вопрос об их ерундовых затратах, которые, в чем она не сомневалась, были бы компенсированы. И в завершение она вообще отказалась обсуждать вопрос о Констанце.

Заботу о Констанце, сказала Гвен, возьмет на себя ее семья. У них с самого начала было такое намерение. Мистер Шоукросс был старым и преданным другом семьи. Она смерила клерка холодным взглядом.

Молодого человека обидело это замечание и тон, которым оно было высказано. Его бледная кожа порозовела. Он ответил, что его фирма только испытывает облегчение и готова способствовать.

– Конечно, надо еще решить вопрос с квартирой в Блумсберри. С арендуемой квартирой. – Он остановился у дверей. – Ее придется освободить. Владелец требует помещение. Мы уже вступили с ним в контакт. – Он сказал это с неприятным выражением лица, бросив презрительный взгляд на тигровую шкуру, лежащую на полу. Возмущенный тем, что Шоукросс, который имел столь богатых и влиятельных друзей, оказался несостоятельным должником, он откланялся.

Через два дня – это ее последняя обязанность, с облегчением сказала она себе, – Гвен отправилась в Блумсберри, прихватив с собой Констанцу. Та настояла, что будет сопровождать ее: ей нужно, сказала она, собрать кое-какие свои вещи. Много времени это не займет. Все влезет в один чемодан.

Дом был высок и мрачен. В общем холле пахло мастикой для полов и еле уловимо вареной капустой. Гвен прислонилась к стене; ей стало дурно. Лишь присутствие Констанцы заставило ее собраться с силами. Констанца повела ее наверх по широкой лестнице до первой площадки, от которой шел крутой подъем на второй этаж.

Гвен предварительно обзавелась ключом, которым и открыла дверь в апартаменты Шоукросса. Она впервые оказалась там, где жил ее любовник.

Они никогда не встречались здесь, и комнаты ни в коей мере не походили на ее представление о жилище модного писателя. Хотя она знала, что Шоукросс далеко не обеспечен, Гвен с ее богатым воображением представляла себе это помещение в виде уютных, заставленных книгами комнат, истинного владения творца слова. Мысленным взором она рисовала себе книжные шкафы, отсветы пламени камина на кожаных переплетах; стол, на котором, вполне возможно, стоит лампа с зеленым абажуром; аккуратные стопки бумаг; удобное кресло; простор и порядок. Ей доставляло удовольствие представлять себе Шоукросса работающим за письменным столом, когда, отрываясь от творчества, он предается мыслями о ней. Она представляла себе, как слуга приносит ему поднос с едой, и Шоукросс садится за обед. Она видела, как время от времени он приглашает к себе кого-то из известных личностей, которые входят в число его друзей. Она ясно представляла себе, как они сидят у камина, ведя беседы о жизни, искусстве, религии и философии.

Комнаты не отвечали ни одному из этих представлений. Они оказались основательно замусорены, и видно было, что тут давно никто не обитал. Книжные полки покосились и растрескались; книги хотя и в изрядном количестве разместились на них, но были покрыты пылью. Перед тусклым, давно не мытым окном находился стол, из-за которого открывался вид на шумную улицу, но и стол был дешевым и потрепанным. На нем стояла какая-то уродливая скособоченная лампа. Стол был завален грудами писем, счетов и листов с набросками. Гвен была поражена. Шоукросс уделял столько внимания своей внешности. Он всегда казался ей таким вылощенным и подтянутым.

– Всего тут три комнаты. – Констанца опустила на пол свой маленький черный чемодан. Она стояла в центре комнаты. Мордочка у нее была нахмуренной. – Там спальня папы – вот сюда. – Она показала на дверь. – Дальше моя комната, через коридор. В ней две кровати. Няня спала со мной в комнате. – Она упомянула об этом с гордостью, словно пребывание вместе с няней повышало ее статус. – Конечно, она ушла несколько лет назад. Папа никого не взял на ее место. Я уже стала старше, и мы отлично справлялись без нее. – Она помолчала, отвернув к окну личико с резкими чертами. – Вам тут нравится? Мне нравится. Если выглянуть из окна, видна площадь. И еще тут в конце улицы есть церковь. По утрам в воскресенье я слышала ее колокола.

Гвен не ответила. Она опустилась на неудобное кресло перед пустой каминной решеткой. На полке напротив стояло несколько пустых бутылок и ряд грязных стаканов. Она прижала ко лбу руку, затянутую в перчатку.

– Констанца. Может… мы несколько поторопились? Я не уверена, что справлюсь. И тебя это должно расстроить. Может, нам не стоит тут оставаться? Я могу устроить… ну, словом, чтобы все отсюда перевезли в Винтеркомб. И потом мы во всем разберемся…

– Мне нужна моя одежда, – упрямо сказала Констанца. – И еще несколько книжек. Кое-что из вещей моей матери – ее щетки для волос. Я их тут оставила. Они мне нужны.

– Конечно, конечно. – Гвен сделала попытку привстать. Приподнявшись, она снова опустилась в кресло. Она уже начала сожалеть, что вообще ступила ногой в эти ужасные комнаты. Лучше бы сюда приехал кто-нибудь другой. Она вздохнула. Любопытство, сказала она себе, любопытство худшего сорта – вот что привело ее сюда. Прежде чем окончательно расстаться со своим любовником, она хотела хотя бы раз бросить взгляд на дом Эдди. Что ж, она увидела его.

– Вы оставайтесь здесь. – Констанца внимательно посмотрела на нее. – У вас усталый вид. Я знаю, где что лежит. Это недолго. – Она порылась в груде бумаг на столе, вытащив на поверхность письмо на розовато-лиловой бумаге. Схватив кучу листов, она сунула их Гвен в руки. – Гляньте. Это наброски нового романа папы. Пока ждете, можете просмотреть их. Я знаю, как вам нравились его книги. Он бы хотел, чтобы вы… прочитали это.

Гвен была тронута. Она взяла листики. Констанца ободряюще кивнула ей. Подхватив чемоданчик, она двинулась в спальню.

Как только закрывшаяся дверь скрыла за собой Гвен, Констанца расслабилась. Первым делом она направилась в папину спальню. Подтащив стул, она вскарабкалась на него и пошарила на пыльной полке гардероба. Там она обнаружила искомый ключ и с его помощью открыла шкафчик, стоявший у его кровати. В нем было две полки. На верхней располагался набор лекарств, мазей, лосьонов и таблеток, ибо у отца случались приступы ипохондрии. На нижней полке, аккуратно сложенные, лежали несколько блокнотов в черных обложках.

Констанца опустилась на колени. То, что ей предстояло сделать, несколько пугало ее, ибо она знала, что эти блокноты хранились втайне. Ее отец писал в них каждый вечер. Если она заходила, он прикрывал их или захлопывал. Он всегда держал их под замком. Ключ он хранил в кармане, если не считать времени его поездок в Винтеркомб, когда он оставлял его на пыльной полке гардероба, подальше от взглядов. Хотел ли он, чтобы они достались ей? Констанца подумала, что да, хотел бы. Они были его личными книгами, а теперь, когда он умер, они принадлежат его дочери. «Я должна просмотреть их из-за папы», – сказала себе Констанца. Она извлекла блокноты и положила их на самое дно чемоданчика. Руки у нее зудели и чесались. Она вытерла их о подол платья.

Встав, она перетащила чемоданчик через коридор в свою комнату. Она не хотела оставаться в ней ни на секунду дольше, чем это было необходимо. Из шкафа она вытащила два платья; много времени это не потребовало. Скомкав, она засунула их в чемоданчик. Несколько блузочек, мятые штанишки, ночная рубашка, пара ботинок, нуждающихся в починке, и пара легких туфелек.

Ей пришлось сесть на чемодан, чтобы он закрылся. Захлопнув его, она вспомнила, что забыла щетки для волос. Она оглянулась в поисках, но не стала разыскивать. Когда она вернулась в гостиную, то с трудом переводила дыхание. На впалых щеках выступили пятна румянца. Руки подрагивали от того, что она сделала.

Констанца увидела, что Гвен, должно быть, устала читать наброски, поскольку они лежали на столе. Сама Гвен теперь стояла рядом с ним. Она успела проглядеть письмо на розовато-лиловой бумаге. В глубине души Констанца так и предполагала, что она это сделает. Да и чего тут скрывать, кроме всего прочего? Гвен ее отцу не писала, а другим женщинам скрывать было нечего, и они были куда откровеннее. Отец не утруждался ответами. Письма неделями валялись среди этого хлама.

Это письмо – всего одна страничка – лежало открытым. Бумага, на которой оно было написано, пахла дешевыми духами. Текст его – крупный, импульсивный, написанный явно женщиной, – можно было читать на расстоянии вытянутой руки. Гвен, которая, не в пример Констанце, не позволяла себе заглядывать в чужие письма, в этот раз, похоже, не удержалась от искушения ознакомиться с его содержанием.

В первые несколько секунд Гвен не заметила возвращения Констанцы. Она стояла у стола, застыв вполоборота. Констанца видела, что у нее покраснел даже затылок. Она издала какой-то сдавленный звук. Она моргала. С трудом сохраняя достоинство, она направилась к выходу и у самых дверей опустила вуаль.

Высокая, неторопливая, стройная Гвен: это она дала указание грузчикам, когда те наконец принялись выносить вещи из комнат, что все письма и вообще частная корреспонденция должна быть сложена в ящики и со всеми прочими вещами доставлена в Винтеркомб. По прибытии она дала четкие указания относительно их дальнейшей судьбы. Ящики и коробки останутся нераспечатанными. И при первой же возможности их надлежит сжечь.

Вместе с Констанцей Гвен вернулась к себе в Мейфейр. Констанца решительно вошла в дом в своем черном пальто и шляпке, таща в руках свой чемоданчик. Вся семья пила чай у камина в библиотеке.

К удивлению Гвен, Констанца, даже не сняв пальто и шляпки, сразу же направилась туда, не выпуская из рук свою трогательную ношу, и заняла центральное место сцены – прямо перед камином. Дентон, сидевший напротив, прямо оцепенел от ее появления; на коленях у него лежал плед, а рука с чашкой остановилась на полпути к губам. Его четверо сыновей, которые оправились от удивления быстрее отца, стали подниматься на ноги. Констанца с неподдельным хладнокровием осмотрела их одного за другим.

– Я принесла свои вещи. – Она показала на чемоданчик. – И хочу дать вам знать, что буду очень рада жить с вами. Это очень любезно с вашей стороны взять меня к себе.

Гвен, застывшая в дверях, испытывала раздражение и беспомощность. Планы относительно Констанцы она обсудила с детьми и Дентоном, который выразил им свое полное и решительное неодобрение, но сыновья не стали спорить.

Они восприняли новость, что Констанца, Крест, Альбатрос, теперь будет с ними не несколько недель в году, а все время. Стини захлопал в ладоши, не скрывая своей радости; трое его старших братьев не могли скрыть разочарования. Мальчик густо побагровел, не отрывая глаз от ковра под ногами. Фредди издал громкий стон, который попытался скрыть, изобразив, что закашлялся. Окленд, который и не особенно старался, бросил на Констанцу холодный подозрительный взгляд.

Констанца, не теряя самообладания, воспринимала реакцию ее новой семьи. Она вскинула маленький упрямый подбородок. Изображая классическое покорное и любящее дитя, она подошла к Дентону. Дентон, как ни отводил лицо, был вынужден нагнуться и получить от нее поцелуй. Потом она повернулась к Стини, которого обняла. Сделав паузу, она торжественно обошла всех братьев по очереди. Мальчик, Фредди, Окленд: каждому предстояло получить свой поцелуй, и только Окленд, которого она целовала последним, очень тихо, прямо в ушко Констанцы, сказал:

– Лицемерка.

И все же Констанца просияла. Когда она отошла от Окленда, лицо ее пылало неожиданным возбуждением. Глаза ее горели. Констанца восприняла это слово, позже написала она, как объявление войны.