Текст книги "Запах полыни. Повести, рассказы"

Автор книги: Саин Муратбеков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 35 страниц)

– Славная подрастает молодежь, – сказал Асет, обращаясь к Куракбаю, но его услышал один из пожилых мужчин и возразил, мол, нынешнее поколение не видало трудностей, живет на всем готовом, даже привередничает за столом, а одежду подавай только модную, и вообще молодым лишь бы хулиганить, а все серьезное они готовы осмеять.

– Что и говорить! Вот, к примеру, эти двое, которые застрелились. Можно подумать, такая уж была любовь! От баловства они застрелились, вот что я вам скажу, – поддержал его седоусый мужчина.

Асет вспомнил кладбище, скупое сообщение своего двоюродного брата Абдибая и спросил, кто они такие, эти самоубийцы.

– Может, помнишь Курмана? Ну того, что был мельником? – спросил в свою очередь зять.

– Курмана-то? Помню, – сказал Асет.

– А дочь его помнишь? Ну, конечно, нет. Она была еще козявкой тогда.

– Такая большеглазенькая, Айнаш, – подсказал Куракбай и добавил:– Она в прошлом году закончила школу.

– Айнаш? Не помню, нет, не помню, – признался Асет, – сыновей Курмана помню хорошо. Вот уж забияки. А дочку не могу припомнить… Значит, она и застрелилась, Айнаш?

– Айнаш и Баглан, – сказал зять, а остальные закивали, подтверждая.

– Баглан… Баглан, – пробормотал Асет, стараясь разбудить свою память.

– Помнишь Камена? Худой такой ходил, вечно в старом чапане. Он еще высадил деревья вон там, – и Куракбай махнул в сторону станции. – Помнишь, мы прозвали их рощей Камена, а потом там и на самом деле роща выросла.

– Как не помнить Камена, – обрадовался Асет. – И рощу его не забыл. Только сыновей-то у него больно много.

– Было семнадцать, – сказал зять, – было, это точно. Но ты позабыл: старшие не вернулись с войны. А младшие померли тогда же – кто от болезней, кто от голода. Сам понимаешь, все в руках судьбы. Но у Камена все же остался один. Так вот это и был Баглан.

– Длинный такой, белолицый, – добавил Куракбай.

– Этого парня я знаю, – сказал Асет в нетерпении.

– Баглан решил жениться на Айнаш прошлой осенью. Но, видать, у Курмана были свои планы. Выгнал он Баглана. Не про тебя, говорит, такая красавица, – начал рассказывать зять.

– А его сыновья, – горячо вмешался незнакомый Асету парень, – а его сыновья – точно сторожевые псы. Даже не подступиться к дому.

– И тогда Баглан решил выкрасть Айнаш. Раз не хотят добром, так вот дай, думает, выкраду, – сказал Куракбай. – Но ничего не вышло. Братья поймали их на улице. Его избили чуть ли не до смерти, а сестру увели обратно в дом.

– Но, думаете, Баглан отступился? – перебил Куракбая все тот же горячий парень. – Через месяц он сделал то же самое! И на этот раз братья Айнаш настигли их у родственников Баглана. Примчались целой оравой на грузовике. Опять избили Баглана, а ее забрали с собой.

– А что же Айнаш? – спросил Асет. – В наше время девушка не вещь. Если уж захочет устроить свою судьбу, кто ей помешает?

– Айнаш и сказала отцу и братьям, мол, не могу без Баглана жить, и все! Как она плакала, Айнаш! – сказал Куракбай. – А те ни в какую!

– Глупые люди, что с них возьмешь, – заметил седоусый осторожно.

– Но есть же закон! – возмутился Асет. – Неужели у Баглана не было головы? Стоило сходить в милицию, дескать, так-то и так!

– Почему он не жаловался, этого теперь никто не знает. Наверное, потому, что они родные любимой. И что ж потом за жизнь, если пойдешь жаловаться на ее родных, – вздохнул зять.

– И тогда Баглан этой зимой будто бы влез в окно к Айнаш, обнял ее, и так, обнявшись, они и застрелились из ружья, – тихо закончил Куракбай.

– А что с братьями Айнаш? Их наказали?

– Куда там! Вмешалась вся родня, замяла эту историю. Баглан и Айнаш оставили записку: мол, никто не виноват, сами так захотели, – сказал огорченно парень и махнул рукой.

«Узнаю мой аул! Милые, славные люди… Но вот на их глазах случилась беда, и они смалодушничали перед старыми, ужасными традициями, хотя в их руках и власть и закон», – подумал Асет.

– Милок, ну-ка расскажи нам, что нового в Алма-Ате? Это правда, будто там построили гостиницу до самого неба, а? – спросил седоусый, стараясь перевести разговор на другую тему.

– Построили высокую гостиницу, построили, – рассеянно ответил Асет, все еще находясь под впечатлением от нелепой трагедии.

– Вот и хорошо! Теперь приедешь в Алма-Ату – и есть, где остановиться.

Седоусый нервно засмеялся, и Асет понял, что тот чувствует свою вину, как и все, наверное, люди аула, стыдится и хочет спрятать подальше свой стыд.

– Ах, как плывет! – воскликнул Куракбай, вытягивая шею, и остальные мужчины, точно по команде, повернули головы.

Асет последовал их примеру и увидел молодую женщину в белом свитере и короткой коричневой юбке. Она вышла из дверей почтового отделения и теперь шагала, приближаясь, по той стороне улицы.

– Кто это? – спросил Асет.

– Заведующая почтой. Это же Саулетай! Неужели ее не помнишь? – удивился Куракбай, не сводя глаз с женщины.

Куракбай еще не договорил, а он уже узнал Саулетай. Его точно обожгло огнем. А мужчины, заметив Саулетай, тотчас уставились на него. Он, желая скрыть растерянность, будто бы озабоченно зашарил по карманам, вытащил носовой платок, провел по лицу, потом засунул платок в карман. Затем ухватился за прут, что держал Куракбай, и отломал конец.

– Ай, какой испортил саженец! Еле его выпросил, хотел посадить в своем саду. А ты испортил, – расстроился Куракбай.

А Саулетай шагала, словно никого не замечая, высоко несла голову, глядя прямо перед собой. Асет подумал, что, подойдя поближе, она может поздороваться с ним, и растерялся совсем, оттого что не знал, как себя держать, – то ли подняться с места, то ли остаться сидеть.

Но волнение его оказалось напрасным. Саулетай проследовала мимо, так и не повернув головы. Будто бы демонстрировала всем свою неприступную гордость и красивый профиль.

И, может, он один заметил, что она чуточку покраснела. Но он не был твердо уверен в этом.

Асет был вынужден признать, что она похорошела. Он попробовал пробудить в себе давнишнее презрение к Саулетай, но из этого ничего не вышло. Его взгляд невольно потянулся за ней, а в душе творилось что-то странное: тут было и восхищение, и укор, и жажда мести, и страсть. И все это венчало сожаление о безвозвратно ушедшем прошлом.

Он знал из писем сестры, что после его отъезда Саулетай вышла замуж и родила двоих детей. Потом муж ее упал с коня и разбился насмерть, а она, повдовев около года, вышла замуж вторично. Но и тут ей не повезло: второй муж что-то натворил – что именно, сестра так и не объяснила толком, – и его упекли в тюрьму. Только вот ему не было известно, как живет она сейчас. Но спросить об этом у сидящих рядом у него не хватило смелости – еще подумают что-нибудь.

3

Дом хозяина заняли почетные гости: те, кто приехал на свадьбу из районного центра, руководство колхоза и сваты. Остальных гостей разместили по соседним домам. В один – стариков, старух и тех односельчан, что дожили до зрелого возраста, но еще не заслужили особого почета, а самый крайний дом отдали молодежи – пусть, мол, шумят себе на отшибе.

Асет был среди почетных гостей. Поначалу он, как и все, пил, смеялся, а потом заскучал, загрустил. Такое с ним часто случалось за пиршественным столом. Вдруг ни того ни с сего приходило в голову, что вот он сидит беспечно, а где-то стороной проходит самое главное для него.

Вот и сейчас он вспомнил проводницу и опять пожалел, что сошел с поезда. Он почти ощущал уютное покачивание вагона, обиженный голос девушки. Ему показалось, что и остальные гости тоже только притворяются, будто им весело, а на самом деле, как и он, думают, беспокоятся каждый о своем сокровенном.

Он попытался утешить себя тем, что скоро гулянье утихнет и гости разойдутся спать, но когда взглянул на часы, то, к своему немалому удивлению и расстройству, обнаружил, что минуло всего лишь два часа и свадебному пиру еще нет конца и края.

И, как всегда в подобных случаях, у него сразу же заболела голова, он потрогал лоб и откинулся на спинку стула.

Сестра была занята гостями, вместе с помогавшими ей женщинами подавала на стол то одно, то другое и все же в этих хлопотах умудрялась следить за каждым его движением. Вот и теперь она наклонилась над ним и шепотом спросила:

– Родненький, что с тобой?

– Ничего, все в порядке, – сказал он, стараясь ее успокоить: мало ли ей и без него забот.

– Может, пойдешь к молодежи?

– Не волнуйся, мне весело и здесь.

А сам подумал: «Наверное, у них то же самое».

– Идем, я тебя провожу.

Она почти силой вытащила его из-за стола.

Дом, отданный молодежи, гремел, подрагивая от топота, гудел, как улей.

В передней он наткнулся на пьяного Куракбая. Друг детства еле стоял на ногах и препирался с молодыми женщинами, которые пытались его утихомирить. Увидев Асета, Куракбай пьяно засмеялся, раскрыл объятия.

– Асет, дружище! Самой сладкой водки тебе! Почему ты не с нами? Зачем тебе начальство? Да плюнь ты на него, иди к нам гулять! – заорал друг детства и по-свойски ударил Асета по плечу.

Асет было поежился, но Куракбай поднял указательный палец и заявил заплетающимся языком:

– Ты наша гордость. И точка! Пойдем к нам!

Он ухватил Асета за локоть, и Асет вошел в гостиную, таща на себе Куракбая, иначе бы тот упал.

Его появление встретили восторженным гвалтом. Со всех сторон протянулись руки:

– Асет, присаживайся к нам!

– Нет, нет, иди к нам, Асет!

У него зарябило в глазах: он вертел головой, не зная, как поступить. Признаться, он был польщен таким вниманием.

Порядок навел высокий парень с франтоватыми усиками. И по тому, как все затихли, едва этот парень открыл рот, Асет догадался, что слово взял тамада.

– Ти-хо! – гаркнул тамада. – Пусть наш дорогой гость займет место рядом с женихом и невестой!

Молодые застеснялись и стоя ждали, пока Асет сядет рядом. Еще долго невеста, его племянница, застенчиво прикрывала лицо рукавом, а жених улыбался смущенно.

Только Асет коснулся стула, как началось:

– Асету штрафную!

– Эй, налейте ему полный стакан!

Асет шутливо зажал уши, а сам подумал, что еще там, в доме сестры, выпил уже предостаточно, что ему, пожалуй, на сегодня хватит. «Вот посижу чуточку, а когда они успокоятся, улизну незаметно», – утешил он себя.

– Пусть Асет скажет тост! – услышал он.

– Асет, скажи что-нибудь!

«Что я им скажу? Самые лучшие пожелания уже, разумеется, сказаны за этим столом».

И все-таки он поднялся и произнес какие-то слова о любви, о молодости. Складно ли у него получилось, он не понял и сам. Сидевшие за столом закричали, захлопали, но они бы все равно кричали и хлопали, что им сейчас ни скажи…

– Товарищи, тишина! – подал голос тамада, поднимаясь.

Он снял галстук, подвернул рукава белой рубашки – что и говорить, парень трудился добросовестно, в поте лица, которое уже стало от выпитого и духоты совсем малиновым.

– А ну-ка, споем Асету поздравительную! Раз!.. Два!.. Три! – скомандовал тамада и начал дирижировать. И над столом зазвучал дружный хор:

Пусть будет счастлива сестренка твоя!

От всей души мы рады тебе, Асет…

Эту песенку, видать, они сочинили сами в его честь и разучили заранее. Куплеты, полные почтения к его особе, перемешались с шуточными, и безобидные шутки удваивали веселье.

«Молодцы, молодцы!»– похвалил Асет мысленно.

Он исподтишка вглядывался в их лица. С некоторыми из пирующих он когда-то бегал по улице, потом ходил в школу. Других, что помоложе, он едва помнил, а кое-кого, может, и не знал вовсе.

«Молодцы, молодцы!»– повторил он. И все же ему было скучно среди этих людей. Казалось, что они чересчур просты, наивны, что всегда можно по их лицам прочесть все, что есть на душе у любого из них. Терзания ума им неведомы. Среди этих людей он начал путь в огромный сложный мир – даже не верится…

Он еще раз оглядел пирующих. Его взгляд наткнулся на все того же двоюродного брата Абдибая, сидевшего у дверей. Шофер и здесь был скуп на проявление чувств. Сидел осоловевший, только изредка дул на длинный чуб, спадающий на глаза, да временами на его губах мелькала беглая ухмылка.

«Пора уходить. Как бы отсюда выбраться?»– подумал Асет, и вдруг его взгляд остановился на молоденькой девушке с курносым веснушчатым личиком. Она пела вместе со всеми, задорно потряхивая короткими волосами, и улыбалась Асету, будто предлагая разделить ее чудесное настроение. До красавицы ей было далеко, оттого, наверное, он поначалу не обратил на нее внимания. Сидит себе девушка, ни красавица, ни дурнушка, и глазу не на чем задержаться. И нужно было ей запеть и улыбнуться, чтобы он вдруг открыл ее для себя.

«Да нет же, и вовсе она не красивая», – подумал он и улыбнулся, глядя на ее веснушки, тоненькие брови полумесяцем, на темные, искрящиеся озорством глаза, на ее милую курносую рожицу.

Он улыбнулся, и ему стало легко, словно чья-то ласковая рука сняла с него тяжесть своим прикосновением. «Кто она? Чья это дочь?»– гадал он.

Время теперь спрессовалось в мгновение. Асет уже не считал, сколько им спето песен и сколько он выпил, глядя на удивительную девушку. Теперь ему казалось, будто никто на свете не умеет веселиться так естественно, вдохновенно, как веселятся в его родном ауле, и что нигде не найдешь таких прекрасных людей, хоть объезди весь белый свет. Все вечеринки, что были там, в городе, казались сплошь чем-то нудным, искусственным.

– Друзья! А сейчас танцы! – оповестил неутомимый тамада. – Базикен, возьми баян! Подайте баян Базикену!

Коротышка Базикен развернул мехи от плеча до плеча и тронул лады неверной рукой. Он напился до чертиков, пальцы его бегали наугад. Но это уже не имело значения. Стулья и стол сдвинули к стенке, и начались танцы.

Асет танцевал с веснушчатой незнакомкой. Теперь ее лицо проплывало перед его глазами, и вблизи оно было еще симпатичней. Асет решил, что она очень красива и что такую девушку не увидишь даже во сне.

Ему захотелось слегка подразнить ее, ласково, чтобы она не обиделась, пошутить с ней, точно с ребенком, понимая, что школьницу сюда бы не пустили, значит, она уже закончила школу в этом или прошлом году, а может, и еще раньше, он шутливо спросил:

– Девочка, и в каком же ты учишься классе?

– В двенадцатом! – сказала она не поведя и бровью. «Ого!»– удивился Асет, но отступать было поздно.

– Но в школе-то знают, что ты из седьмого класса. Завтра будут ругать, – продолжал он храбро.

– Ну, если будут ругать, я не пойду в школу.

– М-да, но если не пойдешь в школу, задаст взбучку мать.

– Вы думаете? – Она прикинулась озабоченной.

– Еще какую взбучку!

– Ну, если взбучку… Тогда я сбегу с джигитом.

– Кто этот счастливчик?

– Не скажу, – ответила девушка строго.

Она подняла лицо, и он увидел ее лукавые глаза.

К его досаде, танец прервался– коротышка Базикен заскучал по очередному стаканчику. Но вот он вытер губы, взялся вновь за баян, и веснушчатая девушка сама пригласила Асета. Она улыбалась ему.

– Милая, нельзя ли еще вопрос?

– Не лучше ли поставить точку?

«Ну и ну, да с ней держи ухо востро», – подумал Асет и, тщательно взвесив каждое слово, сказал:

– Но после точки можно начать новое предложение, не так ли?

– Разве что новое.

Тогда он, волнуясь, словно юноша, произнес:

– Ты еще не замужем?

– Нет! – ответила она вызывающе, и ее ответ почему-то доставил ему радость.

– А чья ты дочь?

– Шалгынбая!

Он помнил старика Шалгынбая, живущего на окраине аула, там, где начиналась дорога в предгорья, помнил его свирепых собак. Но вот дочь…

– А как тебя зовут, дочь Шалгынбая?

– Чинара!

После танцев снова уселись за стол, снова начались тосты, но Асету хотелось увести отсюда Чинару, побродить с ней по ночной улице. Он не знал, как это сделать, и боялся, что она не пойдет, вдобавок высмеет своим острым язычком, и красней тогда от конфуза.

Наконец он решился и, когда глаза их встретились, указал взглядом на дверь. Чинара подняла брови, раздумывая, потом опустила глаза, и Асет понял, что она согласна. Они вышли поодиночке: он первым, она немного погодя, Асет тайком прихватил пальто, Чинара – свой плащик.

Он подождал девушку, прячась в тени за углом. Она появилась следом и сразу же нашла его. По ее тихому смеху он догадался, что она немножко захмелела.

Время перевалило за полночь. Их окружила загадочно молчаливая тьма. Со стороны гор дул ровный прохладный ветер.

Они побрели по пустынной улице, туда, где лежала невидимая, затаившаяся степь. Потом Асет остановился, взял ее за руки и притянул к себе, вглядываясь сквозь темноту в ее лицо.

– Милая, сколько же тебе лет? – спросил Асет, чтоб продолжить игру, но сейчас, когда они очутились одни, голос его помимо воли прозвучал почти серьезно.

– Милый, мне восемнадцать! – ответила она тоже почти серьезно.

– А мне двадцать семь, – произнес он с грустью.

– Фи, меня это не интересует, – заявила Чинара, первой обретя прежний игривый тон.

Она откинула голову назад, ее глаза вызывающе блестели.

– А зачем же ты вышла, когда я позвал? Может, я старый и хитрый волк?

– Я не боюсь! Я смелая!

– Ах, вот как! Тогда я тебя поцелую.

– Все равно не боюсь!

Асет наклонился и поцеловал неподвижные прохладные губы. Она не ответила на поцелуй, только засмеялась, будто напоминая, что все, что сейчас происходит, нельзя принимать всерьез.

Они молча пошли по окраинным улицам. Иногда на них с оглушительным лаем бросались собаки, но, сообразив, что этим двоим не до них, отходили, и снова восстанавливалась тишина. Только слышно, как перетирают свою нескончаемую жвачку коровы.

– О чем ты думаешь? – спросил он наконец.

– О вас.

– Хороший я или плохой?

– Ага!

– И какой же я, по-твоему?

– Плохой!

Асет остановился, заглянул в лицо девушки. На этот раз она не улыбалась. Это царапнуло его самолюбие.

– Но почему тогда ты позволила себя целовать? Если я плохой? – спросил он уязвленно.

– Потому что вы мне понравились.

– Ты смеешься надо мной?

– Ага!

Девушка и вправду смеялась.

Они свернули в степь, поднялись на холм, что чернел будто страж на краю аула. У их ног лежали улицы, дома. Ветер донес неразборчивые слова песни, голоса пьяных.

– Ну вот, уже расходятся со свадьбы, – сказала девушка с сожалением.

– Ты хочешь домой? Если тебе пора, я провожу.

– А я не спешу!

– Нет, отчего же! Я провожу.

– Все равно не пойду! Не хочу! Не пойду!

Она вдруг прильнула к его груди, прошептала:

– Дяденька, милый, мне холодно.

Асет обнял ее, стараясь согреть, долго целовал. Она закрыла глаза и отвечала неумело, беспомощно…

– Расскажите что-нибудь, – попросила она потом.

– Что же тебе рассказать?

– Ну хотя бы спросите о чем-нибудь.

«О чем же ее спросить?»– подумал Асет.

– Ты хорошая или плохая?

– Не знаю сама… Наверное, хорошая.

«Милая, наверное, ты и в самом деле хорошая. Я совсем не знаю тебя. Но верю, что ты славная, даже очень славная девушка», – подумал Асет.

– А что скажут люди завтра? Ты не боишься?

– Мне-то какое дело. Но не будем об этом. Давайте поставим точку. Все!

– Голубушка, у тебя есть любимый?

– Нет!

– Почему? Ты такая славная!

– Не знаю!

– А раньше ты целовалась?

– Только раз, когда училась в школе, с одним парнем. И вот теперь с вами.

Ни с того ни с сего Асет заревновал Чинару к тому неизвестному парню, что однажды поцеловал ее.

– Где он сейчас? Этот «один парень»? – спросил он насупившись.

– Служит в армии.

– И вы, конечно, переписываетесь?

– Да.

– И ты его любишь? – продолжал он придирчиво.

– Теперь не знаю… Раньше не любила точно, даже терпеть не могла, когда он был здесь. Ходит все, ходит, никак не отвяжется. Потом он уехал, и я стала скучать. Наверное, так нужно: кого-нибудь ждать, скучать по ком-нибудь, – проговорила она задумчиво.

«А ведь ты нравишься мне все больше и больше. Увидел тебя, и все во мне будто перевернулось. Что и говорить, я влюбчивый человек – стоит появиться красивой девушке, и уже голова кругом идет. Но ты совсем другая, Чинара, особенная. Смелая, независимая», – произнес он мысленно.

– Я замерзла, – сказала Чинара.

– Но что же я могу поделать? У меня тоже зуб на зуб не попадает…

– Погодите… Я придумала… Вон там, на крыше сарая, есть сено, я знаю. Давайте заберемся туда, а? – прошептала она заговорщически.

– Отличная идея! Пошли.

Он помог ей забраться на крышу, потом залез сам. Они зарылись в мягкое сухое сено. Сено шуршало, его горьковатые запахи щекотали ноздри. В горле запершило. Асет сморщился, чихнул. Наконец они освоились, пригрелись.

– А здесь чудесно! – заявила Чинара. – Правда?

– Здесь великолепно!

– Представьте: открываются кавычки, а потом «бу-бу-бу», и кавычки закрываются. А теперь угадайте, что я сказала.

– Итак, кавычки открываются, и ты говоришь: «Я никуда не пойду отсюда. Буду здесь спать». Кавычки закрываются. Не так ли?

– Вы просто читаете мысли… А в конце я поставила точку. Сейчас ваша очередь, начните с новой строчки. Вот вам тире, говорите!

– Милая, я тебя…

– Все ясно! Можете оставить многоточие.

Асет повернулся на спину, посмотрел на звезды. Они мигали, переливались. Чинара зашуршала сеном, прижалась к его плечу.

– Дяденька!

Он распахнул пальто и привлек девушку к себе. Около его лица поблескивали глаза Чинары, он угадал в них страх и ожидание. Чинара замерла в его объятиях, он слышал ее неровное дыхание.

«Где же ты была до сих пор? Почему ты опоздала на ярмарку, где раздают сердца? – подумал он в отчаянии. – Нет, опоздала не ты. У тебя все еще впереди. Это я ушел, не дождавшись тебя!»

Ему хотелось сказать ей что-нибудь особенно прекрасное. Он вспомнил слова: «Как нежен твой взгляд, милая…» Но это были чужие строки, чужие чувства. Он мог только позавидовать поэту.

– «Он совсем потерял голову, не знает, где явь, где сон», – произнесла Чинара.

– Что ты говоришь? – не понял Асет.

– Это я прочитала в одной книжке. В общем, там один герой влюбился и потерял голову, не знал, бедняга, где сон, где явь. Так в книжке и написано. Очень хорошая книжка! А моей подружке не нравится. Что это за герой, говорит, который теряет голову. А по-моему, это здорово! Потому что так бывает, когда много мыслей и голова трещит от них, разрывается. Правда, дяденька?

– Не знаю. Со мной этого не было.

– А со мной часто случается! Будто для меня написали. Ну и молодчина этот писатель!

Асет невольно ему позавидовал. Он как-то встречал его в Алма-Ате, и тот был для него человеком из плоти и крови. Наверное, поэтому ревность кольнула Асета.

– Вы чем-то расстроены?

– Я не расстроен. Просто задумался…

– Сказал мой дяденька расстроенно.

Они не выдержали, расхохотались разом, и Асет почувствовал, что напряженность, сковывавшая их, исчезла. В сарае зафыркала, заржала растревоженная лошадь.

– Тише, – прошептала Чинара и приложила к его губам палец.

Они притихли, кажется, вовремя. Напротив, в окнах дома, вспыхнул яркий свет. Потом скрипнула дверь, и в полосе желтого света появился старик в нижнем белье, в чапане, наброшенном на плечи. Он осмотрелся, будто принюхиваясь, затем подошел к сараю, открыл дверь. Они услышали, как внизу чиркнула спичка и, приветствуя хозяина, заржал конь.

– Никого нет. Просто померещилось, – сказал старик самому себе и закрыл на засов двери сарая.

Он походил по двору, бормоча что-то под нос и ушел в дом.

– Уйдем отсюда. Я уже согрелась, – сказала Чинара.

Асет спрыгнул с крыши сарая и протянул руки. Девушка скользнула по сену вниз, он подхватил ее и, задержав на мгновенье ее молодое крепкое тело, опустил на землю.

Они еще отряхивались от сена, счищали его в темноте друг с друга, выйдя на середину улицы, когда надрывно прокричали первые петухи.

Небо на востоке стало чуть темнее, а потом принялось светлеть, отгоняя ночь от горизонта. И ночь рассеивалась и отступала.

– Постоим еще чуточку, а потом я побегу домой, ладно? – попросила девушка.

Они стояли посереди улицы, держась за руки. Блеклый предутренний свет смягчил черты ее лица, скрыл веснушки. Девушка посмотрела ему в глаза; взгляд ее был задумчивый и, как подумал с надеждой Асет, чуточку грустный.

– А о вас говорили, будто вы плохой человек.

– И что же? Каков я на самом деле? Неужели плохой? Она покачала головой.

– А вдруг они правы и вскоре ты разочаруешься?

Она опять покачала головой, затем спросила:

– Об этом вы уже, наверное, знаете. Ну, о том, что зимой застрелились парень и девушка?

– Мне рассказывали.

– Вы бы могли так поступить? – И она пристально взглянула ему в лицо.

– Не знаю, – сказал он, улыбнувшись, и спросил себя мысленно: «В самом деле, а смог бы я?»

Он притянул ее к себе, прижался щекой к ее щеке, блаженно закрыл глаза. И опять в памяти всплыли чужие слова: «Какая чистая, какая чудесная…» Почему он сам не поэт?

Рука его задрожала, и девушка тотчас же вывернулась из его объятий.

– До свидания! Мне пора!

Она побежала не оглядываясь.

«Наверное, и я бы мог, как Баглан», – подумал он, глядя, как девушка торопливо бежит по улице.

Чинара, словно услышала его мысли, вдруг обернулась и крикнула:

– Нет! Вы не сможете, агатай! Вы уже взрослый!

Весь этот день Асет ходил в приподнятом настроении. Он знал, что по его лицу бродит глупая счастливая улыбка, ловил удивленные взгляды и зятя, и сестры, и соседей, но ничего не мог поделать с собой. У него было ощущение, будто его жизнь до сих пор текла в каком-то сером, будничном сне, и вот он, наконец, проснулся и увидел то, ради чего можно жить по-настоящему, трудно и самоотверженно.

Его то и дело тянуло на улицу, он подчинялся внутреннему зову, выходил на улицу и посматривал на дом со злыми собаками, что стоял на краю аула. Он ждал, что вот-вот мелькнет вдали ее фигурка.

«До чего же все удивительно в жизни, – размышлял Асет, – разве я мог представить лет десять назад, чем станет для меня дом Шалгынбая?»

Он проглядел все глаза, потому что Чинара не показывалась, извелся, дожидаясь, когда повечереет, а день тянулся долго и нудно, можно подумать, что ему не будет конца. Он возлагал все надежды на вечер, потому что вечером жених поведет невесту в дом, а значит, вчерашние гости соберутся вновь, и, конечно, придет Чинара.

Торчать дома было сущей мукой, и после полудня он отправился гулять по аулу; на этот раз аул показался ему и в самом деле родным. Сначала он пошел к сараю, на крыше которого лежал с Чинарой, и увидел при дневном свете старую развалюху. Но не было сейчас, пожалуй, на земле более дорогого ему места. Этот сарайчик был единственным свидетелем счастья, которое пришло к нему, Асету, в эту ночь.

Потом он набрел на колхозный клуб и невольно вспомнил, как впервые в жизни целовался с девушкой. Они спрятались с Саулетай вон там, за клубом, у штабеля строительного камыша…

В ту зиму тяжело заболела мать, и он, окончив школу, остался в колхозе. Однажды он вез колхозное сено и увидел Саулетай. Она стояла возле своего дома, статная, румяная от мороза, и смеялась, глядя, как он приближается на санях. Ну что бы, казалось, из того, что Саулетай стоит на улице и смеется? Проезжай своей дорогой, потому что такая красавица не про тебя. Но в том-то и дело, что Саулетай сама остановила его.

– Асет, сбрось немного сена! Ну хотя бы пару вил! – крикнула красавица.

– Что ты?! Сено колхозное! Увидит бригадир – хлопот не оберешься, – ответил Асет растерянно.

– Асет, голубчик! Охапку всего, – взмолилась Саулетай.

Он не выдержал и сбросил вилами пласт сена к ее ногам.

– Спасибо! – сказала Саулетай, улыбаясь чарующе, а потом, когда он, отъехав, обернулся, помахала ему ладошкой, и после этого образ красавицы прочно обосновался в его еще не искушенном сердце.

Вечером он залез в материнский сундук, стащил деньги и, сложившись с приятелями, купил бутылку водки. Выпив свою долю, он отправился в клуб на танцы. По правде говоря, доза была невелика, поэтому Асету пришлось прикидываться пьяным. Ему хотелось убедить девушек, что он уже стал вполне взрослым человеком.

Появившись в клубе, он сразу же подошел к Саулетай и, притворно покачиваясь, молча уставился на нее.

Сердце его между тем трепетало, будто травинка на ветру.

– Ай-яй-яй, да, никак, он пьян! – воскликнула Саулетай, прикидываясь возмущенной.

– Пьян я или не пьян, тебя это не касается. Ну-ка, выйдем на улицу! – выпалил он.

– Куда, куда? – удивилась она совершенно искренне.

– К штабелям! Поговорить надо, – заявил он.

– Ишь, чего захотел. Ступай один, мне хорошо и здесь, – ответила она со смехом.

– Если не пойдешь, убью! Прямо сейчас и убью, – пригрозил он в отчаянии.

– Ты убьешь? Сам?

– А кто еще? Вот возьму и убью!

– Тогда пошли, – сказала она просто.

Когда они подошли к штабелям, от смелости Асета не осталось и следа. Он стоял перед Саулетай, беспомощно опустив руки, не зная, что говорить, что делать.

– Ты еще маленький. Тебе-то пить зачем? – заговорила Саулетай по-матерински.

– Кто это маленький? Я, что ли, маленький? – запетушился он вновь.

– Совсем ребенок, – сказала она.

– Тогда ты увидишь сейчас, какой я ребенок.

Он неумело обнял Саулетай, неуклюже ткнулся губами в ее щеку. Она оттолкнула его, они оба не устояли на ногах, повалились на камыши и захохотали…

С этого вечера между ними установились странные отношения. Не понять: вроде бы не пустое баловство и в то же время не назовешь любовью. Бывало, встретятся и ну дразнить друг дружку, будто смертельные враги, а потом заберутся в укромное место и целуются едва не до утра.

Весной в ауле появился студент, этакий франтоватый парень. Он приехал в колхоз на практику и в тот же вечер появился на танцах, смутив самых неприступных красавиц. Но студент отдал все внимание самой первой из них – Саулетай, и та мигом позабыла о существовании Асета. Бедняга долго переживал, не раз пытался о себе напомнить и даже написал душераздирающее письмо. Но девушка осталась непреклонной, и все его попытки кончились тем, что она запретила попадаться ей на глаза.

Всякой практике рано или поздно приходит конец, закончилась она и у студента. Он собрал свой тощий чемодан и укатил на станцию, оставив Саулетай с будущим ребенком в чреве. У Асета к этому времени случилось свое, теперь уже подлинное несчастье – умерла его мать. Оправившись от горя, он подумал о своем житье-бытье и решил отправиться в город на учебу. И тут-то к нему подступила родня Саулетай. «Ты что же? Обесчестил доверчивую девушку и думаешь сбежать в город? Нет, мы заставим тебя жениться». А своя родня порешила: «Женись, не позорь нас и не сей в ауле вражду». В райкоме комсомола его долго не снимали с учета, но потом добрые люди разобрались, что к чему, и он уехал из аула, дав слово никогда не возвращаться.

Сколько бед он хлебнул из-за Саулетай, но вот сегодня ему уже смешно, словно это случилось с кем-то другим. И он было подумал, а не отколоть ли такую шутку, – не зайти ли на почту, ну, скажем, для того, чтобы позвонить в Алма-Ату. А там, может, удастся поболтать с Саулетай и вполне по-дружески расспросить о том, о сем, как, мол, она поживает. Но пыл его быстро прошел. Мысли о Чинаре вытеснили все.