Текст книги "Темный ангел"

Автор книги: Салли Боумен

сообщить о нарушении

Текущая страница: 26 (всего у книги 53 страниц)

Дженна опустила руку на живот. Внутри задвигался ребенок. Рука Джека Хеннеси сжалась в кулак, он стиснул губы. Она словно увидела, как он бьет ее. Достаточно было одного удара кулаком в живот.

– Нет, Джек, это не его ребенок, – ее снова наполнила гордость за свой голос – ни малейшей дрожи. – С ним давно все покончено, уже много лет назад. Я говорю тебе правду. Это был солдат. Я встретила его в парке. Он отвел меня в гостиницу в Чаринг-Кросс. Не знаю, почему я поехала? Просто поехала, вот и все. Мы взяли комнату на час. Ты бы тоже мог так сделать. Если человек в форме, его ни о чем не спрашивают.

– Вы выпили?

– Да, я выпила, джин с водой. Джин ударил мне в голову.

– Если без выпивки – не согласилась бы?

– Нет, Джек.

Он разжал кулак.

– Я не притрагивался к женщинам, не то что другие мужчины. Как вот Таббс. Они косяками бегали за ним. В очередь выстраивались. Я так не делал. Не притрагивался к ним. Они все больные. Я так Таббсу и сказал, только ему все равно. – Он умолк, прокашлялся. – Я берег себя для тебя, Дженн. Все время.

– Джек…

– У нас все будет хорошо, вот увидишь. У меня было достаточно времени все обдумать. После того как ты написала. Я не представлял попервах, как все можно устроить. Но теперь знаю. В конце концов, он мертв – это главное. Закончится война, и у нас все наладится. Вернемся в деревню, мы вдвоем, как я всегда и планировал, и…

– Мы втроем, Джек.

– Помнишь тот домик, который я приглядел? У реки? Он будет наш, обещаю, как только война закончится. Это еще отцовский домик. Через пару лет я стану старшим плотником. Мы соорудим настоящее гнездышко из этого дома. Там есть садик, местечко для картошки, лука, бобов. В этом доме годами никто не жил. Мне всегда там нравилось – заживем тихо и спокойно. Там я подолгу сидел, думал, чаще всего о тебе. Ведь ты знала, что моя жизнь у тебя в руке? – С этими словами Хеннеси взял ее левую ладонь в свою. На безымянном пальце этой руки теперь блестело кольцо. Оно оказалось мало и щемило.

Дженна сразу поняла, о каком доме идет речь, – у реки, заброшенный, наполовину разрушенный, пустовавший много лет. В летнее время там было холодно и сыро, а зимой все вокруг просто заливало водой. Она ненавидела этот дом – на редкость нездоровое место. Ребенку там жить нельзя.

– Это кольцо, – Хеннеси взялся за него кончиками пальцев, его голос чуть дрогнул, – бабушкино. Я берег его для тебя. Когда она умирала, я снял это кольцо у нее с пальца и берег для тебя. Восемь лет уже прошло с тех пор.

Она ненавидела бабушку тоже. Горбатая была женщина и беззубая. Всегда, увидев Дженну, норовила ущипнуть ее за щеку.

– Так что, значит, решено? – Хеннеси чуть слышно вздохнул. – Мне необходимо все решить, пока я еще здесь. Чтобы я мог дальше все обдумывать. Знаешь, там постоянно нужно что-то обдумывать. В окопах. Делать-то нечего. Сидишь, ждешь – и строишь планы на будущее. Так легче. Так что я хотел быть уверенным…

– Уверенным?

– В своих планах. Насчет домика и нашего садика.

Дженна поежилась под тяжестью его взгляда. Вот об этом она и не подумала, сказала себе мысленно. Она так тщательно, так подробно все обдумала, но совершенно упустила из виду, где они будут жить.

– Ну, так что, годится этот дом?

– Конечно, Джек, конечно… Вот только я не помню его… Он у самой реки, а придет зима…

Она запнулась. Что-то мелькнуло у Хеннеси в глазах, что-то тяжелое и торжествующее, тень непонятной радости. Он знал, как ей ненавистно это место. Он не выказал во взгляде своего удовлетворения. Его веки опустились. Он не позволил ей узреть своей радости. В его напряженном лице видно было явное старание скрыть подлинные чувства. Он вот-вот засмеется, подумалось Дженне, или снова заплачет.

Этот блеск удовольствия в глазах мужа испугал ее. Испугал больше, чем все то, что он сказал. Ее трясло внутри, хотелось убежать. «Что я наделала, что я наделала!» – стучало у нее в голове. Она со страхом ждала, что он коснется ее. Все в этом красивом мужчине было ей отвратительно. Его кожа казалась ей отвратительной, его волосы, глаза.

– Пока я еще здесь. Пока я не вернулся обратно…

Вот сейчас он примется за нее, мелькнуло у Дженны в голове. Схватит ее рукой или даже ударит. Она невольно отпрянула.

Но Хеннеси не тронул ее. Даже не посмотрел в ее сторону. Он разглядывал свои ладони, лежавшие на коленях: крупные, широкие, умелые ладони. Их можно было назвать красивыми.

– Пока я еще здесь. Скажи мне еще раз, Дженн. Это произошло в Лондоне?

– Да, Джек.

– Ты знала, как его зовут?

– Только по имени… Кажется, Генри.

– Он напоил тебя джином?

– Да. Джином. С водой.

– Гостиница возле Чаринг-Кросса?

– Да… ничем не приметное место. Комната с коричневыми обоями. Слышны паровозные гудки за окном.

– Все произошло быстро?

– Очень быстро.

Снова и снова. Он задавал вопросы, выслушивал ответы и снова спрашивал.

* * *

В четыре часа утра миссис Таббс постучала в дверь. Когда ей открыли, она изобразила на лице соответствующее моменту смущение. Позже, когда Таббс и Хеннеси уже были за порогом и быстрым шагом двинулись в путь, она с Дженной, стоя на крыльце, махала им вслед рукой. Они совсем скрылись из виду, и миссис Таббс захлопнула дверь. Вдвоем с Дженной они прошли через неосвещенную гостиную в такую же темную комнату. Миссис Таббс зажгла газовую лампу. В бледном свете измученное лицо Дженны выглядело чуть ли не синим, свет усиливал тени под глазами и впалость щек. Уголки ее губ опустились, выдавая крайнюю усталость и нервное напряжение. Миссис Таббс взглянула на нее пристально и ободряюще взяла за руку.

Новобрачный ушел, словно говорил ее взгляд, и теперь конец игре в воркующих голубков.

– Надеюсь, ты, детка, была умницей и не стала выкладывать ему всю правду? – Она кивнула головой в сторону двери.

Миссис Таббс хотя и любила своего сына, но была невысокого мнения о мужчинах вообще. Она принялась хлопотать вокруг Дженны. Приказала Флорри приготовить ей чаю. Соблазняла то пудингом, то пирогом – теперь надо есть за двоих, напомнила она. Достала последний оставшийся апельсин и, разделив его, предложила по половинке Дженне и Флорри. Дженна отрицательно покачала головой. Ее ребенок пошевелился и затем успокоился.

– Ну, что ж. Не пропадать же добру, – решила миссис Таббс, разложила на коленях салфетку и съела остаток апельсина сама. – Боже, благослови! – воскликнула она, когда последняя долька исчезла у нее во рту.

Пока она ела апельсин, Дженна стянула с пальца обручальное кольцо. Затем неторопливо положила это кольцо на каменную кладку возле очага. Взяла кочергу и изо всех сил ударила по кольцу. Она надеялась, что кольцо сплющится. Но – не тут-то было! – кольцо, словно живое, подскочило в воздухе и упало на коврик у камина. Флорри и миссис Таббс посмотрели на него.

– Ненавижу это кольцо… Бабушкино, он сказал. И ее я тоже ненавидела.

Миссис Таббс поднялась со своего места, подобрала кольцо и засунула себе в карман, понимающе подмигнув Дженне.

– Восемнадцать карат, судя по цвету, понятно? Стоит гинею, может, дороже. Гинея – это два мешка угля. Два мешка – это раз в день топить печку. Заложи его.

– Заложить?

– Отнеси в ломбард, милая. Всегда сможешь вернуть, если захочешь… А не захочешь, тогда просто скажи, что потеряла. Он тебе поверит. Скорее всего…

Миссис Таббс хмыкнула. Хотя «он» и был теперь мужем Дженны, но миссис Таббс, женщина прямая, постучала пальцем по лбу.

– Недалекий он у тебя, – сказала она. – Красавчик – это да, отрицать не стану, но в голове шариков не хватает.

– Вы ошибаетесь, – ответила Дженна. Она встала, засунула руку в карман миссис Таббс и вытянула кольцо. Снова надела его. Кольцо сверкнуло на пальце.

* * *

– Это очень интересно, Констанца. Значит, тайна раскрылась.

Штерн замолчал и подошел к окну. Затем продолжил:

– Когда тебе удалось это выяснить?

– Сегодня утром. Я навещаю ее раз в неделю. Каждую неделю с тех пор, как она вышла замуж. Бедная Дженна! Она выглядит совершенно больной. Я принесла ей кое-что из детских вещичек. Дженна совершенно сломлена.

Констанца, которая пятнадцать минут назад появилась в апартаментах Штерна в Олбани, вытянула блестящую заколку из своей черной шляпки. Шляпку она швырнула на кресло и тряхнула волосами. Едва сколотые, они рассыпались у нее по плечам – Штерну так больше нравилось.

Она не сводила глаз со Штерна, который выслушал ее откровения о Хеннеси с обычным бесстрастным видом. Он продолжал поглядывать в окно. Но Констанца, казалось, видела, как он в уме перебирает свою картотеку – Штерн любил выслушивать самую разнообразную информацию. Констанце это было известно, но она держала его на голодном пайке – о том и том можно рассказать, а вот об этом ни в коем случае.

– Знаешь, у Дженны однажды был любовник. Правда, уже годы прошли с тех пор.

– Любовник? – Штерн оглянулся от окна. – И кто же это был?

– О, неважно, просто один парень из деревни. Погиб на войне, по-моему, как и все остальные. Но Хеннеси оказался ревнивцем. Чудовищно ревнивым. Он знал, где они встречались, устроил там западню и…

– Поймал не того? – нахмурился Штерн. – Тебе, наверное, тяжело было выслушивать подобное?

– По-своему, да… – Констанца, оказавшись у Штерна, обычно начинала беспокойно расхаживать по комнате. Она бывала здесь уже три месяца. Вдруг остановилась возле низкого столика. – Как бы то ни было, все это произошло давным-давно. И теперь обстоятельства не играют никакой роли – что случилось, того не вернешь. Никто не станет ничего предпринимать – я убедила Дженну в этом. Впрочем, у меня и раньше имелись подозрения на его счет. Несколько лет назад Каттермол как-то обмолвился по этому поводу. В конце концов, пусть все остается, как есть. Я не испытываю ненависти к Хеннеси. Мне просто некогда было думать о себе, я больше беспокоилась о Дженне и ее ребенке. Ей просто не к кому больше обратиться. Джейн отправляется с санитарным отрядом во Францию. Бедняжка, она стала еще более худой и изможденной. Я боюсь, что ребенок…

– Ты меня удивляешь, Констанца, никогда не думал, что в тебе откроется такая тяга к благотворительности.

– О, благодарю вас, сэр, вы так внимательны к моей персоне, – Констанца бросила дерзкий взгляд на Штерна, – но где-то внутри у меня тоже есть сердце. Оно немного жестковато, но ничего, бьется. Впрочем, куда уж мужчине понять, что хозяйка и служанка тоже могут быть близки. А вы, конечно же, совершенно равнодушны к детям…

Штерн ничего не ответил, только холодно взглянул. Констанца сделала еще один шаг и взяла со стола редкостную статуэтку, вырезанную из нефрита.

– Кроме того, – задумчиво продолжала она, – я сегодня узнала о себе кое-что интересное и поэтому готова простить Хеннеси. Не хотите выведать, в чем причина моего великодушия, Монтегю? Я знаю, что такое ревность, вот в чем дело! Она заползла даже в меня – надо же такому случиться! А я и не предполагала, что это со мной возможно.

Она выжидала. Но Штерн не спешил раскрываться. У Констанцы на лбу мелькнула раздраженная складка. Он только поцеловал ей руку при встрече сегодня, ограничившись этим формальным приветствием. Он ни разу не прикоснулся к ней, заставляя ее ждать. Такой сдержанный человек!

Констанца повертела в пальцах нефритовую фигурку.

– Послушайте, Монтегю, – снова начала она. – Хочу задать вам ревнивый вопрос. Я единственная женщина, навещающая вас здесь, или это у вас постоянное место свиданий?

– Верен ли я Мод? Это ты хочешь спросить? – Штерн скрестил руки на груди.

– Я знаю, что в отношении Мод вашу верность нельзя назвать образцовой, – парировала Констанца, взглянув на него исподлобья. – Это я уже поняла за последние несколько месяцев. Хочу только выяснить, эта систематичность касается и меня? Если да, то я могу возражать, знаете ли.

Штерн нетерпеливо вздохнул.

– Констанца, я, как ты выразилась, сохраняю верность Мод вот уже пять или шесть лет, разве что за исключением нескольких незначительных похождений. Я не дамский угодник и презираю тех, кто волочится за женщинами. У меня не было обыкновения изменять Мод, и сейчас я не одобряю собственной измены.

– Но все же изменяете?

– Да.

– А я – тоже ваше незначительное похождение? – Констанца бросила на Штерна свой самый трогательный и беззащитный взгляд.

– Вы, моя дорогая, скорее большое приключение, как вам должно быть известно…

– Так вы, значит, не просто играете со мной? – Констанца вздохнула. – Что-то не верится. Иногда я даже уверена в обратном. Вот я хожу к вам со всей осторожностью, придумываю себе оправдания, чтобы никто ничего не заподозрил. Когда я бегу по улице, мое сердце так учащенно бьется. А для вас это, может быть, игра. Я невольно вынуждена так думать. Иногда вы мне кажетесь котом, Монтегю, котом с очень острыми когтями, – а я маленькая мышка. Игрушка для вас. Забава. Вы сначала играете со мной, а затем набрасываетесь.

– Твоему описанию недостает убедительности, – Штерн улыбнулся, но улыбка получилась натянутой, – я совершенно иначе воспринимаю тебя, и это тебе хорошо известно.

– Да, вы так говорите, а что на самом деле? Откуда мне знать? Смотрю и не вижу в ваших глазах ничего, ни малейших признаков какого-либо чувства. Вы стоите, сложив вот так руки, смотрите на меня и ждете. А я понятия не имею, о чем вы в это время думаете.

– Неужели у меня настолько непроницаемый вид? – сухо ответил Штерн. – Ты меня удивляешь, Констанца. По-моему, я дал тебе достаточно доказательств того, что…

– Вожделение – вот чего ни одному мужчине не удавалось скрыть, даже такому, как вы. Это видно по вашим объятиям. Мне приходится провоцировать вас, но этого недостаточно.

– Наоборот. Этого не стоит недооценивать. Многие красавицы оставляют меня совершенно равнодушным.

– Понятно, – покачала головой Констанца, – в таком случае…

– Выходит… но только не отворачивайся, Констанца, выходит, что ты провоцируешь меня, говоря твоими словами. Разными способами. И не обязательно только физически.

– Это правда? – Констанца, которая уже было направилась к выходу, остановилась и обернулась к нему.

– Ну, конечно же, моя дорогая Констанца. Я высоко ценю твой ум, твою силу воли. Меня приводит в восторг, как ты можешь ловко подступиться к любому человеку. В особенности меня восторгает твой флирт. Я нахожу его очаровательным и очень хитроумным.

– Ненавижу вас, Монтегю.

– Я совершенно случайно обнаружил также, что ты любишь затягивать беседы, а это уже становится скучным. Может быть, перестанешь? Иди ко мне.

Констанца колебалась. Она чувствовала напряжение, застывшее в этой комнате. Всегда, когда они встречались, появлялось это напряжение, вызванное и взаимным влечением, и в то же время их борьбой: кто кого? Это напряжение притягивало ее к Штерну с силой, которая временами казалась ей пугающей. Она, правда, не намерена была скрывать от Штерна своего влечения, пусть так. Она будет, как он сам сказал, провоцировать, а затем ускользать. Сопротивление! Констанца обожала эти мгновения, когда каждый ждал, что другой сделает первый шаг. В такие мгновения она дрожала от ожидания, словно уже ощущала своей кожей прикосновение холодных, опытных рук Штерна.

Но, кроме ожидания, не помешала бы и осторожность. Констанца чувствовала бы себя просто счастливой, если бы могла с полной уверенностью разбирать, что у Штерна на уме. Вот и сейчас в глазах у Штерна мелькнуло что-то такое, что заставило ее насторожиться. Как будто он знал нечто или догадывался о чем-то, что давало ему преимущество в их единоборстве.

Еще в самые первые встречи, прохаживаясь вот так вдоль комнаты, Констанца вдруг поймала себя на мысли, что она ходит на поводке, конец которого Штерн крепко держит в руках. Констанцу это открытие невероятно разозлило, а теперь иногда и пугало. И сейчас, наперекор ему, наперекор его голосу, который будто подстегивал ее, Констанца решила помедлить. Она взглянула на маленькие часики, прикрепленные на груди ее черного траурного платья. Заметила вслух, что время позднее, а часы у нее отстают, так что ей пора возвращаться домой.

– Констанца, – сказал Штерн, пробиваясь сквозь стену ее притворства, – иди ко мне.

Он положил ей руку на плечо, посмотрел в глаза, и Констанца не в силах была больше скрывать охватившее ее возбуждение.

Когда он отпустил ее, Констанца вся дрожала. Ее нижняя губа распухла. Она была прокушена в отместку за промедление – Штерн требовал крови. Он достал платок, ослепительно белый и тщательно накрахмаленный, намотал его на палец и прижал к прокушенной губе.

Когда он отнял платок, они оба уставились на свежее ярко-красное пятнышко.

– Я истекаю кровью по вашей милости, – произнесла Констанца. Она подняла глаза на Штерна. Самообладание не подвело его и в этот раз.

– Не исключено, что и я из-за тебя буду истекать кровью, – он отвел взгляд, – случись такая возможность. Дай только время.

– Монтегю…

– Посмотри лучше сюда, я купил тебе подарок.

Не обращая внимания на выражение лица Констанцы и тон, каким было произнесено его имя, Штерн опустил руку в карман и вытащил что-то блестящее – Констанца не разглядела, что именно, – затем ловко защелкнул на ее запястье.

Это оказался браслет. Змейка из золота, украшенная рубинами. Она свернулась вокруг руки Констанцы на черной ткани платья – в один, два, три витка. Головка змеи с раздвоенным языком находилась у основания ладони, как раз у пульса. Штерн поднял ее руку, рассматривая свой подарок.

– Так выглядит лучше, прямо на коже, – отметил он.

Констанца отдернула руку:

– Я не смогу носить его! Ты же знаешь, что не смогу. Он слишком красивый. И слишком дорогой. Его все заметят, даже Гвен. Начнутся расспросы, откуда он взялся у меня.

– Ну и что? – Штерн пожал плечами. – Храни его здесь. Пока что будешь надевать, когда приходишь ко мне. А там…

– Так я что-то значу для тебя, оказывается? – Констанца отстранилась от него. Ее голос зазвенел. – Или нет? Вот ты, получается, значишь для меня кое-что. Не очень много, но больше, чем я ожидала, и больше, чем я могла себе позволить. Я обещала себе, что останусь свободной, как ветер, а теперь я не свободна. Я не говорю, что ты можешь разбить мое сердце – уверена, ни один мужчина не может, но ты способен сделать кое-что – и уже успел… – Она замолчала. Ее лицо стало замкнутым, а глаза – черными и злыми.

Штерн, уже привыкший к странным перепадам настроения Констанцы, тоже не произнес ни слова. Он выжидал, наблюдая за ней. Констанца просто вышла из себя. Она стала лихорадочно дергать застежку браслета; если бы могла сорвать его с руки, то, наверное, швырнула бы через всю комнату, но крошечный ювелирный замок оказался совершенно неприступным. Констанца закричала от гнева, что у нее не получалось справиться с замком.

Штерн спокойно взял ее руку и расстегнул защелку:

– Видишь, как это делается? Хочешь – носи его, а хочешь – нет, но это просто подарок. Не более того.

– Это совсем не просто подарок. Ты ничего не делаешь просто так.

– Извини, если он тебе не понравился. Я хотел сделать тебе приятное.

Штерн обернулся, положил браслет на стол. Потом зашагал по комнате, задумчиво переставляя попавшие под руку вещи. Констанца не сводила с него глаз, ее сердце учащенно билось. Она наговорила лишнего и теперь в душе сердито ругала себя: дура, дура, дура, надо научиться держать себя в руках, если хочешь совладать с ним. Она смотрела, как Штерн взял в руки вазу и принялся неторопливо изучать ее. Он по натуре собиратель, отметила она про себя, ему нравится приобретать красивые вещи. «Я никогда не буду его собственностью», – подумала она.

Но сама эта мысль – стать собственностью такого человека, принадлежать ему безраздельно – оставалась все такой же притягательной, как она ни боролась с ней. Его собственностью. У нее даже озноб прошел по телу. А Штерн, поставив на место вазу, снова взглянул на Констанцу. Он даже не пытался скрыть своей неприязни.

И эта неприязнь подстегнула угасшее было возбуждение. Она сама не понимала, как такое могло случиться. Просто почувствовала, как гнев Штерна, словно электрический заряд, прошел через ее тело. Она ответила ему столь же вызывающе, изобразив на своем детском личике нахальное и бесстыдное выражение.

– Ой, ой, ой, что за гримасы мы умеем делать! – Она надула губы и покачала головой. – Мы обиделись! Я такая грубая, такая злая, оскорбила вас в лучших чувствах! Но только у тебя нет никаких чувств, так что и оскорблять нечего. Но я не нарочно, Монтегю, поверь. Я заслужила наказание. Можешь меня наказывать.

– У меня нет желания наказывать тебя, – холодно ответил он.

– Ты уверен, Монтегю? Судя по твоему виду, тебе хотелось бы отшлепать меня. Отшлепать не понарошку.

– В самом деле? Да я даже пальцем к женщине не притронусь, – бросил он и отвернулся.

– Так как же мы поступим? Я уверена, что ты разозлился.

– Ни в малейшей степени. Я даже настроен по-деловому. Думал, мы обсудим с тобой наши планы.

– Планы?

– Планы. Я человек методичный, Констанца, поэтому все нужно спланировать заранее. Мы не можем так продолжать. Уловки, обман – это слишком затянулось.

– Не вижу, почему не можем… – Констанца, оправившись от удивления, снова принялась качать головой. – Кроме того, я ненавижу планы. Они сковывают человека так, что…

– Ты как-то предлагала жениться на тебе. Замужество вполне можно назвать частью плана. – Голос Штерна теперь стал вежливо-деловым.

Констанца, пытаясь выглядеть беспечной, хотя на самом деле была предельно сосредоточенна, решила притворно пойти на попятную.

– Жениться на мне? Может, и предлагала, – сказала она беззаботно, – так это было столько месяцев назад… С тех пор много воды утекло. Окленд умер. Я в трауре. Да, признаю, я приходила к тебе, так это…

– Значит, это была еще одна ложь – твое предложение о замужестве?

Констанца запнулась.

– Еще одна ложь?

– Ну да. Ведь ты лгала мне про свою мать, Констанца, – все так же вежливо говорил Штерн. – Мне просто интересно, в чем еще ты солгала мне, только и всего. – Он придвинулся к ней. – Констанца, дорогая, если ты решила врать, особенно мне, то выбери такое, чего нельзя проверить. Старайся при этом обойтись без излишних подробностей – на них всегда попадаются, когда врут. – Он помолчал. – Никакая Джессика Мендл не училась в Слейде. На самом деле – я сомневаюсь, существовала ли вообще такая Джессика Мендл. Ты придумала эту фамилию, вычитала в книге?

Установилась тишина. Лицо Штерна было уже совсем близко, он не отрываясь смотрел ей в глаза. Наконец Констанца вздохнула и улыбнулась.

– Да, из книги, – ответила она. – У Окленда как-то брала.

– А настоящая Джессика действительно была еврейкой?

– Вполне возможно. Она была секретаршей моего отца – в те времена, когда он мог позволить себе держать секретаршу. Он женился на ней, когда она забеременела. Не по любви, конечно. Он ее ненавидел – сам мне об этом говорил очень часто. Если она и была еврейкой, то, по крайней мере, не ходила в синагогу. Как и ты, впрочем.

Это было сказано не без желания уколоть Штерна, задеть за живое. Возможно, Констанца ему больше всего нравилась именно в такие минуты. Поэтому он, соглашаясь, кивнул головой: да, ты попала в точку.

– Так почему ты стала мне лгать?

– Почему? Чтобы ты обратил на меня внимание. Разве не ясно?

– А тебе приходило в голову, что я могу все выяснить? Тебе было безразлично, что твоя ложь раскроется?

– Тогда я не подумала об этом. Видно, недооценила тебя, Монтегю. – Констанца пристально посмотрела ему в лицо, но неприязнь, похоже, уже улетучилась. – Мне не приходило это в голову, – не спеша продолжала она, – и, думаю, ты правильно поступил, что все проверил. А что касается того, что мой обман раскрылся, так я даже рада. Я никогда не выдавала себя за добродетельную женщину. Будет лучше, если ты узнаешь меня такой, какая я есть.

– Я тоже думаю, что так будет лучше. – Штерн взял ее за руку. На этот раз Констанца не отдернула ее. – И еще будет лучше, если ты уяснишь одну вещь: нам обоим будет лучше, если ты впредь не станешь меня обманывать. Разыгрывай кого хочешь и как хочешь, но только не меня. Тем более после того, как мы поженимся…

– Поженимся? Так мы поженимся?

– Конечно. И в дальнейшем пусть это станет нашим взаимным обязательством – никакой лжи. Согласна? Больше я от тебя ничего не требую. Мне не нужны никакие внешние проявления любви…

Штерн замолчал. Похоже было, что Констанца не собиралась отвечать, поэтому он слегка нахмурился и продолжал напряженно, как показалось ей, заученно:

– Я даже не стану требовать, чтобы ты была мне верна. Я старше тебя, и для меня супружеская верность немного значит. Другие формы верности гораздо важнее. Так что никакой лжи между нами. Договариваемся сейчас, соблюдаем в дальнейшем. Нет возражений?

Лицо Штерна было серьезным, он говорил неторопливо и, очевидно, обдуманно. Констанца снова почувствовала, как ее наполняет восторг, но решила быть сдержанной, осторожной. Не понимая, почему Штерн свое предложение излагает таким деловым языком, она намерена была продолжить свой флирт.

– Как у тебя, Монтегю, совершенно невозмутимо все получается… Тем не менее я согласна. Вот моя рука и с ней мое слово. – Она со вздохом положила руку на сердце. – Теперь твоя очередь принять условия, но, пожалуйста, сделай это чуточку эмоциональнее. Мы и в самом деле будто заключаем контракт. Но мы же не в Сити. Ну же, Монтегю, может, и ты сделаешь мне признание?

– Прекрасно! – Штерн, казалось, находил ситуацию забавной. – Пусть будет признание. Правдивое, как мы и договорились.

Он умолк, видимо, подыскивая подходящие слова.

– Я не люблю тебя, Констанца, но из всех женщин ты – единственная, к кому мои чувства можно назвать любовью. Ты мне нравишься, несмотря на свое вранье, а может быть, именно благодаря ему. Еще мне кажется, что мы с тобой похожи. В каждом из нас есть частичка другого. – Он улыбнулся, его речь стала менее напряженной. – Выходи за меня замуж, дорогая, ты станешь прибыльным делом для меня, как и я для тебя. Думаю… наше слияние вызовет некоторое беспокойство, но и принесет определенную выгоду.

Очевидно, он слегка волновался, самообладание оставляло его, и Констанца, которая больше всего любила наблюдать за его внутренней борьбой, искушать его, которой нравилось, когда он упирался, взяла его за руку и крепко прижала к своему сердцу. Она притянула к себе его лицо и крепко поцеловала, а когда отстранилась, глаза ее сияли восторгом.

– Знаешь, о чем я подумала, – призналась она, глядя на Штерна, – мы с тобой можем завоевать этот мир для себя. Мы станем такими богатыми, влиятельными и такими свободными в своих действиях, что мир рухнет к нашим ногам. Сможем брать все, что понравится, и отвергать то, что нам не по душе. Мы будем непобедимы… Возможно, на деле все окажется сложнее, – продолжала она. – Надеюсь, ты все спланировал как следует, ведь я еще несовершеннолетняя. Сцены будут такие, что… Монтегю, не миновать мне родительской порки.

– Уверен, что тебе это понравится, Констанца. Конечно же, будут возражать, – добавил он уже серьезно. – Такие вещи неизбежны. Но ты сама увидишь, Констанца, что никто не сможет стать у тебя на пути.

– А Мод?

– Мод я беру на себя.

– Тогда Дентон. Он никогда не позволит.

– Дентон не твой отец. В любом случае он не станет возражать.

– Дентон? Это невозможно! Почему?

– Почему? – Штерн склонился к ней. – Во-первых, Мальчик больше не женится на богатой наследнице. Во-вторых, Дентон должен мне значительную сумму. – Он сделал ударение на последнем слове.

На какое-то мгновение установилась тишина. Их взгляды встретились.

– Сколько это – «значительную»?

– О, очень и очень значительную, – все так же спокойно и уверенно ответил Штерн. – Никуда он не денется.

* * *

Через несколько недель Констанца получила приглашение от Мод. Она знала, что их разговор неизбежен. Отправилась к ней одна, так требовала Мод. И в гостиной Мод она была одна. Прошлась по комнате, посмотрела на картины, сосчитала их. Это была их первая встреча с тех пор, как Штерн посетил с визитом Дентона, и согласие на обручение было получено. Однако Штерн, к неудовольствию Констанцы, отказался поделиться содержанием своего разговора с Мод. Об этом он не обмолвился ни словом.

От Гвен тоже мало что удалось узнать о реакции Мод на такую новость, как Констанца ни приставала с расспросами. Гвен была поглощена своим горем. Она, правда, вяло попыталась разубедить Констанцу. Но, видя необъяснимую уступчивость мужа и решительность Констанцы, смирилась. Теперь Гвен просто избегала ее. Так что, ожидая Мод, Констанца была переполнена любопытством. Какой появится Мод? Станет слезно умолять ее или обвинять? Может, она надеется, даже теперь, что удастся убедить Констанцу отказаться от помолвки?..

Констанца готовила себя к различным житейским обстоятельствам, как актриса готовится к выходу на сцену. Для этого случая она заблаговременно приготовила небольшую речь. Однако появление Мод повергло ее в замешательство. Та вошла в гостиную такая же собранная, как обычно, и явно в бодром расположении духа. Она не опустилась ни до ругани, ни до обвинений, не стала ни о чем упрашивать.

Констанца, выдержав паузу, принялась излагать свою заранее заготовленную речь. Она никогда не забудет, говорила Констанца, сколь многим обязана Мод, вспомнила, что Мод всегда заботилась о ней. Именно по этой самой причине, сделала она ударение, ей пришлось некоторое время даже бороться с собственными чувствами, вспыхнувшими по отношению к сэру Монтегю. Она пыталась не обращать на них внимания, пыталась справиться с ними. И, только убедившись в его уважении к этим чувствам, уступила.

Констанца продолжала и дальше в том же ключе. Мод выслушала ее до конца. Пару раз, правда, Констанца замечала в ее глазах иронию, но решила не реагировать. Когда речь была закончена, Мод некоторое время молчала. Обе женщины по-прежнему стояли посредине гостиной.

– Ты почему-то не произнесла слово «любовь», – задумчиво заметила Мод. Она рассеянно взглянула в окно. – Странно. И Монтегю тоже.

Констанцу это определенно задело – Штерн вполне мог бы, подумалось ей, упомянуть и любовь хотя бы для того, чтобы придать больше силы своим аргументам в объяснениях с Мод.

Она нахмурилась.

– Мне не хотелось бы причинять вам страдания, – начала она, но Мод категорическим жестом остановила ее тираду:

– Констанца, не нужно держать меня за дуру. Тебе абсолютно все равно, страдает ли кто-нибудь из-за тебя или нет! И более того, из тебя вышла готовая интриганка, как я вижу теперь. Впрочем… – Мод снова повернулась от окна к Констанце и изучающе посмотрела на нее. – Я пригласила тебя не для того, чтобы задавать вопросы или спорить с тобой. И у меня нет настроения выслушивать проникновенные речи, так что побереги дыхание. – Она помолчала. – Просто решила сказать тебе кое-что…