Текст книги "Темный ангел"
Автор книги: Салли Боумен
сообщить о нарушении
Текущая страница: 27 (всего у книги 53 страниц)
– Что именно, тетя Мод?
– Я тебе не тетя. И больше меня так не называй.
– Так о чем речь?
– Ты совсем не знаешь Монтегю.
Она снова повернулась и направилась к окну. Констанца не спускала с нее глаз, потом, когда Мод подошла к окну, скорчила гримасу ей в спину.
– Конечно, я со временем узнаю его получше…
– Возможно. Но ты не знаешь его сейчас.
– А вы знаете?
При этих словах Мод обернулась. Тон Констанцы стал вызывающим. Возможно, ей хотелось спровоцировать Мод. Какое-то время Мод молча рассматривала ее. В этом взгляде читалось презрение и одновременно жалость.
– Я знаю, – прервав молчание, ответила она. – И знаю лучше, чем кто-либо другой. У меня нет желания больше встречаться с тобой, но, прежде чем ты уйдешь, должна предупредить тебя. Хотя, конечно, вряд ли ты воспользуешься этим предостережением.
– Предостережением? О Боже! Как драматично! – на лице Констанцы мелькнуло подобие улыбки. – Наверное, я сейчас услышу какое-то ужасное откровение. Если так, то вам следовало бы знать…
– Никаких откровений, Констанца. Ничего столь потрясающего.
Мод направилась к двери. Констанца поняла, что их беседа подошла к концу.
– Только одно замечание. Как это ни вульгарно звучит, но, выбрав Монтегю, а я уверена, что выбор был именно твой, а не наоборот, ты отхватила кусок больший, чем можешь проглотить.
– В самом деле? – Констанца скептически покачала головой. – У меня, знаете ли, острые зубки…
– Побереги их, они тебе еще понадобятся, – ответила Мод, вышла из комнаты и закрыла за собой дверь.
Часть пятая
ДОЛГИЙ ПУТЬ
1
« Бедная Дженна, –писала Констанца в своем дневнике. – Я навещала ее сегодня, Окленд, ради твоего ребенка. Ты не надеешься, что Хеннеси скоро убьют? А я надеюсь на это. Надеюсь, что какой-то немец возьмет его на мушку. Окленд, если можешь, направь пулю, ладно? Очень хорошо. Точно между глаз.
Что еще? Монтегю – сущий дьявол, но я тебе уже писала об этом. Сегодня я читала ему последнее письмо от Джейн, копируя ее голос. Может, это и не очень красиво по отношению к ней, зато чтение получилось очень забавным. Бедная Джейн. Знаешь, зачем она отправилась во Францию? Она хочет оказаться на том месте, где ты погиб. Зря только время теряет. Ведь тебя там нет – ты сейчас в другом месте, известном только мне. Ты мой, а не ее – ведь мы заключили союз, помнишь?
О, Окленд, как я хочу, чтобы ты снова ко мне пришел ночью! Придешь – хотя бы один раз?»
* * *
– Теперь убедился? – Я захлопнула блокнот.
Векстон никак не комментировал услышанное. Сказал бы, к примеру: «Прямо какое-то извращение – писать письма мертвому».
– А что значит – «Монтегю – сущий дьявол»? Знаешь, я встречалась со Штерном. Констанца пишет, что между ними не было любви, на самом деле он очень сильно ее любил.
– Он так тебе сказал?
– Как ни странно, да. Это случилось незадолго до его смерти. Он знал, что умирает, – возможно, в этом причина. Я не уверена. Он как-то рассказывал мне…
Я замолчала. У меня перед глазами снова был Штерн – в тишине своей комнаты в Нью-Йорке он рассказывал мне, как распался их брак с Констанцей. Он также дал мне один совет, которому я не последовала.
– А о чем он рассказывал?
– Об одном случае. Печальном. Возможно, горьком. В его голосе, правда, не было горечи. В изложении Штерна это была настоящая история любви. Правда, он все время избегал этого слова, но под конец добавил: «Видишь, я любил свою жену».
Установилась тишина. Векстон отвернулся.
– Пожалуй, – сказал он, помолчав, – мне тоже так казалось. Стини считал его бездушным. Но я всегда придерживался иного мнения на этот счет – противоположного. Когда бы я ни встречался с ними, он не сводил с нее глаз, знаешь ли, все время. При этом на его лице появлялось такое выражение… Представь себе, заслонка в топке, а за ней бушует пламя. Заглянуть туда нельзя – обожжешь лицо. Где-то так это и было – вся сила чувств под маской бесстрастия. Прогулка в ад – вот что такое этот брак! – добавил он, помолчав. – Я всегда так считал. Впрочем, люди сами себе создают преисподнюю. Ну а Констанца любила его, как думаешь?
– Она утверждала, что нет. Но и сам Штерн долгое время везде и всюду отрицал, что любит ее. Если верить словам самой Констанцы. Видишь? И с этим я тоже не могу разобраться.
– С чем?
– С тем, что она понимала под словом «любовь». Все эти письма, эти дневники, на всех этих бумажных листках только и говорится, что о любви. Но чем больше я вижу это слово, тем меньше доверяю ему. Оно здесь у всех на устах. Каждый склоняет его по своему усмотрению – в результате для каждого из них слово имеет совершенно разный смысл. Так кто же из них прав? Стини? Гвен? Констанца? Джейн? А может быть, ты, Векстон? Ты был здесь, так уж ответь.
– Да, я тоже здесь был, – на лице Векстона появилось озадаченное выражение. Он похлопал себя по карманам, прищурившись на огонь в камине. – Почему в числе прочих ты упомянула и Джейн?
– А, теперь тебе понятно, Векстон, что со мной происходит? Я и ее теперь воспринимаю как участницу тех событий. И все из-за того, что слишком увлеклась чтением бумаг Констанцы.
– Как участницу… Свою собственную мать?
– Да, я начала терять терпение. Мне было только восемь, когда она умерла.
– Но ведь ты ее помнишь?
– Сейчас – не знаю, что ответить, Векстон. Когда читаю ее дневники, то, кажется, вспоминаю, когда же возвращаюсь к запискам Констанцы, она ускользает. Она снова становится Джейн – богатой наследницей, медсестрой. Добрая натура. Вся жизнь – в работе.
– Значит, не стоит доводить до этого.
Теперь стало заметно, что Векстон очень взволнован. Он рассерженно шагал взад-вперед по комнате. Остановился и изо всех сил ударил кулаком по столу:
– То, что ты говоришь, несправедливо! Понятно? Так не должно быть, но постоянно случается с людьми вроде твоей матери. Доброе дело затирается, а злое постоянно лезет наперед. Оно на лучших ролях, с лучшими диалогами. Пока твоя крестная вытанцовывала в лондонских гостиных, шла война. Что я говорил тебе при нашей встрече: смотри, где речь идет о войне. Твоя мать была там, в самой гуще событий. Медсестра! Понимаешь, она делала дело! А чем занималась Констанца? Путалась с мужчинами? Гонялась за богатым мужем?
– Векстон…
– Ладно, не буду. Но ты не права. Не стоит тебе воспринимать все под диктовку Констанцы. Она постарается преподнести события в выгодном для себя свете. Что еще от нее ждать? Она всегда так поступала.
Я подумала: «И поделом тебе, сама виновата». Векстон, конечно же, прав. Я выслушала его до конца, и, кажется, мне пошло это на пользу.
В тот же день я засела за дневники моей матери. Я последовала за ней на войну, вместе с ней отправилась во Францию. Следующие два дня чтения я посвятила исключительно событиям, касающимся моей матери. Теперь ко мне обращался тихий, совершенно другой голос. Возможно, с этого и началось ее возвращение ко мне. Я снова увидела свою мать такой, какой запомнила ее навсегда. Это, конечно же, не прошло мимо внимания Векстона. Он, в свою очередь, извинился за недавнюю вспышку гнева. И даже признался, что позволил несправедливость к Констанце.
Однажды вечером, вернувшись с прогулки у озера, Векстон устроился у камина. Мы с ним пили чай. Сгущались сумерки. Он снова закурил одну из папирос Стини. Какое-то время мы сидели, наслаждаясь тишиной и молчанием старого, пустого дома. В этот вечер Векстон рассказал мне о войне и о моей матери, какой запомнил ее.
– Знаешь, – начал он, откинувшись в кресле и вытянув длинные ноги, – твоя мать отправилась во Францию спустя примерно месяц после меня. Мы встретились в городке, который назывался Сент-Илер. После войны, кстати, я был там однажды. Она упоминает об этом в дневнике?
– О вашей встрече? Да, это тоже описано.
– Я хорошо помню, как мы встретились. Это была худшая зима за всю войну… Похоже, твое увлечение заразительно – мне тоже захотелось порассказать о прошлом, о войне. О твоей матери. Слушай. Все происходило так…
* * *
Сразу за Сент-Илером лежит узкий мыс, который врезается прямо в пролив Ла-Манш. Местные жители называют его Пуэнт-Сюблим, грандиозное место.
В ту зиму, впрочем, там не было ничего грандиозного. Стоял невероятный холод. Резкий ветер нагнал тяжелых свинцовых туч, заслонявших видимость в проливе. Но Джейн было все равно. Она только подняла воротник и пониже наклонила голову навстречу порывам ветра. Она пробиралась по узкой тропинке между дюнами, намереваясь прогуляться до конца мыса и обратно. Вечерело. Начинал накрапывать мелкий дождь. Добравшись до края мыса, она оглянулась. Вдалеке виднелись зажженные огни в кафе Сент-Илера, доносились далекие звуки аккордеона. Сразу за кафе размещались корпуса госпиталя. Их было пять, раньше это были гостиницы. В третьем слева теперь работала Джейн. Она провела там на дежурстве всю нынешнюю ночь и утро. Она посмотрела на ряд знакомых окон на первом этаже. Одно за другим они загорались – включался свет.
Вода в проливе казалась маслянистой. Джейн смотрела на вздымающиеся в брызгах валы воды. Справа и слева дюны были огорожены колючей проволокой. Песчаный пляж за ними был укреплен значительно сильнее.
Джейн двинулась по склону дюн. «Хорошо бы было надеть шляпу». Ветер трепал ее волосы, обжигал лицо. Джейн больше не слышала звуков аккордеона, их сносило ветром. Она слышала гул орудий. Тяжелая артиллерия, всего в тридцати километрах от мыса, отзвук долетал даже сюда.
Где же война? Где-то там, вдалеке, где гремят сейчас орудия. Война вилась змеей длиной в шесть тысяч миль. Голова змеи находилась в Бельгии, а кончик хвоста касался швейцарской границы. Тело змеи извивалось, обозначаясь на земле окопами. Это была спящая змея, но временами она меняла свое положение, тогда появлялся новый изгиб здесь, новый выступ там. Это соответствовало наступлениям и отступлениям армий. Однако до значительных перемен не доходило. Ее хорошо кормили, эту змею, ежедневно ей в жертву отправляли тысячи людей.
Джейн видела войну на карте. Однако дело вовсе не в карте, а в чем-то более пугающем. Джейн ощущала, что война была везде и нигде; она различала отсвет этой войны еще до того, как ее объявили, и еще долго будет помнить после того, как объявят мир. Она верила, что война идет и между людьми, и в самом человеке. Война способна мутировать. Ей становилось страшно. Особенно потому, что Джейн знала: эта война пробралась и внутрь ее. Она уже заняла свое место в жизни Джейн и, возможно, никогда ее не покинет.
Джейн казалось, что от этого она сойдет с ума. Рассуждать так было неразумно, и она пыталась убедить себя, что причина таких мыслей в усталости, в плохом питании, из-за того, что ее раненые умирали от ужасных ран. Такие мысли могли прийти в голову любой медсестре, и нужно от них оградиться. «Сосредоточься на чем-то простом, – говорила она себе, – и делай свое дело».
Сегодня вечером Мальчик должен быть проездом в Сент-Илере по пути в Англию. Письмо от Мальчика – первое с тех пор, как она настояла на расторжении их помолвки, – лежало у нее в кармане. Укрывшись в дюнах от ветра, Джейн достала это письмо и перечитала еще раз. Ветер трепал страницы, пытаясь вырвать у нее из рук мятый листок. Письмо нельзя было назвать содержательным. Оно было таким же, каким Джейн воспринимала и самого Мальчика – невыразительным. Это послание, как и все остальные, начиналось «с наилучшими пожеланиями, Мальчик».
Джейн снова засунула письмо в карман. Она пойдет на встречу, хотя и без особого желания.
Джейн было обернулась, чтобы уже возвращаться, но, случайно взглянув налево, заметила, что она здесь не одна, как ей думалось. Метрах в десяти от нее, на пригорке, поросшем песчаным тростником, сидел какой-то молодой человек. Он выглядел совершенно затерявшимся в этих дюнах. Ветер причудливо растрепал его волосы, но он только кутался в шинель. На коленях у него лежал раскрытый блокнот. То, что он писал, самому ему казалось, очевидно, совершенно неудовлетворительным. Он то писал торопливо, то снова вычеркивал. Хмурясь, посматривал то в блокнот, то на море, словно море во всем виновато. Векстон! Американский поэт, друг Стини! Накануне они встречались возле госпиталя, но сегодня у нее не было настроения разговаривать с ним.
Джейн попыталась выбраться незамеченной. Она уже вышла на тропинку, когда Векстон крикнул очень громко: «Эй, привет!» Тут уж нельзя было притвориться, что она не слышала. Джейн остановилась.
– Привет, – он махнул рукой, пытаясь жестом привлечь ее внимание. – Присоединяйся ко мне. Ты не голодна? Хочешь сандвич?
– Я уже собиралась уходить. Пора возвращаться.
– И я тоже, – дружелюбно усмехнулся Векстон. Он похлопал рукой по непромокаемому плащу, на котором сидел. – Присядь на минутку, сейчас пойдем вместе, если ты не против. Только сначала съешь сандвич. Морской воздух нагоняет аппетит. И стихи тоже. Вот, возьми этот, с сыром. И выпей кофе, – предложил он, отвинчивая фляжку. – Я туда добавил немного бренди. Одну каплю, не больше. Лучше бы виски, но я не смог его достать.
Похоже, отсутствие виски всерьез огорчало его. Векстон нахмурился и уставился на море. Видимо, исчерпав желание беседовать, что-то хмыкая себе под нос, он принялся писать в блокноте, смотреть в море и яростно зачеркивать.
Джейн всегда казалось, что процесс стихотворчества – дело таинственное и исполненное восторженных порывов. Она была польщена тем, что здесь, в ее присутствии, Векстон продолжал писать. Она отхлебнула еще кофе, заглянула в блокнот. Слова, которые там увидела, были совершенно неразборчивы. Ей внезапно стало легко и покойно на душе: сандвич был отменный, кофе бодрил, Векстон пишет поэму, с расспросами к ней не пристает.
Они просидели так минут десять.
– Можно узнать, о чем поэма? – решилась спросить Джейн.
К ее облегчению, Векстон не рассердился. Он только пожевал зубами кончик карандаша.
Ему было в то время двадцать пять, но Джейн он казался гораздо старше. «Когда я родился, – как-то сказал он, – я уже выглядел на сорок пять». Он и оставался таким все время, сколько бы ему ни было на самом деле: двадцать или шестьдесят. Джейн разглядывала его лицо: мохнатые брови, полные щеки. «Он огромный и неуклюжий, как медведь, – подумала она, – а еще похож на хомяка».
– Это поэма о Стини и обо мне, – его ответ прозвучал не слишком убедительно. – И о войне тоже. – Он погрыз кончик карандаша, выплюнул отколовшуюся щепочку и, обернувшись, взглянул на Джейн. – Я приехал во Францию, чтобы найти войну, понимаешь? Но обнаружил, что война не здесь, а где-то в другом месте. Это все равно что стоять на краю радуги. Наверное, ты пришла к такому же выводу, да?
Он сказал это просто и прямо, почти извиняясь. Хотя само замечание прозвучало почти оптимистично, словно у человека, который надеялся получить свой багаж из бюро находок.
– Вон где, – и, прежде чем Джейн успела что-то произнести в ответ, Векстон указал рукой в направлении артиллерийской канонады. – Война там. Но, знаешь, меня посылали на передовую на прошлой неделе, но даже тогда… – Он пожал плечами: – Знаешь, о чем я подумал? Война еще пока выжидает. Она будет еще долго выжидать, целые годы, пока мы не разойдемся по домам или кто куда. Вот тогда она выскочит, как чертик из коробочки. Мол, вот она я! Не забыли?! – Он посмотрел на Джейн. – Не хотелось бы мне дождаться этого момента, а тебе?
– И мне тоже.
Джейн чертила что-то пальцем на песке. Взглянув, она поняла, что это было имя «Окленд». Она поспешно стерла его.
– Но, знаешь, временами кажется, что я жду этой минуты. Или кто-то другой ждет. Эта мысль не дает мне покоя.
Векстон посмотрел на нее вопросительно. Джейн допивала остаток кофе. Ветер растрепал ее волосы, теперь они торчали, как медная корона.
– Нет, конечно же, это не ты ждешь, – ее голос прозвучал очень твердо. – Но я поняла, о чем ты.
* * *
Так началась их дружба, которая продолжалась всю ее жизнь. Когда она увидела Векстона на том мысе, прошло уже два месяца, как она прибыла во Францию. Это время легко было измерить. День за днем, неделя за неделей Джейн отмечала эти дни в своей записной книжке. На каждый день была отведена страница. Иногда запись оказывалась больше, чем на страницу. Иногда дата оставалась пустой. На одной из страниц, заполненных неделю назад, она обнаружила фразу, которая повторялась трижды: «Я в пути». Она все время будет находиться в пути, независимо от назначения, пока не доберется до определенного места. Этот городок называется Этапль – последнее место, куда был назначен Окленд. Он провел там последнее двухдневное увольнение, затем вернулся на передовую. И погиб.
У Окленда не было могилы. Ну что ж, решила Джейн, все равно она поедет в Этапль. Она понимала, что ее решение уже становится похожим на одержимость. Пусть так, сказала она себе, если ей удастся добраться до Этапля, она сможет проститься с Оклендом, расстаться с ним навсегда. Все же Джейн понимала, что говорит себе не всю правду. Если она поедет в Этапль, то сможет понять его смерть. Сможет найти его.
– Но почему Этапль? – спросил ее Векстон. – Ты так и не объяснила. Почему именно это место, а не любое другое?
Джейн колебалась. Ей не хотелось обсуждать это ни с кем.
– Из-за Окленда, – услышала она свой голос словно со стороны, – он был там перед самой своей смертью.
Джейн захотелось тут же скомкать свои слова, немедленно вернуть их обратно. Ей показалось, что эхо подхватило их, повторяя в порывах и завываниях ветра, словно желая пристыдить ее.
– Окленд? – произнес удивленно Векстон.
– Да. Окленд. – Джейн встала. Нарочито старательным движением отряхнула свою шинель от песка, затянула потуже пояс, подняла воротник. – Мы были очень близки с ним. Слушай, уже стемнело. Мне пора возвращаться…
Векстон не сказал ни слова, поднялся, неспешно собрал вещи, обмотал вокруг шеи свой бесконечный шарф. Небо действительно уже было совсем темным, и он достал из кармана небольшой фонарик. Они двинулись бок о бок по узкой тропинке, сталкиваясь плечами. Фонарь то и дело мигал, едва освещая путь.
– Послушай, мне показалось, что тебе было неловко говорить о себе и об Окленде, – сказал Векстон, когда они уже проделали значительную часть пути. – В чем причина? Разве вам нельзя быть близкими людьми – в этом нет ничего зазорного.
– Я была обручена с его братом. Вот уже одна причина.
– Была? – в голосе Векстона послышался интерес, впрочем, неназойливый.
– Да, и я разорвала помолвку. Разве Стини не говорил тебе? После смерти Окленда. По-моему, это правильный поступок.
Джейн снова подставила лицо ветру. Он резанул ее по глазам, и по щекам потекли слезы. Она не плакала, хотя раньше, бывало, могла лить слезы без особой причины. Но она не плакала – это ветер всему виной. Вот уже неподалеку ступеньки, подняться вверх – и уже прогулочная площадка, видны огни кафе. Снова стали слышны звуки аккордеона.
– Почему вы расстались? – Векстон замедлил шаг. – И почему это правильный поступок?
– Я не любила Мальчика, – отрезала Джейн. Она зашагала быстрее.
– И любила Окленда, так?
Джейн остановилась, обернулась к Векстону:
– Я этого не сказала.
– Нет. – Векстон тоже остановился. – Ты сказала: «Были близки». Но «близость» не ахти какое слово, слишком вялое. «Любовь» – гораздо лучше. Могло быть. Должно быть. Только бы люди употребляли его по назначению. – Он взглянул в лицо Джейн, и что-то в ее глазах заставило его раскаяться в своей прямоте. – Извини меня. Я явно переступаю английские рамки. Со мной такое бывает – Стини мне об этом говорил. Он называет меня «вульгарный американец». Но я научусь, надеюсь, не задавать вопросов, вести себя по-английски. А может быть, и не научусь никогда. Слышишь аккордеон? Я иногда захожу в это кафе, когда сменяюсь с дежурства. Там подают только омлет с картошкой, но очень неплохой. Возможно, придет время, и мне вдруг захочется снова его себе приготовить. Я хорошо готовлю, между прочим, Стини говорил тебе? Сам научился.
Он хотел взять Джейн под руку. Джейн строго выставила локоть в его сторону. Поднимаясь по ступенькам, она шагала, демонстративно не опираясь на предложенную руку, дергая ногами, как марионетка: шаг-два-три. Она нарочно не смотрела на Векстона. «Я не обязана терпеть этого американца и его дурацкие вопросы», – говорила она себе.
Посреди ее внутреннего монолога они вышли на площадку для прогулок. Светили газовые фонари, и они вошли в круг бледного голубоватого света. Джейн огляделась вокруг, посмотрела на свои ноги в грубых армейских ботинках. Она взглянула на круг света и на тень за пределами этого круга, увидела себя словно бы посреди островка, изолированного от всего мира истинно английскими манерами. Ее круг, ее рамки, но Векстону удалось пересечь эту черту. Теперь он стоял рядом, плечом к плечу c ней, в одном и том же круге света. Джейн перевела взгляд на его ботинки. Такая же грубая солдатская обувь с прилипшим мокрым песком, только невероятного, огромного размера. Порванные шнурки были наново связаны узелками.
– Не извиняйся, не стоит. – Джейн открыто посмотрела на него. – Это я должна извиниться перед тобой. Какой смысл притворяться? Хотя меня и учили этому с самого детства, сколько себя помню. Так и притворяюсь всю жизнь, никогда открыто не могла сказать, что на душе. Но теперь у нас здесь слишком мало времени, и мы не имеем права тратить его попусту на всякие околичности. А ты прав, так тебе и откроюсь. Близки – слишком невыразительное слово, как ты сказал. Мы с Оклендом не были близки – я любила его все эти годы. А теперь он мертв. Вот и все. Пожалуйста, только не надо утешать меня и соболезновать – я этого не переношу. Ты сейчас в душе, наверное, посмеиваешься надо мной?..
– С чего мне смеяться над тобой?
– Ты посмотри, только посмотри на меня! – взорвалась Джейн. Она вцепилась в шинель Векстона и повернула его так, что свет уличного фонаря падал прямо на нее. – Я заурядная. Во мне нет ничего выдающегося, хоть как-то заметного. Даже уродство – и то не бросается в глаза. Я всю жизнь была серой. Невидной. Окленд меня не замечал, я это знала и все равно любила его. Все эти годы. Любила тупо, покорно и безнадежно. Я презирала себя за это. Если он только узнал – хотя это едва ли имело бы для него какое-нибудь значение. Он был бы только смущен. Я сама готова сквозь землю провалиться. И все же я хотела, чтобы он узнал, чтобы у меня хватило смелости открыться ему… – Джейн внезапно закашлялась. Ее взгляд, еще секунду назад пронзавший Векстона, вдруг смешался, словно внутри ее что-то порвалось. Джейн вытерла щеки и нос тыльной стороной ладони.
Встретившись взглядом с Векстоном, она снова то ли засмеялась, то ли заплакала. Он протянул ей свой носовой платок. Джейн высморкалась.
– Извини, – сипло пробормотала она, – мне пора. Сама не знаю, чего меня понесло. Стоит только слово сказать, и уже болтаю без удержу. Знаешь, я никому об этом прежде не говорила. Наверное, это все из-за усталости. Пробыла всю ночь на дежурстве…
– Все в порядке. Нет – платок можешь оставить себе. – Векстон переминался с ноги на ногу, будто хотел что-то предложить. Он вертел в руке свой фонарь. – Давай выпьем по чашке какао? – Он кивнул в сторону кафе, где играл аккордеон. – У тебя есть еще немного времени?
Они вошли в кафе, сели за столик возле запотевшего окна. В кафе было натоплено. Векстон покосился на пышущую жаром печку и снял шинель.
Он заказал две чашки какао. Джейн задумчиво помешивала какао ложечкой, не поднимая глаз. «Наверное, – думала она, – у меня все лицо взялось краской от смущения». Ей и самой не верилось, что она решилась выговориться. Но Векстон невозмутимо пил какао. Кафе оказалось уютным и теплым, и у Джейн отлегло от сердца. «И правильно сделала», – решила она, а вслух произнесла:
– Я сегодня встречаюсь с Мальчиком.
– В самом деле? Веди его сюда, – отсутствующим тоном сказал Векстон. Он рисовал пальцем на запотевшем стекле – сначала птицу, затем человека, потом лодку.
– Я писал стихи о любви, – вдруг признался он. – Там, где ты меня увидела. Но у меня ничего не вышло. И еще ни разу не вышло ничего толкового, как ни старался. Как-то слова не складываются.
Он вытащил блокнот из кармана, открыл страницу, испещренную написанными и зачеркнутыми словами, вырвал листок, скомкал, подошел к печке и, подняв заслонку, швырнул бумагу в огонь. Затем вернулся на место.
Джейн положила ложечку. «Похоже, меня испытывают», – подумала она.
– О любви? – осторожно произнесла она. – Ты сказал, что поэма о Стини?
– Именно. Я люблю Стини. – Положив руки на стол, он уперся подбородком в кулаки и меланхолично посмотрел на Джейн. – Ты разве не знала?
– Пока что нет, не знала.
– А я думал, догадываешься.
«Вот это уже явная неправда», – подумала Джейн. Ни о чем таком она, конечно же, не могла догадываться.
– У нас все было в открытую. По-моему, все уже об этом знали. А затем я приехал сюда, чтобы лучше осмыслить наши чувства и все такое. Я и прежде влюблялся, но никогда так серьезно. Мое чувство причиняло мне страдания. Думал, окажись я здесь, все прекратится, но стало еще хуже. Вот и пытаюсь писать об этом стихи, но что-то не выходит. Пишу о войне – и снова мимо. Чем больше событий проходит у меня перед глазами, тем меньше я в них понимаю. – Он внезапно запнулся и с наигранным удивлением уставился на Джейн: – О, я тебя шокирую, – произнес он, как будто только сейчас это заметил.
Джейн хотелось прибегнуть к своему обычному способу защиты – закрыть лицо ладонями. Она вспыхнула, румянец смущения разлился по щекам. Все верно, Векстон был прав, она была шокирована. Но на дворе стоял 1916 год. Ей в то время исполнилось двадцать восемь лет. До восемнадцати она вообще ничего не знала о физической стороне любви, тем более о гомосексуальной. Об этом говорилось только как о противоестественном влечении и еще более противоестественных актах. Ее познания в физиологии ограничивались анатомическими атласами с библиотечной полки госпиталя. Открыв на этой странице, Джейн тотчас же смущенно ставила атлас на место.
Но, с другой стороны, она понимала, что ей бросают вызов, и ее дело – принять этот вызов или нет. Позиция Векстона была очевидной: она говорила с ним начистоту, и он, отвечая доверием на доверие, тоже открыл свое сердце. Джейн, конечно, могла притворяться, что поняла все превратно, что речь шла о той мужской дружбе, которую так превозносил ее погибший брат. Джейн подумала и о том, что у нее остается и такая возможность – просто встать и уйти, ничего не объясняя. Если так, то Векстон, знала она, вряд ли бросится ее догонять и вряд ли они когда-либо встретятся снова.
Джейн нахмурилась. Иллюстрации из анатомического атласа плясали у нее перед глазами. Она пыталась как-то связать их со Стини и Векстоном, пыталась представить мужчину, который обнимается с другим мужчиной. Она не осмелилась встретить взгляд Векстона. Но он ждал ответа.
– А Стини тебя любит? – не успев как следует обдумать свой ответ, выпалила она.
Векстон задумался.
– Говорит, что любит. Думаю, так и есть. Пока что.
– По-твоему, это не продлится долго?
– Нет, вряд ли это надолго.
– Он пишет тебе?
– Раньше писал каждый день. Сейчас… реже.
– А ты все так же, как и прежде, любишь его?
– Даже сильнее. Это необъяснимо. Я знаю, что собой представляет Стини, но мое чувство к нему растет день ото дня. Я ничего не могу с собой поделать, даже если бы захотел.
– И ты никогда… м-м… не влюблялся в женщин?
– Никогда. А ты? – вежливо поинтересовался Векстон.
У Джейн перехватило дыхание. Она чувствовала, как кровь хлынула к лицу, выдавая на весь мир ее смятение. Она отвернулась от Векстона и обвела взглядом кафе. Все та же неподвижная картина, словно изображение на фотоснимке. Круглые столики, двое пожилых французов в синих поношенных куртках и беретах играли в домино. Местный кюре, который посещал госпиталь для отправления заупокойных служб, узнал ее и приветственно поднял стакан.
Неожиданно Джейн почувствовала ликование и душевный подъем. Векстон только хотел подтолкнуть ее к чему-то, остальное было делом сообразительности Джейн. Довольно таскать за собой обломки отжившей морали, ей давно пора затоптать их в пыль… Она склонилась к нему над столом:
– Я не шокирована. Может, совсем немного… Но уже все прошло.
Векстон, видимо, не удивился ее словам. Только накинул шинель на плечи, подал Джейн руку, и они вместе вышли из кафе. Джейн взяла его под руку. Быстрым шагом они пошли к госпиталю.
Где-то на половине пути Векстон предложил Джейн закурить. Это была ее первая сигарета в жизни. Джейн было хорошо с ним. Да, она насквозь промерзла, все тело у нее ныло, мокрые волосы того и гляди примерзнут к лицу. Что из того, что в горле пекло от сигаретного дыма – ей все равно было хорошо. Как будто Векстон пригласил ее на воздушный шар, наполненный его неукротимой жизненной энергией, и теперь собирался показать ей весь мир, полный неожиданностей. Да, в этом мире ничего не было невозможного!
* * *
С тех пор, как они виделись в последний раз, Мальчика повысили в звании. Он начал войну в чине лейтенанта, к моменту расторжения помолвки уже стал капитаном. И вот теперь – майор. Впрочем, в таком быстром росте не было ничего удивительного. На этом этапе войны в гвардейской части повышение давали через каждые полгода, но только офицеры выбывали еще быстрее. Когда Джейн поздравила его с новым званием, Мальчик только ухмыльнулся в ответ – того и гляди, скоро сделают полковником.
– А к концу войны – генералом, – пошутил он, но лицо его было непроницаемым.
Джейн, конечно, поняла шутку, но ей вдруг стало тоскливо. Они заняли тот же столик, за которым несколько часов назад она сидела с Векстоном. Мальчик заказал жареного цыпленка, но едва притронулся к нему и отложил вилку. Он много пил. Джейн сосчитала – почти полторы бутылки вина. Джейн старалась поддержать разговор. Она знала в общих чертах, за что Мальчика повысили в звании: две недели назад подразделение под его командованием захватило немецкую огневую позицию. Мальчик, правда, не стал вдаваться в подробности, Джейн так и не узнала, к примеру, что из двадцати человек его группы уцелела только треть, что они двое суток кряду удерживали укрепление, стоя по пояс в воде, под непрерывным пулеметным огнем. Джейн не стала расспрашивать его о деталях – разве побывавших на Голгофе спрашивают, какие там ландшафты?
Она предполагала, что их беседа вряд ли окажется оживленной, и была права. Они больше молчали, от чего самим было неловко, поэтому они поспешно заговорили на общие темы. Поговорили о здоровье его родителей, о работе Фредди, о предстоящей выставке картин Стини и о дошедшей до них неожиданной новости – о помолвке Констанцы с сэром Монтегю Штерном. Война отделяла Джейн от ее прежней жизни, все доходившие до нее новости казались теперь малозначительными. Мальчик, возможно, был того же мнения, поскольку упомянул об этом вскользь, как о чем-то действительно далеком. Джейн, отчаявшись разговорить его, заговорила о фотографии и поняла, что спросила снова невпопад. Когда она упомянула об этом, на лице Мальчика появилось упрямое выражение.
