Текст книги "Запах полыни. Повести, рассказы"

Автор книги: Саин Муратбеков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 25 (всего у книги 35 страниц)

ПОРОША
(пер. Г. Садовникова)

Будто и не было ночи, будто он вовсе не спал; едва коснулся подушки щекой, как в изголовье глухо прогремел голос отца:

– Эй, Сатай! Проснись, сынок! Вставай, съезди за санями в Тастюбе.

Сатай приоткрыл один глаз. Чуть-чуть приоткрыл, взглянул, точно в щель. В комнате еще стояла темнота, лишь в окно сочился тусклый серый свет. Словом, были те предутренние часы, когда спится особенно сладко. И разморенное тело не пускало Сатая – ему бы еще понежиться в постели. Сатай не противился. Он лежал в приятном полузабытьи, под звуки неясной мелодии. То ли это был ветер, то ли пело что-то в его душе.

Но отец был не из тех, кто отступает от своего. Уж такой он настырный: привяжется и потом не отстанет ни за что. Вот и сейчас он назойливо твердит одно: «Сатай да Сатай!» Конечно, нехорошо судить отца, но он, Сатай, не любил лицемерить. Даже перед самим собой.

– Сатай! Уже рассвело, ну вставай, лежебока! Съезди пораньше да привези сани, – заладил отец.

Сатаю хочется возразить:

«Ну и пусть рассвело. Что из этого, если я хочу спать. Все-таки сегодня выходной, и не нужно собираться в школу».

Но губы и язык не подчиняются ему.

За стеной, в хлеву, зашумел, забил крыльями петух и тоже заорал, надрываясь:

– Са-тай! Вста-вай!

Ну разве они оставят его в покое? Теперь никуда не денешься, придется вставать. Точно сговорились все.

Сатай с невероятными усилиями поднял веки, но они сомкнулись опять, до того казались тяжелыми. Тогда он зашевелился, давая понять, что все-таки встает. Но так ему казалось. На самом деле снова уснул сладко-сладко…

И опять голос отца в изголовье:

– Сынок, да проснись же наконец! Хорошо бы ты успел до завтрака. Мы с матерью съездим на базар. Ну, вставай, сынок…

Голос у отца ласковый, вкрадчивый, но Сатаю сейчас не легче от этого: такие слова, как «вставай», «готовь уроки», все равно ему режут слух, каким бы тоном их ни произносили.

В конце концов Сатаю пришлось вылезти из уютной постели. И сразу же он окунулся в холодину, словно в прорубь, потому что печь топили вечером и за ночь тепло вытянуло на улицу. Он схватил рубаху и штаны – они показались ему жестяными, во всяком случае, такими же холодными и жесткими.

«Брр… Чтобы они разлетелись в щепки, чтобы они сгорели, ваши сани!»– проворчал Сатай.

На столе тикали часы. Он вытянул шею, пытаясь узнать время, но разве увидишь стрелки в такой тьме. На помощь ему пришли петухи, почти одновременно заголосили с разных сторон: «Рассвело-о, рассвело-о!» И он зевнул с таким удовольствием, что едва не свернул себе челюсть.

– Ты бы, сынок, зажег лучше лампу. Иначе не оденешься до обеда, – сказал отец.

«Тебе хорошо лежать в постели», – мысленно возразил Сатай и как бы в знак протеста продолжал одеваться в темноте.

А отец нет-нет да и подавал голос из своей теплой постели, наставляя, что нужно делать: вначале ему, Сатаю, надлежит напоить гнедка; потом взять в сарае сбрую, но пусть не вздумает волочь ее по снегу, иначе сбруя отсыреет, хотя ее только вчера смазали жиром. Да, вот еще: Сатай поедет верхом, а значит, должен положить под себя потник, в противном случае он натрет себе мягкое место.

«Все бы тебе учить… Мой зад, а не твой. Захочу и натру», – огрызнулся Сатай, но, конечно, про себя.

Произнеси он это вслух – известно, чем бы дело кончилось. Отец бы встал с постели, подняв от удивления брови, взял бы камчу, сплетенную в палец толщиной, и тут бы уж ничье заступничество не спасло Сатая от порки. Что и говорить, строгий отец у него, никогда не даст спуску.

– А дугу не бери. Там есть наша дуга, – продолжал отец.

Сатай снял с печи валенки, пахнущие нагревшимся войлоком, и с наслаждением засунул ноги в тепло. Вода в чайнике оказалась тоже еще теплой. Он плеснул на пальцы и потер под глазами, будто умылся. Потом Сатай набрал в рот воды, но полоскать не стал – решил, что вода с привкусом ржавчины, и выплюнул ее в ведро.

Отломив кусок лепешки, Сатай сунул ее в карман и пошел было к двери, как тут же – в который раз! – раздался голос отца.

– Эй, прихвати черный тулуп. Не то замерзнешь, – сказал отец.

Сатай молча сдернул с вешалки тяжеленный тулуп и наконец-то вышел во двор.

Утро обещало быть пасмурным. Ежась, Сатай взглянул на небо – там было серым-серо. Его окружил легкий туман, будто Сатай попал в середину дымчатого шара, сквозь топкую оболочку которого там и сям проступали дома и сараи.

За ночь двор припорошило; мелкий снег и теперь сыпался на лицо и руки Сатая, точно из гигантского сита, и, мягкий, еще не слежавшийся, доходил уже до щиколоток, налипал на подошвы. Пока Сатай дошел до сарая, где стоял гнедой, под его пятками наросли снежные каблуки, высокие, как у женщин. Сатай и ступал, как женщина, покачиваясь на каблуках, потом поскользнулся и едва не упал. Это его рассмешило, и он мигом позабыл, что недоспал.

«Наверное, в такую погоду и встречаются волки, – вдруг пришло ему в голову. – Ну конечно, такая погода для них в самый раз. Бр-р!»

Его так и передернуло от макушки до пят, но потом на смену страху явился азарт. «Ну и пусть! Пусть даже волк!» – подумал он озорно. Сатай еще никогда не видел живого волка и все же был готов встретиться со свирепым хищником один на один. Мальчик живо вообразил такую картину, – у-ух! – и короткие волосы стали дыбом под шапкой.

Он открыл дверь сарая и подошел к гнедому. Тот оживился, переступил копытами и ткнул мягкую горячую морду в руки Сатая, как бы интересуясь: «А где же торба с овсом?»

– Тпру, гнедок! Да постой же минутку! Нет у нас с тобой времени для овса. Поешь, когда вернемся, – сказал Сатай.

Услышав его голос, зашевелились гуси в соседнем сарайчике, подняли гогот, запричитали: «Ай-яй-яй, забыли про нас, про нас-то и забыли!»

– Ух, нет на вас лисицы! – рассердился Сатай, а гуси только расшумелись пуще прежнего.

Сатай поспешно надел тулуп, схватил в охапку сбрую и выбежал из сарая. Гнедой вышел следом за ним и остановился посреди двора в ожидании, подставляя широкую, точно корыто, спину. Но не просто Сатаю взобраться на такую высоту. Он подвел гнедого к заснеженному бугорку и уж оттуда взгромоздился верхом.

Потом гнедой провез своего седока через весь аул. Люди постепенно просыпались, то тут, то там в окнах зажигались оранжевые огоньки.

У гнедка мелкая ковыляющая иноходь. Его неподкованные копыта выбивали по накатанной дороге дробь, словно барабанные палочки. Гнедок чутко шевелил ушами, настороженно прислушивался к тому, как скрипит под его копытами дорога.

А небо висело по-прежнему низко над Сатаем и его коньком. В лицо подул острый ветер, обжег ледяным огнем, выжал слезы. Пришлось Сатаю развернуться бочком, спрятать лицо от ветра за воротом тулупа.

Теперь гнедок понес его мимо кладбища, что начиналось сразу за аулом. Могилы замело белой пеленой, деревянные заборчики тянулись из-под сугробов. Казалось, отсюда идут по земле все холода. Когда Сатай проезжал здесь летом, у него начинало громко стучать сердце и он озирался, обливаясь холодным потом в ожидании, что кто-то выскочит сзади и погонится за ним. Но теперь страха уже не было. Могилы выглядели печально и заброшенно и скорее вызывали жалость.

«Да и что бояться-то, – сказал себе Сатай. – Здесь лежат умершие люди. Пусть себе лежат. Пусть земля им будет мягкой постелью. Некоторых помнят, так и говорят: «Этот покойничек был славным, а тот – плохим». А потом забудут и того, и другого – и плохого, и славного… Нехорошо!»

Гнедой оступился, и Сатай едва не сполз на дорогу.

– Что сегодня стряслось с этой клячей? – грозно произнес Сатай, подражая отцу, и плетью слегка хлестнул гнедого по крупу; гнедой опять затрусил ковыляющей иноходью.

«Если бы люди не умирали, вот было бы здорово! – начал мечтать Сатай. – А то что же выходит: родишься, поживешь немного и уже умирай. Даже обидно! Пожилые люди говорят: «тот свет, тот свет». Все это выдумки, конечно. Но лучше бы он и вправду, тот свет, существовал. Сначала поживешь на этом свете, а потом – на том. Вот было бы здорово! Тогда не так уж страшно умирать. Или через каждую тысячу лет наступал бы конец света. Тоже неплохо. Прошло тысячу лет, ты раз – и на минутку появился. Высунул голову и поглядел на землю. А внизу все маленькое: и горы, и люди. А люди уж вовсе с горошину… Но… Но и о конце света только говорят», – с грустью заключил Сатай.

Так он ехал по утоптанной дороге, размышляя о жизни и смерти. Да где уж там по утоптанной – дорогу, шириной с сани, заносило порошей, которая сыпалась почти невидимо для глаза, но уже покрыла всю степь. И степь сейчас казалась особенно неприютной, голой. Поэтому и седок, и лошадь чуточку оробели, когда впереди у обочины показалась неподвижная фигура – не то сгорбившийся человек, не то животное.

«Волк! Ну да, волк. Что же еще может быть таким серым?»– мелькнуло у Сатая, потому что он читал и слышал от взрослых, будто бы волки обязательно серые. И вот он сидит, голодный и злющий, поджидает жертву.

Сатай огляделся в надежде на помощь, но вокруг было так же пустынно, и только редко сыпалась пороша, дул ветер в лицо да кто-то караулил у обочины, пошевеливая хвостом и ушами.

«Ах, так! – рассердился Сатай. – Ну ладно, сейчас я ему покажу!» Его даже бросило в пот от собственной смелости, а сердце как заколотилось, как заколотилось… Сатай поднял плеть, набрал в легкие воздуха, готовясь с криком броситься в атаку… и понял, что возле дороги всего-навсего куст курая. Ветер покачивал верхушки, которые он принял за хвост и уши.

«До чего похож на волка», – засмеялся Сатай, и ему стало легко-легко.

Тусклая мгла расходилась постепенно, но и день, что она открывала, выдавался невеселым, понурым. Пороше не было конца. Сатай немножко продрог, его укачало, потянуло в сон. Он решил было согреться, пустив гнедого в галоп, и тронул пятками коня. Но хомут, болтавшийся на шее гнедка, мешал ему скакать в полную силу. Да и седоку, признаться, не до лихости, коли между ним и спиной лошади всего лишь обычный потник.

Так он, где шагом, где нешустрой иноходью, прибыл в Тастюбе. Тут он запряг коня в сани, одолженные родственником, и, не засиживаясь в гостях, покатил назад.

Сатай устроился в санях поудобней, сидел себе развалясь да пошевеливал вожжами, подгоняя гнедого, и сани ладно скользили по улице.

При выезде из Тастюбе он увидел хорошенькую девочку. Она стояла у дороги, поеживаясь от холода, и окоченевшей рукой в красной варежке держала тяжелый портфель.

– Тебе куда? – спросил Сатай, остановив гнедого.

– Мне в Бирлик, – ответила девочка.

– Я еду в Костюбе, – сообщил Сатай, важничая. – Так и быть подброшу до развилки.

Девочка залезла в сани и села, сжавшись в комочек. Видать, бедняжка намерзлась изрядно в тонком осеннем пальто и сапожках. Лицо и губы у нее были синие-синие, будто в чернилах.

– Возьми мой тулуп. Отогрейся, – покровительственно сказал Сатай.

Девочка не стала упрямиться, покорно закуталась в тулуп и притихла за спиной у Сатая. А Сатай сидел нахохлившись, знай себе погонял гнедого, и они долго ехали молча.

– Куда же ты направилась в этакую погоду? – спросил наконец Сатай.

– Домой.

– Значит, живешь в Бирлике?

– Да. А в Тастюбе учусь. Мы вчера выступали в клубе. Ребята уехали домой вчера, а я осталась на концерт. А сегодня меня отпустили. На один день, – с готовностью ответила девочка.

– Перед кем же выступали? – спросил Сатай, стараясь выглядеть понимающим человеком.

– Перед колхозниками. В колхозном клубе.

– Понятно. Наверное, ставили пьесу?

– Нет, пели, читали стихи и плясали.

– Что же за концерт без пьесы? – усмехнулся Сатай. – Вот если бы вы поставили, скажем, «Кыз-Жибек» или «Енлик-Кебек» – это было б серьезно. А без пьесы что за концерт?

Девочка засмеялась – видно, отогрелась под тулупом:

– Мы собирались. Да директор против. «Не доросли», – говорит.

Сатай помолчал, собираясь с мыслями, потом обернулся и сказал:

– Много они понимают, эти директора. Вот у нас директор. Чуть что не так, и ну давай пилить: «Разве ты не знаешь правил поведения? А, читал? А почему же тогда нарушаешь?» И говорит, и говорит… Такой вредный. Понимаешь, велит стричься под машинку! Да ты в каком классе-то?

– Уже в седьмом!

– Я тоже в седьмом. Представляешь, доучился до седьмого класса и хожу лысым. Не разрешают чубы, и все тут! Это же позор, правда? Тебя-то как зовут?

– Рабига.

– Хорошее имя у тебя, Рабига. У меня тоже хорошее: Сатай. Да садись поближе, не волк, не съем. Застегни тулуп на пуговицы, будет теплей. Вот так! Погоди-ка, ворот тебе подниму. Теперь и сибирский мороз не возьмет. Э, а ты, оказывается, красивая!

Щеки девочки ярко заалели. И вовсе не мороз был тому причиной.

– Право, какой ты… Мелешь языком и сам не знаешь что. Разве можно человеку говорить в глаза; мол, ты такой и сякой? Пусть даже красивый, – сказала она, надувшись.

Сатаю стало неловко. Выходило так, что сам пригласил человека и потом обидел.

– Прости, Рабига. Я и сам не люблю, когда мне вот так говорят в глаза. Но такой уж у меня дурной характер. Знаю, а исправиться не могу, – покаялся Сатай и, чтобы скрыть смущение, крикнул: – А ну, гнедок! Живее!

И гнедой припустил по дороге, только снежные комья летели из-под копыт, ударяя в сани. Вот уж было весело. Девочка перестала сердиться, глаза ее заблестели. И вдруг гнедой шарахнулся в сторону и встал наискось на дороге. Конек тревожно стриг ушами и дрожал.

– Гнедок! Да ты что? – спросил Сатай изумленно, взялся за кнут и тут-то увидел волка.

Теперь это был настоящий волк, живой и серый. Он бежал рысцой вдоль обочины.

– Волк! Смотри, волк! Вот он! – закричал Сатай возбужденно.

– Ай, волк! И вправду! – испугалась Рабига и спряталась за спину Сатая.

А серый, будто понял, что перед ним человек, с которым шутки плохи, пересек дорогу и зарысил в степь.

– А ну держи его! Держи! – закричал Сатай, вертясь в санях. – Ага, испугался! А то бы я его! Ух, кнутом! Раз! Раз!

– Сатай, не надо, – взмолилась Рабига. – Не то он передумает и вернется!

– Пусть попробует! А ты боишься?

– Боюсь, – призналась простодушно девочка.

– Со мной не бойся! И потом, он похож на обычную собаку. Разве ты не заметила?

– Не заметила. Я испугалась.

– Да что, ты их раньше не видела?

– Всего один раз. Только он был далеко тогда.

– А я их видел раз десять, – соврал сгоряча Сатай и пожалел об этом, подумал, что следовало скостить хотя бы раза в три, не так было бы совестно. – Да что мы все о волках да о волках! Будто нет ничего интереснее. Ну, что вы сейчас проходите по истории? – спросил он.

У Рабиги виден был только розовый нос из необъятного тулупа. Да поблескивали глаза, точно у зверька из норы. Да вырывался из недр тулупа пар и садился инеем на кудлатый мех воротника.

– Вчера мы проходили восстание Уота Тайлера, – сообщила Рабига, подумав.

– Эге, да вы от нас отстали. Это мы прошли давно. Я за рассказ о восстании Уота Тайлера четверку получил, – похвастался Сатай.

– Значит, ты учишься хорошо? – спросила Рабига. Сатай помолчал.

– Да не совсем. Наверное, я учусь посредственно, – храбро сознался он. – Математика хромает. История, литература мне хоть бы что, даже бывают пятерки. А в математике я слабоват. Беда, не лезет в голову. Сидишь над задачкой, и скучно. Того и гляди, лопнешь от тоски. И нельзя что-нибудь такое придумать, от себя. – И Сатай сокрушенно вздохнул.

Рабига звонко рассмеялась, карие глаза ее заискрились в глубинах тулупа.

– Что ты! Математика такая веселая наука! В ней столько интересного! Я ее прямо-таки обожаю. Правда-правда, и наш учитель говорит, что я поеду на олимпиаду юных математиков.

Рабига улыбнулась, показывая ровные белые зубы.

– Конечно, если у тебя хороший учебник и сильный преподаватель, это другое дело, – согласился Сатай. – А нас-то учит старая женщина. Только и знает одно, что ругать. Войдет в класс и сразу начинает: «А ну-ка, к доске пойдет такой-то! Сейчас он нам решит одну пустяковую задачку». Ну, идешь к доске, хотя нет у тебя никакой охоты, и начинаешь решать. Чуть ошибешься, она тут как тут: «Ничего ты не знаешь. Садись – двойка!» Как будто двойка такая уж радость. Потом разозлишься и совсем не хочешь учить, чтобы ей стало обидно.

– Ой, что-то у тебя все плохие. И директор тебе не нравится, и учитель математики…

– Ну почему, у нас есть и хорошие учителя. Вот если бы ты спросила, какой у нас учитель литературы… О-о!.. ты даже не представляешь, какой это добрый человек, – возразил Сатай с достоинством.

– Тпру! Останови! Куда же ты везешь, Сатай? Мне уже слезать. Разве не видишь: развилка, – сказала Рабига смеясь.

Он натянул вожжи, придерживая разошедшегося гнедка.

– Ну и быстро доехали. В самом деле, развилка, – удивился Сатай.

Рабига вылезла из тулупа и легко спрыгнула на дорогу.

– В Тастюбе нет восьмого класса. Где ты будешь учиться на следующий год? – спросил Сатай, прежде чем проститься.

– В районном центре.

– Значит, будем учиться вместе, – заметил Сатай с удовольствием.

– А пока до свидания. – Рабига помахала ладошкой в красной варежке.

– Погоди, – сказал Сатай и подумал: «Что же еще у нее спросить?»– Ты боишься смерти? – спросил он.

– Что ты имеешь в виду? – удивилась Рабига.

– Ну, думала ты о том, что вот умрешь и больше тебя никогда не будет?

Рабига склонила голову к плечу и посмотрела на Сатая.

– Ты какой-то чудной, Сатай, – произнесла она с недоумением. – Разве об этом думают?

– А я взял и подумал, – заявил Сатай с гордостью.

– Просто тебе нечего делать. Вот ты об этом и думаешь от скуки, – сказала девочка.

– И вовсе нет. У меня много дел. И скучать некогда.

– Ну и нечего было думать. Я в дороге никогда не думаю, просто гляжу по сторонам… Ой, замерзла. Спасибо тебе, Сатай!

Она еще раз помахала ладошкой и пошла своей дорогой.

Сатай тоже вылез из саней, осмотрел гнедого, приподнял чересседельник, поправил дугу. Над конем клубился пар. «Уж не загнал ли я гнедка?»– подумал Сатай с опаской. Но гнедой куснул удила, фыркнул и заскреб копытом снег, торопясь в тепло своего стойла, туда, где ждал его сытный овес.

А погода стояла все такая же пасмурная, бесцветная. Попробуй угадать, что сейчас – по-прежнему утро или уже наступила середина дня, если не знаешь, который час. Сатай посмотрел вслед Рабиге. Она шагала не оглядываясь. Степь казалась неуютной, безжизненной, и маленькая Рабига была совсем одна в степи. Черненькая фигурка на безбрежном огромном поле.

Сатай уютно устроился в отцовском тулупе и тронул гнедого. Некоторое время он сидел бездумно, рассеянно слушал скрип полозьев, потом вспомнил о Рабиге. «Славная девчонка! Не задирает нос, хотя и едет на олимпиаду», – заключил Сатай. Он представил, как Рабига спешит одиноко по зимней степи, и невольно остановил коня.

– Надо было довезти ее до самого Бирлика. Нехорошо получилось, – сказал себе Сатай, – что для нас с гнедком лишние пять-шесть километров? Рысью туда и обратно, и все. Отец еще только встает.

Он повернул гнедого назад, щелкнув кнутом, пустил его быстрой иноходью, мигом домчался до развилки и повернул на Бирлик. Но здесь гнедой заупрямился, пошел боком-боком, сообразив, что перед ним чужая дорога и, что возвращение в родное стойло откладывается. Сатай прикрикнул на него и на этот раз хлестнул в самом деле. Упрямство слетело с гнедка, он добросовестно пустился по дороге на Бирлик. А Сатай громко запел:

«Вперед, мой конек, – он сказал ему, – чу!»

И гнедой помчался стрелой…[12]12
  Немного перефразированный припев из народного эпоса «Кобланды-батыр».


[Закрыть]

Сатай был доволен собой. Сейчас он догонит Рабигу, и то-то обрадуется она. Он вновь укутает ее в черный тулуп и привезет прямо домой. А по дороге они опять поболтают о том, о сем.

Гнедой бежал, не жалея сил, но Рабиги все еще не было видно. Хотя бы мелькнуло черное пятнышко вдали. Но перед Сатаем только предлинная, кажущаяся бесконечной дорога и вокруг Сатая молчаливая степь под холодной дымчатой пеленой.

«Ба, куда же делась Рабига?»– не на шутку всполошился Сатай.

Рабига могла пойти по степи, сокращая дорогу. Сатай вертел головой, стараясь найти ее следы. Но снег был чист, нетронут, и вскоре от его белизны у Сатая заломило в глазах.

Он потер уставшую шею и не сразу заметил, как изменился бег гнедого. Тот резко сбавил ход, потом встал на дыбы, захрапел, испуганно метнулся в сторону. Шагах в десяти от дороги сидел тот же самый волк. Во всяком случае, так подумал Сатай.

Сатай растерялся от неожиданности и первым делом завопил истошно:

– Пошел! Пошел! Я тебе!

Но что-то сжало горло, и вместо крика из него вырвалось беспомощное шипение. Тогда Сатай поднял кнут и начал размахивать, стараясь оградить себя от нападения. Волк истолковал это по-своему, поднялся и нехотя поплелся в глубь степи.

Гнедок рванулся с места и пустился во все лопатки, да так, что Сатай, не удержавшись, повалился на бок. Когда испуг остыл, Сатай подумал о Рабиге, и в голову ему пришла ужасная мысль: «А что, если волк съел Рабигу?!»

– Рабига-а! Рабига-а! – позвал он, приподнявшись в санях.

Призыв его улетел в степь и затерялся где-то, оставив Сатая без ответа.

Крики возницы подстегнули гнедого, он прижал уши и прибавил прыти. Что там бугры и рытвины, если сани почти не касались земли полозьями. Их несло, точно щепку в стремительном потоке.

– Рабига-а!..

Перед глазами Сатая вертелась пестрая карусель; мельтешащие копыта гнедого, комья снега, летящие из-под копыт, корявая обочина дороги, уносящаяся назад.

Его привело в себя мычание коровы, потом пролаяла собака, и Сатай понял, что въезжает в Бирлик. Он натянул вожжи, утихомиривая гнедка. Гнедок почувствовал себя в безопасности и охотно подчинился хозяину.

«А теперь я должен узнать, где живет Рабига», – решил Сатай. Тут ему почудилось, будто его зовут, и поначалу подумал, что ослышался.

Но его окликнули вновь:

– Сатай! Что с тобой? Я зову тебя, а ты не слышишь.

У плетня стояла живая и невредимая Рабига, и в руке ее покачивался все тот же школьный портфель. Она улыбалась как ни в чем не бывало.

– Как ты здесь очутилась? – закричал Сатай. – Или тебя перенесла нечистая сила?

– Неужели ты веришь в нечистую силу? – возразила Рабига. – Я приехала на санях. Меня догнали наши колхозники и довезли до правления. Совсем недавно, прямо перед тобой. А ты-то почему здесь?

– Вспомнил про одно важное дело, – ответил Сатай уклончиво.

Он почувствовал неимоверную усталость. Точно не гнедок, а он сам тащил за собой сани до Бирлика. Он был счастлив оттого, что Рабига стоит перед ним. И все же он был несколько разочарован тем, что все закончилось самым обыкновенным образом. А он-то старался, тратил время!

– Все ты выдумываешь, – засмеялась Рабига. – Ну какие могут быть у тебя дела в нашем ауле, скажи на милость! Пойдем сейчас же к нам, выпьешь чаю. Что-то мне не нравится твой вид.

– Спасибо, очень спешу. Родители, наверное, заждались. Понимаешь, они собираются на базар, – сказал Сатай, борясь с собой, потому что ему очень хотелось в гости к Рабиге.

Рабига подошла к гнедому, потрепала его по шее. А конек раздувал взмыленные бока, косил на девочку выпуклым умным глазом.

– Ах, и непутевый ты, Сатай. Ну разве можно так обращаться с лошадью? Ты же совсем загнал ее.

Сатай сдвинул шапку на глаза, уставился на забор и сказал, оправдываясь:

– Опять появился волк. Тот самый, помнишь?

– И ты очень испугался? – посочувствовала Рабига.

– Я-то?! – возмутился Сатай. – Да мне хоть десять львов или тигров! Думаешь, побоюсь?..

Эта девчонка так и не поняла, из-за чего он не жалел коня. Он дернул вожжи и начал разворачивать гнедого, – загородив всю улицу.

– Сатай, подожди! Куда же ты?

– Ну, что еще? – буркнул Сатай, он хотел рассердиться, но из этого ничего не вышло.

– Вот, возьми, – она придержала портфель коленом, открыла его и вытащила книгу. – Учебник по алгебре. Мой самый любимый, – пояснила она, протягивая книгу.

– Рабига, что ты? Что ты? А как же ты сама? Я не могу… – смутился Сатай и спрятал руки за спину.

– А я достану другой. Честно-честно! Возьми, иначе обижусь. Правда, обижусь, – настаивала Рабига.

– Интересно получается: любимый учебник по алгебре, и вдруг мне, – ухмыльнулся Сатай невольно. – Так и быть, давай!

Он сунул учебник за пазуху и долго пристраивал там, чтобы не помять в дороге.

– Значит, на следующий год мы учимся вместе? Уговор? Только смотри, не останься на второй год, тогда уж ничего не получится, – предупредила Рабига.

– Я сказал, значит, все, – заявил Сатай. – Так и знай: скорее наступит конец света, чем я останусь на второй год.

Рабига улыбалась и кивала одобрительно, значит, верила ему. Сатай тряхнул головой на прощанье, подмигнул по-приятельски и, повернувшись к гнедому, свистнул. Гнедой только и ждал этого, догадавшись, что уж теперь-то ничто не помешает ему вернуться в стойло.

Подъезжая к развилке, Сатай встретил двух всадников с охотничьими ружьями. Они ехали вдоль дороги за волчьим следом, и вид у них был суровый. Пороша перестала сыпать, и волчьи следы теперь четко обозначались на снегу.

Гнедой заметно утомился, и Сатай не стал его торопить, к тому же показалось кладбище, а там уж совсем близко до дома. Проезжая мимо могил, он вспомнил свои утренние мысли, разговор с Рабигой.

– Она права. Что это я, в самом деле, думаю о смерти? Будто нет ничего другого. А вокруг вон сколько всего. Думай себе на здоровье. И какое мне дело до мертвых, – проворчал он вслух.

Но тут же Сатай испугался: а вдруг там, за его спиной, поднялись все умершие и смотрят на него? А он, даже если обернется, все равно ничего не заметит. Потому что они невидимы, как те духи, о которых рассказывала бабушка. Но Сатай не хотел сдаваться и заспорил с собой.

– Все это выдумки! Невежество! Где это видано, чтобы в наш век водились духи? – возразил он громко. – Вот возьму и обернусь!

Сейчас же по его спине побежали мурашки, и он не решался повернуть голову, а когда отважился, кладбище осталось позади и по сторонам замелькали постройки аула.

У ворот его ждал отец, тепло одетый и подпоясанный старинным поясом с накладным серебром. Он прохаживался в нетерпении – туда-сюда, туда-сюда, – и лицо его было сердитым.

– До Тастюбе рукой подать, где же ты пропадал столько времени? – заворчал отец. – Ба, а гнедой-то! Ты что, воду на нем возил, а?

Сатай чинно вылез из саней, достал из-за пазухи учебник и показал отцу. Отец посмотрел на книгу и ничего не понял.

– Вот: раздобыл книгу. Очень нужная книга, – пояснил Сатай и, высоко подняв подбородок, пошел в дом походкой человека, который завершил весьма важное дело.