Текст книги "Легенды Ицкарона. Сказка о пропавшей жрице (СИ)"

Автор книги: С. Лисочка

сообщить о нарушении

Текущая страница: 28 (всего у книги 30 страниц)

3

– Письмо для Лары Уиллис, – услышал я знакомый голос рядом.

Удивительнее всего, что у меня ничего не болело, даже голова. Слабость была, железисто-горьковатый привкус во рту был, голова кружилась, в ушах немного звенело, а боли не было. Я с трудом разлепил глаза. Судя по всему, я находился все на той же полянке возле кармана-мавзолея. Под головой у меня было что-то мягкое, сам я лежал на земле, укрытый собственным плащом, а надо мной светлело предутреннее небо. Рядом посапывала на своем плаще Сонечка; чуть в стороне, возле небольшого костерка сидели Лу и Лара, а рядом с ними висела в воздухе Фьюарин, лениво помахивая крыльями.

– От кого это? – поинтересовалась Лара, не спеша забирать у почтовой феи свернутый в четверо лист бумаги.

– От милорда Ларена Эорина! – ответила Фью.

Лара замотала головой.

– Скажешь ему, что не нашла меня. Меня его письма не интересуют.

Эти слова возмутили почтовую фею до глубины души.

– И не получить целое колесо??? Я что, похожа на сумасшедшую? Нет уж, бери свое письмо, и сожги его, если не хочешь читать, а я-то не такая дура, чтобы от золота отказываться! Держи, говорю!

Лара, покривившись, приняла конверт и кинула его в костер. Конверт тут же выпрыгнул из огня ей на колени. Лара повторила попытку. С тем же успехом. Тогда Лара попыталась просто отбросить конверт прочь, и тоже без результата – он вновь вернулся к ней. Рассвирепев, Лара попыталась его порвать – письмо не рвалось, сняла с пояса костяной нож – тот самый – и попыталась разрезать конверт им – без намека на успех.

– Это последнее изобретение ицкаронских алхимиков, – благодушно пояснила Фью, на всякий случай отлетая от Лары на безопасное расстояние. – Особая бумага. Ее собирались использовать для доставки судебных повесток и всего такого, но себестоимость слишком высокая – почти восемь грифонов за лист. А это тестовый образец, ума не приложу, как твой эльф умудрился его достать.

Ведьма сдержанно захихикала в кулачок.

– Он не мой эльф! – Лара подскочила с места и, бросив письмо на землю, принялась топтать его ногами.

– Не старайся, от письма не избавиться, пока не прочитаешь. Извини, что сразу не сказала, но колесо – это колесо! – добавила Фьюарин. – Мне ответа, я так понимаю, можно не ждать? Ну, тогда я полетела!

– Постой! – сказал я, пытаясь приподняться на локте. Со второй попытки мне это даже удалось. – У меня есть сообщение для милорда Ларена.

Лу тут же перестала хихикать и оказалась рядом со мной, ее узкая ладошка коснулась моего лба, проверяя, нет ли у меня жара.

– О, Энжел! И ты тут! А я тебя не заметила! – обрадовалась мне фея. – Слушаю тебя!

– Доставка, разумеется, за счет получателя. Твои новые расценки мне не по карману. Колесо – это ж ни в какие ворота!

– Это специальный тариф, с учетом риска и расстояния. Я вообще не хотела с этой историей связываться, после прошлого-то раза – кому приятно, когда в него из лука целят? Но уломал меня милорд. Ах, как он меня уговаривал, как уговаривал! Ну, понятно: любовь у эльфа. Я вообще за это дело, потому как влюбленные чаще письмами обмениваются. Как тут откажешь, тем более, когда за каждый ложный вызов по грифону? И колесо – за доставку, если получится, – трещала Фьюарин. – Так что передать?

– Передай: «Я выполнил свое обещание. Лара Уиллис жива, здорова и ей ничего не угрожает. В ближайшее время мы отправляемся в Ицкарон. Думаю, дорога не займет более пяти дней. Теперь ваша очередь выполнить свою часть сделки», – произнес я, стараясь не обращать внимания на взгляд Лары, которым та смотрела на меня и почтовую фею. Неприятный такой взгляд, так на мишень смотрят, когда стрелять собираются. Эх, когда у нее были платиновые волосы и серебряные глаза, мне куда больше нравилось, как она на меня смотрела. – Все. Лети.

– Пока-пока! – сказала Фьюарин, и торопливо растаяла в воздухе, вопреки своему обыкновению не позаботившись даже об эффектном исчезновении. То ли и ей взгляд Лары не нравился, то ли торопилась за наградой.

– Ты как, геджи? – поинтересовалась Лу, помогая мне принять сидячее положение. Пока я общался с почтовой феей, она сходила к костру и вернулась оттуда с чашей горячего отвара, от которого пахло десятком знакомых мне трав и десятком незнакомых. – Выпей. Это то, что тебе сейчас надо!

– В целом – нормально, – ответил я, пробуя на вкус горячее варево – несколько горьковатое и очень терпкое. – Ничего не болит, только слабость во всем теле. А с Сонечкой что?

– Спит. Как тогда. Заснула сразу, как только ваши боги ушли, – ответила ведьма. – Вы все заснули, все трое. Госпожа Уиллис недавно проснулась, минут сорок назад.

Я выпил содержимое чаши залпом и поднялся на ноги. Меня немного пошатывало, но в целом чувствовал я себя достаточно бодро. Силы очень быстро возвращались ко мне, уж не знаю, благодаря ли отвару Лу или от какой другой причины.

– А ты тоже не помнишь ничего, как она? – поинтересовалась Лу шепотом, – Мне опять все пересказывать, да? Или я теперь могу немного поспать?

На секунду мне показалось, что мои глаза, уши, нос и рот снова забиты черной киселистой субстанцией. Что все, что только что было, – всего лишь последняя фантазия угасающего разума. Бред, которым он пытается заслониться от нестерпимой черной жути.

Я сделал над собой усилие и вновь заставил себя увидеть поляну с черным мавзолеем, спящую на земле Сонечку, тревожно заглядывающую мне в глаза Лу и Лару, сидящую у огня. Она, видимо, успела уже несколько успокоиться и теперь, развернув письмо, читала его при свете костра. Губы ее кривились, но взгляд скользил по строчкам с жадностью и даже голодом. На нас с ведьмой она внимания никакого не обращала. Будто нас тут совсем не было.

– Если я чего и не помню – то это только к лучшему. А некоторые вещи лучше навсегда забыть, – сказал я, изгоняя последние остатки черного видения прочь. – Отдыхай, сядзе.

Эпилог

Жизнь каждого человека – это сказка, написанная Богом.

Г. Х. Андерсен

1

Около полудня, миновав широкий арочный мост через Ицку, со стороны города к восточному таможенному посту подъехала открытая коляска, в каких имеют обыкновение разъезжать по городу зажиточные торговцы, муниципальные чиновники высокого ранга и эльфийская знать. Кучер-эльф в расшитой серебром ливрее, припарковав коляску несколько в стороне от таможенного поста, здесь размещенного, был сразу отпущен в город и ушел туда пешком, напоследок отвесив тем, кого он привез, изящный поклон. В коляске той приехали два господина эльфийской наружности, чьи костюмы хоть и не являлись последним писком ицкаронской моды, подчас довольно странной, но зато были скроены и пошиты на заказ из хороших и недешевых тканей: суранского бархата, катайского белоснежного шелка и ицкаронского льна лучшей выделки. Эти двое весьма походили друг на друга внешне: и высоким ростом, и светлыми длинными волосами, и скуластыми раскосыми лицами. В этом не было ничего удивительного, поскольку один из них был сыном другого, хотя, строго говоря, в отличие от отца, эльфом не являлся, а был полукровкой. Старшего, носившего на носу очки в золоченой оправе и сжимавшего в руках прогулочную трость, звали Лареном Эорином; что касается его сына, чьи длинные волосы были собраны в хвост головным платком, то это был не кто иной, как Квентин Уиллис-Эорин.

Простившись с кучером, Эорин-старший остался сидеть в коляске, поглядывая на Восточный Тракт, а его сын вылез из нее и принялся прохаживаться туда-сюда, бросая взгляды в том же направлении. Разумеется, таможенники вскоре обратили внимание на эту парочку. Капрал, закончив проверять документы у очередного торговца, желающего проехать в город, отдал распоряжение своим людям начать досмотр груза, а сам направился к коляске, чтобы выяснить, для чего это господа эльфы устроили тут наблюдательный пункт, и с намерением потребовать отправится куда-нибудь подальше от вверенных ему рогаток. Но рисунок на запястье милорда Квентина, изображающий грифона с треугольным щитом в передних лапах, и несколько негромких слов вмиг переменили отношение капрала к этим двум наблюдателям. Он кивнул, прищелкнул каблуком, приветствуя коллегу – милорд Квентин был, помимо всего прочего, сержантом Стражи, – и вернулся к своим людям, которые с этого момента совершенно перестали замечать парочку.

Время шло. Майское солнце уже давно миновало зенит, день клонился к вечеру, а того, что ожидали отец и сын, все не случалось. Милорд Квентин стал проявлять признаки крайнего нетерпения. Он то и дело сверялся с карманными часами, поминутно запрыгивал на подножку коляски и, привстав на цыпочки, подолгу высматривал что-то у самого горизонта, затем спрыгивал на землю, подходил к лошадям, проверяя, ладно ли надета на них упряжь, после возвращался к коляске и снова прохаживался туда-сюда, заложив руки за спину. Милорд Ларен вел себя поспокойнее: поднимался с мягкого дивана и выходил из коляски исключительно чтобы размять ноги, большую часть времени ожидая сидя, однако при этом его взгляд был направлен исключительно на восток – туда, откуда тянулся тракт. На нервное беспокойство своего спутника, как и вообще на окружающую обстановку, он внимания практически не обращал. Он-то первым и заметил фургон на горизонте, несмотря на близорукость, а может быть и благодаря ей – кто знает, что за заклинания были наложены на его очки?

– Едут, – бросил он коротко.

Милорд Квентин тут же оказался на подножке коляски и замер там, всматриваясь в темную точку на самом горизонте. Минуту или около того он и вовсе не шевелился, а потом вдруг начал спешно чистить манжетой рукава полу камзола, совершенно, надо заметить, чистого. Затем принялся пятерней расчесывать свои длинные волосы и даже развязал и снова завязал головной платок, их стягивающий. Что касается милорда Ларена, то с той минуты, как он заметил фургон на дороге, эльф сделался бледен, а плечи его болезненно обмякли. Пошатываясь, он вышел из коляски, при этом прогулочная трость оказалась вдруг очень кстати – ноги отчего-то стали ватными, хотя прежде милорд никогда не жаловался на подобную слабость.

К тому моменту, когда фургону оставалось преодолеть последнюю сотню метров до таможенных рогаток, и светловолосый возница уже понемногу натягивал вожжи, умеряя бег серой в яблоках лошади, у милорда Квентина окончательно сдали нервы. Что-то выкрикивая, он бросился к фургону, по-ребячески перемахнув через перекладину, лежавшую на двух рогатках. Этим он весьма изумил таможенников, а возницу, который видимо решил, что милорд собирается броситься лошади под копыта или фургону под колеса, заставил натянуть вожжи и спешно закрутить ручку тормоза. В тот же миг, не дождавшись полной остановки фургона, навстречу милорду Квентину с козел фургона соскочила темноволосая женщина в потрепанном охотничьем наряде, заглушая своим визгом и скрип тормозов, и ржание несколько перепугавшейся лошади, и выкрики самого милорда. Эти двое встретились и схватились в крепких объятиях; совершенно не стесняясь присутствующих, принялись осыпать друг друга поцелуями, перемежая их громкими, но малопонятными восклицаниями.

– Это и есть ее сын? – поинтересовалась у возницы молоденькая – не старше семнадцати лет – катаянка в зеленом платье, выбираясь из глубины фургона на козлы.

– Ага, – ответил возница и, обернувшись, крикнул вглубь фургона: – Сонечка, хватит спать. Ицкарон уже!

– Разбудишь у Храма Героев, – ответил ему женский заспанный голос. – Что я, Ицкарона никогда не видела?

– Нам сейчас таможню проезжать, – сказал светловолосый, раскручивая ручку тормоза.

– Ну и задекларируй меня как что-нибудь недвижимое, – буркнула в ответ названная Сонечкой, – не мне тебя учить.

Светловолосый, пожав плечами, направил фургон к таможенникам, которые с интересом наблюдали за встречей матери и сына. Последних пришлось объехать по заметной дуге: те стояли на середине дороги и не только никуда уходить не собирались, но и вовсе окружающей реальности не замечали.

– Мама, посмотри, как я вырос, мама! – услышал возница, когда фургон проезжал мимо.

– Квени, маленький мой! – причитала мать, начисто игнорируя тот факт, что сын был на добрую голову выше ее.

Капралу Таможенной Стражи возница отрекомендовался как Энжел Сувари, жрец Малина, после чего назвал имена и род занятий своих спутниц: катаянки – Лу Ай Лей, ведьмы; той, что не пожелала вылезти из фургона – сэра Сони эр Нурани, жреца Нурана; и той, что шагах в сорока от них продолжала стискивать в объятьях сына, не видевшего ее тридцать лет – Лары Уиллис, жрицы Луни. Таможенники, услышав, кем является возница, слегка побледнели, но все же изъявили желание осмотреть фургон. Впрочем, осмотр они произвели очень быстро, едва заглянув внутрь, так что имей Энжел желание провезти в город что-нибудь контрабандой, ему не потребовалось бы открывать порталы или придумывать что-то в этом роде.

Проехав за рогатки, Энжел припарковал фургон возле коляски Эоринов и, спрыгнув с козел, подошел поприветствовать милорда Ларена, все еще стоящего на том самом месте, на каком он был, когда милорд Квентин бросился навстречу матери. Заодно Энжел захватил и вещи Лары – ее лук и стрелы, которые она оставила в фургоне, когда выпрыгнула из него.

– А что же вы ждете, Ларен? – поинтересовался он у эльфа, после того, как обменялся с ним рукопожатием и передал ему чехол с луком и колчан. – Отчего не идете к ним?

– Да я как-то… – промямлил тот, нервно подернув плечами, – как-то… не знаю…

Он засуетился, устраивая вещи Лары в коляске, укладывая их то на задний диван, то на передний, то на краю сидения, то поперек. Лук отчего-то все сползал, а стрелы норовили вывалиться из колчана. Наконец Ларен все-таки уложил их так, чтобы ничего никуда не сползало и не высыпалось.

– А вы сейчас в какую сторону собираетесь ехать? – вдруг поинтересовался он.

– Перво-наперво – в Храм Героев, затем – к сестре, на Большой Треугольник, после – на биржу Громбуханки, и, наконец, – к себе, в Храм Дорог, – ответил Энжел. В Храм Героев он собирался, чтобы доставить спящую химеру и увидеться с отцом и братом, Лу Ай Лей он планировал пока устроить пожить у сестры, а что до биржи извозчиков, то именно там по договоренности с киркогорскими гномами надо было оставить фургон и лошадь. – Если вы об этом спрашиваете, то я могу вас подвести хотя бы до площади Последнего Короля, но право, Ларен, бросьте… Идите к ним, ваше место там.

– Она не захочет меня видеть, – вздохнул Ларен, – и правильно… после того, как я…

– Уговорили меня найти ее? Чушь. Да даже если не захочет, так и что ж? Не захочет сейчас, но пока вы оба живы, все может перемениться. Ларен, хотите совет от жреца Малина – а вы именно в той ситуации сейчас, когда только такие советы и слушать? Вам достался еще один шанс, не отказывайтесь от него. Быть может, вы и проиграете, но если вовсе не станете играть, то точно ничего не выиграете. Идите к ним, Ларен.

Эльф сделал в сторону Лары и Квентина два или три шага, затем остановился, оглянулся и вернулся к жрецу. Тот, увидев это, неодобрительно покачал головой, но в намерении эльфа он ошибся: Ларен вытащил из-за манжеты своего рукава небольшой картонный прямоугольник и протянул Энжелу.

– Это визитная карточка человека, которого я нанял для утряски вашей проблемы, – сказал он. – Я уже заплатил ей, и она все подготовила, но вам, вероятно, лучше будет встретиться с ней лично и уточнить детали. С Арникой, я, понятно, на эту тему не общался, как договаривались: это вы сами.

– Да-да, я сам, – кивнул Энжел, принимая у эльфа карточку и пряча ее в поясной карман. – Спасибо, Ларен.

Эльф замотал головой.

– Что бы там дальше не было, это я у вас в неоплатном долгу, – сказал он, и, поклонившись жрецу, направился к сыну и Ларе.

– Удачи вам, – пробормотал Энжел, запрыгивая на козлы, и тут же сам добавил: – к Малину!

2

Восьмой дом на Малом Треугольнике оказался одноэтажным каменным строением ухоженного вида с широкими чистыми окнами, черепичной крышей и маленьким палисадником за невысокой чугунной оградой, в котором росли сиреневые кусты, – словом, весьма приличный домик, особенно для Старого города. Впрочем, Малый Треугольник, сам по себе, считался кварталом относительно приличным: тут не было ни покосившихся от времени развалюх, ни дешевых ночлежек, люди жили, конечно, небогатые, но и не городское отребье – самые обычные люди, готовые, правда, мириться с тем, что из-за замещений несколько дней в году приходиться искать ночлег где-то на стороне.

Дверь открыла невысокая рыжая женщина, желтоглазая и самую малость раскосая. Сложно было сказать, сколько ей лет: в целом выглядела она едва ли на сорок, однако среди рыжих ее волос было столько седых прядей, что в этой оценке невольно возникали сомнения. Одета она была в пестрое домашнее платье, поверх которого был завязан перепачканный в муке светло-серый кухонный фартук.

– Госпожа Куинда? – поинтересовался Энжел. – Мое имя – Энжел Сувари. Милорд Ларен Эорин должен быть предупредить вас о моем визите.

– Вы жрец Малина, – кивнула женщина, – проходите.

Кухня, куда госпожа Куинда провела Энжела, оказалась довольно большой – как минимум, она занимала треть дома. В дальнем углу ее расположилась внушительных размеров дровяная плита с широкой варочной поверхностью, двумя духовками и баком для нагрева воды; рядом с плитой – мойка с медными кранами, в центре комнаты – длинный разделочный стол, у ближней стены – сервант, полный посуды, а поближе к окнам, выходящим на палисадник – стол поменьше, обеденный, под которым прятались три крепких табурета. Тут же, у открытых окон, боком к ним, стояли два удобных кресла, а между ними – маленький круглый столик, на котором было достаточно места для чайного набора и масляной лампы.

Обычно люди относились к Энжелу с некоторой опаской – Малин имел репутацию божества, от которого следовало ждать чего угодно, и с кем без крайней необходимости лучше не связываться; эта репутация отчасти распространялась и на его жрецов. Но здесь ничего подобного не было, госпожа Куинда приняла Энжела без предубеждения и настороженности, словно старого знакомого, заглянувшего в гости. Ему было предложено одно из кресел, кружка крепкого чая и вазочка с песочным печеньем.

– Вы меня извините, – сказала она, указывая на разделочный стол, где были выставлены три формы, в которых дожидались начинки основы из слоеного теста. Начинка – мелкопорубленный лук и нарезанная некрупными кусками курятина – тоже здесь присутствовала, занимая большую глубокую чашу, – я тут курнички затеяла, внучка порадовать. Нашему разговору не помешает, если я и ими буду заниматься?

– Нисколько, – заверил хозяйку Энжел, устраиваясь в кресле и пробуя чай на вкус. Чай оказался очень даже неплохим, с шиповником и апельсиновой цедрой. – Итак, я желал бы, чтобы вы ввели меня в курс дела. Милорд Ларен описал мне, так сказать, общий принцип, но в детали не посвящал.

– Задача, как я ее понимаю, состоит в том, чтобы одна древняя легенда вытеснила другую, более распространенную теперь, из сознания и памяти людей, – заговорила госпожа Куинда, принимаясь за нарезку картофеля в начинку. – Что бы люди в нее поверили. Пусть не всерьез и не взаправду, но когда маленькие дети начнут спрашивать, отчего луна то круглая, то серпом, им бы рассказывали не сказку о лунном пироге, а другую. Я же, как вы, может быть, слышали, в театре пьесы придумываю, а актеры их потом на сцене разыгрывают. Вот я и придумала пьесу на основе древней истории, о том, как давным-давно один смелый волколак дерзнул полюбить Луню, и ничего умнее не нашел, как положить на ее алтарь собственное свое сердце, которое сам вырвал из своей груди. Вы знаете эту легенду?

– Кажется, что-то слышал. Луня превратила его сердце в лунную лилию, из лепестков которой жрицы и делают зелье, успокаивающее взбесившихся оборотней?

– Верно. И оборотни считают, что лунная лилия – это луна и есть. Когда она расцветает, луна прибывает, когда увядает – убывает.

– А вот про это я никогда не слышал, – признался Энжел. – Оборотни действительно так считают?

– Ну, некоторые оборотни, – тонко улыбнулась госпожа Куинда. – На самом деле для большинства из них Луна – это просто светлое пятно на ночном небе, на которое удобно выть. Но, согласитесь, эта легенда гораздо интереснее легенды с лунным пирогом. Если в человеческом сознании она заменит ту, что так вам досаждает, то разве это не то, что вам нужно?

Энжел задумался.

– А не получится ли потом так, что раз в год, а то и раз в месяц какому-нибудь бедолаге-оборотню придется умирать, вырывая из груди сердце, чтобы наступил новый цикл? – спросил он. – И не слишком ли жестокая история, чтобы ее детям рассказывали?

– Не вижу большой беды, если станет так, как вы говорите, – пожала плечами госпожа Куинда, – волколаки от этого вряд ли переведутся. Но моя пьеса не об этом, и жестокости в ней не больше, чем в сказке о Красном Капоре, или в сказке про Ундину. Оборотень, конечно, умрет по ходу действия, но умрет вполне счастливым. А сама история его любви к богине занимает лишь первую часть, затем речь идет о том, как лунные жрицы заботятся о цветке, отчего он расцветает, и о том, как сок его дает оборотням успокоение, а свет от лепестков освещает ночное небо. Это будет пьеса с элементами балета, как раз большая часть танцев предполагается во второй части. Но, если вы пожелаете, можно это все переписать – репетиции только-только начались, а хореографическую часть можно будет использовать почти без изменений и при таком варианте. Конечно, мне на переработку потребуется еще какое-то время, но не слишком много.

– Нет-нет, – усмехнулся Энжел, – мне как раз хотелось бы, чтобы обошлось без ненужных жертв.

Госпожа Куинда задумалась на несколько секунд.

– Милорд Ларен, видимо, не вполне точно объяснили вам сам принцип, – сказала она, перемешивая начинку, предварительно поперчив ее и посолив. – Ведь смысл не только в том, чтобы заменить легенду, но прежде всего – исполнителей. Кражу лунного пирога разыгрываете вы и лунные жрицы, это вошло в традицию; поменяй вас на простых актеров, все закончится плохо, потому что все знают, кто должен это делать. Мы же меняем любительский театр на театр профессиональный. Где ж вы видели, чтобы на сцене взаправду умирали?

– О, понимаю, – сказал Энжел. – Это замечательная идея. Так вы говорите, репетиции уже начались?

– Да. Давайте, я вам по порядку отчитаюсь? Во-первых, я написала пьесу и представила ее на суд милорда Ларена. Она ему понравилась, он только несколько небольших изменений внес, связанных с историческими особенностями эпохи. Во-вторых, я договорилась с директором театра о постановке. Режиссирую я сама, это – мой дебют. В некотором роде. Ну, почти дебют. А актеры, можете в этом не сомневаться, очень-очень опытные. К постановке хореографических номеров мне удалось привлечь саму Лиру Олани, вы-то уж должны ее знать! Музыку, кстати, тоже она сочинила.

Энжел кивнул. Младшую жрицу Арлекина он действительно знал, причем не только, что называется, «по работе», но и потому, что его сестра Саора в свое время ходила в хореографическую школу при Храме Искусств, где Лира как раз и преподавала.

– Далее, – продолжала госпожа Куинда, раскладывая начинку в формы, – костюмов пока нет, но мерки сняты, и портные над ними уже работают. С реквизитом есть некоторые сложности, но они вполне решаемые, и вашего внимания не стоят. Полагаю, к концу июня все будет готово, можно будет дать первый спектакль. На осень запланированы гастроли в Суран, что очень кстати. Думаю, мне удастся договориться, чтобы представление было показано в Большом[102]102
  Имеется в виду Большой императорский театр Сурана.


[Закрыть]. Далее, предполагается давать этот спектакль на каждый эльфийский новый год. Может быть, два-три представления, но не больше – иначе оно быстро приестся публике, и на него перестанут ходить. А нам этого не надо. Вот, собственно, и все. Думаю, я ничего не упустила.

– Работа, которую вы проделали, впечатляет, – искренне восхитился Энжел. – За столь малый срок так все организовать – я такого не ожидал. Милорду Ларену, я полагаю, это стоило значительных денег?

– Ну, во-первых, его семья, кажется, достаточно состоятельна для таких трат, – улыбнулась госпожа Куинда, – а во-вторых, я взяла с него не так уж и много. Однако осталась одна проблема: спектакль должен быть одобрен Лунным храмом и милорд меня заверил, что вы это одобрение обеспечите.

– Да, я обязательно переговорю с Арникой, – покивал Энжел, – сегодня же. Так, а это еще что?

В это время с улицы послышалась сирена, а следом голос, хорошо слышимый во всем городе, произнес:

– Внимание! Внимание! Через четыре часа тридцать минут ожидается замещение. Жителям, проживающим внутри Пятого кольца, рекомендуется начать эвакуацию. Повторяю…

– Ну вот, – сказала госпожа Куинда с некоторой досадой, – как раз когда я пироги пеку.

– Мне кажется, у вас хватит времени и на то, чтобы их испечь, и на эвакуацию, – заметил Энжел.

– Времени-то хватит. Конечно, хватит. Но кто ж теперь курники есть будет, если замещение, и Илису в оцеплении до утра стоять? Вот что: отнесу ему на пост, пусть товарищей угостит.

– Илис Зорр – ваш внук? – заинтересовался Энжел.

Внешний облик госпожи Куинды, то, как она двигалась, и еще некоторые мелочи в ее поведении с самого начала интриговали его. Он не мог отделаться от мысли, что где-то уже видел ее, причем недавно; кроме того, что-то странное было в том, как госпожа Куинда посматривала на него: с каким-то странным ожиданием и даже вызовом. Однако до этой минуты Энжел все как-то не удосуживался взглянуть на тень хозяйки повнимательнее. Теперь он сделал это, и увиденное заставило его глубоко задуматься.

– Вы его знаете? Славный мальчик! На самом деле не внук, а правнук, и еще, если с другой стороны посмотреть – то троюродный внучатый племянник.

Сирена на улице поутихла – до замещения было еще достаточно времени, потому в следующий раз она должна была зазвучать только через полчаса.

– Так о чем мы говорили? – спросила госпожа Куинда. – Ах, да, вы сказали, что переговорите с Арникой.

– Возможно, она захочет побывать на репетиции, – сказал Энжел, проведя ладонью по глазам, – я – точно захочу.

– Это совсем несложно устроить, – заверила Энжела госпожа Куинда, закрывая курники заранее заготовленными листами теста, – репетиции идут почти ежедневно.

– С вашим талантом устраивать – не сомневаюсь, – покивал Энжел и потянулся за своей сумкой, лежащей на полу рядом с ножкой кресла, в котором он сидел. На губах его образовалась какая-то странная полуулыбка-полуусмешка, какая бывает у ребенка, обнаружившего вдруг, что если наступить ногой на садовый шланг, то вода из него перестанет течь, а садовник – тот самый садовник, который запрещает рвать с куста незрелые ягоды крыжовника, – начнет пристально разглядывать лейку шланга, направляя ее себе в лицо. – А у меня для вас кое-что есть. Это же ваше?

И он вытащил из сумки веер, тот самый, который некогда поднял с пола в святилище Атая в Тхи-Шу.

Госпожа Куинда вытерла руки о передник, приняла веер, раскрыла его, обмахнулась им несколько раз и, закрыв, вернула Энжелу.

– Он принадлежал Анири, а я – не она. Вернее, я – не вполне она. Мое имя – Огния Куинда, если вы не против, – сказала она и принялась расставить курники по духовкам.

– Куинда – это же от ледово-эльфийского «куиинди» – «рассказчица»? – поинтересовался Энжел, который, кажется, собирался задать совсем другой вопрос касательно имени собеседницы.

– «Сказочница», – поправила его госпожа Куинда, мешая кочергой угли в топке плиты и открывая и закрывая задвижки, чтобы направить тепло к духовкам. – Когда я заполняла анкету на получение гражданства, требовалось указать какую-нибудь фамилию, и мне ничего лучшего тогда на ум не пришло. Называйте меня лучше просто Огнией. И я вам очень благодарна, за то, что вы освободили Анири.

– Вас освободил Пу, а не я, – возразил Энжел, – Ну или не вас, а Анири, если вы более себя с ней не отождествляете. Так что вам не за что меня благодарить… Огния.

– Пу ничего не смог бы сделать без вас, – покачала головой Огния, – он даже из преисподней без вашей помощи не выбрался бы, куда ему других освобождать?

– А откуда вы знаете, что Пу был в подземельных, и мы помогли ему освободиться? – спросил Энжел прищурившись.

Огния постучала пальцем по стеклу термометра, показывающего температуру внутри одной из духовок, закрыла дверцу топки и лишь после этого ответила на вопрос:

– Так было в сказке, придуманной Анири, перед тем, как ее заточили в кристалле.

Энжел отставил в сторону свою чайную чашку и выпрямился в кресле, чуть подавшись вперед.

– Где-где, простите? – спросил он неожиданно для себя самого хриплым севшим голосом. Серые его глаза приобрели голубоватый оттенок, а сам он побледнел и как будто стал выше ростом.

– В сказке, – ответила Огния, сморгнув от неожиданности.

Впрочем, она очень быстро сориентировалась и изящно поклонилась Энжелу на катайский манер – так кланяется придворная дама, встретив в приемной правителя его министра.

– Думаю, будет лучше, если вы мне все расскажете, – произнес Энжел все так же хрипло. – Все!

Огния пожала плечами и уселась во второе кресло.

– У Анири в Катае была своя специализация, своя… э… работа, – сказала она. – Она была имперским летописцем. Вела записи обо всех значимых событиях, происходящих в стране. Для этого у нее была замечательная красная тушь и кисточки, сделанные из ее собственного меха, а писала она на белоснежном шелке, который ткала сама Нефритовая Императрица. Собственно, та, кроме как ткать, ничего и не умела, но в этом деле лучше ее никого не было. Однажды Анири обнаружила, что если она запишет таким образом что-то, чего на самом деле не случалось, то записанное обязательно станет действительностью.

Энжел закашлялся.

– Нет-нет, конечно все было не так просто, – поспешила сказать Огния, – для такого творчества требовался не только правильный шелк, правильные кисточки и правильная тушь. Записывая такие… э… сказки, Анири тратила очень много силы, и чем более значительных персон касалась история, чем большее отклонение от обыденного порядка вещей описывала она, тем больше силы ей требовалось.

Энжел чуть заметно усмехнулся и переменил позу, откинувшись на спинку кресла и закинув ногу на ногу. Огния избегала смотреть на своего гостя, ее взгляд блуждал по кухне, частенько останавливаясь на открытом окне, однако голос был совершенно спокоен. Она рассказывала, как обнаружив, что ее сказки могут оказывать влияние на происходящее в Поднебесной, Анири сначала испугалась и решила было никогда не использовать свое новое умение, однако природное любопытство вкупе с насущной необходимостью заставили поменять решение и даже немного поэкспериментировать.