Текст книги "Легенды Ицкарона. Сказка о пропавшей жрице (СИ)"

Автор книги: С. Лисочка

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 30 страниц)

4

В путь мы пустились уже ближе к полудню, когда мне несколько полегчало, и меня перестало лихорадить. Шли не быстро. Огния, вероятно, одна могла бы двигаться куда скорее, но с пониманием отнеслась к моему состоянию. Наблюдая за ней, я пришла к выводу, что она весьма довольна тем, что встретила меня. Не удивительно, если представить, какой ей пришлось проделать путь в одиночку. Насколько я поняла из ее рассказа, до того, как стать изгнанницей, она жила в одной из западных провинций Катая, откуда бежала сначала в Буратию, потом добралась до берега океана и пошла вдоль него на запад, стараясь нигде не задерживаться дольше необходимого. В моей компании она, кажется, не так опасалась своего «жениха», твердо уверенная в том, что он до сих пор преследует ее. Во всяком случае, я заметила за ней привычку непроизвольно оглядываться назад, будто он мог появиться у нее за спиной в любой момент.

Но никто не появлялся, к нашему общему облегчению. Уж чего бы мне не хотелось сейчас в добавок ко всем моим злоключениям – это драки с влюбленным в мою спутницу оборотнем. Некоторые вещи делать опасно всем, в том числе и мне. К примеру – становиться между оборотнем и его добычей или предметом вожделения. Да, в Ицкароне я одним словом могу усмирить и успокоить взбесившегося зверя – все-таки я старшая жрица Луни, но тут Лутомия, где о Повелительнице Чудовищ почти не знают, и где у нее нет практически никакого влияния. Да Ее и самой тут будто бы и не было – я не чувствовала Ее присутствия, как привыкла чувствовать все эти годы, что прошли с момента моего посвящения в жрицы. И это было для меня весьма непривычным и неприятным. Если бы я оглохла на одно ухо или ослепла на один глаз – и то ощущала бы себя много комфортнее.

Впрочем, я была в таком состоянии, что не совсем адекватно воспринимала окружающий мир, так что, может быть, то, что я не чувствовала присутствие Луни – это просто искажение моего восприятия из-за дурного самочувствия. Или, что даже скорее всего, Она сама дистанцировалась от меня, чтобы не чувствовать того, что чувствовала я сейчас.

Считается, что жрецы нужны для того, чтобы выполнять при своих божественных патронах представительские и административные функции. Проповедовать, заботиться о храмовом имуществе, оказывать верующим помощь и все такое. Но есть кое-что еще – мы, жрецы, что-то вроде Их рук, глаз и ушей. Причем не фигурально, а буквально.

Я – охотница. Для кого-то охота – это развлечение, что касается меня, то вплоть до того, как я переселилась в Лунный храм, да и после, она была для меня, в первую очередь, способом значительно разнообразить свое меню. Мама моя умерла, едва произведя меня на свет, отец же спился и закончил свои дни в какой-то канаве, еще до того, как я начала ползать. Родне со стороны отца я оказалась неинтересной, возможно потому, что перед тем как оставить меня сиротой, папаша умудрился пустить по ветру свое состояние и наделать изрядных долгов. Потому воспитывал меня преимущественно мамин брат – дядя Квентин, который меня и удочерил. Он был доктором археологии и добрых три четверти года проводил на каких-нибудь раскопках, таская меня за собой с четырех лет; соответственно питались мы консервами, галетами, и тем, что можно было добыть с помощью удилища или охотничьего лука. Сам дядюшка стрелял прекрасно – когда-то он служил в имперских стрелках – и меня научил стрелять раньше, чем складывать из букв слова, хотя и несколько позже, чем работать кисточкой с мягким ворсом, маленьким совочком и проволочным ситом.

Когда мне исполнилось девять, дяде напомнили что практическая археология – это замечательно, но она одна не может заменить школьную программу, и потому ему, как моему приемному отцу, следует позаботиться о моем образовании, если он не хочет, чтобы меня поместили в приют. Дядя в приют меня отправлять не желал, как не желала туда отправляться и я сама, потому он внял настоятельным рекомендациям чиновников из Опекунского совета, и начался следующий этап моей жизни – у тети Гермии.

Гермия Тезапсизис к тому моменту уже примерно два года считала дядю Квентина своим мужем, а тот ее – женой, они очень любили друг друга, как только могут любить друг друга люди, большую часть жизни прожившие без пары и встретившиеся на четвертом десятке. Впрочем, они так и не нашли времени, чтобы оформить свои отношения официально. Тетя Гермия приняла меня как родную, а Бланка – ее дочь от первого и очень краткого брака – стала моей лучшей подругой. Жили мы очень дружно, хотя и не слишком богато – зарплата врача-вирусолога тети Гермии и суммы, что мог выделить дядя на мое содержание из своего невеликого дохода, не позволяли нам шиковать, так что мои охотничьи навыки оставались неплохим подспорьем и в те годы. Раз в неделю, а иногда и дважды: в воскресенье или в будний день после школы, – я отправлялась с луком в ближайший к городу лесок. Иногда Бланка от скуки сопровождала меня, однако чаще я предпочитала охотиться одна – моя подруга была слишком жалостлива к животным, и ее вечные «какой хороший кролик, давай другого поищем», портили мне все удовольствие. Охотиться мне очень нравилось – это было куда как увлекательнее школьных будней, да к тому же напоминало о дяде и вольном воздухе экспедиций, в которых я успела поучаствовать. Без добычи я возвращалась редко, неся домой если не кролика, то лесную курицу или какого-нибудь древесного шестилапа. Что характерно, Бланка от мяса никогда не отказывалась.

С той поры минуло много лет; нет уже ни дяди Квентина, ни тети Гермии – их в один день сожгла янтарная лихорадка; через неполный год после их смерти умерла и возродилась в нежизни Бланка, и теперь уже с ней остается мой маленький Квени, когда мне надо отлучиться в экспедицию, – но любовь моя к охоте не угасла. Когда я иду по следу зверя, когда загоняю его в ловушку, когда оттягиваю тетиву, готовясь послать в полет свистящую оперенную смерть, я чувствую, как кипит моя кровь, как пьянит меня ощущение погони, чувствую восторг победителя и азарт хищника. Но эта буря эмоций, этот бурлящий адреналин – они не только для меня. Охотясь, я почти физически ощущаю присутствие Луни возле себя. Внутри себя. Она приходит, чтобы разделить со мной мои эмоции и чувства. Я становлюсь чем-то вроде проводника для Нее, и мне частенько думается, что именно для этого, раньше всего остального, богам и нужны жрецы – чтобы Они могли испытать через нас все то, что иначе почувствовать не в состоянии.

Это касается, разумеется, не только охоты, хотя Луню, в первую очередь, интересует она. К остальным скромным радостям моей жизни Повелительница Чудовищ испытывает скорее легкое любопытство. Но есть вещи, которые Она совершенно не желает разделять со мной. Простуда – одна из таких вещей. Ну а кому понравится этот колючий комок в горле, эти накатывающие морозные волны, заложенный нос, головная боль? Вот и Ей не нравится. Так стоит ли удивляться тому, что сейчас Она дистанцировалась от меня?

В тот день я мало что соображала, почти полностью сосредоточившись на том, чтобы переставлять ноги. На многочисленные вопросы Огнии «а как по-ицкаронски будет…», я отвечала автоматически, не задумываясь. Никогда еще я не чувствовала себя настолько больной и разбитой. Если говорить честно, я полностью положилась на чувство направления Огнии, и захоти она по своему капризу или из каких-нибудь других соображений направиться не к Эл-Илу, а в противоположном направлении, я вряд ли что-нибудь заметила бы.

Остановились на ночлег мы очень рано – солнце было еще высоко, но я так выбилась из сил, что уже не могла двигаться дальше. Пристанищем нам стал берег небольшого пруда, почти сплошь заросший камышом и рогозом. Место выбирала Огния; судя по всему, ей приглянулась большая старая ива в корнях которой можно было очень удобно устроиться. Усадив меня на торчащий из земли корень, она принялась хлопотать над обустройством стоянки: надергала травы для подстилки, насобирала хвороста и развела костер немного в стороне от дерева. Пока я отогревалась у огня, а согреться мне было очень нужно – несмотря на теплую погоду, я основательно замерзла, – Огния отправилась на охоту, а вернее сказать – на рыбалку. Вернулась она с большой щукой, которую тут же выпотрошила и принялась запекать на углях.

Что касается меня, то странная апатия почти всецело завладела мной. Я смотрела на пляшущее пламя костра в каком-то странном оцепенении, мало внимания обращая на происходящее вокруг. Мои мысли вполне соответствовали моему физическому состоянию, то есть все, о чем я думала – о том, что у меня болят ноги, что мне тяжело дышать, и что мне холодно, несмотря на близость жаркого пламени.

– Как-то ты совсем расклеилась, – сказала Огния, косо поглядывая в мою сторону. Она возилась с щукой, то и дело переворачивая ее, чтобы мясо запекалось равномерно. – Мы сегодня и десяти километров не прошли – уж лучше бы и не ходили никуда.

Ну да, ходок из меня сегодня получился неважный, хотя, вообще-то, я привычна к походной жизни. Не то чтобы раньше мне случалось преодолевать значительные расстояния в парусиновых обмотках, но, во всяком случае, ночевками возле костра меня не удивишь. Однако прошлые мои путешествия были куда лучше организованы с материально-технической точки зрения, не говоря уже, что без походной аптечки мне и в голову не пришло бы куда-то отправляться. Увы.

– Не нравишься ты мне, – добавила Огния, так и не дождавшись от меня ответа.

– Я не «колесо», чтобы всем нравиться, – слабо огрызнулась я.

– Колесо? – не поняла она.

– Золотая монета. Большая. На нее можно купить походную палатку, пару крепких башмаков, два-три шерстяных одеяла, теплые непромокаемые плащи с капюшонами, капли в нос, леденцы от горла, жаропонижающий порошок, болеутоляющие пилюли и еще много всего.

– У нас две проблемы, я так понимаю, – покивала Огния, – во-первых, монеты у нас такой нет, а во-вторых, в округе нет никого, кто бы продал нам все то, что ты назвала. А рыбка – есть. Угощайся.

Я едва смогла заставить съесть предложенный мне кусок, совершенно не почувствовав его вкуса.

– Этак не пойдет дело, – сказала Огния. Она со своей долей дымящегося щучьего мяса управилась в один момент и с явным неодобрением смотрела на то, как вяло ем я. – Ты не то, что до Ицкарона не дойдешь, ты так и до Эл-Ила не доберешься.

В ответ я вяло пожала плечами. Огния покачала головой, и отправилась собирать хворост. Рядом с костром быстро выросла целая куча – такой нам до утра должно было хватить.

– Сиди и грейся, – сказала она мне, – от костра не отходи. А я постараюсь вернуться побыстрее.

И, не дожидаясь ответа, махнула мне рыжим хвостом с белым кончиком и куда-то убежала, оставив меня бездумно смотреть на языки пламени.

Вечерело. Я сидела на подстилке из травы, покрытой старым парусом, поджав колени к подбородку и обняв их, находилась в каком-то тяжком полусне-полудреме, не в состоянии от усталости даже заснуть по-настоящему. Было тихо, как бывает только в вечернем предзакатном лесу, когда дневные звери спешат вернуться к своим лежкам и укрытиям, а ночные еще не проснулись. Лишь негромкое потрескивание сучьев в огне, поскрипывание ивовых веток друг о друга, да шелест ветра в траве нарушали эту тишину. От долгого сидения в одной позе у меня начала затекать спина, и давно уже нужно было подкормить прогорающий костер, но я не двигалась. Какая-то глубокая апатия захватила меня, я потеряла счет времени. Ночь подступала все ближе и ближе к маленькому пятачку света, окружавшему меня, но мне не было никакого дела до этого. Я не видела ничего вокруг, словно зачарованная голубоватыми язычками пламени, которые с трудом выбивались из-под покрытых белесым пеплом углей. Появись тогда из леса какой-нибудь крупный и опасный хищник, я и тогда, вероятно, не двинулась бы с места. Временами я совершенно переставала понимать, где я нахожусь, и кто я вообще такая. Я будто и вовсе переставала существовать. Бывает, засыпаешь после тяжелого дня крепким глубоким сном без сновидений – будто исчезаешь, а просыпаешься – словно бы и не спала. Нечто похожее происходило и со мной, вот только засыпала и просыпалась я не один раз.

В один прекрасный момент я вдруг обнаружила себя скрючившейся у потухшего костровища, с безнадежно забитым носом, изнывающей от жажды, будто бы провела под палящим солнцем целую неделю. При этом я замерзла до такой степени, что мое тело сотрясала крупная дрожь, которую я не могла унять, как ни старалась. Я попыталась выпрямиться, потянуться, сесть, и вдруг обнаружила, что не могу и этого сделать. Я даже рукой двинуть не могла, все тело затекло и окостенело. Да что рукой двинуть – даже на помощь позвать не получилось – расцепить спекшиеся губы сил не было. Впрочем, звать кого-то было бесполезно – Огния, видимо, бросила меня, чтобы не возиться с больным человеком, и мне теперь оставалось одно – ждать, когда лихорадка убьет меня, и ждать этого, по-видимому, оставалось недолго – меня парализовало. Я даже дыханием своим больше не управляла. То есть дышать-то я продолжала, но ни замедлить дыхания, ни ускорить его, ни задержать я не могла. Не могла я и сморгнуть по своему желанию – веки поднимались и опускались сами. При этом я не потеряла способность ощущать холод и боль, я могла видеть и слышать, но не более того – сколько я ни старалась, ни одним своим мускулом я не могла распорядиться по своему усмотрению. Страх, который я ощутила в тот момент, не описать никакими словами, я словно оказалась в плену собственного тела, и тело мое – я чувствовала это – умирало. Судя по всему, на фоне переохлаждения я подцепила какую-то местную инфекцию, вызывающую паралич, лихорадку, жар и, в конечном итоге, летальный исход.

Вокруг стояла глубокая ночь. Лежа на боку, я могла боковым зрением видеть яркие звезды, от пруда тянуло холодной сыростью, а земля подо мной казалась мне обжигающе ледяной. Нет, я вовсе не сдалась. Я пыталась унять бившую меня дрожь, пыталась заставить свое тело сделать то, что я хочу. Превозмогая ночной холод, я боролась за право моргнуть, когда мне этого захочется, за возможность пошевелить рукой, убрать с лица лезущую в глаза липкую прядь собственных волос. Временами мне казалось, что еще немного – и у меня получится. Оцепенение отступит, я встану рывком на колени и ползком – да, пусть хотя бы ползком, – отправлюсь к берегу пруда, к чистой воде, упаду в нее лицом, напьюсь вволю… Но нет, даже напрягая все мои душевные силы, я не могла освободиться. А хуже всего было то, что я понимала: сдамся, расслаблюсь, перестану бороться, – и жизнь моя тут же закончится.

– Фу, успела!

Огния появилась откуда-то из-за спины, схватила меня за плечи и, посадив, заглянула в глаза.

– Успела же? – поинтересовалась она тихо, не то у меня, не то у себя.

Ответить я ей, конечно, не могла, но она что-то углядела в моих глазах. Кивнув, вытащила из широкого рукава платья какой-то длинный продолговатый лист, порвала его на несколько частей, растерла между ладоней в кашу и, насильно открыв мне рот, засунула эту кашу мне под язык.

– Застыла? Ничего, сейчас отпустит, – пообещала она.

Мой рот тут же наполнился слюной, и я почувствовала жгучий горький вкус, настолько резкий, что слезы хлынули у меня из глаз ручьем. А Огния, оставив меня наедине с этой горечью, принялась хлопотать над костром, ломая ветки и сооружая из них нечто вроде шалашика. Момент – и яркое теплое пламя затрещало, заплясало, заиграло на месте остывшего было костровища, разбрасывая рыжие искры в стороны и вверх.

– Сейчас-сейчас, – бормотала Огния себе под нос. – Это так бывает, если оторвешься. И со мной было, только не так, по-другому. Лучше бы так.

Взметнулась ее белая вышитая красным юбка – Огния отошла к берегу пруда и тут же вернулась с какой-то не то чашей, не то большой пиалой в руке. Чаша была почти до краев наполнена водой, но напиться из нее Огния мне не дала, а поставила с краю костра, подгребла к ней горячих углей и принялась закидывать в нее ягоды и листья, которые доставала из своей сумки. Туда же отправился и один из моих серебряных наконечников – Огния, не заморачиваясь, сломала одну из стрел.

– У меня на родине считается, что если человеку была назначена смерть, а он ее избежал, то она не сразу от него отступает, – говорила Огния, поглядывая на меня. – Еще дважды пытается вернуться и забрать свою добычу. Радуйся – разминулись вы снова.

Радоваться у меня сил не было, но, кажется, я начала отогреваться. Во всяком случае, дрожь более не разбивала меня. Двигаться я все еще не могла, но вдруг обнаружила, что мои веки и глаза снова мне подчиняются: я могла моргать, могла следить взглядом за Огнией, могла и вовсе закрыть их. Затем я вдруг смогла открыть рот и избавилась от горькой травы, что дала мне моя спасительница – я сплюнула ее в костер. Огния одобрительно кивнула и маленькой веточкой принялась мешать закипающий отвар в чаше.

– Полегчало? – поинтересовалась она. – Сейчас лекарство выпьешь, и совсем хорошо станет. А завтра мы с тобой никуда не пойдем. Здесь останемся. На день. Отдохнем, ты себя в порядок приведешь. А пойдем послезавтра. Или послепослезавтра. О, кажется, готово, но надо, чтобы остыло…

Она голой рукой отодвинула чашу от костра, а потом еще долго дула на обожженные пальцы, бормоча себе под нос катайские ругательства. А я вдруг почувствовала, что могу пошевелить левой рукой. И правой. И спину могу выпрямить. Ноги все еще не слушались, но уже то, что я не представляю собой живую статую – прекрасно.

– Ты – травница? – спросила я.

Говорить получалось с трудом, язык еле ворочался у меня во рту. Огния пожала плечами и протянула мне успевшую остыть чашу.

– Пей, – сказала она. – Только не сразу все, а маленькими глоточками. Я все лапы сбила, пока нужные травы нашла.

Я попыталась взять у нее чашу, но мои пальцы еще слишком плохо слушались меня, и я ее чуть не выронила. Тогда Огния аккуратно вложила мне ее в ладони и придерживала их, пока я пила. Питие было горячим, горько-сладким и при этом очень пряным. Я смогла различить привкус солодки, княжицы, смородины, укропа и мяты-мертвячки. С каждым глотком я чувствовала, как тепло разливается по моему телу, как я оживаю, как силы возвращаются ко мне. Заложенность носа вдруг куда-то исчезла, и я ощутила резкий аромат вишневой косточки и горького миндаля, хотя, судя по вкусу, вишни и миндаля в составе моего лекарства не было. Мне вдруг настолько полегчало, что допивала я лекарство уже самостоятельно, без помощи Огнии.

– Спасибо, – сказала я, ставя чашу на землю и вытаскивая из нее серебряный наконечник. – Я и так была тебе должна за свою жизнь, а теперь – вдвойне.

Огния улыбнулась в ответ и покачала головой.

– Что толку мне было тебя спасать тогда, если бы я позволила угаснуть тебе сейчас? – ответила Огния. – Это глупо было бы. Повезло тебе, что я знала, за какими травами бежать.

– А что со мной было? – спросила я.

– Я не знаю, как эта болезнь называется, я не лекарь. Просто видела раньше такое и знаю, чем это прогнать можно. Ладно, с тобой теперь все в порядке, а я устала очень – набегалась. Дело к утру идет, спать надо.

И, подбросив в огонь несколько сучьев потолще, она обернулась лисой и свернулась калачиком на подстилке, которую соорудила накануне из травы, после чего потянула в мою сторону длинным носом и вопросительно тявкнула. Я кивнула и присоединилась к ней.

Сон пришел ко мне, кажется, еще до того, как голова моя коснулась подстилки.

Глава VI

1

В гостиной горели три масляные лампы: две стояли на столе, и одну держала в руках Лей. Нас ждали, ждали с нетерпением, даже спать не ложились. Особенно Квун ждал – аж с кресла подскочил, когда мы в комнату вошли. И глазами на сундучок – зырк! Мне показалось, что он сейчас к Эни бросится и отнять его попытается. Но нет, удержался. Только из-за стола вышел и шаг навстречу сделал. Улыбку свою тонкогубую натянул, и жест такой приглашающий нам – проходите, мол, ждем.

Эни прошел вперед, сундучок на стол поставил, на шаг отступил. Квун вздохнул протяжно – будто впервые с той секунды, как мы улетели.

– Рад видеть вас живыми и здоровыми, – сказал он.

Как взгляд от сундучка оторвал – ума не положу. Так и сожрал бы его своими глазенками, да посторонних стесняется.

– Все ли вышло, как вы задумывали, мастер Сувари?

– Вполне, – ответил Эни и на меня покосился. – Во всяком случае, мы вернулись с добычей, как видите. Сядзе, ты, кажется, что-то про чай говорила? Я бы с удовольствием выпил пиалку, пока мастер Квун будет заниматься свитками.

Мне снова захотелось свернуть этому паршивцу нос. Жаль все-таки, что он на улице сундучком прикрылся. Вполне значит? Не удивлюсь, если Эни уже навоображал, что соревнование с поцелуем он сам придумал, а не я по глупости ему предложила, чтобы побыстрее и подальше от искушения оказаться. Ладно, не будем сейчас про это. Есть хочется, аж в животе бурчит. Хорошо, что все заняты и внимания на меня не обращают. Вернее – плохо. Надо о себе напомнить.

– Я тоже не откажусь от чая, – сказала я громко для Лей. А то с нее станется Эни чай принести, а про меня забыть. – И перекусить чего-нибудь. Эти ночные полеты так утомляют…

Я села на лавку, вытянула ноги и спиной к стене прислонилась. Спать-то как хочется… Надеюсь, Лей под закусками не те свои рисовые шарики имела в виду, которые она позавчера делала. Они, конечно, сладкие и к чаю в самый раз, но я-то мяса хочу! Много!

Ведьме очень хотелось увидеть, как будут сундук открывать, но сказать она об этом не решилась. Уж не знаю, любит она Квуна или нет, собирается его на себе женить или не собирается, но то, что в его присутствии она пай-девочку из себя строит – это точно. Вон, поклонилась нам с Эни, потом Квуну и на кухню засеменила. Зря старается. Оценить некому. Квун сейчас совсем не на нее смотрит, Эни слишком реакцией хозяина на сундучок заинтересован, а мне – плевать. Лишь бы она по дороге не потерялась.

– Пиалку? – качнул головой Квун, с вожделением проводя ладонью по крышке сундучка. – Вы шутите? Расшифровка иероглифов на свитке потребует гораздо больше времени. Вы не пиалку успеете выпить, а целый чайник. И поспать, и позавтракать, и прогуляться, и пообедать. Если, конечно, нужный свиток еще в сундучке.

– Там девять свитков, как вы и говорили, мастер, в одном из них есть рисунок куакоуйтэ. Вы можете убедиться в этом сами, если откроете крышку сундучка, – ответил Эни.

– Так вы заглядывали в него? – спросил Квун таким тоном, будто бы его очень обидело, что Эни без него под крышку сундучка залезал. Он вот сам хотел, первым. А теперь уже такого удовольствия не получит.

– Да. Мельком. Убедиться, что нужный свиток на месте, – подтвердил Эни. – Но чего же вы медлите, мастер? Почему не открываете?

Квун замялся, засмущался, покраснел даже. Ну ровно младшая жрица Гламуры, у которой клиент спросил, первый ли он у нее.

– Вы хотите, чтобы я это сделал при вас?

– Простите, мы еще очень плохо ориентируемся в местных обычаях. Разве в том, чтобы открыть сундучок при свидетелях есть что-то постыдное? – поинтересовался Эни.

– Нет, разумеется, нет, – ответил Квун. – Просто я до сих пор не забыл палки, которой учитель охаживал меня, и мне все кажется, что, если кто-то увидит, как я открываю сундучок, случится несчастье. Поэтому, если бы вы согласились…

Мне надоело смотреть на эти расшаркивания. Этак они его сутки открывать будут. Я в одно движение оказалась рядом со столом, сдвинула скобу, на которую сундучок закрывался, и откинула крышку. Квун и пикнуть не успел. Глазами – мырг-мырг на меня, и рот приоткрыл. То ли возмутиться хотел, то ли выругаться. Я изобразила для него улыбку пошире и позубастее и вернулась на лавку.

Эни моя выходка явно по душе пришлась. Он тоже улыбнулся Квуну и сделал приглашающий жест в сторону сундучка. Давай, мол, не стесняйся.

– Смелее, – подбодрил он Квуна и рядом со мной присел. Близко, локтем задел. Будто невзначай. А то я тебя не знаю, дружок. Одно только на уме. И если ты думаешь, что я уже забыла, как ты подло мне свои губы подставил – то зря. Отодвинулась немного. Эни плечами пожал слегка, отцепил со спины меч, сумку свою снял, и на лавку их между нами положил. Вот кого он надурить хочет?

Квун, наконец, собрался с духом и запустил свои ручонки в сундучок. Я хорошо видела, как у него на лбу испарина выступила. Нет, воля ваша, а подозрительно мне это все. Судя по тому, как Эни за нашим хозяином наблюдает, он того же мнения. О, да у нас успех: первый свиток на столе! Второй! Третий! Медаль этому человеку – это ж подвиг, никак не меньше! А пальцы как дрожат! Ножницы достал какие-то. Пояс, расшитый золотом. Бусы из мелких ракушек. Остановился. Заглянул еще раз в сундучок, на Эни посмотрел. Лампу поближе к свиткам подвинул. Обошел стол и в свое кресло сел.

О, а вот и наша потеряшка! Лей соизволила наконец явиться. Я уж думала, она заснула где-то по дороге. Так, что ты там на подносе несешь, дорогуша? Пиалы, чайничек… О, рисовые лепешки, а на них – кусочки свинины, обжаренные с соевыми ростками и политые острым соусом. Много – целое блюдо! Давай, давай это сюда, мое золотце!

– Второй слева от вас, мастер.

Это Эни Квуну подсказывает, какой из свитков – нужный. Правильно, а то тот, кажется, решил их по очереди раскрывать. Слева направо. Да ну его, черепаху неповоротливую! У меня тут лепешки, мясо, чай… Мммм… Лу молодец, постаралась. Готовит она замечательно, тут у нее не отнять. Почти как Илий. Это так одного моего парня звали, он в «Розовой жемчужине» работал. Лет тридцать назад такой ресторанчик на Второй Морской был. Он за мной ухаживал – не ресторанчик, конечно, а Илий. Нашел путь к моему нежному женскому сердечку и уверенно шел по нему: кормил меня всякими деликатесами собственного производства! Ах, как он карасей в пивном кляре жарил! А какая у него уха по-эльфски была! Он и не только рыбу умел виртуозно приготовить, у него и зажаренные перепела очень получались, а уж как он свиную шею запекал, у! Пальчики оближешь! Я тогда в него через эту шею и влюбилась. Жаль, не получилось у нас ничего. Ну, как не получилось… До постели дошло, но там-то все и закончилось. В самый ответственный момент я его в щеку лизнула. Ага, полуметровым языком. А когда он отдернулся от неожиданности, ничего умнее не нашла, как за пояс дополнительными лапками обнять. Чтобы успокоить, да. Дура. Ну и все. Кончилась любовь. Со мной такие вещи постоянно происходят, Илию еще повезло, что у него на глазах я чего пострашнее не выкинула. А то бывало, от меня в окно сбегали, прямо в чем мать родила. Илий-то хотя бы без этого обошелся. Правда, заикаться слегка стал. Сколько я потом не извинялась и не объясняла, что в такие моменты себя не вполне контролирую, он больше со мной дела иметь не захотел. Ах, как жаль! А заикаться со временем перестал – это у него прошло. Вдвойне жаль.

Кстати, а не пойти ли мне этим путем с Эни? Нет, я не про то. Не про постель! Еще чего… Я к тому, что вот попробует он что-нибудь подобное выкинуть с поцелуем, как сегодня, а я возьми и лицо жабье сделай. Это я могу, есть у меня жабьи генетические цепочки. Пару раз так – и он забудет, как с поцелуями лезть. Жестоко? Ну а кому сейчас легко?

А Квун уже свиток и вдоль, и поперек обсмотрел, теперь морщит лоб, брови хмурит и бородку приглаживает своей потной ладошкой.

– Да, – вынес он свой вердикт. – Определенно, это тот свиток. Вы совершено правы, мастер Сувари.

Я слышала, что в Катае суд – дело очень тягомотное. Годами люди судятся. Теперь понимаю, почему. Если он две минуты свиток рассматривал, чтобы такой вывод сделать, то жарандийские черепашьи бега – зрелище куда как более динамичное.

– Кстати говоря, сядзе, будет замечательно, если ты подготовишь мастеру Сувари и мастеру Нурани их постели, – сказал Квун ведьме, принимая от нее пиалу с чаем. – Они очень устали, как я вижу. Да и тебе самой поспать не помешает, ты ведь всю ночь ждала наших дорогих друзей вместе со мной, да еще и возилась с угощением.

Я вот действительно не прочь поспать после такого замечательного ужина. Или завтрака? Не важно. Да и Эни позевывает. Но мне что-то не очень нравится, как наш хозяин всех спроваживает. Что такое вообще с ним? Неужели мы ему так мешаем разбирать написанное в свитке? Или он собирается с вещами своего учителя делать что-то неприличное? То, что посторонним показывать неудобно? Может он извращенец? Фетишист? А что, очень даже может быть!

Эни нахмурился.

– Иероглифы, которыми написан этот свиток, давно не в ходу, – начал объяснять Квун, заметив гримасу моего братишки. – Требуется расшифровка. Это не просто – сам язык стал немного другим. Некоторые слова потеряли былое значение, некоторые стали звучать чуть по-другому, а некоторые, и вовсе, превратились в бессмысленный набор звуков. Мне потребуется полное сосредоточение и порядочно времени, чтобы этот свиток можно было прочесть. Вам же действительно стоит отдохнуть. А что до меня, то я работаю лучше и быстрее, когда остаюсь один, уж простите мне мою бестактную откровенность. Потому, сядзе, будь так добра…

– А я уже давно им постелила, – сказала Лу.

Замечательная девушка! Я даже простила ей, что она помешала мне как следует обругать Эни. Может, я и к Квуну не вполне справедлива и зря о нем всякое думаю?

– О, сядзе, твоя предусмотрительность доставляет мне радость, – всплеснул руками Квун. – Кстати говоря, моя дорогая, позволь подарить тебе эти бусы. Они, как ты понимаешь, принадлежали нашему замечательному учителю, пусть никогда не выпадут его волосы. Будет справедливо, если они достанутся тебе.

– О, благодарю тебя, геджи! – Лу прямо расцвела. То ли бусики понравились, то ли как ее похвалили. Взяла подарок в свои ручонки, принялась перебирать. Шепчет себе под нос что-то. А лицо такое, будто не ракушки между пальцев пропускает, а золотые монеты. Тьфу!

Я поднялась с лавки и потянулась. Вымоталась я сегодня изрядно, полеты – не мое. Тем более тут, в этой драной стране. Да и понервничать пришлось.

– Ну что же, тогда я отправляюсь спать, раз содержание свитка станет доступно еще не скоро, – сказала я. – Братец, а ты остаешься?

Ах, как Эни брови нахмурил!

– А ты хотела меня позвать с собой? – спросил он.

Ага, сейчас! Размечтался!

– В таком случае, я лучше останусь тут. Мне отчего-то не спится. Мастер, не беспокойтесь, я вам мешать не стану, вы меня даже не увидите. Сейчас я закутаюсь в тень и… эээ… сейчас…

Я вдруг почувствовала, что воздух вокруг меня будто каким-то вязким сделался, и Нуран, который и так находился не близко, стал еще дальше. Почти исчез.