Текст книги "Темный ангел"
Автор книги: Салли Боумен
сообщить о нарушении
Текущая страница: 42 (всего у книги 53 страниц)
Я промолчала. Я смотрела в окно, видя, как за ним начинается утро. Я сказала:
– Но ты уже умеешь менять свою точку зрения. И ты изменил ее. Почему? Когда?
– Когда я уехал. Когда я попросил тебя прибыть сюда. Думаю, сегодня вечером. Да, когда я играл в шахматы с твоим крестным отцом.
– Почему
– Я всегда предпочитаю играть открытый гамбит. Я увидел, какой должен быть следующий ход. Может, он был и рискован…
– Ты считал, что тут есть риск?
– О, да. И очень большой. Пока я не взял тебя за руку.
– И тогда?
– Я понял, – ответил он. – Это был не просто правильный ход – это был единственный ход. И тогда я его увидел.
* * *
Векстон, Стини и я возвращались из Нью-Хейвена на поезде. В пути я не переставала болтать. Я приставала к Векстону, который, пытаясь читать, только время от времени улыбался. Я что-то бормотала, обращаясь к поездным окнам, к воздуху, к бумажным стаканчикам с водянистым кофе. Я болтала со Стини, который мучился похмельем. Он морщился. Он стонал.
– Любовь? Викки, дорогая, молю тебя. У меня голова раскалывается. У меня какие-то мохнатые чертенята пляшут перед глазами. У меня вроде левую ногу парализовало. Сомневаюсь, что могу что-то слушать о любви. Кроме того, ты явно повторяешься. Влюбленные не только эгоистичны, они ужасно надоедливы.
– Неважно. Я не собираюсь останавливаться. И тебе придется слушать. Я люблю его. Кстати, я всегда любила его. Стини, ну, пожалуйста, послушай. Он не Френк Джерард, то есть это он, но и в то же время Франц Якоб. Ты должен помнить Франца Якоба.
– Я ничего не помню. Я сомневаюсь, помню ли я собственное имя. Что мы пили прошлым вечером? Портвейн? Или бренди?
– Не думай об этом. Он тебе нравится? – Я дернула Стини за руку. – Стини, он тебе нравится? Что ты о нем думаешь?
– Я воспринимаю его как очень взвинченного молодого человека. – Стини издал вздох. – У него диковатый взгляд. Кроме того, он очень быстро ходит. За ним просто не угнаться.
– Но он тебе понравился?
– Не припоминаю, чтобы он мне успел понравиться. Я пошел спать. На стуле у него стоял микроскоп, это я помню.
– Не будь ты так пьян, ты бы обратил внимание, какой он чудесный человек. Векстон, вы обратили внимание?
Векстон признал, что я права.
– Он великолепно играет в шахматы.
– И? И?
– Он мог держать тебя за руку и поставить мне мат в три хода – я думаю, это достаточно впечатляюще.
– Векстон, вы издеваетесь надо мной.
– Отнюдь. И не собирался.
– Вот и да. Вы оба. Вы и Стини. Вы забыли, как это бывает…
– Отрицаю, – с силой сказал Стини. – Решительно отрицаю. Я-то точно помню, как это бывает. А ты, Векстон?
Они обменялись выразительными, слегка настороженными взглядами.
– Конечно, – ответил Векстон. – Как всегда.
– Хотя в целом… – Стини порылся в карманах. Он извлек очередную серебряную фляжку, как две капли походившую на ту, что я конфисковала у него день назад, и с облегчением сделал глоток. – А в целом я предпочитаю не помнить. Это слишком утомительно. Быть в состоянии влюбленности великолепно в твоем возрасте, Викки, радость моя, но это требует такого расхода энергии. Стоит посмотреть на тебя, в каком ты возбуждении. Это просто очаровательно, моя дорогая. Это так подходит тебе, но меня ввергает в уныние. И я бы посоветовал тебе, Викки, спустить пары, когда ты будешь рассказывать Констанце.
– Констанце? А почему бы и нет?
– Не знаю. Просто есть такое ощущение. – Стини сделал еще один глоток.
Векстон закрыл книгу, снова открыл ее и затем отложил в сторону.
– Констанца будет только рада, – сказала я в наступившем молчании. Я наклонилась. – Стини… что будет думать Констанца? Почему Констанца должна быть против?
– Я не сказал, что она будет против, – промолвил Стини. – Я просто посоветовал не быть такой возбужденной. Попытайся сделать вид, что счастье из тебя не бьет ключом. В присутствии других счастливых людей Констанца выходит из себя, ее это раздражает. У нее просто аллергия. У нее возникает зуд, ей захочется чесаться.
Я подумала, что это неблагородно, учитывая недавнюю доброту, проявленную Констанцей по отношению к Стини, и решила, что это недостойно, о чем и сообщила. Стини только вздохнул.
– Викки, дорогая, ты прямо вспыхнула. Успокойся. Это всего лишь ремарка. Может, ты права. Я думаю о Констанце, какой она была много лет назад, и принимаю ее, когда она была еще ребенком.
– Стини, в любом случае это нечестно. Констанце столько же лет, сколько и тебе. Прошлым вечером ты сказал, что изменился. Ну, так и Констанца могла измениться тоже.
– Не сомневаюсь, что так и есть. Не сомневаюсь. – Стини издал умиротворенный звук. Он закурил сигарету, вставив ее в длинный мундштук. И с задумчивым видом выпустил клуб дыма.
– Сто пятьдесят шесть писем, – наконец сказал он, когда мы стали втягиваться в убогие пригороды Нью-Йорка. – Сто пятьдесят шесть. Солидное количество. И чтобы все исчезли? Странно, ты так не считаешь, Векстон? – Они снова обменялись взглядами. Векстон встревоженно посмотрел на меня.
– Мда, – наконец вымолвил он. – Я бы сказал, что это… в самом деле странно.
Констанца сказала:
– Расскажи мне все. С самого начала и до конца. Я хочу все услышать. Жизнь такая странная штука! Мне нравится, когда она откалывает такие номера. Расскажи мне. Расскажи.
Чтобы выслушать мое повествование, Констанца отвела меня в библиотеку, некогда созданную для книг моего отца. Книги справа, книги слева. Я ей все рассказала. Я старалась не исходить паром.
– Но я не понимаю, – Констанца покачала головой. – Он писал… и по правильному адресу? Ты уверена, что он в самом деле писал?
– Да, Констанца.
– Каждую неделю, как и обещал?
– Да, Констанца.
Она слегка нахмурилась.
– Но как это могло случиться? Твои письма к нему, я еще могу допустить, что они пропали. Но его к тебе? Это невозможно. Расскажи мне снова, куда он делся.
Я еще раз изложила ей историю, которую мне поведал Френк.
– О Боже… – Встав, Констанца принялась ходить по комнате. – А его семья? Что стало с его семьей?
– До конца войны ему так и не удалось узнать ничего определенного. Они все погибли. В разных лагерях.
Я остановилась. У Констанцы было белое лицо. Она продолжала безостановочно ходить по комнате. Я сказала:
– Констанца. Так получилось. Такая судьба досталась сотням детей. Френк был одним из тех, кому повезло, и он это понимает.
– Повезло? Как ты можешь так говорить? Повезло остаться сиротой таким ужасным образом – оказаться в лагере с номерком на шее?
– Констанца… он же остался в живых.
– Ох, если бы только мы знали! Я была уверена, что он должен был погибнуть! И мне было так больно видеть, как ты пишешь и пишешь ему, и все надеешься… – Она резко остановилась. – Хотя подожди… Чего-то я так и не понимаю. Когда он оказался тут, в Нью-Йорке, он же знал, где ты живешь. Почему он тогда с тобой не связался?
Я дала уклончивый ответ. Я не хотела рассказывать Констанце историю о том дне, когда Франц Якоб шел за нами до парка: это касалось только нас с ним. Я думаю, Констанца заметила мое замешательство, и обиделась, потому что коротко прервала мои объяснения.
– Ну-ну, – сказала она. – Теперь это уже неважно, как я предполагаю, так как ты его нашла снова. – Она помолчала. – Как странно пропал и нашелся Франц Якоб. Точно как твой отец. – Лицо ее стало задумчивым. – Так что… значит, ты его любишь?
– Да, Констанца. Люблю.
– О, дорогая, я так рада! Не могу дождаться встречи с ним. Как странно: в тот раз в Венеции я обратила на него внимание. Такой красивый молодой человек! Но мне бы никогда и в голову не пришло… Ну-ну, все наконец устроилось. Предполагаю, мне придется потерять тебя – ты оставишь меня, оставишь дом. О, только не смотри так. Это случится. Я-то знаю. – Она помедлила. – Он не упоминал… вы не говорили о дальнейших планах?
– Нет, Констанца.
– Ну ладно, все в свое время. Я не сомневаюсь, что он заведет разговор. – Она снова помолчала. – Он именно такой тип мужчины?
– Что за тип?
– Решительный, конечно, ты же понимаешь, что я имею в виду. Некоторым мужчинам это не свойственно. Они мнутся в нерешительности, не зная, в какую сторону прыгнуть. Терпеть не могу таких мужиков.
При этих словах она нахмурилась, разглядывая книги, стоящие со стороны, отведенной моему отцу. Когда я ответила, что да, Френк достаточно решителен, она уже не слушала меня. Она снова стала мерить шагами комнату.
– Он должен сразу же явиться сюда! – вскричала она. – Как можно скорее. Он должен приехать из Йеля – и я устрою прием в его честь. Могу я его устроить?
– Нет, Констанца, он их не любит, как и я. Только никаких приемов.
– Ну, небольшой ленч, чтобы мы с ним могли поговорить. Я хотела бы узнать его. О, мне кажется, я почти знаю его по твоим рассказам. Я вижу его в Винтеркомбе, занятого своими вычислениями, как он прогуливается с собаками… В тот день, когда вы вместе оказались в лесу. Такой странный маленький мальчик с даром ясновидения! А теперь он мужчина, и ты его любишь…
Прервавшись, она повернулась взглянуть на меня.
– Кстати, ты ему призналась?
– Констанца, это касается только меня.
– О, хорошо, хорошо! – Она рассмеялась. – Не стоит так ощетиниваться. Храни свои тайны. Только…
– Что, Констанца?
– Да ничего. Но ты могла бы быть и более откровенной… со мной. Когда любишь, то открываешь избраннику сердце. Это просто очаровательно, и я восхищаюсь, но ты должна помнить, что по отношению к мужчинам это не всегда приносит хорошие результаты. Они любят испытывать возбуждение погони. Они любят преследовать женщину. Не позволяй, чтобы твой мужчина слишком быстро обрел уверенность в тебе…
– А я бы хотела, чтобы он во мне не сомневался.
– Отлично, отлично. Но ты сделаешь ошибку, если решишь выйти за него замуж.
Я покраснела. Констанца сразу же раскаялась. Она поцеловала меня и обняла.
– Викки, дорогая, прости меня. Я не должна была говорить такие вещи. Я вечно гоню волну и бываю грубовата. А теперь больше ни слова – я буду готовить этот ленч. Идем – давай посоветуемся со Стини и Векстоном.
* * *
– Френк!
Высокая тонкая фигура, как бы застывшая на полушаге стремительного бега – на другом конце огромной роскошной гостиной. Цветы на каждом столе, потоки света, отраженные зеркалами; маленькие туфельки на высоких каблучках попирают цветочные гирлянды обюссонского ковра. Пьянящий запах папоротника сочетается с платьем Констанцы цвета первой зелени, глаза сверкают, руки жестикулируют.
Первая встреча. Она стиснула его руки, рассмеялась, глядя на него снизу вверх. Прижала его к сердцу. Она испытующе посмотрела ему в лицо, а затем усадила его, чтобы расцеловать сначала в левую щеку, а потом в правую.
– Френк, – снова сказала она, – как я рада наконец встретиться с вами. Я уж начала думать, что это не удастся, но вот вы здесь. Дайте мне посмотреть на вас. Знаете, я думаю, что мы уже стали друзьями! Виктория рассказала мне все. Ох, мне кажется, что мы знаем друг друга много лет. Только я так и не поняла: называть ли вас Френк или Франц Якоб?
Спокойствие Френка, с которым он воспринял нападение Констанцы, удивило меня. Когда Констанца пускала в ход свой плащ матадора, она то кружила головы мужчинам, то вгоняла их в смущение. Френк тем не менее не подал и признака, что его нечто смутило или взволновало. Он и глазом не моргнул, когда она одарила его объятием, и спокойно ответил на ее последний вопрос.
– Большинство, – с изысканной вежливостью сказал он, – зовут меня Френком.
– А не Френсисом? – Констанца по-прежнему висела у него на руке, глядя снизу вверх.
– Нет, насколько мне помнится, Френсисом я никогда не был.
– О, какая жалость! А мне так нравится это имя. Одного из дядей Виктории звали Френсисом, вы знаете. Прозвище у него было Мальчик, и он его терпеть не мог. Поэтому я всегда называла его настоящим именем. Мы были большими друзьями, тот Френсис и я. Теперь он, конечно, мертв. – Констанца не успевала даже переводить дыхание. – А теперь, – продолжила она, увлекая Френка за собой, – я думаю, вам надо со всеми познакомиться. Не так ли? Итак, это Конрад Виккерс…
– Ах, да. Мы как-то коротко встретились в Венеции.
– Конечно же, вы виделись! А вон там Стини, уже сторожит бутылку бренди. С Бобси Ван Дайнемом вы, не сомневаюсь, встречались. Я думаю, что это Бобси: с другой стороны, это может быть и Бик. Ну, кто еще…
В тот день были и другие гости. Констанца, как и собиралась, притащила некоторых своих друзей и знакомых, с которыми, как она утверждала, было бы интересно встретиться Френку. Там была, мне помнится, древняя графиня фон что-то там, одна из престарелых аристократок Констанцы, приятная женщина, которая была совершено глуха и которую посадили за столом рядом с Френком. Были и другие гости, но они не представляли большого интереса: роли звезд отводились Виккерсу и близнецам Ван Дайнемам, троим из окружения Констанцы, присутствие которых гарантировало, что Френка не оставят в покое.
К сожалению, я представления не имела, кто будет среди приглашенных. Констанца, готовя этот ленч, который был сначала отложен, а потом снова отложен – Френк без большой охоты согласился прибыть, – вела себя так, как и все годы, встречая всех словами: «О, какой сюрприз!»
Словом, когда я вошла и увидела, кто присутствует, я испытала разочарование, но не больше. Я ничего не сказала Констанце о неприязни Френка: она представления не имела о его реакции в Венеции на Виккерса или Ван Дайнемов – по крайнем мере, тогда в это верилось. И когда началась эта ужасная первая встреча и продолжалась в том же самом отвратном духе, этот до смущения хвастливый ленч, в ходе которого все – от убранства стола до подаваемых блюд – было вызывающе вульгарно, я поняла, что моя крестная мать в страстном стремлении произвести хорошее впечатление сделала убийственный, достойный сожаления faux pas.
Чувствовала я себя ужасно, меня можно было только пожалеть. Когда шампанское было разлито и Констанца во всеуслышание похвасталась годом разлива, когда подали икру в серебряной чаше размером с ведро и когда за икрой последовал страсбургский паштет из гусиной печенки, Констанца позволила себе глупейшую реплику о Страсбурге:
– О, но, конечно же, вы там были во время войны, Френк, не так ли? И вы видели этих знаменитых гусей? Бедные маленькие гусики!
Когда она стала выступать таким образом, я была готова провалиться сквозь землю от стыда и унижения, но пожалела ее.
В первый раз, насколько я могу припомнить, стал виден ее возраст. Она сделала слишком обильный макияж: пурпурная помада так и бросалась в глаза. Ее платье было из разряда «высокой моды», но оно было слишком изысканным для ленча: Констанца сделала ошибку, надев платье, которое уже не льстило ей, с кричащими украшениями, как бы стараясь выделиться. Да, я жалела ее за все это. Я жалела ее за эту ужасную подчеркнутую искусственность, с которой она говорила, за безвкусицу ее реплик, за банальность тем, к которым она прибегала. В тот день не было и следа острого ума Констанцы; стареющая женщина, некогда красивая, она властвовала за столом бестактно и бессмысленно, прерывая разговоры вокруг, вмешиваясь в них и не слушая ответов – ох, как мне было стыдно, и все же я жалела ее.
– О Господи, о Господи, – сказала мне Констанца позже в тот же день. – Какой провал! Понимаешь, я так нервничала, я так старалась понравиться ему. И чем больше старалась, тем хуже выходило. Ох, Виктория, он не возненавидит меня, как ты думаешь?
– Конечно, нет, Констанца, – сказала я со всей доступной мне убедительностью. – Френк тоже нервничал…
– Он – нет! Он был совершенно спокоен. Он восхитителен, Виктория, – и он может быть очарователен. Я никогда этого не могла даже предполагать! Порой тебе удавалось его расшевелить… Не знаю, он был сдержан и не очень разговорчив, но так мил с той ужасной старой графиней. Глуха как пень! Понимаешь, я думала, что они смогут поговорить о Германии. Откуда я могла знать, что она явится без своего слухового аппарата?
– Констанца, у нее никогда не было слухового аппарата.
– Чушь. Я уверена, что он у нее есть. Большой, из пластика, ярко-розовый – я его четко помню. Во всяком случае, это не важно, потому что твой Френк справлялся с ней блистательно. Она просто обожает его! Помог ей надеть пальто, проводил до машины, выслушивал все ее неразборчивые и жутко утомительные истории…
– Все в порядке, Констанца. Она понравилась Френку. По крайней мере, он не считал ее скучной.
– Но другие! – застонала Констанца. – Я не сомневаюсь, он проклинал их. Виккерс рассыпал свои ужасные «до'огой», как конфетти. Бобси отпускал свои идиотские замечания о венграх и русских – ты понимаешь, что он не имеет ни малейшего представления, где эта Венгрия находится? А потом Бик – о Господи, ради всех святых, как мне взбрело в голову пригласить Бика? Как я могла сделать такую глупость? У меня вылетело из головы, как он ужасен, когда пьян. Ты помнишь?.. – На лице ее появилось смущенное выражение. – Тот ужасный момент после ленча, когда он хотел сесть и промахнулся мимо дивана? Похоже, он вообще не стоит больше на ногах – и я не могла удержаться от смеха. Глаза у него были круглые, как у совы. Это было смешно, но в то же время ужасно неприятно…
– Констанца, честное слово, тебе не из-за чего беспокоиться. Френк и раньше видел пьяных. Как и все мы.
– В общем-то так и есть. Бик никогда больше и ногой сюда не ступит, как и Бобси. Их обоих с меня более чем хватит. В сущности, после сегодняшнего я хочу резко сократить наше общение с ними. Ты можешь сказать Френку: я обожаю его, но никогда больше не осмелюсь снова пригласить его на ленч. Он может прийти к чаю – только мы втроем, Виктория, и я попытаюсь вымолить у него прощение.
– Констанца, тебе не стоит переживать. Ты ему понравилась. Я не сомневаюсь, что он оценил тебя…
– Он так сказал? – с заметной торопливостью поинтересовалась Констанца.
Я попыталась припомнить, что было после того, как мы вышли. В холле я сказала:
– Френк, можешь ли ты забыть этот ленч? До последней его ужасной минуты? Констанца так старалась произвести на тебя впечатление, поэтому все пошло наперекосяк. Понимаешь, она хотела тебе понравиться.
– В самом деле? А я было подумал, что наоборот. Мне казалось, она из кожи вон лезла, чтобы не понравиться мне. – Это было сказано достаточно сухо; при тех обстоятельствах я сочла это за шутку. Тем не менее это была не шутка, но я тактично не передала ее Констанце.
– Он сказал мне, что ты более чем соответствуешь своей репутации…
– В самом деле? – стихая и погружаясь в задумчивость, произнесла Констанца. – Ну, мне он тоже понравился. Теперь я вижу – он очень умный человек, твой Френк Джерард.
* * *
– Скажи мне, Френк, – сказала я после того, как мы удрали с этого ленча. – Пожалуйста, скажи мне, что ты о ней думаешь?
– Она более чем соответствует своей репутации, – ответил он, ускоряя походку, так что мне приходилось чуть ли не бежать, примеряясь к его длинным и, как выразился Стини, чрезмерным шагам. Мы гуляли по городу, забираясь в самые отдаленные его уголки.
Стоял ясный холодный весенний день. Френк поднял воротник пальто, он шел лицом к ветру, который ерошил его черные волосы, и они ореолом вздымались вокруг головы. Он крепко держал меня под руку.
Теперь, когда мы выбрались из апартаментов, детали этого ужасного застолья стали казаться нам малозначительными. Даже за столом Френк терпимо относился ко всему окружающему, и изысканность его поведения удивила меня, хотя глаза его были полны суховатой насмешливости. Светские неприятности такого рода можно было пережить, учитывая, что потом мы вместе посмеемся над ними.
Мы добрались до дальнего конца парка и повернули к северу. Когда мы проходили мимо здания «Дакоты» и я восхищалась готическими башенками, вырисовывавшимися на фоне чистого голубого неба, Френк отрывисто бросил:
– Я знаю ее мужа. Я не говорил об этом.
Я изумленно остановилась.
– Мужа Констанцы? Ты знаешь Монтегю Штерна?
– Да. И довольно давно.
– Не может быть! Почему ты ничего не сказал? Френк, что он собой представляет?
– Во-первых, не вижу, почему бы мне и не знать его. Во-вторых, я не настолько хорошо его знаю. В-третьих, относительно того, что он собой представляет. Я не уверен… Он… значительная личность. – Френк помолчал. – Ты знаешь, как мне нравится, когда ты задаешь по три вопроса. Все разом, одним выстрелом. И что из этого? Логика встает вверх тормашками. Понимаешь, что ты делаешь? Одерживаешь верх над самым рассудительным человеком.
– Не пытайся уйти от темы, – сказала я, когда мы снова двинулись в путь. – Как ты с ним познакомился? Когда вы с ним встретились?
– В первый раз я увидел его года четыре назад. Штерн был одним из попечителей нашего проекта и основным жертводателем. За моей головой шла охота. Вот тогда я его и встретил.
– И после этого вы еще виделись?
– Да, несколько раз. Я подозреваю, что он стоял за моим приглашением в институт.
– Ты хочешь сказать, что исследовательский отдел, который тебе предложили, за этим стоит он?
– Он был одним из членов совета директоров, которые опрашивали меня. Я ожидал от них, что они выберут более опытного человека. Штерн заинтересовался моими работами. – Френк пожал плечами. – Должно быть, он смог их уговорить.
– Они все хотели тебя. Конечно же, это так. Решение было единодушным – ничего иного и быть не могло.
– Дорогая, ты очень веришь в меня, но дела так не делаются. Во всяком случае, точно я ничего не знаю, а Штерн, конечно, не скажет. Он сам себе советчик. Он мне нравится – и очень.
– А ты виделся с ним, кроме работы?
– Время от времени. Не часто. Иногда мы вместе обедаем.
– Где он живет? Естественно, не в Нью-Йорке?
– Нет, где-то за городом.
– В Коннектикуте? Констанца говорит, что где-то там.
– Нет, не в Коннектикуте, по крайней мере, мне так не кажется. Думаю, что ближе к городу. Когда он здесь, то обычно останавливается у «Пьера». Он держит там номер. Если мы обедаем, то там же, у него. Нас исключительно корректно обслуживает его собственный камердинер. Что весьма странно: он очень нетороплив, держится с большим достоинством, и я себя чувствую, словно в мужском клубе. Словно часы остановились в 1930 году.
– Именно в тридцатом? – Я замолчала. – А он… когда-нибудь говорит о Констанце?
Ветер усилился. Френк приостановился. Он привлек меня поближе к себе и ускорил шаги.
– Господи, до чего холодно. Давай поторопимся. Теперь уже недалеко. О Констанце? Нет, никогда – насколько мне помнится.
Мне показалось, что он не может быть со мной совершенно искренним, Френк что-то утаивает от меня, но в следующую минуту я обо всем забыла. Френк остановился перед запущенным многоквартирным домом между Амстердам-стрит и Колумбус.
– Во всяком случае, – сказал он, – ты сама когда-нибудь сможешь встретиться с ним, если захочешь. Я это организую. Но сейчас забудь. Можешь подняться по ступенькам. Здесь есть лифт, но он обычно не работает.
* * *
Это была его квартира. Спальня, гостиная, маленькая ванная и кухонька. Всюду было чисто и пусто. Из окна день и ночь открывался вид на Манхэттен.
Когда мы вошли, я увидела, что Френк, который влек меня сюда быстрым шагом, напрягся. На лице его появилось знакомое мне выражение замкнутости. Он стал относиться ко мне с явной предупредительностью.
– Тебе нравится?
– Да, Френк, нравится. – Я помолчала, заинтригованная. – Мне нравится… этот вид. Просто чудесный.
– Здесь очень тесно. Я это понимаю.
– Комната не так уж и мала. А кухня просто отличная.
– Порой и лифт работает. На прошлой неделе был на ходу, – сказал он с некоторой долей мрачности. Наступившее молчание громко и неожиданно прорезали чистые серебряные звуки трубы. Я так и подпрыгнула.
– Это в квартире внизу, – настороженно сказал Френк. – Там живет человек по имени Луиджи. Он играет на трубе. На танцах. У него пятеро детей. Он… очень симпатичный.
– Не сомневаюсь, что так и есть, Френк. – Я повернулась, начав подозревать истину, и обняла его за талию. – Чья это квартира?
– Моя. Я снял ее на прошлой неделе. Когда я начну работать в институте, то буду жить здесь. Стану ходить на работу пешком. Это довольно далеко, но…
– Френк, тут около сорока кварталов.
– Я подумал, что это пойдет мне только на пользу. – На его лице застыло упрямое выражение. – Пройдусь. Потом я возвращаюсь сюда и…
Я видела, что он путается в словах. С печалью и разочарованием я поняла, почему он привел меня сюда. За прошедшие месяцы, когда он кончал свою работу в Йеле и я посещала его там или он приезжал в Нью-Йорк, он никогда не заводил разговор, как заметила Констанца, о будущем. Теперь, по крайней мере, с будущим стало все ясно. Он будет жить здесь. Один. Я приложила все усилия, чтобы голос у меня звучал спокойно и непринужденно:
– О, ты тут отлично устроишься, Френк. Смотри, тут есть и полка для твоих книг, и когда ты поставишь тут…
– Мебель. Я еще не думал о мебели.
– Она тебе понадобится. Даже тебе. Не можешь же ты спать на полу. Тебе будет нужен стол, кресло и…
Продолжить я не смогла. Я разозлилась сама на себя. Я понимала, что надеяться мне не на что, и говорила себе, что, покинув Йель, Френк мог спросить меня… О чем спросить? Не выйду ли я за него замуж, как, похоже, предполагала Констанца? Жить с ним? Просто быть с ним? Ну хоть что-то. Я никогда не позволяла себе думать об этом, но, полная надежд, предполагала, что такой момент может наступить.
– Ох, ну и дурак же я. Все сделал не так. Всегда, всегда я так поступаю! – Френк развернул меня, чтобы я увидела его лицо перед собой. – Ты плачешь.
– Я не… Мне… что-то попало в глаз. Все в порядке.
– Я люблю тебя. Ты хочешь послушать меня? – Он замолчал, и опять я увидела на лице его мучительное борение. – Мне стоило бы тебе все объяснить. О нехватке денег. Я… я далеко не богат, Виктория.
– Я знаю. Ты думаешь, это имеет для меня значение?
– Нет, не думаю. Конечно, не думаю. Я знаю, что ты воспринимаешь мир не так. Но факт остается… – Его лицо напряглось. – Когда я прибыл в эту страну, у меня ничего не было. Лишь то, что на мне – не так ли принято говорить? Макс и Роза приняли меня. Они платили за мое содержание, за мою учебу, а учился я долго и старательно. Пока Макс не умер… – Он помолчал. – Роза далеко не так здорова, как она предпочитает думать. Макс оставил совсем немного. Ей свойственна экстравагантность или была свойственна в прошлом. У нее есть дети помладше, которым надо кончать школу. Так что, понимаешь, прежде чем думать о себе, я должен отдать Розе свои долги.
– Отдать свои долги?
– Дорогая, университетское обучение не дается даром. Исследователям платят не очень обильно. Часть денег я уже возвратил, но осталось куда больше. Когда я перейду в институт, станет легче, если я буду вести скромный образ жизни, подобный этому. Пусть и недолго, но мне придется стать ученым-монахом…
– Надеюсь, ты не во всем останешься монахом.
– Скорее всего не в полном смысле. – Он улыбнулся. – И наконец, когда все наладится, когда я буду в положении и смогу… мы сможем… я надеюсь на это… мне ничего больше не надо, как только…
Он остановился. Он перешел на немецкий, на язык, на котором он мог говорить свободнее. Френк Джерард был не тем человеком, который позволяет себе на любом языке давать клятвы. Я начала улыбаться; я воспряла духом, ощутив прилив счастья. Френк, запнувшись в своих заверениях, встретил эту улыбку с подозрением.
– Ты считаешь, что это смешно? Могу заверить тебя, что мне не до смеха.
– Френк, почему бы тебе не закончить фразу?
– Я не в том положении. Я пытался объяснить, но теперь вижу, насколько глупо было даже начинать. Я хочу дать тебе знать, что в один прекрасный день – он скоро наступит… я смогу попросить тебя о чем-то таком, о чем сейчас не могу и заикнуться. Потому что сейчас это может быть…
– Чем может быть, Френк?
– Ошибкой.
– Ошибкой?
– Обманом. И бесчестным.
Наступило молчание.
– Френк, какой ныне год?
– 1958-й.
– И в какой мы стране?
– Мы в Америке. Вне всяких сомнений.
– В таком случае не кажется ли тебе, что, поскольку мы не в Англии или Германии и сейчас не… я не уверена, то ли 1930-й, то ли 1830-й год, тебе не стоит так волноваться? Ты, случайно, не выпал из времени?
– Я знаю, что несовременен, но мне так хочется. Потому что я уважаю тебя. Кроме того… – Он замялся. – Сегодня я увидел, какой образ жизни ты ведешь, к какому привыкла. Огромная квартира. Слуги. Икра на ленч…
– Френк, не могу ли я жить с тобой здесь, в этой квартире? Ты знаешь, что мне тут будет хорошо. И мне этого страшно хочется.
– Хочется? – Это, похоже, изумило его. Лицо его просветлело.
– Да. Хочется. Пусть тебя это и удивляет, но думаю, что могу быть счастлива и без анфилады комнат, и без прислуги. И уж конечно, проживу и без икры. Френк, подумай. – Я приблизилась к нему. – Ты же помнишь Винтеркомб, какой он был запущенный. Не хватало денег. Ковры были в сплошных дырах.
– Зато был дворецкий, – с укоризной сказал он.
– Вильям, который был очень стар. Повар, который собирался уходить каждую неделю. И Дженна. В 1938 году в этом не было ничего особенного.
– Это был большой дом.
– Френк, можешь ли ты прекратить? Ты самый упрямый, тупой и негибкий человек, которого я когда-либо встречала. Почему мне не быть здесь, если я люблю тебя и хочу тут быть? Или ты сам не хочешь видеть меня рядом? Так?
– Ты же знаешь, что это неправда! – взорвался он. – Я хочу, чтобы ты всегда была со мной. Я хочу жить с тобой, думать с тобой, говорить с тобой, спать и просыпаться с тобой. Когда тебя нет рядом, все, как в песне, я медленно умираю. И все же… – Он резко замолчал. – Ты не можешь жить здесь. Это будет неправильно. Когда я смогу обеспечивать тебя, когда я получу такую возможность, я…
– Френк. Я работаю. Я сама могу содержать себя.
– Пусть даже так, – упрямо сказал он. – Я должен обрести такое положение, чтобы дать тебе возможность не работать. Я не так уж старомоден, как ты думаешь. Но… – Он замялся. – Порой женщина не должна все время работать. Если у нее ребенок. Если она хочет ребенка… – Он снова запнулся и обнял меня. – Я совершенно запутался, – просто сказал он. – Боюсь, что так. Но, понимаешь, это продлится недолго, и я очень люблю тебя. Когда я говорю эти слова, то хочу, чтобы они шли от чистого сердца и в ясном понимании – я хотел, чтобы в первый раз они были сказаны именно так. Это очень важно. Я хочу, чтобы они были такими… Чтобы мы всегда помнили их и… – Он помолчал. – И тогда я скажу то, что надо. И так, как надо. По-английски. Я произнесу перед тобой речь, которую ты заслуживаешь. Я учу ее – по ночам.
– Ты учишь ее? Ох, Френк…
– У меня уже есть третий вариант. – Искорка юмора опять появилась в его глазах.
