Текст книги "Запах полыни. Повести, рассказы"
Автор книги: Саин Муратбеков
сообщить о нарушении
Текущая страница: 18 (всего у книги 35 страниц)
ЗИМНИЙ ВЕЧЕР
(пер. Г. Садовникова)
Еще осенью на высоком холме построили новый скотный двор. Отсюда новому сторожу Жолбаю видна вся центральная усадьба колхоза, расползшаяся по низине.
Теперь стояла зима. Жолбай, парень лет двадцати пяти, забрался по пояс в сено, что собрано возле ворот, и, уютно закутавшись в просторный тулуп, смотрел на свой аул. После обеда морозец усилился, стал колючим и так больно щипался, что круглое лицо Жолбая с большим плоским носом покраснело. Широкие ноздри Жолбая раздувались, ловя запах сухого сена. Порой морозный настой полыни становился чрезмерно крепким, и сторож, морща нос, с удовольствием чихал.
Он знал, что в такой морозный день темно-зеленое сено, сложенное на крыше скотного двора, невольно притягивает взоры людей, напоминая о минувшем жарком лете, о густых душистых травах, росших по лугам. И когда с востока тянет пронизывающей стужей, запах сена сползает с холма и плывет по аулу, опьяняя все живое. Скотина задирает морды, и, раздувая ноздри, долго смотрит туда, где сидит он, Жолбай.
День приближается к концу. Вот уже солнце становится красным, как догорающие угли, уходит за горизонт, обливая снежную даль густой багровой краской. Мороз еще жестче сжимает степь в своих ледяных лапах. Дым, вырывающийся из труб, в сумерках тяжелеет, долго стоит над крышами.
При скотном дворе построена теплая сторожка. Но Жолбай предпочитает этот стожок сена, потому что так ему лучше виден дом, стоящий на краю аула. Дом как дом. Только столб дыма, поднимающийся над этим домом, совсем не по морозу жидок и немощен. В этом для Жолбая таится какая-то загадка. «В доме достаточно угля и дров. Того, что запас Джунус, хватит на две зимы. Тогда почему же так скупо тянет печь?»-думает сторож.
В этом доме живет Асиля. Ему видно со своей высоты, как ходит она по двору, загоняет скотину на ночь. Скоро стемнеет, в доме зажжется огонь, и мать Асили задернет занавесками окна. В том, что это сделает мать, а не сама Асиля, Жолбай не сомневается: за часы своих дежурств он уже изучил привычки жителей этого дома. Ему известно точно, что потом у них сквозь занавески всю ночь будет пробиваться свет.
Так, зарывшись по пояс в сено и забыв про мороз, он не сводит глаз со светящихся окон, следит за тенями, что изредка падают на занавески. Он так поглощен этим, что совсем забывает об одиночестве. Жолбаю кажется, будто он уже сидит в том доме и тихо беседует с Асилей. Он представляет себе, как Асиля временами меняет сыну пеленки или кормит его грудью…
Только он нарисовал себе образ Асили, как от ее дома отделилась темная фигурка и направилась прямо к скотному двору, срезая расстояние по бездорожью. Вначале Жолбай не поверил своим глазам: неужели это идет, проваливаясь в снегу, Асиля? Разве не об этом он мечтал ночами, вот так же сидя в сене?
Теперь мечта его сбывалась – к нему шла наяву сама Асиля. Сердце его забилось часто-часто; волнуясь, он выскочил из стога, забегал по двору, стараясь занять себя хоть чем-нибудь. Он чувствовал себя так, будто он сейчас у всех на виду, будто за ним пристально следит весь аул. Он невольно оглянулся по сторонам. Но сумерки уже спрятали первые огни колхозного клуба. Оттуда долетали голоса. Пели какие-то девушки. Прозрачно лилась знакомая мелодия, морозный воздух отчетливо доносил слова песни:
Каждый день мы встречаемся просто так,
Но не можем договориться, друг ты мой, никак…
– Здравствуй, Жолбай!
Асиля перевела дыхание: видать, очень спешила и вот запыхалась, воюя с глубоким снегом.
Жолбай навсегда запомнил ее смуглый румянец, тонкий профиль и благородную осанку, которая смиряла самых дерзких парней. «Теперь она похудела, лицо осунулось, побледнело. И сколько печали в ее карих глазах. Но все-таки она даже краше прежнего», – сказал себе Жолбай.
На Асиле то же короткое пальтишко из плюша, в котором она ходила в десятый класс. Теперь оно стало совсем стареньким, и Асиля его надевает только для работы по хозяйству. Но Жолбай помнит отлично, как она впервые появилась в школе в этом пальто. В тот день он без конца вертелся за своей партой – глядел на Асилю. Учителю надоело делать ему замечания, и он выставил Жолбая за дверь.
Ах, какой прелестной была Асиля в ту пору! Плутовка прекрасно знала это и надменно задирала нос. Иногда она была не прочь посмеяться над каким-нибудь простаком вроде него, Жолбая. Однажды Жолбай, как обычно, не сводил с нее зачарованного взгляда, а коварная красавица делала вид, будто ничего не замечает, но потом подняла прекрасные глаза и неожиданно подмигнула, вогнав бедного Жолбая в краску. Вот какой была она раньше, Асиля!
– Дай немного сена, – сказала несмело нынешняя Асиля, и Жолбай увидел в ее руках веревку.
Вначале он удивился. Зачем ей сено, если около дома стоит небольшая, но собственная скирда? Она будто прочла этот вопрос в глазах Жолбая и покачала головой.
– Это сено Джунуса. Я не хочу… Он косил и собирал, и пусть забирает его, – произнесла Асиля с горькой усмешкой.
«Ну и Асиля. Мороз, а она не желает пользоваться добром Джунуса. Значит, характер у нее все тот же!»-обрадовался Жолбай про себя, а вслух произнес:– Так и быть: дам тебе сена. Но что одна вязанка? Надолго ли хватит?
– Потом я что-нибудь придумаю. Сейчас хотя бы охапку, – сказала Асиля и добавила тихо:– Не пойду же я к председателю. Совестно! Ты и сам понимаешь, как неловко просить, если ничего не сделала для колхоза. Не ударила палец о палец. Почти целый год!
– Что ты говоришь, Асиля?! – загорячился Жолбай. – Как будто ты последний день в колхозе. Да, ты не работала год. А раньше? Разве не трудилась вместе с нами? Наступит лето, и опять начнешь работать, Асиля! Нет, ты пойди к председателю, и он тебе выпишет сена целый воз. Он добрый человек, наш председатель!
– Все равно неудобно, – сказала Асиля.
– Боишься злых языков? Даже теперь и то боишься выходить из дома, – вздохнул Жолбай. – Что случилось, того не вернешь, Асиля. В жизни бывает всякое.
Он смущался и, для того, чтобы скрыть смущение, начал с удвоенным рвением вязать сено. Он долго плевал на ладони, хотя стоял адский холод, долго тянул веревку, жесткую, точно проволока, от мороза. И все-таки не выдержал и спросил, пряча глаза:
– Почему вы развелись, Асиля? Ты очень любила его. Это было заметно всем.
– Да, я любила его, Жолбай, – просто сказала Асиля.
– Может, он обидел тебя?
– Джунус? Что ты! Даже не сказал обидного слова. Он всегда говорил: «Пусть заноза лучше войдет мне в лоб, чем тебе в пятку». Вот что он говорил, Жолбай. – И тут Асиля вздохнула.
– Что же произошло все-таки? – спросил Жолбай, сам пугаясь своей настырности.
– Случилось то, чего я от него не ожидала… Впрочем, ты же сам сказал, что в жизни бывает всякое.
– Понятно, – кивнул Жолбай, хотя ничего не понял ровным счетом.
– Ты все такой же смешной, Жолбай. Не изменился ни капельки, – сказала Асиля, невольно улыбаясь, и добавила:– Надел бы рукавицы. Гляди, обморозишь руки ни за что ни про что.
Руки Жолбая и вправду окоченели, пальцы еле шевелились, будто деревянные, но забота, прозвучавшая в голосе Асили, прибавила ему силы. Хорохорясь, Жолбай еще раз поплевал на ладони и заявил, бросая вызов стуже:
– Разве это мороз? Ха, пустячок да и только.
Он бодро потянул концы веревки, стараясь потуже затянуть узел, но веревка не выдержала.
– Ах, ты, неладная! – выругался Жолбай, но втайне остался доволен тем, что случай помог ему показать свою силу Асиле.
Он связал порванную веревку и, будто между прочим, принимаясь вновь за вязанку, сказал:
– Говорят, Джунус был хорошим парнем.
Пусть никто не подумает, и Асиля тоже, будто он плетет сеть за спиной у Джунуса.
– Лихой джигит – Джунус, – добавил Жолбай.
Но Асиля сделала вид, что не слышит, и отвернулась…
После школы они пошли работать в колхоз. Асилю послали растить кукурузу. Его, Жолбая, направили в чабаны. С тех пор он редко виделся с Асилей, следил за ее житьем-бытьем по слухам. Так, года два назад к нему на пастбище дошла весть о замужестве Асили.
Жолбаю случалось встречаться с Джунусом, коренастым смуглым джигитом, но он его больше знал понаслышке.
О Джунусе поговаривали, будто бы никто из жителей аула не умел так охотиться за деньгами, как это делал он. Во всяком случае, денежки водились в его карманах пачками, и, переселившись к жене, Джунус запретил ей ходить на работу. А спустя лишь два года Жолбай наткнулся в районной газете на короткое сообщение о том, что Асиля подала на развод, и сильно удивился. Да что Жолбай, люди куда более опытные только разводили руками…
А веревка тем временем рвалась еще трижды. Трухлявая была веревка, что и говорить. Когда она лопнула в четвертый раз, Асиля сказала смеясь:
– Выбрось ее, Жолбай. Принесу-ка я аркан покрепче. Такой, чтобы устоял перед твоей силой.
Чуткое ухо Жолбая уловило в голосе Асили знакомые интонации. Она, как некогда в школе, подтрунивала над ним. Жолбай растерялся, а едва пришел в себя, Асили не было рядом. Ее силуэт маячил на белеющем снегу. Опять проваливаясь в сугробы, Асиля возвращалась домой.
– Асиля! Асиля-я! – позвал Жолбай.
Но молодая женщина даже не оглянулась. То ли не услышала, занятая своими мыслями, то ли его призыв был слаб и увяз в густом холодном воздухе – попробуй тут угадать. Жолбай пришел в отчаяние и разбросал ногой собранное сено.
На западе таял последний багрянец. От него оставалась лишь узенькая полоса. Зимний вечер выслал первые звезды, подбираясь к Жолбаю.
Снег скрипел еще издали. В сторону скотного двора по укатанной дороге шли двое. Один из них вел на поводу лошадь. Лошадь мерно ступала, опустив голову, изредка фыркая. В другом, по черной шубе, зауженной в талии, Жолбай узнал председателя колхоза. А потом увидел и его густые усы, белые от инея.
– Не очень-то жарко, а, Жолбай? – пошутил он, обмениваясь рукопожатием. – Познакомься, наш сосед из «Бирлика», председатель колхоза. Пришлось вот его проводить. Ты у нас принципиальный, Жолбай, чужого коня не примешь. Тебе подавай особое разрешение. Поставь его до утра да выбери местечко получше. Нашим скакунам ничего не стоит залягать чужака. Что мы тогда скажем гостю? – закончил он смеясь.
Пока Жолбай возился с конем, председатель и его гость осматривали скотный двор, переговариваясь о делах.
– А теперь приглашай в свой дворец, – предложил председатель. – Намерзлись мы сегодня. Там-то небось теплей, чем на улице?
Жолбай распахнул дверь сторожки, и оттуда дохнуло раскаленным железом, жарким кирпичом, запахом смолы на еловых дровах.
– Ого! Да тут жаркое лето, Жолбай! Проходите пожалуйста, – сказал председатель, пропуская гостя вперед.
Едва они пристроились у печки, как снаружи долетели голоса, заскрипели полозья саней.
– Да никак вернулись наши из Кароя! Ничего не попишешь, пойдем, Жолбай, встречать, – добродушно сказал председатель.
В этот зимний вечер обоз выглядел фантастическим. От лошадей поднимался пар, их шерсть схватывало инеем. Иней окутал неуклюжие фигуры сеновозов, и, топчущиеся между санями, они походили на дэвов из сказки.
– Аксакал, я хотел попросить воз сена, – сказал Жолбай, когда сеновозы, занятые делом, оставили их наедине. – Не для себя прошу. Понимаете, для одной женщины, – добавил Жолбай, глядя себе под ноги и чувствуя, как пылающая краска сползает в темноте от затылка по лицу и шее.
– Кто же эта женщина? Почему не попросит сама? Или у нее отсох язык? – изумился председатель.
– Да нет, язык не отсох, но она сама не может. Стыдится, – прошептал Жолбай, все еще разглядывая свои валенки.
– Кто же она такая? – рассердился председатель; он привык вести разговор начистоту, и нерешительность Жолбая вывела его из себя.
«Все равно придется назвать ее имя, – подумал Жолбай. – Крути не крути, а не выдаст он сено неизвестно кому, да еще целый воз».
– Асиля. Ей нужно, – еле слышно выдавил Жолбай.
– А, та, что развелась? И правильно сделала! Рвач он, вот он кто, этот Джунус, – сказал председатель сурово – Эй, Манар! Манар! Ты свой воз отвезешь к Асиле. Да смотри, разгружай как следует, уложи на крышу сарая. А ты, Жолбай, помоги ему. Не то разбросает сено, а в доме только женщины.
Председатель позвал из сторожки своего отогревшегося гостя и ушел с ним в аул. Две низкорослые фигуры быстро скатились с холма в темноту, но скрип снега под валенками доносился еще долго, пока председатель и его гость не перешагнули порог председателева дома. Во всяком случае, так показалось Жолбаю.
Асиля хлопотала во дворе, когда они подъехали к ее дому.
– Эй, хозяйка, куда прикажете складывать сено?! – залихватски крикнул Жолбай.
Их появление с возом застало Асилю врасплох. Не понимая, в чем дело, она насторожилась.
– Я просила только вязанку, – сказала она, глядя на Жолбая исподлобья.
– А здесь и есть вязанка. Ну и еще одна, и еще… Лишняя тебе не повредит, – ответил Жолбай, стараясь выглядеть этаким веселым удальцом.
– Ты, наверное, считаешь меня одинокой и беспомощной? Тогда ты напрасно старался, Жолбай. Я не из тех, кто нуждается в жалости, – непреклонно заявила Асиля.
Жолбай опешил, не зная, что и сказать. Он понял – Асиля рассердилась не на шутку. «Что с ней? – подумал Жолбай. – Или она и вправду такая гордая, или ей неприятна моя помощь?»
Но тут подал свой голос Манар. Он уже давно торопился домой, мечтая о горячем чае, и упрямство Асили испортило ему настроение вконец.
– При чем тут жалость?! Подумаешь, какая несчастная! Да и Жолбай, по-твоему, богач? Это сено твое! Председатель послал тебе, потому что ты член артели. И давай, шевелись! Разве не видишь, устала лошадь? – сварливо добавил Манар.
Только теперь Асиля обратила внимание на его белые брови, задубевшие рукавицы и смирилась.
– Можно сюда, – сказала она коротко и показала на крайний сарай.
Джигиты сбросили меховые тулупы и, дружно взявшись за вилы, начали набрасывать сено на крышу сарая. Запах у сена сегодня был особенный. Жолбаю он напомнил аромат сушеной дыни. Жолбай орудовал неистово. Одна только мысль, что он старается ради Асили, доставляла ему неописуемое удовольствие. Хрупкий Манар не вынес бешеной гонки, быстро вспотел и опустил вилы.
– Только погляди, какая гордая. «Не нужно мне ваше сено», говорит, – сказал Манар, вытирая пот.
Он был доволен, что скоро вернется домой.
«Хруп-хруп», – услышали вдруг джигиты. Сзади подошла, опираясь на суковатую палку, мать Манар – старуха Канипа.
– Манар, а Манар! – позвала она визгливо. – Ты что же, паршивец этакий? Почему именно ты возишь сено к этому дому? Видно, остальные отказались, а?
– Что вы говорите, мама? Постыдились бы! Разве так можно? – всполошился Манар, боясь даже взглянуть в сторону Жолбая и Асили.
– Можно, можно! – прокаркала старуха Канипа. – Потому что завтра не оберешься сплетен.
– Не беспокойтесь, Манар скоро придет, – вмешался Жолбай, стараясь все уладить миром.
Старуха Канипа ушла, сердито постукивая палкой и ворча себе под нос.
Мороз совсем разлютовался. Но это только пуще подзадоривало джигитов. Асиля слышала обидную речь старухи, но не проронила ни слова, даже вида не подала, а только стояла и смотрела во все глаза на Манара и на него, Жолбая. Так бы он и бросал вилами сено всю жизнь, только бы чувствовать на себе взгляд Асили!
Но работе пришел конец. Сено было уложено на крыше. Жолбай с глубоким разочарованием положил свои вилы в сани, извлек оттуда вязанку дров, и Манар укатил.
Стараясь замедлить ход времени, Жолбай долго, стебелек за стебельком, счищал с себя сено. Асиля молча следила за ним. Ее лицо оставалось непроницаемым.
– Я не хотел тебя обижать. Я хотел помочь, как… друг. Разве это плохо, когда помогают по-дружески? Впрочем, тебе виднее, – сказал он неуверенно.
Но Асиля помалкивала. Тогда он воодушевился и продолжал смелее:
– И дров-то нет у вас. Джунус заготовил уголь, но что от этого проку? Вы топите всякой трухой, думаешь, я не знаю? Оттуда мне видно все. – Он кивнул в направлении холма. – Асиля, у тебя маленький ребенок. Он может заболеть в нетопленой комнате. Возьми эти дрова, взаймы. Отдашь потом, скажем, ну, осенью.
Он подтолкнул дрова к Асиле.
– А если ты замерзнешь сам? Дрова-то, видно, не лишние у тебя, – произнесла Асиля с неожиданной кротостью.
– Да что ты, Асиля! – заорал обрадованный Жолбай. – Я все равно торчу на улице. А когда мне холодно… А когда мне холодно, я греюсь от вашего окна. Гляжу и греюсь.
Он пытался произнести это легко, непринужденно, сделав немыслимое усилие над собой, но, встретив взгляд молодой женщины, осекся, Асиля как-то сникла, в ее глазах стояли слезы.
– Быстренько надень тулуп. Вспотел же, простынешь, – сказала она, взяв себя в руки. Подняла тулуп, отряхнула и накинула ему на плечи, Жолбай стоял не шелохнувшись.
– Не знаю, как еще отблагодарить, – сказала она ласково.
– Я знаю, – храбро сообщил Жолбай. – Разреши поцеловать!
– Ишь, какой хитрый!
Они рассмеялись оба. Еще никогда ему не было так легко с Асилей. Сейчас он мог ей открыть все, о чем думал, глядя по ночам на ее окна.
– Асиля, позволь иногда приходить к тебе в гости? – сказал он робко.
– Ни к чему это, Жолбай, – ответила Асиля, сразу посерьезнев. – В ауле полным-полно девушек. Они красивые и свободные. А я разведенная женщина. С ребенком на руках… Вон, слышишь, как поют.
Жолбай услышал девичье пение. Видно, девушки возвращались из клуба. Они пели все ту же песню:
Каждый день мы встречаемся просто так,
Но не можем договориться, друг ты мой, никак…
Он почувствовал, что между ним и Асилей стоит что-то непреодолимое.
– Асиля, я люблю тебя. И мне никто не нужен, – горячо и торопливо заговорил Жолбай, стараясь разрушить преграду, пока она не стала еще крепче и страшней.
– Люби, но я-то что могу поделать, – отозвалась Асиля устало.
– Асиля, я заработаю много денег! Больше, чем Джунус! Добуду все, что пожелаешь. Построю новый дом и…
– Я же говорила, ты смешной, Жолбай, – перебила его Асиля, глядя на него с состраданием. – Из-за этого я и рассталась с Джунусом. Он вечно был ненасытен, хватал все, что попадало под руку, и тащил домой. А ты не понял, бедняга Жолбай! До свидания!
Она направилась было к двери, но Жолбай последовал за ней, обрадованно говоря:
– Нет, это правда, Асиля? Нет, это правда?
– Ох, Жолбай, оставь меня в покое, – сказала Асиля уже в дверях.
А Жолбай придержал дверь рукой и стоял так, улыбаясь до ушей, твердя одно и то же:
– Нет, это все правда, Асиля?
– Голубчик, отпусти, пожалуйста. Мама рассердится очень, – попросила Асиля умоляюще. – Ну, отпусти дверь, пожалуйста. Ну хорошо… Так и быть…
Она привстала на цыпочки и торопливо прикоснулась губами к его щеке.
– Вот! – и дверь захлопнулась.
Жолбай повернулся и медленно пошел обратно. На щеке его горел поцелуй Асили. Он мог прикоснуться к нему рукой.
Жолбай добрался до своего стожка и вновь залег в него по пояс. Взгляд его тотчас устремился к окнам домика, что стоял на краю аула.
«Ах, до чего прекрасный вечер», – подумал Жолбай.
МОЯ СЕСТРЕНКА
(пер. Н. Силиной)
Когда я приехал в родной аул на зимние каникулы, меня приятно поразила моя младшая и единственная сестренка. О ней я вспоминал еще в вагоне, приближаясь к родным местам и прислушиваясь невольно к сонному стуку колес. Невысокая смуглая девочка Алима всегда была готова вступить со мной в горячий спор, и любому было понятно – только для того, чтобы подразнить меня. Ее маленький вздернутый носик, казалось, все время ждал, что его хозяйка вот-вот
звонко рассмеется. Густые длинные косы покоились на спине ее, а на лоб, буйно кучерявясь, падала густая челка. Глядя на челку, я частенько выходил из себя. Ну и доставалось же тогда моей сестренке! Вообще, честно говоря, большую часть своего времени я тратил на нравоучения и нотации: как старший брат я имел на это неограниченные права. Поводом для замечания мог послужить любой пустяк, но особенно мое внимание привлекали поведение и одежда Алимы. И в том, и в другом я всегда находил что-то неприличное, мальчишеское…
Все мои придирки и наставления сестра выслушивала с самым серьезным видом. Но стоило моему суровому взгляду смягчиться, как на ее губах появлялась улыбка. Не переставая лукаво улыбаться, Алима, стараясь отвлечь мое внимание, кралась к двери, и, если оказывалась на пороге раньше, чем я, мои старания пропадали даром. Только что выслушивавшая мои замечания Алима в мгновение ока преображалась и, уже стоя в дверях, показывала мне язык:
– Хвастун! Задавака! Бр-р…
И убегала, хлопнув дверью перед самым моим носом. В таких случаях я чуть не лопался от злости. Я грозил ей вслед кулаком и орал:
– Ну погоди! Вернешься домой…
Иногда я устраивал ей своеобразные экзамены по тем предметам, которые она изучала в школе, причем мои вопросы никакого отношения к школьной программе не имели. Они приходили мне в голову бог знает почему, и потому я сам поражался их надуманности. Однако стоило сестренке не ответить хоть на один вопрос, баталии начинались сначала. Итак, наступление было, но достойная оборона отсутствовала. «Обороняющаяся сторона» улыбалась во всю прелесть своих белых зубов. И все-таки сестра чаще одерживала победу. Неожиданно она применяла оружие, которое мгновенно сражало меня, – высунутый язык. Против этого оружия я был бессилен. Не раз я отчитывал ее за непочтение к старшему брату, но тщетно.
Теперь же, сидя в вагоне, не скрою, я очень хотел поскорее увидеть Алиму. Очень уж соскучился по ее милому детскому озорству.
И вот она передо мной, моя храбрая, дерзкая девчонка. Я встал поустойчивее, думая, что она, как всегда, бросится мне на шею. Однако этого не случилось. И все-таки, поцеловав ее в щеку, я сказал:
– Ну, сейчас проверю, как ты без меня училась!
Неожиданно для меня она покраснела:
– Пожалуйста, проверяйте, ага!
Я пристально посмотрел на Алиму: держится по-иному и говорит и улыбается не так, как прежде. Вытянулась, стала стройнее, ласковое смуглое лицо обрело какую-то ясность, чуть повзрослело. Новое пальто из красного драпа…
«Э, да моя сестреночка превратилась в настоящую красавицу!»– наконец прозрел я и вспомнил слова матери, что девочки очень быстро взрослеют. Однако я ожидал увидеть прежнюю озорницу-задиру, и мне стало немножко грустно. Но ненадолго. Решив, что в свои семнадцать лет сестра имеет полное право на подобное превращение, я совсем успокоился и с гордостью опять подумал: «Она красивая!»
Разговор наш пока что не клеился. Я несколько раз порывался начать его, но все не решался. Что-то удерживало меня. Да и сестра молчала, хотя раньше засыпала меня расспросами о городе, о студенческом житье-бытье, слушала меня чуть ли не с раскрытым ртом, бесконечно удивлялась и переспрашивала.
Наконец я спросил Алиму, в какой институт она думает поступать. Она ответила:
– Не знаю… Еще не решила, – и натянуто улыбнулась. Потом подумав, добавила:– Может быть, останусь в ауле.
После ужина Алима ушла в свою комнату готовить уроки, а мы с матерью сели пить чай. Мать неторопливо расспрашивала меня об институтских новостях, куда я думаю поехать после окончания и каковы вообще мои планы. Ей были давно известны все мои планы, и спрашивала она, видимо, только для того, чтобы не молчать. И я ответил в который раз, что через два года, возможно, буду работать в нашем ауле агрономом. Потом она сообщила мне новости аула. Оказывается, некоторых десятиклассников колхоз посылает учиться в школу механизаторов и еще на какие-то курсы.
– Ты, наверное, знаешь Нурлана, сына Дукена?
– Так себе, не очень…
Действительно, многих ребят, окончивших школу после меня, я почти не знал: приезжаешь на каникулы, – они где-нибудь гостят или работают. Я припоминал чей-то рассказ, что этот Нурлан окончил школу в прошлом году и поступил работать на электростанцию, выучился на монтера.
– Где же сейчас работает Нурлан? – осведомился я у матери скорее из вежливости, чем из любопытства.
– На станции. Помощником техника, что ли… Он стал совсем взрослый, мог бы прокормить семью, но колхоз надумал направить его учиться на три года. И зачем только людям нужно так долго учиться! – заметила она неодобрительно.
Я понял ее. Она обижалась, что я редко навещаю ее и даже практику прошлым летом проходил не в нашем ауле, и, вздыхая, жаловалась соседкам: «Э, недаром говорят – мать думает о сыне, а сын – о степи!».
И вот сейчас она опять вздохнула. Этот вздох, конечно, был по моему адресу.
– Это хорошо, что он будет учиться, – сказал я, всей душой желая Нурлану успеха.
Мои слова не понравились маме. Она долго, сосредоточенно пила чай, батистовым застиранным платочком вытирала лицо, и, откинув тюль на окне, посматривала на улицу.
– Ты с Алимой не говори резко, а то обидишь, – попросила она, словно подытоживая свои и высказанные, и невысказанные мысли.
Я только пожал плечами. К чему эти предостережения? Раньше, кажется, мать не интересовалась, каким я тоном говорю с сестрой. На жалобы Алимы она неизменно отвечала: «Это твой старший брат. Слушайся его».
А вот теперь все по-иному.
На следующий день Алима пришла из школы с расстроенным лицом. Я решил, что причина этому – уроки, – в десятом классе учиться нелегко, не стал ее расспрашивать и взял дневник. Алима, неотрывно следившая за мной, вдруг вспыхнула:
– Ага, а разрешения вы спросили?
Впервые перед сестрой мне стало неловко, но я не подал вида.
– Я, по-моему, здесь не посторонний и разрешение, мне кажется, не обязательно, – и, не обращая внимания на этот ее протест, стал листать дневник.
Вскоре, однако, я смягчился, и даже улыбнулся довольной улыбкой: на каждой странице дневника стояли пятерки, и только сегодняшняя тройка портила немного общий вид.
– Да ты, оказывается, кандидат на золотую медаль! – сказал я радостно.
Алима промолчала. Сидит передо мной напряженная, бледная, в глазах тоска.
– Алима, что с тобой? Тебя кто-то обидел?
Округлый подбородок сестренки задрожал, по щекам, оставляя мокрые узкие дорожки, покатились слезы. Я осторожно закрыл дневник и хотел положить на стол, но тут из дневника что-то скользнуло на стол. Фотокарточка. Я нагнулся, чтобы поднять ее, но сестренка опередила меня:
– Я… сама… Дайте мне!
Я даже не успел рассмотреть, что за парень был на снимке.
С этого дня сестренка и вовсе стала для меня загадкой. Стоит мне с нею заговорить – теряется, отходит, придумав какой-нибудь предлог. Словом, совсем замкнулась.
Я сидел и читал в дальней угловой комнате. Солнце стояло еще высоко, хотя полдень давно миновал. Мимо моего окна прошли парень в спортивной куртке и девушка. Через минуту раздался стук в дверь. Я скорее почувствовал, чем осознал, что сейчас разгадаю секрет Алимы. Мигом я очутился возле двери. Гости, видимо, не ожидали увидеть меня и смутились. Я только собрался пригласить их в дом, как к нам выскочила Алима. Увидев меня, чуть вспыхнула и повернулась к парню в спортивной куртке, который стоял, смущенно опустив глаза. Девушка опередила вопрос Алимы.
– Нурлан пришел к тебе за книгой, – сказала она, но в ее маленьких хитрых глазах светилась какая-то тайна, они словно говорили Алиме: не верь, он не за этим пришел к тебе. Лицо Алимы то заливал румянец, то оно бледнело. Мне показалось даже, что сестра дрожит.
– Какую книгу? – спросила она шепотом, чуть не плача.
Парень смутился еще больше. Спасая положение, я поспешно сказал:
– Алима, почему ты не приглашаешь гостей! Заходите! Заходите!
Они вошли в комнату, но Нурлан не сел на предложенный стул:
– Я очень тороплюсь… Я сейчас должен ехать…
Должен ехать! Наконец-то до меня дошло, что мое присутствие в комнате совсем не обязательно! Я ушел в другую комнату. Однако беспокойство, почти неосознанное, охватило меня. Я не мог усидеть на месте и стал ходить из угла в угол, изредка бросая взгляды на открытое окно. Я увидел кусок шоссе, что вел на станцию. Тополя, посаженные вдоль него, вытянулись и образовали зеленый коридор. При виде шоссе, этих тополей я вдруг вспомнил, как впервые, отправляясь учиться, покидал аул. Вон там, возле того холмика, я поймал попутную машину. Вместе со школьными друзьями меня провожала и Сауле… Я и сейчас помню, как она долго махала вслед удаляющейся машине. И осталась стоять даже тогда, когда другие провожающие уже спустились с пригорка. Мимо Сауле проносились машины, но она не замечала их. Она стояла и махала рукой, и мне казалось, что ее рука не прощается со мной, а зовет: «Вернись, вернись…» На самом деле Сауле шептала: «Кош, кош… – Прощай, прощай…»
Но время и километры рассуждают иначе и часто решают за людей. И счастливцы те, кого они не разлучают…
Мы с Сауле долго переписывались. Она подробно сообщала аульные новости, а я коротко отвечал, что в городе, которого она никогда не видела, вроде нет никаких изменений. После семи месяцев переписки она не ответила на мое письмо. Я ответил тем же, то есть тоже не написал. Но когда приехал на каникулы и узнал, что Сауле вышла замуж, я понял, что она была еще мне дорога.
И теперь это шоссе с зеленой бахромой листвы стало для меня единственной памятью о Сауле. Я вижу ее, одиноко стоящую на дороге, вижу ее руку, прощальную, зовущую…
И вот сейчас, на этой дороге, стоит моя сестра. Она машет вслед повозке, на которой уезжает Нурлан.
И рука ее тоже зовет, а может быть, Алима сейчас также, как и Сауле, шепчет: «Кош, кош…»?
Я упал лицом вниз на диван. Разноречивые мысли и чувства нахлынули на меня. В комнату вошла мама. Она стояла в дверях, видимо, не зная, сплю я или просто лежу. Потом тихонько подошла к столу и стала бесцельно листать какую-то книгу. Я поднялся. Мне показалось, что на ее лице прибавилось морщинок.
– Нурлан уехал учиться, – печально сказала она.
– Пусть едет. Правильно делает…
Мои слова снова не понравились маме. Она замолчала. И тут в комнату ворвалась Алима. На ее милом лице сияла безудержная радость. Она подбежала к матери, схватила ее за плечи и закружила по комнате. Мать пыталась ей что-то сказать, но Алима громко зашептала ей на ухо:
– Мама, мама, не надо, не говори! Я ему верю, верю… Ага, – обратилась она ко мне, – я жду твоих трудных вопросов! Задавай сколько хочешь!
Я залюбовался ею. Мне показалось, что снова передо мной моя прежняя сестренка, и только в ее глазах я приметил едва-едва уловимую тайну, глубокую тайну первого сильного чувства…
