Текст книги "Запах полыни. Повести, рассказы"
Автор книги: Саин Муратбеков
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 35 страниц)
– Почти что. Вот завтра спустимся в Малый Акбел и на этом закончим, – отвечала мать, повысив голос.
– Поторопитесь! Как бы не пересохла земля, – предупреждала бабушка.
– Людей не хватает, мама. Где их возьмешь?
– О, аллах, наш единственный создатель, помоги им! – взывала бабушка к потолку комнаты, ушедшему куда-то высоко в темноту.
Темнота нам казалось глубокой, бескрайней. И невидимый, загадочный бог, к которому обращалась она, мог там проживать и в самом деле.
– А что собираетесь сеять на Малом Акбеле? – спрашивала бабушка, переходя на будничный тон.
– Просо.
– Правильно решили, – соглашалась бабушка. – Там просо принимается хорошо. Помню, как-то бедняк Жапиш засеял Малый Акбел одним мешком проса. Да и больше взять ему было негде. А собрал двадцать, а может и все тридцать мешков. То-то радости было.
Удовлетворив на короткий срок свое любопытство, бабушка продолжала сказку. А потом снова начинала сбиваться и, в конце концов, умолкала, слушая, что говорят мать и сестра Назира.
– Бабушка, а что было потом? – хныкали мы, дергая за рукав. – Бабушка, продолжай.
– Да подождите, дайте и мне послушать, – отбивалась она.
Мама и сестра Назира, видя, что бабушке тоже интересен их разговор, беседовали громче.
– Я видела в конторе вчерашнюю газету, – рассказывала сестра. – Наши войска освободили еще два города на Украине. Уничтожили много вражеских солдат и техники. Кровопролитные были бои.
– Какие, ты говоришь? – тревожно переспрашивала бабушка.
– Кровопролитные. Наверное, и наших тоже много полегло.
– Всемогущий, помоги им, защити!.. А твой отец тоже там?
– Отец где-то на Северном фронте.
– Пусть держится подальше, где меньше стреляют. Так и напиши, – это указание относилось к матери.
– Ну что ты, мама, мой муж не трус. Он настоящий джигит. Как же я ему напишу? – растерянно возражала мать.
– Да, мой сын – настоящий мужчина, – с гордостью подтверждала бабушка.
В один из таких поздних вечеров бабушкину сказку прервал донесшийся с улицы душераздирающий женский крик. И тотчас, казалось, поднялся, зашумел весь аул.
– Господи! Назира, милая, а ну-ка узнай, что случилось? Никак, у кого-то беда. Еще в чей-то дом пришла черная бумага, – так бабушка называла печальной памяти похоронки, приходящие с фронта.
Сестра Назира выскочила на улицу, даже не набросив платок.
– Я недавно заходила в сельсовет. Вроде сегодня не было почты, – сказала мать, поспешно собирая в чашку намолотую муку.
Минут через пять в комнату влетела запыхавшаяся сестра. Глаза ее были широко открыты от ужаса. Сестра долго не могла вымолвить ни слова, перевести дух и, наконец, выпалила:
– Сошла с ума Бубитай!
– Ты понимаешь, что говоришь? – накинулись на нее бабушка и мать.
– Но это правда. Соседи говорят, как только вечером пригнал пастух стадо, она подоила корову, вылила в корыто молоко и вынесла на крыльцо. Села рядом и смотрит на молоко. Ее спрашивают: «Что ты делаешь, Бубитай?» А она: «Разве не видите? Молоко кипячу. Для Спатая». А потом в слезы и ну царапать себе лицо.
– Помилуй, аллах! – воскликнула бабушка и, сложив на груди руки, пробормотала молитву. – Бедная женщина, – вздохнула она, закончив молиться. – Потерять мужа на фронте. Потом сына. И теперь вот сама… Видно, никак не успокоится Караканшык. Ох, на кого еще падет ее проклятье?
С тех пор Бубитай целыми днями сидела на пороге своего дома, жалобно пела, плакала и громко звала мужа и сына. Горе высушило ее, цветущая сильная женщина стала похожа на черную страшную старуху.
Этой же весной я начал тайно следить за своей старшей сестрой. Куда бы ни отправилась Назира, я тут же за ней. Она шла по воду к роднику, а я крался чуть поодаль кустами шиповника. Она уже затемно выбегала к соседям попросить молока или какую-нибудь посуду, и я выбирался следом за нею, подсматривал из-за угла, вовсю напрягая глаза. Мои попытки оставаться незаметным вскоре были разоблачены. На третий день она, выйдя на улицу, схитрила, быстренько обогнула наш дом и в тот самый момент, когда я усиленно всматривался из-за угла в темноту, подошла ко мне сзади и неожиданно схватила за ухо.
– Ну, что ты подглядываешь за мной? И ходишь, и ходишь? – спросила сестра, отпустив мое ухо.
Я промолчал, думая только об одном: как бы проскользнуть у нее под рукой и пробраться в дом. Уж там-то она меня не тронет.
– А может тебя подсылают бабушка и мать? – продолжала Назира, и в голосе ее послышалась тревога.
– Никто меня не подсылал! – крикнул я и, проскочив мимо нее, бросился в дом.
А на другое утро я снова упрямо крался за сестрой. И бабушка, и мать и в самом деле были ни при чем. Виновником этих бдений явился молодой джигит Токтар, сын того самого старика Шымырбая, который в своей лощине выращивал самые вкусные на свете дыни. Я боялся, что этот красивый светлолицый парень заберет у нас Назиру.
Взрослые еще называли Токтара мальчишкой. Но нам-то, ребятам, он уже казался рослым и могучим джигитом. И мы заметили то, что укрылось от взрослых, – тонкий темный пушок над губой Токтара. Для нас это были самые настоящие усы – украшение истинного мужчины. Когда я впервые увидел его и мою сестру вместе, то не придал этому никакого значения. Помнится, на третий, четвертый раз их совместные прогулки меня удивили. Зачем Токтару Назира? Хоть она и моя сестра, но все-таки девчонка всегда остается девчонкой. И если уж такому парню, как Токтар, с кем водить дружбу, так это с настоящими джигитами.
– Видел жениха и невесту? – сказал мне, смеясь, Ажибек. – Скоро уведет Токтар твою сестру. Прощайся!
И с того дня я стал тенью Назиры и Токтара. Встретившись, они начинали кружить, чтобы избавиться от моей слежки, уходили в яблоневый лес. Отделавшись, как им думалось, от меня, стояли под каким-нибудь деревом часами, смеялись без конца и говорили, говорили, жадно глядя друг другу в рот, как будто ожидая чего-то необычайного. А я в это время изнывал от скуки чуть поодаль, в колючих кустах, и гадал: почему они так жадно слушают друг друга? Но о чем еще может рассказывать сестра, как не о домашнем хозяйстве? То есть о том, что совершенно чуждо настоящему джигиту. И что она, в свою очередь, находила в словах Токтара? Как смелый и ловкий парень, он, конечно, рассказывал о горячих, строптивых конях, о метких выстрелах на охоте. Неужели Назиру могли увлечь такие разговоры?
Как-то я решил это проверить и сказал сестре, по-свойски подмигивая:
– Как тебе новый жеребец у председателя? Огонь! Правда?
– Вот уж что никогда меня не интересовало. Поди лучше поговори об этом со своими друзьями-мальчишками, – рассеянно ответила Назира.
«А почему-то со мной о лошадях говорить не желает», – подумал я с обидой и воспылал еще большей неприязнью к Токтару.
Как я потом узнал, они скрывали встречи от нашей семьи. Дома у нас Токтар первое время даже не появлялся. Но однажды он все-таки не выдержал и, проходя мимо нашего дома, заговорил с бабушкой, когда она грелась на солнце.
– Здравствуйте, бабушка! Как ваше здоровье? – почтительно сказал Токтар.
Лучшего нельзя было придумать, чтобы завоевать расположение бабушки. Ей очень нравились молодые люди, почитавшие старших.
– Спасибо аллаху, он милостью меня не оставил. Еще могу быть своим птенчикам полезной. А ты, сынок, чей будешь? – дружелюбно спросила бабушка.
– Я Токтар, бабушка.
– Ты Токтар, сын Шымырбая?
– Да, бабушка.
– Милый мой, дай тебе бог побольше счастья, – сказала бабушка, очень довольная тем, как держится этот молодой человек.
– А как самочувствие вашего сына? Пишет ли он с фронта? – спросил Токтар и тем самым окончательно покорил ее сердце.
– Пишет, милый мой, пишет. Мы получаем письма. Назираш! Деточка, угости молодого человека айраном! – крикнула бабушка, повернувшись к дому.
– Спасибо, бабушка. Зачем беспокоитесь? Я лучше пойду, – смутился Токтар.
– Нет, свет мой, нельзя отказываться от угощения. Я предлагаю его от всей души.
– Спасибо, бабушка. Я с удовольствием выпью, – еще более смутился Токтар.
А сестра, будто только и ждала за дверью, вынесла тостаган, полный прохладного айрана. В этот день она отпросилась пораньше с работы, убиралась дома, стирала белье.
Токтар пил не спеша, маленькими глотками, показывая, как высоко ценит этот замечательный айран, и вел с бабушкой беседу.
Я не сводил глаз с молодого джигита и своей старшей сестры. Мне было интересно, как они поведут себя дальше, выдадут ли себя, проговорятся. У меня даже устали глаза, так я старался не упустить ни одного взгляда, ни одного движения с их стороны. Но хитрецы держались как ни в чем не бывало. Будто встретились впервые. Даже не посмотрели друг на друга. Ну и ну!
– Милый мой, а тебя еще не призывают в армию? – спросила бабушка Токтара.
– Зимой вызывали в военкомат, и я обрадовался: наконец-то пойду воевать. Но оказалось, мой возраст еще не подошел. Ошиблись, видно, спутали с кем-то. Но летом уж точно призовут. Я очень надеюсь, – ответил молодой человек.
– Господи, что же это делается?! Только подросли дети, совсем как молодые деревца, и тут же враг хочет их срубить топором! Проклятая война! У-у, чтобы ты сгинул, пашис!
Так бабушка произносила чуждое слово «фашист».
– А ну, Назираш, принеси еще айрана Токтару!
Джигит протянул сестре опустевший тостаган и шепнул почти беззвучно:
– Спасибо, Назира!
Их руки задержались на чашке. Сестра улыбнулась одними глазами, незаметно кивнула. «Ну и хитрецы, ну и ловкачи!»– подумал я.
А ничего не подозревающая бабушка продолжала ругать «проклятую войну, проклятого пашиса, чтобы он сгинул», вспоминала сына – нашего отца, посетовала, «как там ему, бедняжке, на фронте», и даже всплакнула немножко.
Вечером, за чаем, когда мама вернулась с поля, бабушка вдруг ни с того ни с сего сказала:
– Только подумать, у сына Шымырбая уже под носом усы! Совсем взрослый мужчина!
– А что? Недавно его видели? – удивилась мать.
– Да сегодня сижу на пороге, вяжу носки и вдруг слышу: кто-то здоровается со мной. Смотрю, стоит молодой человек. Оказывается, Токтар, сын Шымырбая. Такой воспитанный юноша. «Пишет ли с фронта ваш сын?»– говорит.
– А что ему было нужно? Зачем он приходил? – нахмурилась мать и посмотрела на сестру Назиру.
Моя старшая сестренка покраснела до корней волос, опустила глаза. Я думал, сейчас признается, что дружит с Токтаром. Но куда там, только передернула плечами и бросила небрежно:
– Откуда я знаю. У бабушки спроси: она с ним целый час болтала.
– Да просто парень мимо шел, спросил меня про здоровье. Ну, мы и разговорились, – пояснила бабушка простодушно, не замечая маминого беспокойства. – Вот я и говорю: вырос, как молодой тополек. Высокий, красивый! Да жаль, в армию летом пойдет.
– Да что вы, мама! Далеко ему до армии еще, – возразила мать. – Два года почти. Токтар – ровесник нашей Назиры. Ну, может, старше, – она посчитала на пальцах, – месяца на три. Ну да, Назира осенью родилась, а он в середине лета.
– Это ты говоришь, ждать два года. А сам он сказал, что зимой его уже вызывали. А летом уж точно возьмут. Верно я говорю, Назира? Ведь ты слышала, как он сам сказал, – заупрямилась бабушка.
– Слышала, – кивнула сестра. – Он два года себе прибавил. Хотел пораньше вступить в комсомол.
– Ну если так, конечно, жаль. Хороший мальчик, – согласилась мать.
– А какой большой, – обрадовалась бабушка, – прямо батыр!
Вот так бабушка, по-моему, первой из взрослых, заметила, что у Токтара выросли усы и что он уже не мальчик, а муж. И еще справедливости ради нужно добавить, что у него был добрый и веселый нрав, и в ауле Токтара любили за это. И может быть, я тоже его любил бы вместе со всеми, если бы он не собирался забрать мою сестренку. А сын Шымырбая, казалось, с утра до вечера кружил над ней, как беркут над ягненком.
Вот и на днях Назира пошла по воду к роднику, и я, конечно, за ней по пятам, колючими кустами шиповника, и тут же у родника появился Токтар. Прискакал верхом, будто хотел напоить своего рыжего коня. Да только он сразу себя и выдал. Выпрыгнул из седла и тотчас про коня забыл, принялся болтать с Назирой. И болтали они с такой скоростью, словно бежали наперегонки, так что у них не успевали смыкаться губы. Я даже забыл про колючки шиповника, которые точно иглы впивались в мои голые руки и ноги, пронзали сквозь рубаху и штаны. Мне очень хотелось узнать, о чем же они все-таки говорят, и стал я подбираться к ним поближе.
И оказалось, говорили они о скучных вещах. О том времени, когда вместе учились в школе. За какой партой сидели, и что делали на уроках. И так увлеклись этой ерундой, что забыли, что стоят на виду у всего аула. Мне стало обидно за себя. «И что интересного они в этом нашли? Что смешного?» – подумал я, чуть не плача. Как будто меня обманули.
Я нашел в кустах камень и бросил в своих обидчиков. Камень упал рядом с ними, чуть ли не под ноги. Токтар и Назира вздрогнули, словно очнулись от сна, посмотрели по сторонам, даже на небо взглянули.
Наконец сестра пришла в себя, повернулась к кустам шиповника и сердито крикнула:
– Какая ты заноза, Канат! Если ты не перестанешь ходить за мной, я оборву тебе уши.
А Канат – это я. Я затаился в кустах, зная, что у старшей сестры слова не расходятся с делом.
Токтар что-то пробормотал, поспешно вскочил на коня и поскакал в степь, ударяя рыжего пятками по бокам. Назира вспомнила про ведра с водой, подняла их на коромысле и, сделав шаг, другой, снова повернулась в мою сторону.
– Канат, хватит тебе прятаться. Пойдем лучше домой.
Я промолчал, боясь шелохнуться.
– Ну, погоди у меня, – пригрозила сестра и, поправив на плечах коромысло, зашагала в аул.
«Пусть только попробует тронуть, – успокоил я себя. – Вот скажу маме и бабушке про Токтара, тогда еще посмотрим, кому достанется больше».
Я выбрался из своего укрытия, побежал к ребятам и до вечера гонял с ними мяч. Когда стемнело, так что не было видно не только мяча, но и собственных ног, мы, тихие, уставшие, побрели по домам. Возле коровника, мимо которого лежала дорога к нашему дому, я увидел два черных силуэта – женский и мужской. Вот мужчина протянул руку и положил ее на плечо женщины. До меня долетел приглушенный голос Назиры:
– Не надо, Токтар, если ты меня поцелуешь, я умру от стыда. Я и так твоя на всю жизнь. Поверь мне, Токтар!
Он что-то сказал ей горячим шепотом. Я не расслышал, что именно.
– Отпусти меня, Токтар, – взмолилась Назира. – Нас могут увидеть.
– Ну и пусть! – громко ответил Токтар.
– Что я тебе говорил? Уведет он твою сестру, – шепнул Ажибек мне на ухо и торжествующе хихикнул.
Я нагнулся, взял первый же подвернувшийся в темноте камень, бросил в Токтара и припустил во весь дух в сторону дома. За мной послышался топот погони. Сестра поймала меня почти у самого порога и схватила за руку с такой силой, что я с ходу повернулся вокруг своей оси, закружился, как юла.
– Это, конечно, ты! Я так и знала. Ну и заноза, ну и заноза. Видно, пока не задам тебе хорошую трепку, ты не успокоишься, не перестанешь шпионить за мной.
– Только попробуй задай, сразу пожалеешь об этом, – ответил я на угрозу угрозой.
– И ни капли не пожалею, – и она крепко взяла меня за шиворот.
Я было рванулся, да куда там! Ее пальцы держали меня, как железные. Ну и здорова стала Назира!
– Ну? Перестанешь следить?
– Не перестану.
– Тогда получай по заслугам.
Сестра развернула меня к себе спиной и несколько раз шлепнула ладонью по мягкому месту. Она не очень старалась, да и штаны из кожи были достаточно толстыми. Словом, ее удары не причиняли боли. И все было бы ничего, если бы они не унижали моего мужского достоинства. Страшно подумать, что скажут Ажибек и другие ребята, когда узнают, что меня по мягкому месту отшлепала совсем еще недавняя девчонка?
– Бабушка! Мама! – тихо закричал я, чтобы напугать сестру.
Она сразу же отпустила мой воротник.
– Будешь следить, получишь еще.
– А я бабушке и маме все расскажу.
– Только попробуй скажи!
– Вот возьму и скажу. Прямо сейчас, – и я сделал шаг к дверям.
– Канат, подожди! Больше тебя не трону. Я пошутила, а ты и вправду обиделся.
– Не подмазывайся, все равно расскажу. И как ты встречалась с Токтаром у родника, и как он хотел тебя поцеловать.
Я сделал вид, будто сейчас открою дверь и перешагну порог.
– Канат, миленький, я сделаю для тебя все, что захочешь. Буду твоей рабой. Только не говори! – взмолилась сестра.
Ее неподдельный испуг доставил мне тогда удовольствие. Я наслаждался своей местью.
– Так и быть, промолчу, – важно сказал я, – а ты будешь моей рабой. Сама обещала. Исполнишь, что прикажу.
– Ну, конечно, исполню. Я же сказала, – обрадовалась Назира.
А я чувствовал себя героем сказки, у которого есть свой волшебный раб, ему прикажи – и он все исполнит. Сестра тогда казалась мне такой же могущественной, способной сделать все: построить дворец, перенестись за тысячу земель. И мне захотелось, не откладывая, сейчас же что-нибудь приказать Назире.
– Ну, тогда стань на одну ногу, на левую. А в правую руку возьми кирпич. И стой, а я буду считать до ста! – торжественно приказал я.
– А зачем тебе это нужно? – удивилась сестра.
– Понимаешь, в нашем классе только Асет умеет до ста стоять. А все теряют равновесие.
– Ну где я сейчас найду кирпич? В темноте-то? – пожаловалась Назира. – Может, как-нибудь в другой раз?
– Ладно, перенесем, – великодушно согласился я.
Когда мы вошли в комнату, мама принялась нас отчитывать. Вначале она взялась за меня:
– Где тебя носило до сих пор? На улице уже ночь!
– Мы играли, – ответил я, и сам понимая, что мое объяснение не вполне убедительно.
– Пропади пропадом твои игры! Посмотри на себя: на тебе живого места нет! Ходишь, как оборванец! А ну-ка выйди из комнаты!
На этот раз гроза миновала, во всяком случае для меня. Я выскочил из комнаты, радуясь, что отделался сравнительно легко. А из-за двери донесся голос матери:
– А у тебя что за болезнь появилась? Стоит ее зачем-нибудь послать, потом ждешь целыми часами! Я же яснее ясного сказала: сходи к соседям за ситом. Но пока ты ходила, вода успела выкипеть до дна!
– Сито было занято. Соседи просеивали муку. Ну и я ждала, – с трудом ответила сестра, она была не мастерица обманывать.
– Ты причину всегда найдешь! Ох и дождешься, Назира! Не посмотрю, что ты уже взрослая, оттаскаю тебя за волосы!
Сестренка моя молчала. Видно, душа у нее в пятки ушла. Наша мама шутить не умела. Если уж сказала, что за волосы оттаскает, то уж сделает это точно.
– Что стоишь словно столб? Просей сейчас же муку! – прикрикнула мать, но голос ее уже оттаял.
Обычно после ужина, после того как мы, дети, набьем животы пшеничной похлебкой, а взрослые напьются чая – кипятка с солью и сливками, в нашем доме воцарялось всеобщее благодушие. Разглаживалось, светлело лицо мамы, вечно суровое, озабоченное с тех пор, как отец ушел на фронт. О таких хмурых людях говорят, что «у них с бровей идет снег». Так вот, после чая отпускали заботы взрослых, а дети во главе с Назирой затевали веселую возню. И особенно мы резвились, если мать уходила к соседям. Тут уж дом ходил ходуном. Бабушка смотрела на наши проказы сквозь пальцы.
Так было и на этот раз. Мама повязала платок и отправилась к бригадиру по каким-то делам, а я сразу прицепился к старшей сестре, приглашая ее поиграть.
– Оставь меня, Канат. Побегай с младшими, – попросила сестра.
Я возмутился: как это оставь? Она моя раба. Что хочу, то с ней и делаю! И тут мой взгляд упал на кирпич, лежащий возле печки.
– Назира, а вот и кирпич.
– Но мы же договорились на другой раз, – запротестовала Назира.
– Бабушка, а Назира вчера у ручья… – начал я, чувствуя, что голос мой стал каким-то подлым.
– Канатжан, я сделаю, как ты хочешь, – поспешно перебила старшая сестра.
Она подняла кирпич и выполнила мое пожелание – простояла на одной ноге, пока я считал до ста.
– Назира, ты совсем как маленькая, – говорила бабушка, добродушно покачивая головой.
Потом, уже забравшись в постель, я спохватился, сказал себе: «Эх ты, баранья голова, нашел что приказывать! А про главное и забыл. Надо было просто сказать: «Назира, я запрещаю тебе от нас уходить. Даже если их будет миллион, Токтаров!»
После этого случая Токтар и сестра стали меня бояться как огня. Они прятались в самых потаенных местах, но я находил их и там.
– А-а, вот вы где? – говорил я, возникая, как злой дух, из-за камня или зарослей шиповника.
В их глазах появилось отчаяние. Но я твердо решил бороться за сестру и ходил за ней точно тень. Представляю, с каким бы наслаждением они надавали мне б по шее. Однако вместо этого им приходилось задабривать своего маленького врага, чтобы он, не дай бог, не выдал их тайну своей матери.
Однажды под вечер, когда я играл с ребятами в альчики, ко мне подошел Токтар и отозвал в сторону.
– Канат, хочешь, я кое-что тебе подарю? – спросил он и показал великолепный граненый красный карандаш.
Таким карандашом учитель Мукан-агай ставил в наших тетрадях отметки.
– Ну, конечно, хочу! – ответил я, не задумываясь.
– Тогда возьми. Теперь он твой, – Токтар протянул карандаш. – У меня есть и другие карандаши: синий, зеленый и желтый. Если тебе нужно, я могу принести.
– Любой, какой захочу?
– Какой захочешь. Только позови Назиру. У меня к ней важное дело. Очень важное, честное слово!
Я хотел вернуть карандаш, сказав, что не поменяю сестру даже на все карандаши мира, но тут меня осенила одна хорошая идея.
– Хорошо, позову, – согласился я. – Только ты отдашь сразу все свои карандаши. Идет?
– Идет! – обрадовался Токтар, к моему немалому разочарованию.
Мне-то казалось, что он заартачится, пожалеет свое добро.
«Ничего, – сказал я ему мысленно, направляясь домой, – все равно отважу тебя от сестры. Посмотрим, как ты запоешь, когда я потребую твою красивую камчу с рукоятью из ножки горного козленка».
Мама, к счастью, с работы еще не вернулась, иначе бы нам с Назирой уже не выбраться сегодня из дома. Старшая сестра вязала джемпер, прислушиваясь к очередной сказке, которую рассказывала бабушка притихшим малышам.
– Выйдем на улицу, – шепнул я сестре и многозначительно показал подарок Токтара.
– И ты меня продал за один карандаш? – спросила Назира, смеясь.
– Не бойся, одним карандашом он у нас не отделается, – твердо пообещал я. – Завтра принесет остальные.
– Глупенький, – вздохнула сестра и, отложив вязанье, начала одеваться.
– Э, вы куда собрались? – спохватилась бабушка.
– Я потерял за дверью альчик. Мы с Назирой поищем, – солгал я, ни капли не растерявшись.
– Что ж, поищите, – позволила бабушка.
Едва мы вышли из дома, от стены сарая отделился Токтар, подбежал к нам, сгорая от нетерпения.
– Только не целоваться, и вообще долго не разговаривайте, – строго предупредил я и добавил: – Впрочем, послежу за вами сам.
И, отойдя на четыре шага, встал как вкопанный. Пусть видят, что я начеку.
– Токтар, что-нибудь случилось? – спросила Назира.
– Да ничего, просто хотелось тебя повидать.
Они замолчали, не сводя друг с друга глаз. Может, их смущало мое присутствие. А может, и вовсе не нуждались в словах. Потом Токтар забылся, взял за руку сестру.
– Эй, опусти руку! Кому говорят? А то мы уйдем! – прикрикнул я на Токтара.
Они повернули головы в мою сторону и мягко мне улыбнулись. Между ними что-то случилось, только непонятно что, и с этой минуты я стал им не страшен.
На улице едва начинало темнеть. Люди, утомившись за день на работе, уже разошлись по домам, в окнах зажегся тусклый желтый свет керосиновых ламп. Собаки и те перестали брехать, словно понимали, как нужен их хозяевам отдых. И только на краю аула, возле большой топкой лужи, нарушая тишину, квакали осмелевшие лягушки.
И вдруг из дома Бубитай вырвался ее пронзительный, тоскливый голос.
Черные глаза,
Как мне дойти до вас?
Путь к вам далек,
А я так одинок, -
пела неутешная женщина.
Я вспомнил разговоры взрослых о безумной Бубитай и, похолодев от ужаса, с надеждой посмотрел на Токтара и Назиру. Уж они-то не дадут меня в обиду. Но сестра и ее дружок были заняты друг другом и, казалось, ничего не слышали и не видели.
– Токтар, что же ты молчишь? Разве у тебя нет дела к Назире? Говори, я не буду мешать. Правда, правда, – сказал я, напоминая о себе.
– Канат, миленький, ты испугался? – ласково спросила сестра. – Ну, подойди ко мне.
– Не бойся, мы здесь, – сказал Токтар.
Я подошел и стал рядом с ними. Вдруг сестра привлекла меня к себе и поцеловала в щеку.
Мне очень нравилась пора, когда из долины в аул возвращались стада. Похудевшие за зиму, со свалявшейся в сырых сараях шерстью, овцы набрасывались на сочную траву наших горных лугов. Ух, и славное наступало время! Аул переполнялся веселым шумом. Взрослые дружно доили овец, – пей молоко сколько хочешь! А в казанах кипели-бурлили иримшик и курт.
У нас, у мальчишек, тоже немало дел. Мы помогаем отделять ягнят от стада, гоним домой дойных овец и после этого мчимся на окраину аула к сараю, сложенному из камней, в котором стоят лошади, тоже только что пригнанные из степей на горные луга. Около сарая собираются все, кто считает себя настоящим мужчиной. Здесь клеймят лошадей, укрощают необъезженных скакунов, отбирают лучших коней для фронта. Луг дрожит от топота копыт, с веселой злостью дерутся самцы, игриво носятся друг за другом неутомимые стригунки, вздымают к небу передние ноги и бьют неистово задними гордые строптивцы, когда им на шею набрасывают петлю. В воздухе стоит звонкое ржанье. Собравшись вечером, мальчишки обсуждают события дня. И главный герой наших рассказов – Токтар, тот самый сын Шымырбая, который хочет отнять у нас Назиру.
Токтар укрощал молодых коней, отобранных для фронта. Его руки словно заговаривали лошадь. Им подчинялись даже самые непослушные двухлетки, еще не видавшие уздечки и курыка, Токтар птицей взлетал на спину такого полудикого красавца, цепкой кошкой припадал к его гриве, обхватив бока ногами. Конь вставал на дыбы, брыкался задом, пытаясь стряхнуть непрошеного седока, но Токтар был не из тех, кого можно было сбросить на землю. Дав коню побеситься, он посылал его ударом пяток и камчи вперед и носился по лугам до тех пор, пока не изгонял из лошадиной души упрямого беса. К сараю укрощенный конь возвращался смирным, покрытым белоснежной пеной. Его оставляли на ночь, на отдых, он уже не брыкался, только тихо ржал да жевал непривычную для себя уздечку, а наутро коня мог оседлать и новичок и направить куда угодно.
Работа Токтара была для нас ни с чем не сравнимым зрелищем. Даже взрослые и те, выбрав свободную минуту, приходили полюбоваться его сноровкой и ловкостью. И качали головами, дивились: когда он успел освоить такое дело, которое и не каждому взрослому джигиту по плечу? И лишь старый бригадир Байдалы недовольно ворчал, заложив за нижнюю губу горсть насыбая:
– О аллах, нашли чем восхищаться! Да разве это кони? У самой кроткой ярочки и то характера больше. А на нынешнего коня набрось веревку для коров, он тут же и спину подставит: седлай и садись! Ну, может, махнет хвостом, чтобы думали, будто не сразу сдался. На таком коне даже сидеть – оскорбление для джигита. И у вашего Токтара только название одно – укротитель. Вот, помнится, в мои молодые годы забросишь петлю на шею коня, да не такую, сплетенную в четыре слоя, и держат другой конец шесть сильнейших джигитов. И все равно он тащит за собой – подошвы у наших сапог отпадали! Ловить такого чертенка – все равно, что дело с тигром иметь. Вот какие водились кони в мои времена, когда я был молод! – заканчивал он, значительно оттопырив нижнюю губу.
Послушать старика Байдалы, так все, кто родился позже его, здорово прогадали. Ныне и люди – слабаки, и скот худой и мелкий, и даже самые породистые собаки хуже никчемных дворняг, что бегали в молодые годы старика Байдалы. А нас, теперешних мальчишек, он и вовсе ни во что не ставил.
– Эти и носа не могут сами утереть, – говорил он, презрительно указывая на нас. – Мы в их возрасте уже заводили свою семью, разбивали себе отау[2]2
Юрта старшего сына, отделившегося от отца.
[Закрыть]. Им же только бы носиться по улице целый день да рвать свою одежду, – и в знак величайшего неодобрения сплевывал насыбай.
– Дедушка, а в каком возрасте вы женились? – спрашивали мы, присмирев.
– В первый раз, что ли? – И старик Байдалы считал про себя, загибая пальцы. – Шесть лет… ну да, мне было шесть лет, когда отец сосватал для меня одну девчонку… Потом стало десять лет. В одиннадцать я уже украдкой к невесте ходил… Ну, а на следующую осень женился!
– На теперешней вашей жене?
– Ай, какие бестолковые! Я сказал – в первый раз, на этой я женился уже при советской власти, когда женщины получили свое равноправие.
– Ну, а где та, ваша первая жена? – не отставали мы от старика Байдалы.
– Ишь как пристали, сорванцы, – сетовал он, моргая узкими, слезящимися глазами. – Вам бы на уроках такое любопытство, сопляки вы этакие! А ну-ка, прочь от конюшни, пока не распугали коней!
Старик Байдалы беззлобно размахивал камчой, отгоняя нас от ворот конюшни. Мы делали вид, будто боимся камчи, отбегали чуть в сторону, а вскоре снова окружали его.
– Байеке, скажите, а где первая жена, которую сосватал вам отец? – принимались мы за свое.
Сказать по правде, первая его жена нас нисколечко не интересовала. Нам хотелось расшевелить старика. Уж если он разойдется, то обязательно расскажет что-нибудь интересное.
– Да зачем она вам сдалась? – удивлялся старик Байдалы. – Где же ей еще быть? Как ни в чем не бывало живет в колхозе Актасты. Подлая женщина! Тайком от меня встречалась с таким же обманщиком, как и сама. Сыном некоего Танеке. А когда установили советскую власть, в первую же ночь с ним сбежала.
– А вы? Что же сделали вы? – спрашивали мы, загораясь.
– А что я? Мужчины нашего рода еще никогда не умирали из-за женщины. «Ну и пусть, – сказал я. – Пусть уходит!» И сразу женился на теперешней своей старухе. Ну, довольно, поговорили, а сейчас идите отсюда.
– Нет, нет, расскажите, как вы снова женились! – кричали мы, боясь, что старик Байдалы и в самом деле умолкнет.
– Вы послушайте их! Как я женился! Хватит, они мне уже надоели! – жаловался бригадир старикам, пришедшим посмотреть на лошадей, и кричал, повернувшись к конюшне: – Эй, Токтар! Сегодня обуздаешь Жирен-каску. Пока его не заберут на фронт, я поезжу на нем. Конечно, и это кляча. Но вот отец его, Жирен, был конь! – говорил он нам, не удержавшись. – Однажды я скакал на кокпаре. Помню…
– Жирен – известный был скакун, – подтверждал один из стариков.
– Огонь! Так вот, помню, праздник в Узунбулаке. Каждый колхоз выставил свою команду, и мы боролись за тушу козла. Но никому не удавалось унести ее далеко. Ни капчагаям, ни серым. Огромный был козел, тяжелый. Туша не держалась в руках; схватив ее, джигиты тут же роняли наземь. Вы спросите: а как же я? А я зря не тратил силы скакуна Жирена, держался чуть в стороне. Пусть, думал, они увлекутся, а там уж и мы скажем свое слово с Жиреном. Так бы, наверное, и было. Да не выдержал наш Байрыстан, крикнул: «Эй, тени джигитов! Да разве так тянут кокпар!» Ударил ногами коня, ворвался в самую гущу схватки, схватил тушу козла и поднял над головой.
