Текст книги "Запах полыни. Повести, рассказы"
Автор книги: Саин Муратбеков
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 35 страниц)
Лето вдруг покатилось к концу. Солнце, только что нещадно палившее степь, теперь присмирело, словно кто-то убавил силу его лучей, как убавляют пламя в топке. Дни установились тихие, теплые. Нугман снова предоставил нам, ребятам, короткий «отпуск», и мы старались наверстать пропущенное время, носясь по аулу из конца в конец, играя в мяч и в неизменные альчики.
Однажды в такой вот ласковый полдень, резвясь на окраине аула, мы увидели человека, бегущего во всю прыть со стороны железнодорожной станции. Дорога увела его в низину, потом он вновь появился у нас на глазах, и тут все узнали его. К нам приближался Ажибек своей собственной персоной.
– Суюнши! Мне причитается суюнши! – вопил наш беглый бригадир, требуя подарка за какую-то очень радостную весть, и хлопал себя по карманам, которые должны наполнить дарами те, кому он нес известие.
С тех пор как он удрал на станцию к дяде, никто не видел его. За это время Ажибек слегка раздобрел и, что мы заметили сразу, принарядился. На голове его красовалась выгоревшая красноармейская пилотка, рубаха была заправлена в настоящие брюки-галифе. Он спешил за суюнши изо всех сил и к нам подбежал уже на подгибающихся ногах, задыхаясь.
– Живо в аул! Требуйте суюнши! Мне половина. Ырысбек с фронта вернулся! Сейчас будет здесь, – выпалил он, тяжело дыша.
Но никто не тронулся с места, мы смотрели на Ажибека во все глаза. Что с ним случилось там, на станции, у дяди? Мы-то помнили хорошо, как в прошлом году пришла похоронка на этого самого Ырысбека. И жена его Дурия, как и положено вдове, устроила по мужу поминки. А совсем недавно она развела глухого Колбая с женой и сама вышла за него замуж. И вот теперь Ажибек уверяет нас, будто этот погибший Ырысбек вот-вот появится перед нами.
– Вы что? Приросли к земле? Что стоите? А вдруг нас кто-нибудь опередит, тоже увидит Ырысбека? Тогда прощай суюнши! – заволновался Ажибек. – А, вы не верите? Глупцы, недотепы, я же еще на станции встретил его. Посмотрите, вот его одежда. Он мне ее дал, пилотку и галифе, – и Ажибек повернулся, демонстрируя свое приобретение во всем блеске. – Я вчера весь день по станции проходил. Может, думаю, увижу кого из аула. Спрошу, как мама. Как вы. Я по вас, мелкота, тоже соскучился. Да только никого не нашел. А вечером поезд пришел, смотрю: выходит Ырысбек. Живой! И перед всеми нос задирает, как раньше. Я точно родного отца увидел своего, правда, ребята. «Ырысбек-ака!»– кричу и ему на шею. А он: «Ты кто?»-говорит. А я: «Из Яблоневого», – говорю. «Вот это здорово, – говорит. – Ну, как там дела? Как моя Дурия?» Ну, я ему рассказал. «Ладно, говорит, разберемся, пошли». – «Почему пошли? – говорю. – Поедем». Поймал я чьих-то стреноженных коней. «Молодес, – говорит. – Находчивый ты солдат. Вот тебе за это!» И это дал, – и Ажибек снова завертелся перед нами, гордясь подарком.
– А где же лошади, Ажибек? – спросил Асет, еще сомневаясь.
– Мы их отпустили домой. Сами дорогу найдут. Да что вы ждете? Я же нарочно вперед побежал, чтобы раньше никто не увидел! – напустился на нас Ажибек, забыв, что сам же и задержал своим длинным рассказом.
Мы разбежались по всему аулу, заглядывая в дома, крича:
– Тетя, с вас суюнши! Ырысбек с фронта идет!
– Дядя, нам суюнши! Ырысбек вернулся, живой!
У нас так повелось. Если кто-то возвращался с фронта живым, это становилось праздником для всего аула. Люди, и старые, и молодые, выходили встречать на дорогу. Так было и сейчас. Те, кто находился в это время в ауле, услышав наши возгласы, побросали дела и выбежали на улицу. Одни нам поверили сразу, другие отнеслись с недоверием, но все же не могли усидеть дома.
– Дети что-то напутали, – говорили они. – Разве мы не читали сами эту бумагу? Ырысбек погиб смертью героя – вот что было написано там.
– И в черных бумагах случаются ошибки, – возражали им другие. – Вон в соседнем колхозе вернулся с фронта мужчина, а через день пришла на него похоронка.
А больше всех переживали старухи:
– Жив, жив, бедняжка. Видно, не время ему помирать. Жить должен. Так хочет аллах!
– Может, придет час, и мой жеребеночек тоже вернется?
– Как же быть теперь Дурие? Бедная женщина!
– Почему бедная? Разве ее выдали замуж силой? Пусть теперь пеняет на себя! Не могла год подождать, дуреха! Не ее – Ырысбека жалейте, женщины! Вот уж кому горе так горе!
– Значит, на то была божья воля. Думаете, от хорошей жизни Дурия пошла за глухого мужчину?
– Куда теперь денется Ырысбек? Кто пригреет его? Ведь, кроме Дурии, у бедняги никого не было!
– Э, а мы разве не люди? В чей бы он дом ни вошел, встретим, согреем.
– А как же! Встретим! Парень вернулся живым…
На этот раз Ажибек говорил чистую правду. Вскоре в начале улицы появился мужчина в военной форме. Вокруг него, точно овод, вился Ажибек. То зайдет с одного бока, то со второго, то убежит вперед и снова вернется. Мы дружно закричали:
– Дядя Ырысбек-ага-а! – и кинулись ему навстречу.
Я помнил его очень плохо, был совсем маленьким, когда он уходил на фронт. Но взрослые рассказывали, что никто не умел так веселиться в нашем ауле, как Ырысбек. Вот уж был шутник, и музыкант, и певец. Прирожденный артист, говорили взрослые.
Наши ноги словно бы не касались земли. Мы летели как птицы. Каждому хотелось опередить других, первым броситься на грудь Ырысбеку. Ведь поцелуй человека, который пришел с войны, как горячий привет от отца или брата. Ырысбек вернулся оттуда, где были они, и может сражался рядом с ними, плечом к плечу.
Счастливчиком оказался Кайрат. Он с разгона ринулся на шею Ырысбека. Но тот почему-то отстранился, прошел мимо Кайрата. А тем временем подоспели остальные ребята и, не задумываясь, почему он так поступил с нашим товарищем, окружили Ырысбека, запрыгали вокруг него:
– Дядя! Дядя! Ырыс-еке!
– А ну кыш! Не пылите! – прикрикнул на нас Ырысбек и провел ладонью по темно-синим галифе, стряхивая пыль.
Его глаза воинственно сверкали. А вид был живописен. За плечом Ырысбека рядом с мешком висело двуствольное ружье невиданной красоты, а на яловых сапогах его звенели блестящие шпоры.
– Мелкота, прочь с дороги! – услужливо подхватил Ажибек, в духе своего верного прислужника Кайрата.
Ырысбек расправил под ремнем зеленую гимнастерку и зашагал дальше, четко печатая шаг и размахивая свободной рукой. Шпоры запели: дзинь-дзинь…
– Видели? – спросил Ажибек, хвастаясь перед нами, словно это у него шпоры звенят.
– А почему он носит шпоры? – спросил простодушный Кайрат, самый неуспевающий ученик в нашем классе.
– Эх ты, голова! Ырыс-еке в кавалерии служил, а там все шпоры носят, – снисходительно пояснил Ажибек.
Мы тоже глазели на Ырысбека, открыв от восхищения рты. Такую красивую, решительную походку, такую замечательную одежду и такое необычное ружье мы видели в первый раз. На картинках, конечно, нам кое-что попадалось и раньше. Но чтобы в жизни, наяву…
Придя в себя, мы бросились следом за Ырысбеком, пошли за ним, точно свита.
А впереди его поджидала, волновалась большая толпа взрослых. К Ырысбеку бросились две старухи, чьи сыновья погибли на войне, раскрыли объятия.
– Миленький наш, хоть ты вернулся домой!
– Дай посмотреть на тебя, соколеночек!
Они хотели обнять Ырысбека почти одновременно. Но и старухам не повезло. Ырысбек отвел их руки и строго, будто на собрании, сказал густым баритоном:
– Здравствуйте, матери! Здравствуй, мой родной край! И вы, люди, народ мой, здравствуйте!
Его голос был сильным и ясным, каждое слово звучало будто четкий удар молота. Взрослые заметно растерялись – уж больно суров и неприступен был Ырысбек.
А он закончил свою короткую речь и, продолжая печатать шаг, двинулся прямо на толпу, расколол ее надвое и дошагал дальше, к своему дому. Ни на кого не взглянул, не сказал никому ни слова.
– Сердит, как сто медведей. Ну, он покажет этой Дурие! – восторженно пообещал Ажибек.
Мы в том возрасте, конечно, не разбирались в тонкостях супружеской жизни и тем не менее чувствовали, что Дурия сделала Ырысбеку что-то нехорошее, переселившись в дом Колбая. А на дверях дома, в котором она, как говорят, жила вместе с Ырысбеком раньше, Дурия повесила огромный ржавый замок.
Вот перед этим домом и остановился Ырысбек. Остановился, стукнул каблуком о каблук, звякнул шпорами.
– Ажибек! – не повернув головы, повелительно позвал Ырысбек.
Ажибек подбежал, будто только и ждал, когда позовут, встал перед ним в струнку и, как настоящий солдат, приставил ладонь к виску, отдал честь.
– Я здесь, Ырыс-еке!
– Иди передай Дурие: пусть придет и откроет дверь нашего дома! – приказал Ырысбек, чеканя каждое слово. – Скажи: хозяин шанырака еще не умер, пришел домой живым и здоровым. И пусть она зажжет домашний очаг, да поскорее. Скажи: некогда хозяину ждать, он утомился с дороги!
Взрослые, с замиранием ждавшие большого скандала, облегченно вздохнули, услышав спокойные, уверенные распоряжения Ырысбека.
– Поумнел человек на войне. Все понял. Простил Дурию, – зашептали, растроганно прослезились старухи. – И такого человека не дождалась глупая женщина! Правда, откуда ей было знать, что он выберется живым из того пекла.
Ырысбек делал вид, будто не к нему относятся вздохи и причитания женщин, и, независимо заложив руку за потертый кожаный ремень, смотрел на небо, на горы, словно пересчитывал их – все ли целы.
– Ну вот и вернулся в родные края. Сколько раз я мечтал об этой минуте. Теперь я дома, а здесь и умереть не страшно! – произнес он нараспев, стихами, словно обращаясь не к нам всем, столпившимся за его спиной, а к небу и горам.
Но старушки снова зашмыгали носами, запричитали:
– Видно, нелегко ему пришлось… Бедненький, бедненький.
Наконец вернулся Ажибек, за ним робко брела Дурия. Женщина не посмела приблизиться к Ырыс-беку, остановилась поодаль.
– Дурия, дорогая, открой, пожалуйста, сама! – четко сказал Ырысбек. – Насколько я помню, мы с тобой не разводились, да и разводиться нам ни к чему, потому что любим друг друга. Однажды ты в нашем доме уже разжигала впервые огонь. Так переступи же порог и зажги его снова.
– Верные слова он сказал. Добрые, – одобрительно зашептали взрослые.
Дурия медленно, еще боясь, подошла к своему первому мужу и с плачем упала в ноги. Ее слезы закапали в толстый слой пыли на сапогах Ырысбека, оставляя мокрые пятна. Тут и с него слетела вся его напускная невозмутимость. Плечи Ырысбека затряслись, лицо искривила гримаса. Я поначалу решил, будто ему стало страшно смешно и он беззвучно смеется. Но из глаз его сейчас же хлынули слезы.
Так они оба плакали. Она – у его сапог. А он – стоя над ней, не имея сил наклониться, поднять ее на ноги. Но потом к Дурие подошли старухи, взяли под руки:
– Встань, милая, открой мужу дверь.
Дурия перестала плакать, осушила глаза углом платка, деловито направилась к дверям, открыла замок и впустила в дом Ырысбека. За хозяином и его женой через порог повалил наш аульный народ. Кто-то из женщин взялся за веник, побрызгал пол водой и начал его подметать. Кто-то стал разжигать самовар. А несколько женщин пошли с Дурией в дом глухого Колбая и помогли принести одеяла, подушки, кошму и посуду. За считанные минуты заброшенный дом Ырысбека наполнился веселым шумом, звоном посуды и ликующими голосами.
Мы крутились под запыленными, темными окнами, сгорая от любопытства, страдая оттого, что действие скрылось, ушло за стены от нас, заслуживших суюнши, сыгравших главную роль в самом его начале. Но, словно бы сжалившись над нами, Ырысбек распахнул окна настежь, и шум и голоса сразу вырвались наружу, и нашему взору, словно сцена, открылась внутренность дома. Смотри и слушай сколько угодно!
Узнав о том, что погибший Ырысбек вернулся живым и, кажется, невредимым, потянулся с поля работающий люд. И каждый спешил в дом Ырысбека.
Пришел и глухой Колбай. Едва он возник в дверях, все затихли, замерли, опасаясь драки. Но мужья Дурии дружелюбно пожали друг другу руки. Взрослые одобрительно зашумели, радуясь тому, что встреча соперников закончилась миром.
А глухой Колбай сел на полу у стены, нахлобучив шапку до самых бровей. И еще что-то буркнул Дурие, проносившей мимо посуду с едой. А что именно он сказал, никто не расслышал. Дурия же ушла целиком в хозяйские заботы и вовсе его не заметила.
– Дурия! – громко окликнул ее Ырысбек. – Дорогая, где моя домбра? Где гармонь и скрипка?
– Сейчас… сейчас я принесу, – еще пуще засуетилась Дурия и, позвав на помощь Ажибека, сбегала в дом глухого Колбая и принесла музыкальные инструменты.
– Молодчина! Все правильно делает Дурия, – одобрительно сказали аксакалы, довольные ее расторопностью, готовностью исполнить любое желание Ырысбека.
– Спасибо, дорогая, – сказал Ырысбек, так и впившись взглядом в музыкальные инструменты.
Его руки мелко дрожали. Он не знал, что взять вначале – домбру, гармонь или скрипку. Наконец выбрал домбру и сразу же стал собранным, подтянутым, волнения как не бывало. Он прошелся пальцами по грифу, по струнам, и домбра ответила ему чистыми звуками, точно по дому рассыпали серебро. Помогая отвыкшим пальцам вспомнить забытое, Ырысбек проиграл по кусочку несколько кюев – мелодии для домбры, и, решительно тряхнув головой, ударил по струнам в полную мощь.
Все благоговейно замерли, слушая музыку Ырысбека – и взрослые в доме, и мы, ребятишки, жадно сгрудившиеся под окном. Простая деревяшка с двумя струнами творила чудеса. Она походила на волшебный сундучок, в котором хранятся удивительные звуки, а сам он, музыкант, красивый, смуглолицый, с черными блестящими глазами, копной жестких густых волос, сейчас казался каким-то высшим существом среди простых людей нашего аула. Словно гордый беркут, случайно попавший в компанию кур и домашних гусей.
Когда отзвучал последний кюй, Ырысбек прижал домбру к груди, закрыл глаза и, покачиваясь, баюкая инструмент, точно дитя, вновь заговорил стихами:
– Еще не верится, что я, Ырысбек, дома. И рядом любимая жена, а в руках моя старая подруга – домбра. Сколько раз я об этом мечтал, видел во сне там, на фронте. Вершины наших Джунгар казались мне крышей мира, а вся земля – их подножием. Вот, думал, вернусь, взойду на самую высокую вершину, и передо мной раскинется она вся, родимая степь. А может, и сейчас это сон? Я открою глаза и ничего не будет?
– Нет, Ырысбек, это не сон. Ты действительно дома, – возразил старик Жакып, один из почтеннейших аксакалов. – Объясни нам, как это случилось, – ты вначале погиб, а потом воскрес, и вот мы видим тебя живого, прежнего Ырысбека.
– Да, так и было. Я вначале как бы погиб… Помню, мы шли в атаку в пешем строю, бежали под ливнем пуль, и вдруг что-то ударило меня в грудь. Я, как подбитый беркут, упал без сознания, пролежал два дня между окопами, на ничьей земле. Потом закончился бой, и мои товарищи посчитали меня убитым и ушли вперед, в погоню за врагом. Они очень спешили, догоняя проклятых фашистов. Вот командир эскадрона и послал домой похоронку. А меня нашла молоденькая русская девушка, светлая, как солнце, чистая, как летнее утро. Разжала она мои окаменевшие губы, влила в рот немного живительной воды… Так я и вернулся на этот свет. Вы говорите: воскрес? Да, это так!.. Потом госпиталь… операция. Врачи отрезали легкое, пробитое вражеской пулей… Три месяца на койке, не шевелясь… А, лучше не вспоминать… – И рассказчик уронил голову на грудь.
Взрослые завздыхали, у старух и женщин снова повлажнели, покраснели глаза.
– Сколько их, горемычных, осталось лежать. Спасибо этой маленькой русской!
– Проклятая война! Проклятый пашис, чтоб тебе и в могиле не было покоя!
– Эй, женщины, перестаньте галдеть! Дайте послушать человека оттуда! – вмешался старик Жакып. – Скажи, Ырысбекжан, ты этих собак пашис видел? Какие они?
– Да, да, как они выглядят, идолы? – подхватил старик Байдалы. – Как посмотришь в казит[4]4
Казит – искаж. газета.
[Закрыть] волосы дыбом встают. Не люди, а звери. Одни рычат, щерятся, как волки, другие похожи на змей.
– Да, я видел фашистов, – просто подтвердил Ырысбек. – Привели наши разведчики их офицера, «язык» называется, я его охранял… Стоял близко, вот так… Я – здесь, а он – как вы, Баке.
В доме стало еще тише. Взрослые напряженно следили за рассказчиком, боясь пропустить самое важное.
– В общем, с виду как человек, – продолжал Ырысбек, – только в лице ни кровинки. Белый как известка!
– Это правда, убийцы всегда такие, – снова не удержались, заговорили женщины.
– Только подумать, столько выпил нашей крови, а лицо как известка!
– Дал ты ему по морде или нет? – запальчиво спросил старик Байдалы.
– Нельзя, Баке, бить пленных. Такой у нас закон, – пояснил Ырысбек и гордо добавил: – Но я отворачивался от него, не хотел одним с ним воздухом дышать! Брезговал! Да!
Взрослые одобрительно загудели:
– И правильно ты сделал, Ырысбекжан!
– А он что? Пашис?
– Что, что?.. Да пусть бы на коленях просил, я бы как Ырысбек, на него не посмотрел бы даже.
Уже давно зашло солнце; обычно в такое время аул засыпал, но в этот поздний вечер люди долго не расходились. Они расспрашивали Ырысбека о боях, на каком ему пришлось воевать фронте, не видел ли он их родных и близких. Просили повторить тот или иной рассказ и выслушивали его с вниманием, будто в первый раз. И при этом удивлялись, ахали, жалели и пускали слезу.
Глухой Колбай тяжко страдал оттого, что почти не слышал Ырысбека; он старательно следил за его губами и оглушительно кричал сидевшим рядом:
– Что он сказал? Что? Повтори!
В конце концов он утомился от усилий, встал, отряхнулся, вдруг сказал Дурие:
– Хватит, пошли домой. Уже поздно!
– Сядь и слушай, – отмахнулась Дурия.
Она успевала готовить чай, обносить им гостей и поубиваться, поплакать за дверью.
Этот день превратился в праздник и для нас, ребят. Лица взрослых посветлели, разгладились у переносья и возле губ горькие складки. В такие минуты хоть на голове ходи, они не скажут ни слова. И мы этим вдосталь попользовались – влезали на подоконник, сталкивали друг друга наземь и здесь же, под окном, боролись. В другое бы время вышел кто-нибудь из старших и влепил нам пару затрещин. Но на этот раз, замечая нашу возню, женщины говорили: «Ах, а про детей мы забыли! Дети, конечно, голодные с обеда!» – и подносили нам полный тостаган талкана, замешанного на молоке, или насыпали в горсти жареную пшеницу. И этому замечательному празднику, казалось, не будет конца.
Утолив первое любопытство гостей, разошедшийся Ырысбек снова занялся музыкой. Он взял гармонь и заиграл незнакомую мелодию, от которой веяло легкой грустью. Теперь, когда я слышу русскую песню военных лет о темной ночи, о женщине, сидящей у детской кроватки и ждущей бойца, мне вспоминается тот далекий день сорок четвертого года.
– Ырысбек-ай, мы давно не слышали твой голос. Спой же нам, – попросил старик Байдалы.
– Да, да, спой нам, Ырысбекжан, – поддержали его со всех сторон.
– Разве я могу вам отказать? – сказал Ырысбек, потянулся было за домброй и вдруг что-то вспомнил: – А где Дурия?
Женщина тотчас возникла в дверях.
– Сядь рядом со мной, – произнес Ырысбек повелительным тоном.
Дурия смутилась, бросила осторожный взгляд на глухого Колбая.
– Подойди ко мне, сядь рядом, – повторил Ырысбек.
– Иди, Дурия, посиди рядом с ним, – вмешались женщины.
Одна из них взяла Дурию за руку, подвела к Ырыс-беку, усадила на кошму. Дурия залилась алой краской, щека ее, обращенная к лампе, так и пылала.
Глухой Колбай, отрезанный своим недугом, как стеной, от остального мира, таращил глаза, ничего не понимая.
Успокоившийся Ырысбек ударил по струнам домбры и запел приятным баритоном:
Поет Биржан народу песни,
Биржана балует народ…
Его сильный красивый голос как бы встряхнул всех. Старики молодели на глазах, женщины сбросили с плеч усталость. Люди восхищенно причмокивали языком, подпевали. Даже мы, ребята, оставили возню, слушали и дивились, что вот, оказывается, как могут звучать простые слова и звуки.
– Еще… еще… спой еще… А ну, Ырысбекжан, порадуй наши сердца, – просили люди, когда он закончил первую песню.
И Ырысбек после Биржана пропел песни Ахан-сери, Иманжусупа, Асета.
– Ну довольно. Надо, люди, и совесть иметь, – сказал старик Байдалы. – Мы тут сидим, а Ырысбекжан устал после долгой дороги. Дайте ему отдохнуть.
Гости начали послушно подниматься с мест, потянулись к выходу. Вместе со всеми встала и Дурия.
– А ты сиди, – приказал Ырысбек, потянув ее за руку.
– Почему он не пускает мою жену? – громко спросил глухой Колбай, изумляясь.
Все, кто еще не успел выйти, испуганно притихли.
– Ырысбек первым женился на Дурие! Он оказался живым, и, значит, Дурия должна вернуться к Ырысбеку! – гаркнул в ухо ему старик Байдалы.
– Он живой, и слава аллаху! Но Дурия теперь моя жена, и я ее не отдам! – отрезал глухой Колбай. Дурия решительно вскинула голову, сказала:
– Если Ырысбек скажет: «Останься!»– я останусь здесь! Если он скажет: «Умри, Дурия!» – умру счастливой!
Старик Байдалы снова закричал в ухо Колбаю, объяснил, что ответила Дурия.
Глухой Колбай тяжело задышал, набычился и вдруг бросился к Ырысбеку, выхватив на ходу из-за голенища сапога длинный сверкающий нож. Этот нож он на днях выменял за ягненка у чечена Махмуда.
– Пустите меня! Я его убью! – кричал глухой Колбай, хотя его никто не держал, люди растерялись, замерли как завороженные.
Но Ырысбек, сразу видно, не зря побывал на войне, он кинулся к стене и мгновенно сорвал свою диковинную охотничью двустволку. Однако до схватки дело не дошло. Люди пришли в себя, взяли глухого Колбая под руки и увели с собой.
Ырысбек и Дурия остались одни.
Время уже шло к рассвету, и мы было тоже собрались по домам, да нас удержал Ажибек:
– Подождите! Все равно спать уже некогда, кончилась ночь. Но зато посмотрим, как Ырысбек побьет Дурию. А может, и вовсе застрелит! Думаете, ей так сойдет? Он настоящий джигит, ни за что не спустит измену!
Ну, какой полудикий мальчишка, с утра до вечера предоставленный самому себе, откажется от такого зрелища? Четверо из нас остались с Ажибеком, подползли к окну, присели на корточки.
Ырысбек и его жена еще не ложились, стояли посреди комнаты.
– Побей меня, Ырысбек, – умоляла Дурия, – ну, ударь, мне будет легче!
– Что ты? Что ты, моя дорогая? Я с ума сойду, если подниму на тебя руку, – отвечал Ырысбек.
– Господи, как мне смыть вину перед тобой? Ырысбек-ау, каждое твое ласковое слово как удар ножа. Ну, дай хотя бы пощечину!.. Я готова целовать твои ноги.
Дурия опустилась к его ногам, но Ырысбек быстро поднял ее, оторвав от пола, прижал к себе.
– Родной мой, тебе тяжело. Твоя рана будет болеть, – зашептала Дурия, а сама обхватила его за шею.
– Я соскучился по тебе…
– Тьфу! – сплюнул Ажибек и передразнил: «Сяскючился по тебе». Я думал, он джигит, а он бабник! Лижется как теленок.
Мы были тоже разочарованы. Дома нас ждут неприятности, и ради чего?
А Дурия собрала с пола одеяла и подушки, постелила постель и, дунув, погасила лампу.
– Ведь она же сама просила: «Ударь, ударь», – продолжал негодовать Ажибек. – Если бы мне изменила жена, я бы так ей врезал!.. Ладно, пошли. Видно, тут вообще ничего не дождешься.
Мы уже собирались оставить свой наблюдательный пункт, но в это время по улице кто-то громко затопал, мимо нас промчалась темная фигура и влетела в дом, распахнув двери настежь.
– Глухой Колбай! – радостно шепнул Ажибек. – Ну, сейчас будет дело! Уж он-то не станет лизаться! Уж онто покажет и ему, и ей!
Мы и сами узнали глухого. Снова приникли к окну.
В доме послышался грохот, глухой Колбай натыкался в темноте на вещи. Затем на мгновение вспыхнула спичка, мы увидели Дурию с распущенными волосами, полуодетого Ырысбека с зажженной спичкой в руке и метнувшегося к ним глухого Колбая. Дурия взвизгнула, прикрыла лицо обнаженной рукой. Спичка погасла, комната погрузилась в темноту, из которой тотчас донесся шум борьбы – прерывистое дыхание, топот и хлесткие звуки ударов.
Я вспомнил про нож Колбая, и меня сковало ледяным ужасом. То же самое случилось и с другими ребятами. Ажибек и тот затих, сидел, прижавшись к стене. И как бы в ответ над нашими головами что-то тускло сверкнуло и мягко шлепнулось на землю. Ажибек протянул руки и поднял нож Колбая.
– Пойдемте лучше отсюда. Подальше от беды, – прошептал Ажибек, стуча зубами.
Мы только и ждали, когда можно будет уйти, не боясь его насмешек. Нас тут же как ветром сдуло. Но стоило нам удалиться на безопасное расстояние, как Ажибек снова стал нашим прежним Ажибеком и с досадой сказал:
– Жаль, было темно. Ну, и задал, наверное, Колбай этому Ырысбеку!… Но ничего, а эту штуку я все равно взял с собой. Теперь она будет моей.
И он извлек из-за пазухи нож Колбая.
Уже светало. Из ближнего сарая прокричал петух, отозвался второй в другом конце улицы… за ним подал голос третий…
Днем ребята снова собрались перед клубом. Ажибек позвал в сторону тех, кто был с ним под окном Ырысбека, и спросил:
– Вы ничего не знаете о Колбае?
– Ничего, – ответил каждый. – А что случилось?
– Он исчез! Никто не знает, где глухой Колбай. Утром он должен был прийти на ток и не явился. И бригадир его искал, и учетчик. Даже сам председатель. И не нашли. Дом его заперт. А сам он как провалился под землю.
Мы переглянулись, подумав об одном и том же.
– И к Ырысбеку ходили, – сказал Ажибек, легко угадав наши мысли. – Учетчик Бектай был. Да Ырысбек и слушать не захотел. «Проваливайте, говорит, со своим Колбаем. Я вернулся с войны». А по-моему, он убил глухого и спрятал. Бобще, – он ввернул русское слово «вообще», – бобще, от Ырысбека всего можно ждать. Уж я его знаю, на станции с ним был. Чуть что не по душе, кричит: «На фронте я бы таких стрелял». Псих, вот он кто!.. Пойдемте к нему, посмотрим. Может, отыщем труп глухого Колбая.
Обмирающие от страха, гонимые не менее сильным чувством – любопытством, мы подошли к дому Ырысбека. Дом все так же зиял распахнутыми окнами и дверью. Изнутри доносились звуки домбры. Мы осторожно заглянули в окно. Ырысбек, в нижней рубашке, но в галифе и сапогах со шпорами, лежал на неубранной постели и тихо наигрывал на домбре. Заметив нас, он сказал, не прекращая своего занятия:
– А, это вы? Адъютант, подойди ко мне.
– Адъютант – это я, – важно пояснил Ажибек. – Ждите меня здесь, – и вошел в дом.
– Ассалауалейкум! – приветствовал он хозяина.
Ырысбек отложил домбру, сел на постели, строго сказал:
– Это что еще за ассалауалейкум? Я тебя как учил, а? А ну-ка, марш на улицу и войди, как положено солдату!
Ажибек вышел в прихожую и, войдя снова, поднес руку к виску, рявкнул:
– Здрабие желаем, товарищ кямяндир!
– Вот теперь правильно! Вольно! Слушай боевое задание: возьми вон те щипцы, разведи перед домом огонь. Когда щипцы раскалятся, доложи мне. Иди выполняй приказ!
Ажибек направился к очагу, возле которого лежали щипцы для углей.
– Вернись на место, – сказал ему Ырысбек. – Что должен сказать солдат, получив приказ командира?
Ажибек опять поднес к виску ладонь и звонко ответил:
– Есть, товарищ кямяндир!
– Кру-угом! Шагом марш! – скомандовал Ырысбек.
Мы сгорали от зависти к Ажибеку. Ырысбек обращался с ним как с настоящим военным. Ажибек вынес на улицу щипцы с таким видом, словно это было оружие огромного значения.
– А ну, ординарцы, слушай мою команду: соберите дрова, разведите огонь!.. Как должен ответить солдат?
– Есть! – крикнули мы и бросились за дровами.
Разжигая огонь, гадали: зачем Ырысбеку понадобились горячие щипцы?
– Значит, нужно. Приказы командиров не обсуждаются, – пояснил Ажибек, повторяя чьи-то слова.
Когда концы щипцов налились малиновым цветом, как бы стали светиться изнутри, Ажибек одернул рубаху и отправился с докладом к Ырысбеку. Командир Ажибека вышел в гимнастерке, затягивая ремень. Убедившись в том, что талия его перетянута достаточно туго, Ырысбек протянул адъютанту ключ:
– Открой дверь сарая! Там связанный Колбай. Вытащи у него тряпку изо рта.
Ажибек отомкнул висячий замок, вошел в полумрак сарая. Через секунду-другую мы услышали вопли глухого Колбая:
– Убей меня, убей! Выпей кровь мою! Или я сам тебя прикончу!
– А вы что не видели? Марш по домам! – сказал нам Ырысбек, впрочем не очень сердясь, и, взяв раскаленные щипцы, вошел в сарай.
Мы вновь задрожали от страха, но остались, только отступили в сторону, ожидая, чем кончится все это.
– Ну, жги, жги меня! – послышался злобный голос Колбая.
– Сам просит. Я бы ни за что не просил. Отдал бы Ырысбеку жену, а себе взял другую, – прошептал Ажибек, еле ворочая одеревеневшими губами.
– Не надо! Не надо! – жалобно заверещал невидимый нам Колбай.
Ажибек не выдержал, подкрался к сараю, заглянул в открытую дверь. А нам бы позвать на помощь людей, да подошвы прилипли от страха к земле, язык к нёбу прирос.
– Там такая жуть, такая жуть, – сообщил Ажибек, вернувшись. – Думаете, он глухого Колбая терзает? Как бы не так! Он пытает себя! Лижет щипцы, как ложку сметаны. «Видишь, говорит, как я люблю Дурию».
– Лижет? Не может быть! – усомнился Самат.
И мы, остальные, тоже не поверили Ажибеку. И оттого, что он врал как ни в чем не бывало, страх наш исчез. Значит, там, в сарае, ничего ужасного не случилось.
– Ну, не совсем лижет, он же не дурак, – поправился Ажибек, очень недовольный нашим недоверием. – Но…
Он не договорил. В дверях сарая появился Ырысбек с щипцами в руке, постоял, сосредоточенно глядя перед собой, потом вспомнил про щипцы, небрежно отбросил их в сторону и сказал Ажибеку:
– Адъютант, развяжи этого человека. Да побрызгай в лицо водой. Он раскис, как слабая женщина.
Мы кинулись за Ажибеком в сарай, радуясь тому, что для глухого Колбая все кончилось благополучно. Тот лежал с закрытыми глазами в дальнем углу, ноги и руки его были скручены сыромятным ремнем.
Кайрат принес кружку воды, протянул Ажибеку, тот наклонился и полил узкой струйкой лицо Колбая.
– Не надо, – взмолился глухой Колбай. – Развяжите меня, ребята.
Ажибек ловко распутал ремни и, помогая Колбаю подняться, посоветовал:
– Да отдайте ему эту жену! Ему теперь убить ничего не стоит. На станции он уже двух убил. Я сам видел!
– Пропади пропадом эта Дурия! Лучше бы я ее никогда не видел, – простонал Колбай, направляясь к дверям.
– Думаете, его в легкое ранили? Ничего подобного. Его фашисты пытали. И он, наверное, думал, что вы тоже фашист, – бессовестно врал Ажибек, провожая глухого Колбая.
Тот, пошатываясь, вышел на улицу и, как назло, сразу наткнулся на учетчика Бектая.
– А-а, вот ты где?! – рассердился учетчик, чуть ли не наезжая на Колбая конем. – Мы его ищем, с ног сбились. А он в сарае спит!
– Чтобы ты так спал, – пожелал Колбай. – Ох, и этого Ырысбека мне бы больше не видеть в глаза!
– Нечего валить на честных людей! Ступай на ток и работай! – закричал Бектай.
