Текст книги "Запах полыни. Повести, рассказы"
Автор книги: Саин Муратбеков
сообщить о нарушении
Текущая страница: 9 (всего у книги 35 страниц)
– Иду, сейчас же иду, – испуганно пообещал глухой Колбай и побрел на ток.
А учетчик поехал за ним, точно конвойный.
На всю улицу разнесся громкий, заразительный хохот. Это в окно своего дома выглядывал Ырысбек и торжествовал победу над Колбаем.
– Что приуныли, орлы? А ну, заходите ко мне! – позвал Ырысбек, повеселившись.
Мы вошли к нему в дом, расселись вдоль стены, а хозяин взял домбру и вновь повалился на постель, не снимая сапог. И вновь зазвучали кюи, грустные, хватающие за душу, словно Ырысбек жаловался на свою судьбу. А когда его пальцы касались нижних делений на грифе, струны издавали прямо-таки раздирающие душу звуки. Потом он запел на русском языке:
Темная ночь,
Только пули свистят по степи,
Только ветер гудит в проводах,
Тускло звезды мерцают.
Мы еще плохо знали русский язык, поэтому некоторые фразы оставались непонятными, но песня, как я уже говорил, все равно брала за душу печальным мотивом.
– Эх, ребята, там дерется наш второй эскадрон, мои боевые товарищи, а я отлеживаюсь здесь, словно инвалид какой-то, – сказал Ырысбек, тоскуя по своим друзьям. – Ажибек-ай, пусть твоя жизнь не знает того, что видел я. Как умирают под пулями живые люди… Сбегай позови жену мою, Дурию. Скажи, мне без нее плохо.
Ажибек оказал мне честь, позвал меня с собой. Мы сбегали на ток и привели Дурию. Ырысбек все еще лежал, грустил, перебирая струны домбры, но, увидев жену, отшвырнул инструмент в угол, бросился к ней, словно увидел впервые только сейчас. Они так и стояли посреди комнаты. Он – уткнувшись лицом в ее плечо, а она, косясь на нас, говорила:
– Сядь, Ырысбек, перестань. Здесь дети.
Ажибек указал нам глазами на дверь, мы вышли на цыпочках, боясь потревожить хозяина и хозяйку. Нам казалось, что Ажибек опять начнет смеяться над Ырысбеком, обзывать его «лизуном».
– Вот что такое любовь, – сказал назидательно Ажибек. – Да разве вы что-нибудь в этом понимаете? Мелюзга!
– А ты понимаешь? – уважительно спросил Кайрат.
– А как же, – небрежно ответил Ажибек и вдруг озабоченно потянул носом.
По аулу плыл тонкий теплый аромат хлеба, испеченного из муки нового урожая. Его только что вынули из сковороды, и он наверняка еще был горячим-горячим.
После возвращения Ырысбека прошла уже целая неделя, а он все еще целыми днями валялся на неубранной постели и наигрывал на домбре, точно жизнь, проходившая за стенами дома, его ни капельки не касалась. Иногда он приглашал нас, ребят, и, усадив на кошму, рассказывал свои фронтовые истории. И одна была фантастичней другой.
– Расскажите еще, – ненасытно просили мы, – еще о каком-нибудь подвиге!
– Эх, ребята, ребята, – отвечал Ырысбек, качая головой. – На войне героизм да подвиги – это еще не все. На войне еще и стреляют. И мерзнут, и голодают. Вот отрежут тебя артогнем от тылов. Ты здесь, а старшина с кухней по ту сторону реки. Идешь ты в атаку, а чтобы крикнуть «ура», сил не хватает. А иной бы раз жизнь свою отдал, только бы разок отоспаться. Но самое страшное – когда убивают твоих товарищей. Тут плачут и самые железные. Так что война на самом деле совсем не так уж увлекательна, как это кажется в детстве. И не дай вам бог когда-нибудь воевать.
Он ласково гладил того, кто сидел к нему ближе, и говорил:
– Как ты похож на своего отца!.. Будь он жив, то-то бы порадовался, глядя на тебя…
Его нервы расшатались вконец, он просил, отворачиваясь к стене:
– А теперь, ребята, идите. Оставьте меня одного.
Мы ошеломленно выходили на улицу, а вслед нам неслись грустные звуки домбры и голос Ырысбека, поющий:
Родился я солдатом,
Затянул туго ремень.
Хоть ты, война, мне ненавистна,
Я буду бороться с проклятым фашистом.
Но более всего нам нравились минуты, когда Дурия прибегала домой на обед. И каждый раз Ырысбек и его жена встречались так, словно не виделись целую вечность. Он отбрасывал домбру, обнимал Дурию и затихал, а она ласкала мужа, будто малого, обиженного ребенка. Тут Ажибек кивал нам на дверь, и мы тихонько уходили, оставив их вдвоем.
Поведение Ырысбека вызывало у взрослых разные чувства. Одни из них жалели его, считали, что он из-за тяжелого ранения слегка тронулся умом. Вторые вспоминали прадеда Ырысбека, который будто бы умел разговаривать с душами умерших и предпочитал это занятие общению с живыми людьми, и вот, дескать, то же самое теперь случилось с его правнуком. А третьи просто называли Ырысбека отъявленным лентяем, уверяли, что он и в хорошие, мирные времена не любил ни учиться, ни работать. Только и делал, что с утра до вечера бренчал на домбре да играл на пирах и свадьбах. «Ему лишь бы лодырничать», – сердились они.
Говорят, председатель Нугман дважды приходил к Ырысбеку, на работу звал, стыдил, мол, не та в стране обстановка, чтобы можно было беспечно валяться в постели целый день. Ырысбек, в свою очередь, говорят, отвечал, что он солдат и не желает заниматься женским делом, что он отдохнет и снова пойдет воевать, мстить за своих убитых товарищей.
Ну а Колбай, стоило при нем даже вполголоса произнести имя Ырысбека, испуганно озирался по сторонам. То, что с ним произошло в сарае Ырысбека, так и осталось тайной. На вопросы аульных кумушек он в ужасе махал руками: «И не спрашивай, не скажу!» А характер у глухого Колбая такой, что уж если он говорил «не скажу», так из него и точно не выбьешь ни слова. Но зато над историей возвращения его прежней жены Апиш потешался весь аул.
Дня через два после ухода Дурии глухой Колбай отвез подводу сена на ферму, на которой Апиш работала дояркой. Он уже было сбросил груз с арбы и собрался назад в аул, как из коровника появилась Алиш. Увидев бывшего мужа, она всплеснула руками и закричала:
– О сын моего свекра, что же эта обманщица натворила с тобой?
Посмотрел на себя глухой Колбай как бы чужим глазом и увидел, что внешность его стала оскорбительно жалкой. Рукава обтрепались, пуговиц нет. Щеки без горячей пищи ввалились, лицо поросло щетиной, а под глазом позорно темнел синяк, полученный в ночной стычке с Ырысбеком. Обнаружив полный урон своему мужскому достоинству, глухой Колбай чуть не заплакал и в порыве чувств пожаловался Апиш на обиды, причиненные Ырысбеком, на утрату своего замечательного ножа, который остался в доме Ырысбека и который теперь не иначе как этим бессовестным человеком присвоен.
– Будь он проклят, этот Ырысбек! – разгневалась Апиш. – Интересно, чем лучше его Дурия моего Колбая? Почему он из-за этой ведьмы унижает такого замечательного человека? – обратилась она к выбежавшим дояркам и, не получив ответа, пообещала:– Ну, ничего, я сама пойду к Ырысбеку. Послушаю, что он скажет! А мне-то Ырысбек скажет, даже если он спустился к нам с неба!
Однако начала она совершенно с другого: вынесла из общежития свои одеяла и подушки, погрузила свой скарб на арбу Колбая и, усевшись сама, велела, чтобы он вез к своему дому. Перед дверью Апиш слезла с арбы и, сказав: «Отнеси все это в дом, а я посчитаюсь с Ырысбеком», – решительно зашагала к дому обидчика.
До цели еще оставалось метров сто, а она уже начала поносить Ырысбека на всю улицу:
– Чтоб ты провалился, Ырысбек! Ты зачем вернулся с войны? Обижать больных и калек? Сейчас я проверю, какой ты смелый. Это я иду! Я! Апиш!
Каждому в нашем ауле, даже малым детям, было известно, что если уж Апиш решила во что-то вмешаться, обязательно жди большого скандала. Она никого не боялась, не лезла за словом в карман, споря с самым грозным начальством. Поэтому многие удивились, когда она безропотно собрала свои одеяла и подушки, ушла из дома глухого Колбая, уступив место Дурие. «Колбай – мой муж, он мужем и останется, – объясняла она своим дояркам. – Вы ничего в мужчинах не понимаете. Зачем его зря сердить, портить нервы и себе, и ему. Он воображает, будто Дурия любит его. Пусть повоображает. Я подожду. А потом вернусь в дом Колбая. Вот увидите!»
Теперь, услышав ее воинственные возгласы, соседи Ырысбека поспешили на улицу, собрались в толпу любопытных.
– Эй, Дурия! Где твой муж? А ну-ка, заставь его выйти ко мне! – крикнула Апиш, остановившись перед домом Ырысбека. – Моего Колбая он обидел, глухого человека. Забрал себе нож, который стоит целого ягненка. Но пусть он теперь попробует справиться со мной, Апиш! Истинной женой Колбая!
То ли Ырысбек и вправду испугался ее угроз, то ли решил не позорить себя ссорой с чужой женщиной, только кое-кто из ребят видел, как он открыл окно с противоположной, невидимой стороны дома, вылез наружу, шмыгнул в сарай и не появлялся дома до ухода Апиш. Вместо него с ней говорила Дурия, на хлебе клялась, что Ырысбек не брал ножа, насилу избавилась от нее.
– Он все равно нож отдаст. Я заставлю! Так и передай своему! – сказала Апиш, уходя.
Узнав о претензиях глухого Колбая и его жены, Ырысбек озаботился и сказал нам:
– Ничего не понимаю, куда пропал этот проклятый нож? Не сквозь землю же он провалился? Я помню, как выбросил его в окно, когда отнял у Колбая. Утром мы с Дурней осмотрели все под окном, и никакого следа. Странно!
Ажибек исподтишка показал нам кулак: мол, только попробуйте заикнуться…
Наступил сентябрь, мы снова отправились в школу, но свободного времени у нас от этого не убавилось. Уроки занимали не более двух часов. Педагогов в ту военную пору не хватало. Им приходилось работать в две-три смены. А наш учитель Мукан-ага еще ко всему был очень больным человеком. Позанимавшись с нами два часа, он отпускал нас домой, чтобы успеть отдохнуть перед следующей сменой. Мы с радостными воплями бежали к дому Ырысбека, играли там до позднего вечера.
Нам очень хотелось развеселить Ырысбека, сделать ему что-нибудь приятное, но мы долго ничего не могли придумать. И вдруг однажды Ажибека осенило. Он хлопнул себя по лбу и сказал:
– Я знаю!.. Дабай покажем Ырысбеку концерт!
Мы с восторгом уставились на своего вожака – отчаянный он человек, ничего не скажешь!
– Это было бы здорово! Да только мы не артисты, – вздохнул рассудительный Асет.
– Ну и что? Возьмем и сами поставим пьесу. Не хуже настоящих артистов, – пояснил Ажибек. – Один из нас будет Тулегеном, другой Бекежаном, а кто-то Кыз-Жибек, Шеге, Каршыга… Ырысбеку очень понравится!
Ну, если сам Ажибек так уверен…
– Дабай!.. Дабай! – закричали мы, подражая Ажибеку.
И начали распределять роли. Себя Ажибек назначил Бекежаном, Кайрата – Тулегеном… Нашлись среди нас и Шеге, и Каршыга… Только вот не было Кыз-Жибек. Ни кто из ребят не соглашался изображать из себя женщину. Тогда Ажибек послал Кайрата и Самата к девчонкам. Но те вернулись с плохой вестью.
– Никто не хочет, – сообщил Кайрат, – Даже сирота Тоштан и та отказалась, Я ей говорю: «Подумай, какую красавицу будешь играть, Дура!» А она: «Сам дурак! Для вас даже трижды красавицу не стану играть, Вы в школе дергаете за косы»,
– Ну и не надо! Обойдемся и без Кыз-Жибек, – сказал Ажибек, ничуть не расстраиваясь,
– Из-за кого же тогда будут сражаться герои? – удивился Самат,
И он был прав, Мы приуныли, нам очень хотелось сыграть этот спектакль,
Чтобы русский читатель понял, почему удивился Самат, скажу так: играть спектакль по известному эпосу без Кыз-Жибек все равно что ставить «Ромео и Джульетту» без Джульетты или «Анну Каренину» без участия Анны,
Но уверенность Ажибека осталась несокрушимой,
– А просто так будут сражаться! Будут, и все! – легко и беспечно ответил наш самозванный постановщик, и мы охотно с ним согласились, В самом-то деле, почему нужно сражаться из-за кого-то? Почему нельзя воевать просто так?
Старый, заброшенный сарай стал нашим театром, Кайрат стащил из дома видавший виды дырявый палас, и мы превратили его в занавес, поручив держать его двум мальчикам, которым не хватило ролей, Оставалась еще одна забота: чем мазать себя, как это делают все настоящие актеры? Для окраски ресниц и бровей мы быстро приспособили древесный уголь, но вот чем побелить лицо – это нам казалось почти невыполнимой задачей, Свой мел учитель Мукан-ага бережно заворачивал в платок и прятал в карман пиджака, и подобраться к нему не было совершенно никакой возможности, Однако наш предводитель и тут нашел выход из положения, Перед самым началом спектакля он повел нас в правление колхоза, и там мы потерли ладонями о недавно побеленные стены, густо намазали их известкой,
На шум, поднятый нами, из своей комнаты выскочил учетчик Бектай и сердито спросил:
– А вы зачем сюда пришли? Вам что? Улицы мало?
– У нас теперь будет театр, – честно сказал Самат и тут же получил от Ажибека затрещину.
– Я вам покажу театр! – не поверил Бектай. – Нашли место для игр? А ну, вон отсюда!
Вернувшись в сарай, мы перенесли известку с ладоней на щеки и лоб. Когда все было готово, Ажибек позвал командира Ырысбека. Тот пришел в своей солдатской форме со шпорами и уселся на единственную скамью. А мы трепетали за паласом, который держали два тоже взволнованных мальчика. У меня пересохло в глотке, мне казалось, что сейчас я забуду все слова или совсем потеряю голос, открою рот, а из него вырвется шипение, как у гусака.
– Дабай! – скомандовал Ажибек, тоже волнуясь.
Мальчики, державшие занавес, отступили в сторону, и перед Ырысбеком, как я сейчас представляю, открылись маленькие, тощие чудовища, перемазанные известкой и углем, в залатанной одежде, с босыми ногами, усеянными цыпками. Ырысбек бешено захохотал, словно к нему сзади кто-то подкрался и начал щекотать под мышками.
Белая лань Жайыка, красавица Жибек…
Тут Ырысбек и вовсе закатился от смеха. Он хлопал себя по бедрам, хватался за живот, из глаз его ручьями струились слезы.
Смущенные его смехом, мы кое-как, пропуская слова, доиграли пьесу до конца.
– Желание ваше похвально, ребята, – сказал Ырысбек, посерьезнев. – Вы хотите заняться настоящим делом. Это хорошо. Да только не с того конца вы взялись. Мужчина теперь солдат! И с этого дня я сам займусь вашей военной подготовкой. Адъютант!.. Ажибек!
– Что, дяденька? – отозвался Ажибек; он, как и все ребята, был расстроен нашим провалом.
– Отставить! – рявкнул Ырысбек. – Что должен сделать солдат, когда его зовет командир?
Ажибек вскочил, точно его подстегнули, подошел к Ырысбеку и вытянулся, козырнул.
– Есть! Я здесь, товарищ командир!
– Теперь другое дело. Распустился ты, адъютант. Хромает у тебя дисциплина, – строго выговорил ему Ырысбек. – Ну вот что, построй своих бойцов по росту и веди строем за мной.
– Есть, командир! – восторженно завопил Ажибек. – Эй, недотепы, слышали? А ну-ка, стройся в ряд! Живее!
Мы путались, сталкивались носами, никто не хотел стоять самым последним. Ажибек бегал перед нами, грозил голову оторвать бестолковым, наконец с грехом пополам построил и привел нас следом за Ырысбеком к одинокой яблоне.
Здесь Ырысбек проверил, как мы умеем стоять в строю, и остался нами недоволен. У кого-то торчали носки ног, а кто-то высунулся сам вперед. У Кайрата и Батена было мокро под носом.
– Запомните: как бы солдату ни было плохо, он должен смотреть молодцом! Всегда! То, что сказал командир, для солдата закон. Главное в армии – порядок. У нас будет как в армии. Кто станет лениться или нарушать дисциплину, получит наряд вне очереди.
– А что это такое? – спросил Кайрат.
– Ажибек, принеси лопату! – приказал Ырысбек.
Ажибек сбегал в ближайший дом и вернулся с лопатой.
– Возьми лопату и вырой яму отсюда досюда, – сказал Ырысбек Кайрату. – Тогда поймешь, что такое наряд.
– Я уже понял! – испугался Кайрат.
– У кого еще есть вопросы? – спросил Ырысбек.
– У меня! – сказал Ажибек.
– Спрашивай! – разрешил Ырысбек, нахмурив брови.
– Можно, я буду вас называть главнокомандующим?
Ырысбек подумал и кивнул:
– Если хочешь, зови… А сейчас я покажу, как надо ходить в строю и поворачивать направо и налево. И кругом. Это называется начальная подготовка бойца!
Он топал сапогами впереди нашего строя, командуя:
– Раз, два!.. Раз, два!.. Левой!.. Левой!..
И шпоры отзванивали счет: дзинь-дзинь… дзинь-дзиаь… Мы старательно вышагивали за ним босиком по мягкой пыли. Шлеп… шлеп… шлеп! И каждый мечтал вырасти поскорей и носить такие же сапоги и шпоры, как у нашего командира.
Так, сами того не ожидая, мы стали маленькими солдатами. Ырысбек муштровал нас каждый день после уроков. Видно, еще не остыв от фронта, увлекшись, он и в самом деле готовил из нас настоящих бойцов, заставляя ползать и продвигаться вперед перебежками под огнем воображаемого противника. Вооружившись палками, мы выполняли ружейные приемы и ходили в атаку. А сам Ырысбек, точно полководец, стоял под яблоней на холме – на своем командном пункте, как он называл холм, – и руководил воображаемым боем.
– Эх, если бы не кровавая рана, я бы уже, наверное, майором был, – говорил нам потом Ырысбек. – Фашисты знали, кого убивать. Все целились в меня.
Однажды во время наших занятий к нам наведался председатель Нугман. Он остановил коня в стороне, понаблюдал за нашими упражнениями, потом подъехал к Ырысбеку, стоявшему, как обычно, под яблоней, и что-то тихо сказал, с трудом нагнувшись с седла.
– Не мешайте мне! Уезжайте отсюда! – громко огрызнулся Ырысбек.
Нугман сказал что-то еще.
– Не мешайте мне, говорю, обучать защитников родины! – закричал Ырысбек.
На этот раз и председатель заговорил чуть громче, нас донеслись слова «стыд», «управу», «район».
– Ты кого вздумал стыдить? Кого стыдишь, тыловая шкура! – взорвался Ырысбек. – Уходи, пока жив! Уходи, говорю! – и машинально потянулся за винтовкой.
Нугман осуждающе покачал головой, повернул коня и уехал в сторону колхозного тока. А Ырысбек еще долго бесновался, кричал, дрожал от возмущения:
– Он говорит: шел бы работать! А вы, мол, дети еще! Вам еще рано! Он готов превратить вас в девчонок! Районом решил меня припугнуть! Найти управу! И я за таких кровь проливал! Легкое подставил под пулю!
И все же у меня до сих пор сохраняется ощущение, что в этом взрыве ярости было что-то нарочитое. Словно Ырысбек играл какую-то роль, известную только ему одному. Может быть, я ошибаюсь, но мне кажется, что он поглядывал на нас одним глазом, как бы спрашивал: ну как, получается у меня?
В последнее время с Ырысбеком что-то произошло. А началось это превращение с того, что он однажды решил обойти семьи погибших и выразить свое сочувствие им. С собой он зачем-то взял Ажибека и меня.
Первым Ырысбек навестил самого старого аксакала, девяностолетнего Куатбая, у которого в начале войны погиб единственный внук. От горя старик совсем одряхлел. Сощурив глаза, он долго всматривался в Ырысбека и, так и не узнав, спросил:
– Ты кто? Уполномоченный человек из района?
– Дедушка, я Ырысбек! Помните? Друг вашего внука Темира!
– Как же, как же, помню. Ты сын хороших людей. А ну-ка, дорогой, нагнись ко мне, нагнись, – попросил Куатбай, сидевший на кошме.
Ырысбек почтительно наклонился, старик прикоснулся носом к его лбу и удовлетворенно сказал:
– Да, ты Ырысбек. Я узнал тебя. Ты правнук Кокеная. Мы были с ним большими друзьями. Да, да, очень большими. Заберемся, бывало, на одного коня, вцепимся в гриву и айда в степь. Мальчишками еще были… А когда подросли, вместе угоняли скот у баев. Э, чего мы только не делали с прадедом твоим Кокенаем!.. Хехе, – Куатбай неожиданно рассыпался дребезжащим смехом, видно вспомнив что-то еще из давних проделок, и тут же опечалился, вздохнул. – Да когда это было… Теперь сижу, как старая, выжившая из ума ворона. Тебя вот за уполномоченного принял… Есть у нас тут один безрукий, из района прислали. Все ходит вокруг моего дома. Видеть его не могу!
– И за что ты ругаешь этого человека? – подала голос из угла его старуха, перебиравшая шерсть. – Может, у него работа такая. Вот он и ходит.
– Все равно не по душе мне это, – тянул свое упрямый старик. – Что же выходит? Если я еще не умер, значит, и гордость мою можно топтать? Э, какой я был раньше! Никто не смел пройти мимо меня с наветренной стороны. Вот каким был в молодости Куатбай. А теперь лежу, как старая кошма на дороге. И каждый под окнами ходит. Словно я что-то для фронта пожалел. Под себя упрятал.
Тут он спохватился, вспомнил, что у него гость, и, повеселев, сказал Ырысбеку:
– Значит, вернулся с войны? Живой? Невредимый? Это самый дорогой для нас подарок! Эй, старуха, после будешь вязать! Чай поставь! Да казан подними! Зарежь барашка, того, что пожирней. Разве не видишь, парень вернулся из дальней дороги!
«Поднять казан» – значит приготовить обед. Ырысбек, к нашему огорчению, запротестовал:
– Спасибо, дорогие! Не утруждайте себя. Я отпробую только хлеба и пойду. Хочу обойти весь аул. Посидим поговорим в другой раз.
– Только заходи так, чтобы уж потом не торопиться, – потребовал Куатбай.
Когда мы вышли на улицу, к дому подкатила арба с парой быков в упряжке. На арбе сидела Зибаш, сноха
Куатбая, возившая хлеб с тока в амбары. Увидев Ырысбека, она заулыбалась, легко соскочила на землю и подошла к нам.
– Здравствуй, – сказала она Ырысбеку, – наконец-то можно поздороваться с тобой. А то к тебе никак не подойдешь. То люди вокруг тебя, то сидишь дома, на улицу не выходишь…
Зибаш не договорила, голос ее сорвался, на глазах выступили слезы.
– Зибашжан, что с тобой? – забеспокоился Ырысбек.
– Да вот увидела тебя, вспомнила своего Темира. Будто это он на твоем месте. Вы с ним были такие друзья, – пояснила Зибаш, всхлипывая и вытирая слезы уголком цветного платка.
Если верить Ажибеку, Зибаш самая красивая в нашем ауле. И лицо у нее светлое. И глаза большие и бархатистые. «Как у верблюжонка, – пояснял Ажибек. – Ножки стройные, а сама она полненькая. Скорей бы стать взрослым, тогда я на ней женюсь».
Пока Ырысбек успокаивал Зибаш, я придирчиво рассматривал молодуху, желая удостовериться, прав ли Ажибек и точно ли нет никого красивей ее в нашем ауле. Однако ноги Зибаш скрывали грубые шерстяные ручной вязки чулки, – попробуй угадать, прямые под ними ноги или кривые. Старенькое, выгоревшее ситцевое платье ее порвалось на плече, и в прорехе сверкало голое тело. Хваленое лицо Зибаш посмуглело от солнца, блестело от пота. И я с облегчением решил, что моя сестра Назира куда красивее Зибаш.
– А как ты живешь, Зибашжан? – расспрашивал в это время Ырысбек.
– Да как поживают вдовы, сам знаешь.
– А ты все такая же красивая.
– Ырысбек-ай, это ты говоришь, чтобы не обидеть меня. Какая красота без мужа… – И Зибаш невольно засмеялась, открыв белые ровные зубы.
Ажибек толкнул меня в бок: ну как, мол, видишь сам. Да только я все равно бы не изменил своего мнения, сколько бы Ажибек ни толкался.
А Зибаш вспомнила про свое рваное платье и стыдливо прикрывала прореху рукой.
– Зибашжан, разве что-нибудь может убить такую красоту? Даже горе! – горячо сказал Ырысбек.
– Правда, правда! – вмешался Ажибек.
– А ты молчи! Мал еще! – прикрикнул на него Ырысбек и снова повернулся к Зибаш: – Помнишь, как мы с Темиром пришли за тобой, невестой? Я тогда пел: «Зибаш, ты лисичка, бегущая с горки…» Еще не забыла, а?
– Как же я могла забыть, Ырысбек? Твоя песня до сих пор звучит у меня в ушах. Да только уже не вернешь те времена. И Темира.
– Что и говорить, Темир был султаном среди джигитов.
– Пусть бы вернулся без рук, без ног, лишь бы живым. Я уж не знаю, как бы благодарила судьбу, – и глаза Зибаш снова наполнились слезами.
– Война, Зибаш. Крепись!
– А что еще остается? Да и все слезы, кажется, выплакала. Только вот увидела тебя и не выдержала. Считай, что от радости.
Зибаш улыбнулась светло, сквозь слезы.
Из дома выглянула ее свекровь и удивилась:
– Зибаш-ай, ты здесь? Мы уже думали, не приедешь. Ждем, а тебя нет. А я уже тебе поесть приготовила.
– Сейчас, ене, иду, – откликнулась Зибаш и, взглянув как-то странно на Ырысбека, скрылась за дверью.
Если бы кто знал тогда, к каким последствиям приведет встреча Ырысбека и Зибаш и этот странный, загадочный взгляд, которым молодая вдова его одарила! Но в тот раз даже сам Ырысбек не подозревал об этом.
– Ну, а теперь, Канат, пойдем к тебе, – сказал он мне, и мы зашли в наш дом.
Бабушка не знаю как обрадовалась Ырысбеку. Засуетилась, запричитала, словно появился ее собственный сын.
– Дорогой мой, дай я тебя обниму, поцелую. Живой, живой… Вот так… А теперь в голову… в глаза твои ясные.
И целовала его, и плакала. Я даже не вытерпел, заревновал.
– Бабушка! – обиженно окликнул ее.
– А, и ты здесь! – обрадовалась бабушка и бросилась ко мне. – Помогаешь большому воину! Ты уже совсем взрослый джигит!
Тут она заметила Ажибека:
– Ажибек, это ты, мой мальчик? Ой, и шалун, и шалун! Что стоишь, словно я тебе чужая? Дай и тебя поцелую!
Ах, бабушка, бабушка! Ты, наверное, была готова перецеловать всех людей без разбору. Все они для тебя были родные и милые. Меня распирало от гордости за свою добрую бабушку. Из-за нее я и сам вырос в собственных глазах, как говорят, «едва не доставал макушкой до неба».
Бабушка было бросилась к очагу, собираясь угостить дорогого гостя, но Ырысбек не думал засиживаться и у нас, сказал, что только отведает хлеба и отправится дальше.
За окном пролетели торопливые шаги, и тотчас в комнате появилась запыхавшаяся Назира. Увидев Ырысбека, моя старшая сестра смутилась, опустила глаза.
– Неужели это Назира? – удивился гость. – Как бы не сглазить, совсем взрослой стала ваша внучка. Когда я уходил на фронт, она была сопливой девчонкой. А теперь такая красавица! – сказал Ырысбек, откровенно оглядывая мою сестру.
– Ты угадал, это мой свет, моя Назираш, – подтвердила бабушка, сияя. – Ну-ка, внучка, поскорей расстели дастархан, хлеба нарежь и налей айран дорогому гостю. Ему некогда ждать.
Сестра мигом расстелила дастархан, нарезала хлеба, но вот вышла за айраном и почему-то задержалась.
– Куда же она пропала? – заволновалась бабушка. – Потерпи немного, сынок. Назира! Назира! Ты что там? Заснула?
Я стоял рядом с дверью и потому услышал шепот сестры:
– Канат, выйди ко мне.
Я выскользнул за дверь. Сестра стояла в прихожей, держала в руках два тостагана с айраном.
– Возьми отнеси. Я боюсь, – сказала она. – У этого Ырысбека какие-то… нехорошие глаза.
Когда, отведав хлеба, мы вышли из нашего дома и направились к другому, Назира вдруг спохватилась, выбежала следом, позвала меня:
– Канат, вернись! Я забыла сказать: мама поручила тебе что-то сделать!
Ах, как это было некстати. Признаться, я сопровождал Ырысбека не без удовольствия. Нам с Ажибеком тоже доставались почести, нас усаживали за дастархан, будто мы тоже были взрослыми, будто так же вернулись с войны. Но слово мамы было законом. Если уж она сказала, ты расшибись, а сделай.
– Ну что? Что она поручила? – пробурчал я, вернувшись.
– Нечего тебе ходить по домам. Лучше возьми топор да дров наколи. Ты ведь у нас самый старший мужчина, – с улыбкой добавила Назира.
– Ладно, наколю, – сказал я, с завистью глядя, как Ырысбек и его «заместитель» входят в соседний дом.
С этого дня Ырысбека словно подменили. Если прежний Ырысбек с утра до вечера лежал полуодетый да растрепанный дома и пел грустные песни, то этот, новый, ходил по аулу, мурлыча под нос веселенький мотив, и по нескольку раз на день начищал кусочком кошмы медные пуговицы на своей гимнастерке.
Но однажды он появился перед нами темнее тучи.
– Смирно! – скомандовал нам Ажибек и повернулся к Ырысбеку. – Товарищ главнокомандующий…
– Ажибек! – прервал его наш взрослый начальник. – Сейчас же принеси нож глухого Колбая. Да поскорей! Так, чтобы ноги земли не касались! Понял?
– Нож? Чей нож? Глухого Колбая? – начал было Ажибек, прикидываясь, будто он ничего не понимает.
– Даю тебе пять минут! – грозно произнес Ырысбек.
– Понял, все понял, – поспешно сказал Ажибек и помчался в аул.
Вернулся он скоро, – наверное, и минуты не прошло, – и протянул нож Ырысбеку.
– Убери эту гадость, – брезгливо отмахнулся Ырысбек. – Даю тебе еще пять минут! Отнеси нож в дом глухого Колбая, отдай его жене Апиш и расскажи, как и когда украл! А вы, – он указал на Садыка и Асета, – дойдете вместе с ним и проверите, так ли он сделал, как я приказал. И не вздумайте соврать! Я все равно узнаю.
Ажибек отнес нож, и сопровождавшие доложили, что он сделал все, как было велено.
– Встаньте в строй, – сказал Ырысбек и долго ходил взад-вперед перед нами и молчал, только шпоры звенели. Наконец он что-то надумал. – Ажибек, ты опозорил честь нашего воинского подразделения! Объявляю тебе пять суток ареста! – Он сунул руку в карман своих галифе и достал уже знакомый нам ключ от сарая. – Кайрат, отведи арестованного на гауптвахту.
– Есть! – с готовностью крикнул Кайрат.
Мы уже давно заметили, как он тщится занять место Ажибека. Бывало, придем к Ырысбеку, а Кайрат уже тут как тут – чистит ему сапоги или трет кусочком кошмы медные пуговицы. А однажды он не пустил заместителя в дом Ырысбека. Встал перед дверью: «Подожди здесь, главнокомандующий пока отдыхает». Ажибек ничего не сказал, только стиснул зубы, покосившись на окно, из которого доносилось пение Ырысбека. Но в этот же день, когда мы перебегали «под огнем противника», он подставил ножку Кайрату, и тот грохнулся с разбега наземь. Кайрат сдержался, не заплакал, потому что взрослые говорят: кто заплачет во время игры, станет совершенно лысым.
И вот теперь Кайрат получил возможность отомстить Ажибеку.
– А что такое гупвахта? – спросил он, преданно глядя в глаза Ырысбеку.
– Гауптвахта, – поправил Ырысбек и сумрачно пояснил: – Место для дисциплинарного содержания.
– Ясно, – сказал Кайрат, хотя было заметно, что он ничего не понял.
Мы, остальные, тоже ничего не поняли. И только Ажибек догадался, что это такое.
– Веди в сарай, дурак! – сказал он своему конвоиру. Мы думали, что гордый Ажибек удерет, а он поднял руки вверх, как пленный, и сам пошел в сарай, в котором когда-то Ырысбек держал глухого Колбая.
Ажибек просидел в заключение до позднего вечера. Когда к сараю пришла его мать, он соврал, что находится здесь добровольно, что ему нравится сидеть взаперти. Потом появился председатель Нугман и открыл замок какой-то железкой, но и тогда Ажибек отказался выйти на волю.
Нугман ушел к Ырысбеку. Говорили они долго и громко препирались, однако, вернувшись, председатель сообщил, что Ырысбек отменил свое наказание.
– Честное слово? – спросил Ажибек и вышел после того, как Нугман поклялся своими предками.
Потом я спросил, почему он упорно не хотел расставаться с «гупвахтой».
– Ты что? Не понял, что такое военная дисциплина? – нахмурился Ажибек.
– Я сразу понял. Но ведь ты ножик не крал, а просто поднял с земли.
– А какая разница? – резко оборвал Ажибек. – Я подвел своего главнокомандующего. Будь мы настоящими солдатами, знаешь, что бы со мной сделали тогда? Давно расстреляли. А ты: «Почему? Почему?»
Я прикусил язык. Доводы Ажибека показались мне очень убедительными.
