Текст книги "Запах полыни. Повести, рассказы"
Автор книги: Саин Муратбеков
сообщить о нарушении
Текущая страница: 14 (всего у книги 35 страниц)
НА ВЕРШИНЕ УШКАРА
(пер. Г. Садовникова)
Акиму Тарази
1
На этой станции поезд остановился на рассвете, когда солнце еще не взошло и платформа, и здание станции, и пристанционные пристройки, и даже самый воздух были пропитаны блеклым, серым цветом.
Асет спрыгнул на гравий, поставил чемодан и осмотрелся: он сошел с поезда один. Да и вообще здесь, на станции, их было вроде бы всего двое – он да мужчина в железнодорожной форме. Только на площадках вагона стояли проводницы с желтыми флажками. Лица их были бледны от бессонной ночи. Проводницы зевали и посматривали на него с безразличием. Только одна из них помахала ему ладошкой. И именно она казалась ему сейчас самым нужным и понятным человеком.
После уютного, покачивающегося, точно колыбель, вагона земля показалась ему жесткой, неподвижной, а утренняя прохлада сразу же заползла к нему под пиджак и разогнала по телу полчища щекочущих мурашек.
Асет еще раз взглянул на проводницу. Блеклое предрассветное освещение размыло черты ее лица, и оттого оно казалось еще миловиднее.
Колеса дернулись, дрожь прошла по всем вагонам, и поезд пополз мимо Асета. Когда перед его глазами промелькнул последний вагон, им овладело такое чувство, будто главное в жизни пронеслось мимо и исчезло по ту сторону светофора.
С ним не раз так случалось: вдруг нежданно-негаданно поманит счастье, а когда кажется, что оно уже у тебя в руках, – его как и не бывало. Так и сегодня. Он сидел в купе проводницы, и она рассказывала ему о своих сомнениях и надеждах. Он даже не знает, откуда она и как ее найти. А потом время и вовсе выветрит из воспоминаний все реальное, и они станут похожими на хороший добрый сон…
– Асет-ага?
Он вздрогнул, хотя и знал, что его обязательно встретят.
Из-за белой будки путевого обходчика выходил коренастый парень в лихо заломленной кепке и клетчатой рубашке с закатанными по локоть рукавами. По его большим, темным от масла кистям рук Асет догадался, что это шофер, и точно, парень сказал:
– С приездом, Асет-ага. Я за вами.
Светлокожее лицо парня с узкими глазами показалось Асету знакомым. Знакомой была и его манера морщить лоб, прежде чем он произнесет слово.
– Как тебя зовут? – спросил Асет.
– Абдибай, – сказал, точно выдавил из себя парень.
– А чей ты? Кто твой отец?
– Шубар.
– Ах, вот как? Значит, ты и есть тот самый Абдибай? Да ты совсем большой!
Ну конечно же, это Абдибай, сын его родного дяди Шубара. Да и кто бы узнал после стольких лет в этом широкоплечем парне мальчугана-колобка, что каждое утро катил в школу, держа в одной руке сумку с учебниками, в другой – лепешку.
Асет растерялся, не зная, как держаться с Абдибаем: то ли обнять его как младшего родственника, то ли ограничиться рукопожатием. В конце концов он решил, что Абдибай уже взрослый парень и с ним можно не сентиментальничать. Вон и редкий пушок на подбородке, бреется небось.
– Бери чемодан! – сказал он, невольно любуясь крепким телосложением двоюродного брата.
А парень и в самом деле был хорош. Поднял чемодан, набитый подарками, словно тот ничего не весил. Только слегка напряглись мышцы на могучих руках.
– Машина там, – сказал Абдибай и зашагал к будке путевого обходчика.
– Значит, работаешь шофером, а учебу бросил, герой? – спросил Асет, шедший за ним.
У Абдибая покраснели уши. Парень пробурчал что-то невразумительное.
– Сколько же лет проучился?
– Семь.
– Пожалуй, не густо. Но все еще в твоих руках, – закончил Асет, стараясь не казаться слишком строгим.
«Газик» попетлял между глиняными домиками станции, выехал в степь и помчался по асфальтовой дороге навстречу рассвету.
В степи стояла ранняя весна. Снег сошел, но земля еще была вялой, заспанной. По сторонам от шоссе стояли коричневые лужи талой воды. А впереди шоссе упиралось в горы. Отсюда сквозь серую дымку казалось, будто лежит странное многогорбое животное, под брюхом которого обосновался аул, откуда он, Асет, уехал когда-то.
– Как дома-то? Все живы-здоровы? – спросил Асет.
– Да, все.
– Машина-то чья?
– Парторга.
– Представляю, что творится дома. Вот уж, наверное, суета перед свадьбой?
– Суета.
– Свадьба сегодня вечером? Я не ошибся?
– Вечером.
Абдибай и в детстве не был речист, а теперь и вовсе приходится вытягивать из него каждое слово. Асет предпринял еще одну попытку растормошить парня, а потом оставил эту безнадежную затею и отдался собственным мыслям.
И тотчас перед его внутренним взором возникла темная лента поезда, тоненькая змейка в степи, вот она удаляется, удаляется… убегает, убегает. Что сейчас поделывает симпатичная проводница? Может, выходит в тамбур с флажком, или будит беспечного пассажира, которому скоро выходить, или спит сама после смены. Или… Он представил, как она сидит в своем служебном купе и печально смотрит в окно. «Я не верю в любовь, все это люди выдумали», – слышится Асету ее голос.
В ту ночь он так и не заснул. То ли не мог привыкнуть к своему покачивающемуся ложу, то ли спать не давало ожидание встречи с родным аулом, – только он намучился, отлежал оба бока, а затем не выдержал и, одевшись, вышел в коридор вагона. Тут-то он и разговорился с проводницей.
Он разоткровенничался первым, рассказал о том, что вот едет в гости на родину, где очень давно не был, что в городе осталась семья – жена и ребенок – и что сам он кандидат наук.
– А я-то думала – вы студент, – тихонько засмеялась девушка. – На вид вы очень молоды.
Потом наступила ее очередь, и она поведала ему свою грустную историю. Он принялся уверять ее, что все еще впереди, что, может, ее ждет большая любовь, но она твердила одно: «Не верю. Все это выдумки».
Ему подумалось: а не рано ли он вышел из поезда? Может, надо было ехать дальше и убедить девушку, что любовь живет среди людей. И заодно убедить в этом самого себя. Что ему стоило остаться в поезде?
К тому же он не очень стремился попасть в аул. Жаль сестру, поэтому и сидит в этом «газике» рядом с Абдибаем. А что касается самого аула, то Асет забыл туда дорогу и сам, наверное, стал для него отрезанным ломтем. Восемь лет назад он ушел отсюда пешком, дав зарок никогда не возвращаться. И сдержал бы слово, не пришли сестра это письмо. Она сообщала о свадьбе старшей дочери и впервые просила приехать. Он догадался, что тут не обошлось без ее мужа. Тот, наверное, так и сказал: «Проси, пусть приедет. Шутка ли, на свадьбе сам кандидат наук».
Он было хотел сослаться на вечную занятость, но вспомнил, как рыдала сестра, когда ее выдавали замуж. То ли ее принуждали, то ли просто пугала новая жизнь, только, когда уехали сваты, она уткнулась в подушки и заплакала навзрыд. Он вспомнил распростертое на постели худенькое тело сестры и протелеграфировал о приезде.
– Сестра-то как? Наверное, постарела? – спросил он Абдибая.
– Не знаю. – И парень пожал плечами.
– Почему не знаешь? Ты же не слепой?
– Не слепой, – подтвердил Абдибай. – А какой она была тогда, не помню. Был маленький.
«Ну и бирюк», – подумал Асет.
Вот уже солнце поднялось над горизонтом. В машине стало душно, запахло нагревшимся маслом. Монотонный гул мотора убаюкивал. Веки налились тяжестью. Асет попытался было сопротивляться, но потом сдался и закрыл глаза. Абдибай покосился на пассажира и молча приподнял ветровое стекло. Холодный воздух обдал Асета, снял дрему.
Он устроился поудобней на сиденье и посмотрел по сторонам. По этой степи он не раз проезжал на коне и шел пешком на станцию. За восемь лет здесь ничто не изменилось. Разве осели, стали ниже холмы. А может, ему это только почудилось? Сколько прошло минут с тех пор, как они отъехали от станции? Пятнадцать? Двадцать? И поди ты, до крайних домиков аула уже рукой подать. А когда он шел на станцию в тот памятный день, ему казалось, что идет он от края света и до цели уже никогда не дойти. Помнится, вон на том бугре он отдыхал. Рядом овраг; туда он спустился оттого, что горло его пересохло от жажды…
– Будь добр, поверни к оврагу. По-моему, там был родник.
Лицо Абдибая осталось непроницаемым. Он крутанул баранку и повел машину по кочкам, по прошлогоднему ковылю и полыни. «Газик» затрясло, запахло прелью, сырой землей.
У кромки оврага шофер заглушил мотор и замер, глядя перед, собой.
– Подожди минуточку, – сказал Асет, вылез из машины и спустился ко дну оврага.
Там, среди зарослей курая, среди мусора, нанесенного талыми водами, пробивался из земли слабенький прозрачный родничок. И так было каждую весну. Его заносило, он пробивался и по-прежнему поил путников холодной чистой водой. Тогда Асет долго лежал возле родника, распластавшись на земле, думал о жестокости судьбы и тихо плакал. Но, к его удивлению, воспоминания эти сейчас совсем не тронули душу. А тогда ему было горько. Он бежал из аула тайком, спасаясь от позора и мести, которых не заслужил…
Возле его ноги слегка пошевелилась длинная тень. Он поднял голову и увидел Абдибая, стоящего на краю оврага. Их взгляды встретились, и Асет заметил, как в темных глазах невозмутимого родича мелькнули искорки любопытства.
– Бывало, как ни пойдешь на станцию, обязательно потянет сюда. Напьешься – и дальше, – пояснил Асет, выбираясь наверх.
Выйдя из оврага, он огляделся. В степи всюду кипела хлопотливая весенняя жизнь: под землей, между кочками, в ворохе сухой прошлогодней травы. Асет только теперь увидел, как много в степи птиц. Одна отогревается на солнышке, другая скачет с куста на куст, с камня на камень, жаворонок взмывает в небо, и на степь льется его первая песня. И все это точно в старом знакомом доме, куда он теперь заявился как чужой.
Степь, ранее поражавшая его своим простором, показалась ему тесной. Только подумать, его дедам и прадедам было этого достаточно, здесь для них сосредоточилась вся человеческая история, а тот мир, что начинался за горизонтом, был им совершенно не интересен.
– Поехали, – сказал Асет и решительно полез в машину.
Аул надвигался на машину, точно мираж. Дрожащее марево расступилось, линии домиков, поначалу зыбкие, колеблющиеся, стали обретать реальные очертания.
Справа от дороги показалось кладбище. Когда появились белые купола, Асет удивился и подумал, что это что-то новое. Насколько он помнит, раньше здесь вокруг могил ставились четыре стены. Такие окружали и последнее пристанище его отца и матери. Как-то теперь их могилы? Осели небось.
– Останови, дорогой, – попросил Асот.
Кладбище разрослось. Асет побрел мимо старинных полуразвалившихся могильных стен, мимо железных и деревянных оград, что окружали могилы поновее. Особняком среди них белели три купола, украшенных орнаментом.
– Красиво, правда? Теперь у нас так хоронить стали. – Абдибай впервые был столь многословен.
«Ну что же, раз так, значит, живете зажиточно», – подумал Асет. Абдибай понемногу отстал, видимо, сообразил, что здесь человек нуждается в тишине и одиночестве.
Асет пошел к центру кладбища, туда, где рядышком лежали отец и мать. Годы почти сровняли с землей могильные стены, холмики поросли кураем и чием, провалились, особенно тот, что был насыпан над отцом. Асетом овладела робость. Он стоял с колотящимся сердцем, не в силах ступить еще полшага. Он чувствовал себя виноватым оттого, что у могилок вид был заброшенный, и оттого, что нужно было сейчас что-то сделать, а он не знал что…
Асет бросил последний взгляд на родные могилы и быстро зашагал к машине, стараясь не смотреть по сторонам. У самого края, там, где кладбище подходит к обочине дороги, едва не налетел на цементированный столбик с жестяной звездочкой. На столбике, под слюдой, желтела фотография. Асет невольно всмотрелся и узнал своего бывшего учителя математики.
Он был самым строгим учителем, и даже здесь, на снимке, взгляд его сохранил былую суровость. Ученики его боялись: за малейшее непослушание он гнал из класса и ставил двойки. А вечером, когда в колхозный клуб привозили кинофильм, учитель шел в кинобудку и выяснял у механика, нет ли на ленте кадров, где парень целуется с девушкой. Если ему отвечали утвердительно, он становился в дверях и не пускал школьников.
Железным казался мужчиной. Даже не верилось, что с ним может что-то случиться.
– Когда же это он?
– В прошлом году, – сказал Абдибай, пробуя ногой автомобильные баллоны.
– Пусть земля станет ему пухом. А рядом кто? – уже машинально спросил Асет и кивнул в сторону соседней стены, сложенной из булыжника.
– Здесь-то? Баглан и Айнаш.
Асету эти имена ничего не говорили, поэтому он вопросительно взглянул на Абдибая. Тот, поняв, что сказанным не ограничишься, добавил:
– А те, что застрелились.
– Застрелились? Сами?
– Ага, обнявшись.
«Узнаю родной аул. Разве тут без происшествий обойдется!»– подумал Асет и хотел было выяснить подробности, но решил повременить до поры, пока найдется более подходящий собеседник.
Аул встретил его совершенно незнакомой улицей. Там, где раньше гоняли футбольный мяч, возвышалось двухэтажное здание.
– Новая школа? – спросил Асет с невольным восхищением.
– Угу, – буркнул Абдибай.
– А здесь что?
– Сад. Детский.
– Это больница?
– Ага.
Сестра уже писала ему о том, что аул разрастается, что построены школа и больница. Но ему не верилось, будто в ауле, оставившем в его сердце горькую память о себе, может произойти что-то хорошее. И тем не менее все это его приятно поразило.
Еще издали Асет увидел дом сестры на бугре и саму сестру. Не дав ему даже выйти из машины, сестра кинулась к Асету, уткнула нос в его плечо и заплакала. Со всех сторон набежали женщины, смутно показавшиеся знакомыми, начали его тормошить, и от их галдежа у него заложило уши. Только и слышалось:
– Голубчик! Да ты уже совсем взрослый!..
– Вы только полюбуйтесь на него!..
– Весь в отца! Вот что значит след хорошего человека!
Женщины умиленно смотрели на него, смахивали слезы уголками платков, будто он явился с того света.
Потом они уступили очередь молодой поросли. Едва Асет выбрался из машины, как его окружили юные восторженные лица бесчисленных братьев и сестер, племянников и племянниц. И, глядя на них, он, пожалуй, впервые понял, что молодость его осталась позади.
Он пробирался к дому через толпу родичей и соседей. К нему тянулись руки, каждый норовил дотронуться до него, будто желал проверить, а действительно ли он настоящий, живой Асет. И Асет невольно разволновался, тронутый их искренней теплотой.
Едва он разделся и присел на стул, устав от впечатлений, как пришел зять во главе группы мужчин.
– А вот и наш дорогой гость прибыл! – объявил зять, обнялся с Асетом, и тот окунулся в очередную волну приветствий: мужчины хлопали его по плечу, жали руку.
Его приезд взбудоражил и семью, и весь аул; стар и мал считали своим долгом зайти в этот дом и по традиции поприветствовать Асета. Его немедля усадили за стол, застеленный новой скатертью, приготовили чай и поставили миски с горячими баурсаками и лепешками. Он пил чай в окружении людей, которые следили за каждым его движением, и на их лицах было написано такое сочувствие, точно он не ел целый месяц.
И все же от его острого глаза не укрылось, что приготовления к свадьбе идут полным ходом, не останавливаясь ни на минуту. Среди людей, набившихся в дом и торчащих во дворе, проворно сновали озабоченные молодухи.
Откуда-то появлялась сестра, присаживалась рядом, гладила по руке, шептала растроганно:
– Родной мой… Светик мой… Солнышко мое… Ну, вот мы и увиделись…
Ей просто не хватало слов, чтобы выразить любовь и нежность. В эти минуты она походила на мать. Такая же ласковая и такая же теряющаяся от нахлынувшей радости.
Сестра казалась старше своих сорока лет. Шутка ли быть матерью девяти ребятишек! Асет понимал это, и все же она постарела более, чем он ожидал. И одета сестра в плюшевый камзол с длинными полами, какие обычно носят пожилые женщины. А талия ее опоясана цветным платком. Верно, уже мучается сестра поясницей – признак наступающей старости.
Он поймал себя на том, что сам чертовски растроган, до того растроган, что даже сжало горло, и он, не в силах что-нибудь сказать, только накрыл ладонь сестры своей ладонью и мягко пожал ее.
Молодуха, что собирала на стол, не выдержала и напустилась на сестру:
– Будет тебе! Брат ведь приехал родной! Ну чего слезы льешь? Дай ему напиться чаю!
– Больше не буду, – испугалась сестра, проведя пальцем по влажным глазам, – пей, мой родненький, пей!
И, посидев около него, убегала туда, где шли пока еще невидимые приготовления, и немного погодя возвращалась опять. И опять присаживалась рядом, и опять шептала.
«Как это славно, что у меня такая сестра. Как это здорово, когда тебя есть кому встретить», – подумал Асет.
Он разомлел от горячего чая, от вкусной пищи. Давала о себе знать и бессонная ночь. Когда ему сказали, что в соседней комнате его ждет приготовленная постель, он не стал сопротивляться. К тому же впереди предстояла свадьба – нелегкое испытание и для отдохнувшего человека.
2
Разбудил его шум голосов за окном. Кто-то назвал его имя. Асет взглянул на часы. На сон ушло два часа с небольшим, но этого было достаточно. Он чувствовал, что тело его обрело привычную гибкость и легкость. Лишь голова была еще тяжелой, как всегда после дневного сна.
А со двора донесся смех, и голос сестры произнес:
– Ба, кто идет?! Уж не Загипа ли пожаловала к нам?
Асет встрепенулся, поднял голову.
– Здравствуйте, тетя Кульшар! – ответил мягкий голос.
– Здравствуй, здравствуй, Загипа! Как твои дети? Живы-здоровы? Как ты здесь появилась, милая? Разве вы уже вернулись? Я-то думала, вы еще на песках, – сказала сестра.
– Да нет уж, мы перекочевали к горам. Дня три, как перебрались. А я вот приехала на мельницу – надо помолоть зерно.
Они еще долго говорили о том, о сем, и потом Загипа спросила:
– Говорят, приехал Асет?
– Приехал голубчик, приехал. Намаялся в дороге, всю ночь ехал поездом. Я уложила его отдыхать.
– Хотелось бы взглянуть на него. Какой он теперь? Поди, уж лет двенадцать прошло, как я его не видела. В детстве-то, тетя Кульшар, мы бегали вместе. А то и на конях наперегонки.
– Подожди немножко. Он скоро, наверное, встанет.
«Ну да, это же Загипа! Та самая маленькая Загипа! В самом деле, мы не виделись лет двенадцать. Так и есть, после восьмого класса», – сказал себе Асет.
В то время его отец пас колхозных коней, и часто случалось так, что по соседству кочевал отец Загипы с отарой овец. Вот тогда они вместе с Загипой и носились на конях: то заворачивали отбившуюся от стада скотину, то просто скакали наперегонки.
А помнит ли Загипа, как они ездили однажды в школу? Что касается его, когда он думает о детстве, в его памяти непременно всплывает этот случай, и у него возникает ощущение трогательной чистоты.
Помнится, они заканчивали учебу в шестом классе и вместе ездили на экзамены. В тот раз их семьи расположились по ту сторону горы Ешкиольмес, у самого подножия, и он, и Загипа поутру выезжали в аул. В этот памятный день с ночи сеял мелкий дождь, унялся он только к полудню. На смену ему опустился такой густой туман, что, казалось, плечи ощущали его тяжесть. Высокая горная трава набухла от влаги: она только и ждала неосторожного путешественника, чтобы вымочить от пят до головы.
Отец им выделил крупного гнедка, известного особо спокойным нравом. Загипа устроилась в седле, Асет подстелил себе стеганое одеяло и сел за ее спиной. Гнедок послушно зашагал по извилистой, скользкой после дождя троне, ведущей через вершину перевала в родной аул. Он был опытным конем и не раз, не два переносил на себе груз и людей по самым рискованным тропам. И сейчас он взбирался по раскисшему подъему с ловкостью кошки.
Тропа попетляла по мокрому кустарнику и поползла вверх до того круто, что Асет, опасаясь свалиться со спины гнедка, крепко уцепился за талию Загипы.
– Ой-ей-ей, щекотно, – запищала Загипа, вырываясь, – убери сейчас же руки, отпусти!
– Но тогда я свалюсь с лошади, – возмутился он.
– Мне-то какое дело! Только не держись за меня. Ну, тебе говорят!
Гнедок уже пробился сквозь туман и вынес их на вершину перевала под голубое небо, ясное, точно промытое дождем. Низко над горизонтом висело ослепительно-багровое солнце, похожее на огромную ракету, уходящую к неведомым звездам. Никогда потом Асет не видел такого неба и такого солнца, как в тот памятный день, когда ехал на экзамены в школу, сидя на стеганом одеяле позади Загипы.
– Асет, ты только посмотри, как здорово! Правда, здорово, правда?! – закричала Загипа.
Под ними волнами бродил туман. Местами он лежал неподвижно, будто распушенная шерсть. То белосерый, то темный и алый там, где его окрасило в свой цвете солнце.
– Нет, ты только взгляни, Асет! Ну посмотри же! Эй, горы! – кричала Загипа, и скалы, разделив ее восхищение, откликнулись эхом.
А он молчал, потрясенный зрелищем, даже забыл, что до сих пор его пальцы лежат на талии девочки. И Загипа первая вспомнила об этом.
– Ой, щекотно! Ну сколько раз тебе говорить? Ты что? Глухой?
А он в восторге прижал к себе Загипу, потому что в самом деле все было здорово: и небо, и туман, колышущийся внизу, и Загипа.
– Ой-ей-ей! – заверещала девочка и покатилась с лошади в густую траву, он скатился вместе с ней, и над ними поднялись сверкающие брызги.
Они хохотали, катались по траве, тузили друг дружку, а гнедой стоял в сторонке, смотрел на них большим красноватым глазом и никак не мог понять своим лошадиным умом, что это происходит с людьми.
И только когда солнце зашло, они спохватились, заметили, что уже потянуло вечерней прохладой, что они оба промокли насквозь и что вообще уже поздно. Они поднялись на ноги, растрепанные, немного уставшие.
– Ой, поехали, Асет! Скоро появятся джинны, шайтаны, – всполошилась Загипа.
Асет поправил наскоро потник, седло и свое одеяло, помог девочке взобраться на гнедого, потом подвел его к выступу скалы и взгромоздился сам.
– Асет, ты только взгляни, сколько вокруг острых камней. Только подумай: мы же могли разбиться, – сказала притихшая Загипа.
Асет погнал гнедого мелкой иноходью. Тропа побежала, виляя между камнями, вниз, в сгущающиеся сумерки. По пути мелькали развалины заброшенных зимовок, их вид внушал какой-то суеверный страх.
– Асет, ты только подумай, когда-то здесь жили люди и ничего не боялись, – прошептала Загипа.
А он, совсем оробев в сумерках, крепко обнял Загипу. На этот раз девочка тоже приникла к нему. Он слышал, как гулко и быстро стучит ее маленькое сердце, и колотил гнедого пятками по выпуклым бокам. Тот, будто поняв их состояние, затрусил побойчей.
В аул они приехали поздно вечером, вымокшие, разбитые. Сестра Кульшар переодела их в одежонку своих детей, поставила перед ними лапшу, к которой они почти не притронулись, и уложила спать рядышком в переднем углу комнаты.
Он проснулся первым и тут же подумал о предстоящем экзамене, о том, что нужно еще полистать учебник. В комнате было уже светло. Он шевельнулся, и сейчас же что-то приятно щекочущее коснулось его шеи. Он осторожно повернулся и увидел, что это коса спящей Загипы. Конец косы расплелся, пушистая кисточка слегка касалась его щеки. От ее волос исходил прохладный, чуточку кисловатый запах айрана.
Асет прикрыл глаза и, прикидываясь спящим, осторожно приблизил свою голову к голове Загипы, еще раз вдохнул запах ее волос.
Потом он приподнялся на локтях, долго смотрел на сладко спящую девочку. Ему очень хотелось притронуться губами к ее теплой щеке, но он не осмелился и только поцеловал кончик косы.
Когда они перешли в восьмой класс, родители Загипы поселили ее у одинокой вдовы. А весной к вдове приехал племянник и надолго задержался в гостях. Что и говорить, это был видный парень. Он только вернулся из армии, нахватался всякого в больших городах, и они, одноклассники Загипы, конечно, не шли с ним ни в какое сравнение. С появлением этого парня Загипа стала меняться у всех на глазах. И потом, когда тот уехал, Загипу уже было не узнать. Раньше лезла во все школьные проказы: если какая свалка на перемене, значит, там и Загипа. А сейчас ее и не вытащишь в коридор. Сидит за партой, мечтательно смотрит в окно. И внешне она изменилась: пополнела, стала такой красавицей, что можно смотреть на нее целый урок и все равно не наглядишься.
Пришло лето, ребята разъехались по домам. С этого года отец Загипы пас овец в иных местах, и впервые Асет и Загипа проводили каникулы врозь; а осенью, когда начался новый учебный год, она не вернулась в школу. Поговаривали, что ее отцу нужен был помощник и отец настоял, чтобы Загипа бросила учебу. Потом, через пару лет, разнесся слух, будто она вышла замуж за молодого чабана.
И вот эта самая Загипа, девочка из его детства, сейчас стоит за окном и ждет его пробуждения.
Взволнованный Асет встал с постели, оделся, привел в порядок свой костюм, насколько это можно было сделать с помощью одежной щетки и ладони, с особой тщательностью причесался у зеркала. Правда, то же самое зеркало показало ему слегка отекшее лицо и красноватые со сна глаза. Но тут уж он ничего не мог поделать, только утешил себя тем, что на свежем воздухе все пройдет.
Он было направился к выходу, но в передней послышались голоса, и дверь отворилась. Рядом с сестрой стояла смуглая женщина с сухими выцветшими губами на изможденном, преждевременно постаревшем лице. «Господи, неужели это Загипа?»– ужаснулся Асет.
– Он проснулся, наш соколик! – сказала сестра, светясь радостью.
– Здравствуйте! Как ваше здоровье? Как вы доехали? – учтиво осведомилась Загипа, протягивая ладонь с худыми, вздувшимися на суставах пальцами.
Он пожал эти пальцы, и, наверное, лицо его было растерянным, потому что Загипа рассмеялась и сказала:
– Тетя Кульшар, Асет не узнал меня, забыл уж совсем.
Он поглядел в лицо женщины и увидел, как вспыхнули озорными огоньками ее темные глаза – все, что осталось от прежней Загипы.
– Что вы, Загипа, разве вас можно забыть? Я вас узнал сразу, – пролепетал Асет, смутившись, а про себя подумал: «Бог ты мой, в кого превратилась она?!»
Одежда, пошитая из дорогого шелка и плюша, сидит на ней мешком, голову туго стягивает нелепый красный платок. А куда подевались прежняя стать и легкость движений? Шаркая подошвами, теперешняя Загипа прошла в комнату и как-то неловко села на краешек стула.
– Забросили наш аул. Не видать вас, не приезжаете, – сказала она.
– Работа, дела. Понимаете, некогда, – ответил он, как всегда отвечают в подобных случаях.
– Э, дорогая Загипа, это у нас: когда захотел, взял и поехал. У них там, в городе, по-другому. Все по часам, – вступилась сестра.
Согласно обычаю, Загипа расспросила его о делах, о том, как поживают его жена и дети. А потом рассказала о своем житье-бытье, и Асет узнал, что живут они с мужем хорошо, пасут отару овец в предгорьях, что у них уже шестеро детей: одни учатся в интернате, другие вместе с родителями живут в юрте. Потом она, в свою очередь, осведомилась, сколько детей у Асета, и он сказал, что один-единственный сын.
– У них в городе так заведено: один или двое ребят, а больше они не рожают, – опять вмешалась сестра, и он заметил по лицам женщин, что они не одобряют этого.
Загипа посидела еще для приличия – говорить им уже было не о чем. Потом поднялась со словами:
– Пожалуй, я пойду на мельницу. Как бы не прозевать очереди.
– Вечером приходи, ты же знаешь: у нас сегодня свадьба, – напомнила сестра, тоже поднимаясь.
– Придем, тетя Кульшар. Спасибо за приглашение.
Загипа ушла. Но и после ее ухода Асет не мог успокоиться и все думал, думал… Что же все-таки произошло? По годам она еще молода, его ровесница. И живет, говорит, с мужем душа в душу, и заработки, говорит, неплохие. Так что же ее состарило? Может, доля матери? Шестеро, говорит, детей, все ребятишки хорошие, но ведь каждого выкорми, научи уму-разуму…
Ему стало не по себе, будто он предал и сестру, и Загипу и ищет себе легкую жизнь, хотя на самом деле его жизненный путь извилист и труден.
Он вспомнил свою жену, цветущую, веселую женщину, вспомнил, как она временами ложится в больницу, чтобы избавиться от беременности, и как ему это кажется обыденным.
Он попытался представить жену многодетной, состарившейся от забот и подумал с любопытством постороннего человека, как бы он тогда к ней относился. Но представить это было почти невозможно. «А если так, то ни к чему ломать голову, – сказал он себе, – у каждого своя высота, своя доля, может, судьба или как еще там…».
Он заглянул в комнату, где сестра готовила стол.
– Может, ты проголодался? – спросила она с надеждой. – Хочешь, налью тебе сорпы?
– Да что ты! Я сыт, – сказал он, уже в который раз тронутый ее заботами. – Пойду-ка лучше прогуляюсь, по свежему воздуху.
Асет вышел во двор. Между кухней и очагом, сложенным во дворе, сновали женщины и помогающие им дети.
Он завернул за угол дома и увидел своего зятя. Тот сидел на скамеечке в компании мужчин. Мужчины подвинулись и усадили гостя посередине. Чуть погодя подошли еще трое. Вскоре на скамейке не осталось мест, и вновь приходящие мужчины здоровались с Асетом и усаживались на камень или просто опускались на корточки.
Солнце постепенно клонилось к вечеру. От нагретой земли поднималось дрожащее марево. Небо сияло неправдоподобной чистотой, казалось, вот-вот в его прозрачных глубинах возникнет сказочный мираж. Было тепло и тихо; словно зачарованные покоем, мужчины переговаривались не торопясь, негромко.
Беседа шла о колхозных делах, от которых Асет уже давно оторвался; он ловил вполуха ставшие для него посторонними разговоры, смотрел на новую школу, что виднелась в створе между двумя жилыми домами, и пытался пробудить в себе воспоминания о прошлом.
– Красивую школу построили, а? – спросил его Куракбай, с которым они давным-давно бегали в старую школу.
Теперь он еле узнавал своего сверстника в этом крупном уверенном в себе мужчине.
– Красивая. Большая, – кивнул Асет.
В самом деле, школа, хоть и стояла в низине, возвышалась над крышами аула.
– Большая, а вот двух этажей уже мало. Нужен третий, а где его взять? Директор чуть не плачет. Что, говорит, буду делать на следующий год? Детей станет столько, что всех не вместишь, развалится школа, – сообщил Куракбай, смеясь.
– Рано он паникует, – сказал Асет.
– Ты говоришь – рано? Посуди сам. В прошлом году он принял восемьдесят первоклассников. В этом году их будет более ста. А дальше… – Куракбай даже не нашел слов, только присвистнул.
Асет удивленно покачал головой.
В школе тоненько прозвенел далекий звонок, и на улицу высыпали дети. Видно, уже сейчас занятия шли в две смены. Что же будет потом? Тут и вправду посочувствуешь директору.
А ребятам, видать, не до директорских мучений. Те, что побойчей, устроили шумную возню с беготней, непременной борьбой на пыльной улице. Кто-то ударил гулко по футбольному мячу, и за мячом с грачиным гвалтом, толкаясь локтями, погналась орава мальчишек. А девочки и ребята посолидней чинно стояли вдоль стенки, жмурясь от заходящего солнца, и вели степенный разговор.
