Текст книги "Победитель. Апология"
Автор книги: Руслан Киреев
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 27 страниц)
Почему тебе так важно знать, как другой вел бы себя на твоем месте? Ты похоже разыгрываешь перед супругой обиду и гнев – еще в детстве ты смешно копировал близких, – но ведь это она сама своим покаянным видом надоумила тебя нынче утром рассердиться на нее – сам бы ты, признайся, не додумался до этого. Внеочередное дежурство во время эпидемии гриппа – как ни напрягай воображение, трудно усмотреть здесь что-либо предосудительное. Ну так позвони в клинику, спроси, кто дежурил в ночь с субботы на воскресенье.
«Слава, ты? Не ужинал еще? Я так и знала! – С упреком. – Ешь, не жди меня. Мы тут у Стахеевой – вся компания, из нашей группы. – Поразительно говорит она по телефону! Она говорит по телефону так, что твое ухо ощущает ее щекочущее теплое дыхание. – Нина Иванчук приехала – в командировку. Я задержусь немного», – с полувопросом, навстречу которому ты уже летишь со своим «да-да», «конечно» и даже передаешь неведомой Нине Иванчук пламенный привет. «А может, подъедешь? Тут все свои». К сожалению, нет. У тебя срочная статья, у тебя реферат, у тебя лекция завтра – привет, привет, привет Нине Иванчук!
Мороз, ветер. Фонари на пустой улице. Первый час ночи. Черт бы побрал эту Нину Иванчук! Постукиваешь нога об ногу… Двое. Издалека узнаешь – по рыжей шубе, искристо вспыхивающей под фонарями. В темноту отступаешь, что, впрочем, излишне: у нее неважное зрение. В кино, когда гасят свет, надевает очки… Поодаль останавливаются; если приглядеться, можно разобрать, что делают, но тебе нет до этого дела. Старательно разогреваешь ноги. Мороз, поздно. Было б свинством, если б кто-то из бывших сокурсников не вызвался проводить. Сейчас, когда она познакомит вас, ты с благодарностью пожмешь ему руку… Торопливый перестук каблуков о промерзлый сухой тротуар. Одна. Ну что ж, стало быть, не состоится знакомства. Шаги медленней, глуше – что за тень впереди? – но почти тотчас же вновь ускоряют каблучки свой веселый бег. «Ты? – Приятно удивлена. – Добрый вечер. Давно стоишь?» Ухмыляешься и молчишь. А почему, собственно, она должна докладывать, что кто-то провожал ее? Равенство и полное невмешательство в личные дела – современная здоровая семья. «Засиделась. Хотела сбежать, но где там! Отпустят разве! – Иней на воротнике – от дыхания, но не везде: чьим-то неосторожным прикосновением сбита с длинных ворсинок сверкающая одежка. – Замерз? – Заботливо, огорченно: такой холод! – А мне ведь телохранителя выделили. – Со смешливостью, которая непостижимым образом разъединяет вас, хотя так ласков и доверителен ее грудной смех, а глаза с расширенными зрачками совсем близко. – Четверо мальчишек было – с нашего курса все. Рыцарски распределили обязанности». В отличие от нее ты не находишь тут ничего смешного. «Тебе невежливый конвоир достался. До дому не довел». Улыбается. «Так и скажу ему, если увижу». «Увидишь».
Задохнувшись от истомы, умирает музыка. С почетом на место доставлена Lehrerin. В кресло плюхается.
– Пожалуйста, налейте воды.
Наливаешь. Пьет, медленно запрокидывая голову на длинной шее. Ключицы.
Ставит фужер на край стола. Не свалился бы. Откинувшись, глядит на тебя издалека. Сейчас дразнить начнет. Улыбаешься, капитулируя. Так затребовавший пощады секундант выбрасывает на ринг полотенце.
– Экономисты презирают танцы?
– Не умеют.
Теперь ты догадываешься, кто был инициатором этого теплого вечера. Не братец, надо думать, и не его подруга.
– Мне жаль вас.
«Мой муж там, где нет телевизора». Одна живет? Отдельная квартира в центре города? Сегодня ты еще не раз разочаруешь ее.
– А геологи владеют этим искусством?
– Геологи? – Длинно обнажаются в улыбке розовые десны. Мне смешон ваш вопрос! – Мой муж превосходно танцует!
– Вам повезло.
– Heute habe ich das begriffen[5].
А ты полагал, тебе так легко сойдет безразличие к прелестям шарнирного тела?
Настольная лампа, тишина, непрочитанная статья Мирошниченко в мартовском номере. Сегодня разве что просмотреть успеешь.
«Нет-нет, разговор этот нельзя комкать. Потерпим до завтра». Рубаха-директор. Потерпим, конечно, но это не то, о чем ты думаешь. Кого-кого, а уж тебя Марго проинформирует в первую очередь, реши она подать заявление. Преемник… Что ж, она не раскается в своем выборе.
– Ich bitte Sie den nächsten mit mir zu tanzen[6].
– Меня? И вам не жаль своих туфель?
– Иногда надо рискнуть.
Бедовая женщина!
Журнал со статьей Мирошниченко пришел в четверг, а сегодня уже понедельник. Лоботрясничаешь четвертый вечер подряд, завтра – пятый…
«Извини, Андрей, но сегодня не могу. Я должен посидеть еще». Пороха недостало. Разве это мужчина, если он предпочитает обществу молодой и свободной женщины с отдельной квартирой сомнительную статью об определении себестоимости работ! Упасти бог быть не таким, как все, – оказывается, и в тебе тлеет инстинкт стадности.
Стол, заляпанный красками. «ГОГЕН В ПОЛИНЕЗИИ». Брезгливо дуешь на пену, ждешь, пока осядет. «Ты чего?» – «Пью». Вливаешь в себя, не морщась, смакуешь, ставишь ополовиненный стакан не потому, что на большее духа не хватает, а дабы продлить удовольствие.
Осмотрись: может, не ты один, может быть, все так – лишь делают вид, что упиваются ресторанным смрадом. Осмотрись, Рябов. Бутылки, дым сигарет, парящее от счастья лицо блондина в круглых очках, улыбки ползут, упоение, восторг, ожидание. Карнавал чувств, инсценировка страстей – от скуки, от ленивой неповоротливости ума. Но ведь и ты поедешь через три дня в Жаброво?
«Пойдемте, я покажу вам Жаброво. Или не хотите?» – «Сгораю от нетерпения». – «Это наша река. Прелестно, не правда ли? Я здесь часто по вечерам сижу, одна. Вы никогда не пробовали лечь под сосной и смотреть, как раскачивается вершина?»
Музыка. Твое тело настороженно замирает. И в Жаброво поедешь, и пригласишь сейчас свою даму, и от восторга задохнешься при виде реки.
– Gestatten Sie?[7]
К пятачку шествуете. Блондин в круглых очках, массивный, как Пизанская башня, навис над пухленькой партнершей. Оркестр неистовствует. Ты ухмыляешься. Ты не знаешь, как взять Lehrerin, но она уже прильнула к тебе, и твои ноги одеревенело топчутся… Металлический холод рентгеноаппарата. «Вздохнуть. Не дышать».
Что-то случится сейчас: или коленкой лягнешь, или оттопчешь туфли. Бдительно предугадываешь каждое ее движение. Податливое гибкое тело под елочным платьем. Это должно волновать тебя.
Откинув голову, близко глядит на твое порозовевшее от напряжения лицо. Не прикусил ли язык от старания?
– Слон даст мне фору?
Азбука Морзе проходит по линии глаз.
– На танцы времени не хватало? – Понимание и снисходительность. Я женщина, и я великодушно прощаю вам вашу неумелость.
– На пустяки транжирил.
Не слушает – тебя изучает. Авось пригодишься. Геолог ищет себе нефть, а квартира тем временем нерентабельно пустует. Скучно! Ох, как скучно! Навоз, слякоть, лошадь с красным крестом на боку – жабровская «скорая помощь». Изо дня в день, из месяца в месяц – полтора года. Кошмар! И вдруг – море, пальмы. Какой мужчина не покажется принцем в этаком обрамлении! А тут еще он сигает в студеную воду спасать мальчугана – в майке и трусиках. Ну, чем не рыцарь? Женат, правда, но для истинного чувства это разве преграда?
«Я знаю, что буду счастливой. Я это однажды поняла. Лежала на скамейке – узенькая такая скамейка, на могиле у мамы, чуть пошевелишься и упадешь. Я на спине лежала. А надо мной, очень высоко, верхушки сосен раскачивались. Я смотрела на них, ни о чем не думала, и вдруг поняла, что буду счастлива. Очень-очень. Аж дух захватило. И стыдно стало: на кладбище, на маминой могиле – и такое».
А ведь в тот момент, признайся, ты не уловил сентиментальности в ее словах. Умилили… Надо думать, на тебя тоже подействовала романтика юга. Кипарисы, прибой – какая девушка не покажется принцессой в этаком обрамлении!
«Прощай, свободная стихия, в последний раз передо мной… Я передал тебе свою душу, Станислав».
Продолжай, Рябов, хорошо. Не надо думать о ногах – самим себе предоставь их. Сколько еще будет длиться это очаровательное танго? Самоуглубленные замкнутые лица – делом заняты люди. На узкой спине, обтянутой красным, – мужская, с растопыренными пальцами рука. Часы на волосатом запястье – рукав съехал. Золотой корпус, люстра горит в циферблате. Чуть наклоняешь голову, и люстра уходит. Девяти нет – неужели? Будь мужествен, Рябов: гений – это терпение.
11
Оживаешь на свежем воздухе – даже к спортивному костюму и настольной лампе, светочу знаний, тянет не столь сильно. Буклистое пальто-макси, шапка-дикобраз… Тебе нравится, когда женщина одета со вкусом – это стимулирует настроение. К тому же разве предполагал ты, даже в самых дерзких своих планах, что уже в половине одиннадцатого вы очутитесь на улице?
«Мне пора», – Вера щелкнула своей миниатюрной сумкой. Братец отрешенно взирал на пустой графин. Мысленно усмехнувшись – она надеется увести его отсюда! – ты честно проявил мужскую солидарность: «Так рано?» – «Я обещала сыну вернуться к одиннадцати». Дабы скрыть удивление, кивнул как болванчик – Вера чрезвычайно нуждалась в твоем одобрении. «Сколько сейчас?» – братец не сводил глаз с графина. «Десять минут одиннадцатого. Поешь». Он послушно взял вилку. Что с ним? Он не заказывал больше водки. Он даже не допил вино, которое оставалось в бутылке. Он встал, едва вы расплатились – не ты один, вдвоем. Ты не узнавал Андрея Рябова. Когда вы направлялись к выходу, вступил оркестр. Не туш ли?
– Сколько лет Вериному сыну?
К театру подходите, храму тетки Тамары.
– Шесть.
– А у вас… – Но неожиданно хрипло звучит твой голос. Прокашливаешься. – А вы еще не обладаете таким сокровищем?
Вспыхивает, гаснет, снова вспыхивает неоновая реклама – голубой отсвет играет на посерьезневшем лице твоей спутницы.
– Нет.
В ресторане она была многословной. Отрезвела? Ранним уходом опечалена? Или это ты виноват – твой недостаточно выраженный интерес к ее отдельной квартире?
– Ваши ученики не ухаживают за вами?
Ей идет шапка-дикобраз.
– Они всем скопом влюблены в меня.
Загадочная женская душа – чем все-таки ты разгневал ее? Будь погалантней, Рябов, скажи, комплимент.
– Я понимаю их. – Точно оживший вулкан, храм извергает зрителей. – Вот видите. Пока мы дегустировали спиртные напитки, люди приобщались к высокому. Вы не завидуете им?
Куда занес тебя твой язык?
«Завидую. Но ведь вы не предложили мне выбора». – «Я готов исправить свою оплошность. Что именно вы хотите посмотреть? В этом храме трудится моя тетя. Она будет рада осчастливить меня двумя лучшими билетами».
«В субботу югославская эстрада. Любопытная программа. Тебя не интересует?» – «Нет, тетя, спасибо. В субботу я занят».
– А у вас есть дети?
«У меня нет даже ежа».
– Предпочитаю платить малосемейный налог.
Две театральные дамы бессовестно оттирают вас к кромке тротуара.
– …Чернова играла безобразно. Она неплохая актриса, но, скажите, разве это ее роль?
– Чернова, – возражаешь ты, – весьма посредственная актриса.
С гневом выпросталось из голубого песца пухлое личико.
– Ну уж, не скажите! У Черновой яркий комедийный талант.
– Возможно, но сегодня во втором действии на нее нельзя было смотреть.
– Тут я согласна с вами. – И на том спасибо. – А Стеклицкий? Вам понравился Стеклицкий?
Lehrerin улыбается. Во всяком случае, она должна улыбаться – ты мысленно видишь ее розовые десны.
– Стеклицкий ничего, – брюзжишь ты, – но в конце первого действия с головы у него съехал парик. Вы не обратили внимания?
– Как парик? Он выступал без грима. Он и в жизни такой.
– Вот именно. Он и в жизни носит парик.
Бедная тетка Тамара! Она не простит тебе подобного святотатства.
Заинтригованный голубой песец уточняет подробности. Ты лихо отвечаешь, но взгляд твой косит в сторону. Виноградов? Берет, роговые очки… Как всегда, сосредоточен и подтянут твой молочный брат. «У меня есть кое-что по рационализации управления. Могу принести, если…» – «Спасибо. У меня достаточно материала». Чем не угодил ты своему молочному брату? «Здравствуйте, Юра. Как спектакль? Получили эстетическое удовольствие?» – «Спасибо, у меня достаточно материала».
– А вы хорошо осведомлены в театральных новостях. – Lehrerin вновь обрела интерес к тебе.
– Ветеран зрительного зала.
А он не один, твой молочный брат. Лица не видишь, но тебе хорошо знакомо это простроченное пальто, отделанное по краю подола мехом. У Люды такое – самой красивой женщины института.
Тесно на тротуаре, и у тебя есть предлог придержать за локоть Lehrerin. Она… А почему, собственно, тебя удивляет это? Или ты полагал, что раз она отлынивает от шампанского, то ведет монашеский образ жизни?
«Если мне не изменяет память, ты жаждала посмотреть Аркадия Райкина. Вот билеты». Роскошными местами облагодетельствовала тебя тетка Тамара. «Это мне?» – «Нам обоим. Если ты не возражаешь, конечно». Но ты лишь ухмыльнулся. «А ты? Себе ты достал?» – «Сколько угодно». Апогей самопожертвования. Она чмокнула тебя в щеку – самая красивая женщина института. Ох, Рябов! Неужто же ты полагал, она пойдет на концерт с подругой?
Замедляешь шаг – у тебя нет желания попадаться им на глаза. Впрочем, пройди хоть в полуметре от них, они тебя не заметят – так поглощены собою. Ты должен радоваться их молодому счастью – ангел-хранитель, устроивший им дефицитные билеты. Или на Райкина она ходила с другим? «Я обожаю шампанское, но я…»
– Нам прямо? – Ты бодр и беспечен.
– Да.
Повернув голову, изучаешь ее профиль.
– Что вы на меня смотрите?
Хорошо развитое боковое зрение.
– Что-то испортило вам настроение? Или кто-то?
– С чего вы взяли, что у меня испортилось настроение?
Спешит? Или непроизвольное ускорение шага?
– Почудилось, должно быть. Вы торопитесь?
– Не очень.
Не очень, но тороплюсь.
«Мой муж там, где нет телевизора». И отсюда ты заключил, что она живет одна. А любящая мама? А свекровь, которая ревностно следит за нравственностью невестки?
– Беспокоитесь, что остынет ужин?
– Нет, не беспокоюсь.
Обходит лужу – небрежно и о тебе не заботясь. Если не устраивает, отпустите мою руку и обойдите тоже. Перешагиваешь.
– Есть кому подогреть?
Полуобернувшись, меряет тебя взглядом.
– Некому подогреть. Я живу одна.
Разгульно улыбаешься. «Если желаете, можем зайти выпить кофе. У меня растворимый». – «Спасибо, но мне надо еще поработать. Статья некоего Мирошниченко. Почти детектив».
– И вас не угнетает одиночество?
Вторник, среда, четверг, пятница… Ты не принадлежишь себе сегодня.
– Есть уйма способов развеяться.
Воротник, морозно заиндевевший от дыхания, остов голых ворсинок – чье-то прикосновение сбило с них серебристую одежку… Ты мелочен и недемократичен, Рябов, в отличие от своей жены, которая верит тебе беспредельно.
– Сегодняшний вечер, вероятно, относится к таким развлекательным мероприятиям?
– Вероятно.
А ведь она не собирается приглашать тебя на чашку кофе.
– И он оправдал себя?
Сирена – негромко, сдавленно. Пожарная машина.
«Нет, не оправдал… Не совсем оправдал… А как вы думаете?» – «Лично я доволен. Я получил все, что желал».
Разве это неправда? Разве не был ты единственным человеком за столом, а может быть, и во всем ресторанном зале, который ничего не ждал от сегодняшнего вечера?
– Нам сюда.
Что же, это право женщины – не отвечать на некоторые вопросы.
– Это не ваш дом горит?
– Нет.
– Вы уверены в этом? – Роль шута и простофили продолжаешь играть?
– Да.
– Почему же?
– Потому что мой дом вот.
Окидываешь взглядом архитектора. Четырехэтажный особняк из кирпичей и балконов.
– Ein neues Haus[8].
– Не совсем.
А вот братец бы никогда не скатился до этого пошлого разговора. И уж, разумеется, не стал бы ждать, пока его пригласят на чашку кофе. «Вы не хотите пригласить меня на чашку кофе?» Вполне по-джентльменски – избавить женщину от необходимости проявлять инициативу.
– Ein schönes Haus[9]. – Ты в восторге от дома.
Хилые голые деревца за низким бордюром. Из разноцветных окон на землю падает свет. Она черна, оттаяла, и, как осевшая пена, желтеет снег. Жестяная консервная банка с задранной крышкой. С деревянной скамьи за вами настороженно следит кот.
– Ist das Ihre Katze?[10] – Ты занимателен, как никогда.
– Нет. У меня нет кошки.
Будь более дерзок, капитан, женщины презирают рохлей.
– Мяу. – А почему, собственно, тебе не побеседовать с котом? Не отвечает. – Как по-немецки «мяу»? Или это интернациональное слово?
– Возможно. Надо будет посмотреть в словаре.
«Давайте вместе посмотрим».
В конце концов, тебе ничего не грозит. Для тебя это так – пустяк, забава, эксперимент. В субботу ты будешь в Жаброве.
«Я пойду. Спасибо, что проводили. До свидания».
– Wollen Sie mir nicht eine Tasse Tee anbieten?[11] – Тоном коверного; не больше кошки занимает тебя это.
В доме играют на пианино.
В субботу, первым автобусом.
Отрицательно качает головой.
– Warum?[12]
А ведь ты поклялся не задавать женщинам этого вопроса.
Парочка. В руках у нее ветка мимозы – весна! Провожаешь насмешливым взглядом.
– Спасибо за вечер. Мне пора.
Ты чувствуешь, как блестит и веселится твое лицо.
– Haben Sie keinen Tee?[13]
– Есть, но уже поздно. – Просто и откровенно. Я не собираюсь уязвлять ваше самолюбие, экономист. – У меня завтра урок в восемь.
Lehrerin!
– Дети в школу собирайтесь, петушок давно пропел.
Твои руки в карманах пальто. Тебе очень идет твоя мохеровая шапочка.
– До свидания. – Руку протягивает. Пожимаешь. – И не надо так плохо думать о людях! – горячо, торопливо.
«На пару секунд! Лида хоть глянет на тебя. Расстроится – был и не зашел. Мы как раз вспоминали о тебе вчера».
– О’кэй! – говоришь ты тоном братца, но, кажется, говоришь не то. «Auf Wiedersehen»[14] – надо было.
Кот соскочил и бежит за Lehrerin. Учительница гуманно пропускает его впереди себя. Нехорошо так поздно играть на пианино. К соседям неуважение.
Поворачиваешься, идешь. Легка и упруга твоя походка. Eine herrliche Nacht! Die Vögel singen[15]. Нет, птички поют, когда herrlicher Tag[16]. Но все равно – о’кэй, как говорит братец. Или auf Wiedersehen, как говоришь ты. Вторник, среда, четверг, пятница.
Троллейбусная остановка, но что за нужда – ты и пешком дойдешь. Статья Мирошниченко подождет немного. Вторник, среда, четверг, пятница и кусочек, совсем немного, понедельника.
«Это дико звучит, но, наверное, даже девственник может быть пошляком и развратником». Знакомьтесь: Андрей Рябов, поборник целомудрия и чистоты. Любопытно, как бы он вел себя на твоем месте?
«Мне уйти? У меня приятельница в квартале отсюда. Она будет рада, если я переночую у нее». Зачем, тетя? Не надо так плохо думать о людях.
Чего ради Lehrerin дала тебе этот дружеский совет? Видит бог, ты ничем не скомпрометировал себя. Тебе ничего не надо было от сегодняшнего вечера – ничего! Учуяла, и оттого высокомерная холодность? «Это ваш дом горит?» – «Нет». – «Вы уверены в этом?» – «Да».
– Вас можно на минутку?
Двое – навстречу, из темноты.
– Конечно.
Гостеприимно улыбаешься. Никого вокруг. «Дай закурить». Приближаются. Чьи-то торопливые шаги, но далеко, за углом.
– Курить есть? – Коренастый, в заячьей шапке. Сперва его сбить: маленькие – злее и жилистей.
– Нету. – Чистосердечно раскаиваешься в этом.
– А может, поищешь?
Длинный помалкивает, всматривается. Ухмыляясь, разводишь руками, но до конца не опускаешь. Неприметно отводишь назад правую ногу.
– Нету, ребята. Не научился. Вы уж простите меня. Лужа слева. Поосторожнее, иначе шапочка из мохера – гордость твоего туалета – угодит в воду.
– Пойдем! – Длинный за локоть берет коренастого соратника.
– Постой! – Высвобождает руку. – Деньги есть?
– Конечно, – рот твой расползается. – А у вас?
– Пойдем, Миша! – За обе руки держит. Тот вырывается, вернее – делает вид, что вырывается. Взглядом пронзает тебя.
– Я могу идти?
– Да-да, – торопится длинный. – Извини, парень.
– Пожалуйста. – Вежливо благодаришь наклоном головы, удаляешься.
– Напрасно удержал меня. – В спину, зло. – Я б пощекотал его, гада!
«Физически ты смел, не спорю, но, может быть, это даже не смелость». – «Нет, конечно». Двоих ты обесточил сразу, а с третьим пришлось повозиться: он успел шмякнуть тебя камнем по плечу. Потом ты огляделся. Братца не было поблизости. Ты прошел с полквартала, прежде чем он виновато окликнул тебя. «Мне показалось, ты тоже убежал. У меня кровь пошла, я не видел ничего. Вот». Платок, темный от крови. Ты протянул ему свой. «Правильно сделал. Ты бы только мешал нам. Сядь и запрокинь голову». – «Какой я подонок! Никогда не прощу себе этого». – «Простишь». – «Физически ты смел, не спорю, но, может, это даже не смелость».
– Нет закурить?
Опять? Но не громила, нет – услышав твое «не курю», торопится дальше. Со свидания?
«Первый автобус приходит к нам в половине десятого».
И суток не прошло – одиннадцать только. Сейчас завернешь и увидишь свет в окнах. Или только в одном окне – у стариков. Жена спит. А впрочем: «Постарайся пораньше, я буду ждать». Верит жена; вне подозрений твоя нравственность.
«Я напишу тебе, если не смогу приехать». – «Не надо». – «Что?» – «Не надо писать». – «Почему? Всякое может случиться». Ты предусмотрителен. «Не надо. Что не сможешь приехать, не надо писать».
Странно, что ты никак не можешь представить себе ее лицо. Золотистые и прямые, до плеч, волосы, а брови темные… Но ведь это не девочка из Жаброва, это – Люда, самая красивая женщина института. Она-то тут при чем? По театрам шастает Люда с твоим молочным братом, и это прекрасно. Да здравствует искусство! Ты сам завтра предложишь ей билеты на югославскую эстраду – добрый и великодушный, как господь бог.
Свет – во всех окнах. Не спят. Блудного сына ждут. Мужа, блудного.
Автобус с потушенными огнями – и вчера стоял на этом же месте. Шофер живет?
«Что не сможешь приехать, не надо писать».
Ты глупец и трус – как смел ты подумать, что не поедешь в Жаброво? Ресторанный чад, сигареты, бесстыжая музыка… Маски, карнавал – возможно, но какое отношение имеет ко всему этому девочка из Жаброва?
«Вы разве не знаете? Архипенко на студентке женится – с пятого курса. Жена жалобу в партком написала».
Выбрось глупости из головы: еще минута, и ты предстанешь перед супругой – утомленный и деловой. Кстати, ты все еще дуешься на нее – не забыл?
12
У порога встречает. Седеющая шевелюра, томик стихов в руке.
– Я сидел у окна в переполненном зале.
Где-то пели смычки о любви.
Я послал тебе…
Запах ванили и свежей выпечки – радостям хобби предавался диктор областного радио. Внимаешь, исподволь расстегивая пальто.
– …Обратясь к кавалеру намеренно-резко,
Ты сказала: и этот влюблен.
Захлопывает книжку. Можно дух перевести. Снимаешь пальто.
– Гордись, сын мой: твой отец создал сегодня шедевр.
Профаны работают на телевидении – такому мастеру отказать!
– Поздравляю. Шедевр декламации? Или кулинарии? – Втягиваешь носом воздух.
– Ага, почувствовал! Запах, один запах чего стоит! А шедевры декламации, между прочим, отец ваш всю жизнь создавал.
Не твой – ваш. Канун тридцатилетия дает знать о себе? «Я могу на завтра пригласить твоих родителей? От своего имени, если хочешь». – «Она не пойдет». – «А он?»
Вкусно прищелкиваешь языком, оценивая запах. Не миновать дегустации – после ресторанного-то ужина!
Супруга не выходит. Побудь с родителями, Станислав, – я не ревнива; к тому же у нас с тобой целая ночь впереди.
«В субботу уезжаю. Одного нашего сотрудника навестить надо. Он в санатории». – «Это далеко?» – «Да. — Во сколько последний автобус из Жаброва? – Возможно, не управлюсь одним днем».
Заглядываешь в комнату родителей. Директор фабрики на посту – в очках, над бумагами.
– Привет!
Заметив пальцем место в ведомости, оценивающе глядит поверх очков.
– Добрый вечер.
На мой материнский взгляд, что-то ты и сегодня странен. Уж не пошел ли ты по стопам старшего брата? «У тебя семья, ребенок, и ты предаешь все ради минутной прихоти. Мне стыдно, что ты мой сын».
– Мать, скажи-ка ему, как пирог.
– Вкусный. – Склоняется над бумагами – работа не ждет. Учись, Рябов: истинный руководитель всегда на вахте.
«Нет, Станислав Максимович, этот разговор нельзя комкать. Завтра поговорим, с утра – вы не возражаете?» Идя к Марго, ты уже будешь знать все.
Отцу не терпится, когда ты оценишь его шедевр. Вымыв руки, бодро направляешься в кухню. Мужественно приступаешь. Не оплошай – видишь, с каким проницательным вниманием глядит на тебя автор.
Киваешь со знанием дела – гурман! Еще раз – уловил новый нюанс. Папа ликует.
– Мать три куска съела.
Еще бы! Такой вершины ей не покорить. Всю жизнь кормила вас переваренной лапшой или недожаренными котлетами. Не потому ли на склоне лет отец ударился в кухонное искусство?
– Знаешь, что было последней книгой Александра Дюма? – Кажется, этот продукт и впрямь недурствен. – Дюма-отца, прославленного автора «Трех мушкетеров»? «Три мушкетера», «Граф Монте-Кристо», «Королева Марго»…
Те самые растрепанные тома, которые диктор областного радио и его первенец рвали из рук друг друга? Ты тоже добросовестно брался за них, но бросал на половине. И это-то при твоем железном правиле до конца доводить всякое дело! Глупая скучная вереница неправдоподобных историй… С братцем ясно – существует ли хоть что-то, что с потрохами не увлекало его! – но взрослый человек с седеющей шевелюрой! «Мне нравится наш отец. Он добрый малый. Как он там?»
– Последняя книга Александра Дюма – сборник кулинарных рецептов. Французская кухня, русская, английская.
«Отличный пирог, папа, хотя, признаться, я абсолютный профан в этом. А вот Андрей – специалист. Он бы, думаю, оценил его по достоинству. Завтра, кстати, его день рождения».
Не стоит без главы семьи. «Она не пойдет». У братца на этот счет нет иллюзий. И он прав – конечно же, она не пойдет, однако ты обязан выполнить свой долг. Или потому и выполняешь, что уверен: не пойдет?
А вдруг? Ты отлично знаешь свою мать, но порой и она – даже она! – ведет себя непредсказуемым образом.
«А этот самый… Шатун… Его неожиданно схватило? Или какие-нибудь симптомы были? Ведь цирроз печени, насколько я знаю, не может развиться сразу». Знаешь? Откуда, мама? Медицина никогда не волновала тебя, а от алкоголизма, слава богу, пока что никто не помирал в нашем клане.
– Будучи в России, Дюма специально изучал русскую кухню.
Понимающе наклоняешь голову.
– Поездка с просветительскими целями? – На два укуса осталось, но не надо спешить, иначе придется жевать еще порцию. – Ты выходной завтра?
– Да. У него был роскошный замок, он принимал в нем гостей и угощал блюдами собственного приготовления.
«Хороший человек. Жаль только, романы писал». Оставь иронию – она торпедирует миссию мира.
Идет. Придерживаешь у рта завершающий кусок. Синеватый след на переносице – два часа, не меньше, прокорпела над бумагами.
– Есть с кооперативом новости? Супруга проинформировала…
– Завтра, мама. Сегодня не видел этого человека.
Что означает мимолетный вопрос в усталых глазах директора фабрики? Недоумение? Завтра день рождения брата, а ты наметил деловую встречу? Пижон, ты плохо думаешь о своей матери. «Запомни, Андрей: если бросишь ребенка, я не хочу больше знать тебя. Это не пустая угроза, ты знаешь. Это крайнее средство. Я не очень надеюсь, что оно поможет, но, если я не воспользуюсь им, я перестану уважать себя». – «Не бойся, мама: ты никогда не перестанешь уважать себя».
Ой ли! «Пожелтели глаза? Но ведь это уже почти перед смертью. А раньше? Были же раньше какие-то симптомы?» Чего вдруг так заинтересовала директора кондитерской фабрики клиника болезни вашего несчастного соседа? Что ей этот асоциальный тип с его циррозом и грозно желтеющими глазами? Какие тревожные параллели породил он в ее материнском мозгу? Праздное любопытство и показная гуманность – сроду не водились за ней подобные грешки. Как и склонность к рефлексии. Компромисс и мама – понятия несовместимые. Быть может, как раз в этом и сила ее? Не слабость, а сила?
– Отменный пирог! – вытираешь салфеткой пальцы. – Нельзя ли завтра на «бис» повторить?
– На «бис»? Слышишь, мать, на «бис»? Не-ет, так вас избалуешь. Щи да каша – пища наша. Завтра будет свежий судак.
Последние часы подледного лова – до именин ли тут!
– Из «Нептуна»?
Оскорбленно встряхивает седеющей шевелюрой – на зависть тебе. Чем ты будешь встряхивать в его возрасте? Ушами?
– Хотел бы я посмотреть, какого судака поймаешь ты в «Нептуне». Мерлуза да треска. И еще эта, как ее? Блины – я ее называю.
– Камбала?
– Камбала.
Мама не участвует в диалоге – столь низкие предметы не занимают ее ум. Высока и прекрасна ее орбита, но ты, верный долгу, вынужден заземлить ее.
– Рыбак ты прекрасный, отец, но кулинар еще лучше. – Сыто хлопаешь себя по животу. – Завтра на «бис» надо повторить. С цифрой «тридцать». Ты можешь выложить цифру «тридцать»? Из мармелада или чего там.
Тускнеет, опадает вдохновенное лицо диктора областного радио. Взгляд в сторону уползает. Руки ищут что-то, но не находят, а матери – сухие и быстрые – невозмутимо смахивают крошки со стола.
– На мясном пироге – из мармелада… – Сопит и на тебя не смотрит. Все так славно было, я шедевр создал, а ты пришел и испортил все. Зачем?
Виноградов и самая красивая женщина института. Золотистые волосы, схваченные в хвост, и темные прямые брови. Это очень красиво – темные брови и золотистые волосы.
– Ты прав: мармелад плохо сочетается с мясным фаршем. Но у тебя блестящая фантазия, папа, ты придумаешь что-нибудь.
Мама аптечку открывает. Давление? Весна, время кризов, суровая пора для гипертоников.
Быть может, не следовало затевать этого разговора? Или аптечка – всего лишь тактический ход, долженствующий продемонстрировать принципиальность мамы? Прошу не обращать на меня внимания – лично я не участвую в этом никчемном диалоге. Однажды я имела честь высказаться, мнений же своих я не меняю. Полагаю, Максим, ты тоже будешь достаточно последователен.
Папа мечется. Конечно, он вполне суверенен, диктор областного радио, но воля и незапятнанный авторитет главы семьи грузно давят на него.
«Почему ты молчишь, Максим?» – «Да, конечно… Ребенка жаль… Но… Я не знаю… Вообще-то, другие разводятся. Может… Может, он любит другую?» – не без страха выговаривает папа и попадает в точку. Необъяснимо проницателен порой витающий в облаках, краснобайствующий и трогательно поверхностный папа. Они усыпляют твою бдительность, эти его прелестные качества, а между тем с ним надо держать ухо востро.
Любит другую! – экое богохульство, но тем не менее глава семьи настроена снисходительно. И этот постыдный вариант готова обсудить она. «Мало ли, кто кого любит. На свете есть еще кое-что, кроме любви. И кроме собственной персоны, которую нас так тянет ублажать».
