Текст книги "Победитель. Апология"
Автор книги: Руслан Киреев
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 27 страниц)
Дверную ручку так и не сделали – болтается. Завхозу некогда – выполняет личные распоряжения директора Панюшкина. Захватить завтра из дома шуруп и отвертку…
– Привет!
Федор Федоров и Люда, самая красивая женщина института. На вешалке цигейковая шубка – Марго явилась? «Врачи полагают, что разбираются в моем самочувствии лучше меня. Грозятся до мая продержать на больничном».
– Мария Горациевна вышла? – Приподнятость в голосе: шеф на ногах! – Выписали? – Ты не можешь не радоваться этому.
– Вероятно. – Салют в небе напоминают морщины Федора Федорова. – Вас Панюшкин спрашивал.
– Что-нибудь срочное?
Руками разводит. Вы полагаете, Станислав Максимович, директор докладывает мне, срочное ли дело у него?
Листок папиросной бумаги на твоем столе. Очередное ЦУ Панюшкина. «…Ускорить завершение и сдачу работ, предусмотренных планом первого квартала». Марго здесь сегодня – почему же ЦУ на твоем столе? По привычке? Или…
– Как поохотились, Федор Андреевич?
На Люду заговорщицкий взгляд. Люда отвечает тебе улыбкой – не отрывая авторучки от журнала, лишь голову повернув. Оппозиция молодых.
– Охота! Какая ж охота после закрытия сезона?
Хитрит старик – вон какой салют распустил. Браконьерил, раз сезон кончился. До рентабельности ли производства тут?
Где Марго? Дверь в закуток, именуемый кабинетом зава, распахнута настежь. Старомодная черная сумка с металлической отделкой – ты помнишь ее еще по институту. Зачем Марго таскала ее на лекции? Из-за конспектов? Но она никогда не пользовалась ими. Или в ней лежал плавленый сырок для одинокой трапезы?
– Где так загорел? – Даже писать перестала – вот как заинтересовал ее этот загадочный феномен. Золотистые длинные волосы.
– В Батуми, – ненаходчиво бормочешь ты и чувствуешь, как южное солнце снова припекает твое лицо, но теперь уже изнутри.
На лоб вскидывает очки Федор Федоров.
– Вы на Кавказе были?
– Экскурсия? – Люда догадлива. Люда все понимает. Умные серые глаза и ласковый голос. Самая красивая женщина института. Сегодня это не трогает тебя. Сегодня ты непробиваем – хоть сотню отборнейших женщин выстраивайте перед тобой. «Первый автобус приходит к нам в половине десятого».
Ее ты оставишь в отделе. Не потому, что она самая красивая женщина института – как заведующего, тебя это не будет интересовать. Отныне тебя не интересует это и как мужчину. Ее ты оставишь, потому что она умеет работать – в отличие от охотника Федора Федорова и домохозяйки Малеевой.
– Дети болеют? – киваешь на пустующий стол. Все еще припекает изнутри, но уже слабее. Деловые мысли – какое солнце устоит перед ними?
– Была. В аптеку побежала – с маленьким что-то. – Люда добра. Люда готова работать за охотника и домохозяйку, вместе взятых. Ее ты оставишь. Переведешь в старшие научные. Марго сделала б то же самое, но ведь и Марго добра. И тоже готова работать за вместе взятых.
Нет ничего худого в том, что ты думаешь об этом. Ты ведь знаешь, что рано или поздно переедешь в закуток, именуемый кабинетом зава. «А если дальше заглянуть? Вам надо мыслить перспективно, Станислав Максимович. С позиции завтрашнего дня. С позиции заведующего отделом, если хотите. – Марго первая заговорила об этом. – Никто из нас не вечен. По-видимому, это звучит чересчур зловеще, но не пугайтесь, вас я не имею в виду. Просто тянет обобщать с некоторых пор. Один мудрец назвал философию наукой умирать. Не помните, кто? Я тоже не помню. Видите, даже тут вы достойный преемник». Ученик, преемник, духовный сын… Ты искренне рад ее неожиданному выздоровлению, но почему ты не должен думать о будущем? В конце концов ты экономист, а не свободный художник, экономисты же обязаны заглядывать вперед.
Графики, пояснительная записка… Где схема единичного распределения?
«Ты все предвидишь, все учитываешь. Все, что ты делаешь, диктует тебе твой разум». – «А кто должен диктовать? Желудок?» – «Пусть лучше желудок. Но ты и ешь-то не потому, что голоден, а чтобы поддержать жизнедеятельность. Не бифштексы поглощаешь – калории». – «Зато ты, я вижу, поглощаешь бифштексы». Но промолчал и лишь взглядом скользнул по борцовскому брюху братца. Узнай он о твоем кавказском приключении, наверняка решил бы, что и это ты запланировал заранее, за квартал вперед.
Вот она, а ты перерыл два ящика. Марго и не предполагает, что схема готова. Только середина марта, больше полумесяца до контрольного срока, а семьдесят процентов работы – в кармане. Больше…
Она. Уважительно встаешь навстречу.
– Здравствуйте, Станислав Максимович. А я уж и не надеялась застать вас.
Сухое и плоское тельце. Сколько болезней таится в нем! Неужто закрыли больничный?
– Я обычно захожу перед институтом. У меня третья пара. К двенадцати.
Блестят и смеются черные глаза. Это вы мне говорите, когда начинается в институте третья пара? Забыла, считаете? Считаете, у меня совсем уж дырявая память? Похуже, конечно, вашей – вы небось как сейчас видите меня за кафедрой, хотя сколько лет прошло? Шесть? Знаю, она была велика мне, кафедра, и потому приходилось подставлять скамеечку, которую, конечно, вы тоже помните.
Зачем? Зачем подставляла она скамейку? До сих пор не понимаешь пристрастия профессора Штакаян к этому громоздкому сооружению. Читала бы лекции сидя…
На диван опускается. Диван удобен ей: спичечные ножки не болтаются, а твердо на полу стоят. Пристраиваешься рядом:
– Сделали процентов на семьдесят. – Буднично и скромно. «Знакомый букинист достал. Тридцать пять рублей. Андрей грезил таким альбомом».
Шеф молча смотрит на тебя. Не верит. Жиденькие, черные, зачесанные на прямой пробор волосы. А глаза – огромные. Он прекрасный художник, Тулуз-Лотрек!
– Будете смотреть? – Подвигаешь бумаги. Углубляется.
«Послушайте, Рябов, вы знаете, что это такое?» – «Дипломный проект». Улыбка – широченная пошлая улыбка сводит на нет все твое смирение. «Это основа будущей диссертации. Ну, может, не основа еще, но косточка, во всяком случае. Со временем из нее вырастет дерево. Вам надо поступать в аспирантуру, Рябов. Хотите, буду вашим руководителем?»
– Данные собрал плановый отдел. – Тебе не нужно чужих лавров.
К переносице устремляются черные брови.
– Но им нельзя особенно доверять.
– Я объяснил, зачем нам.
Исполнитель. Отвечаешь на вопросы, не более. Только исполнитель, руководите же работой вы, профессор!
– Занизили. Гарантию даю – занизили. Вы плохо знаете производственников, Станислав Максимович.
Мальчиком все еще считает тебя профессор. Ученик, последователь, духовный сын… Все верно – дети всегда кажутся родителям этакими несмышленышами.
– Не думаю. В конце концов, это их обязанность – экономическое обоснование способов производства. Ну и потом… Мы сделали выборочную проверку.
– Сделали?
Федор Федоров на лоб очки подымает.
– Я проверял – все тютелька в тютельку. – Салют в небе. Не думайте, товарищ заведующая, что я лишь по дубравам шастаю. Я работаю. – Обнаружили в одном месте расхождение, но потом нашли со Станиславом Максимовичем.
Ученый-экономист Федор Федоров. «Что делать, Станислав Максимович? Он должен где-то работать. Четыре года до пенсии, а никакой другой специальности нету».
«Марго не ставит «неуды». Не умеет. Открывай учебник, катай один к одному – притворится, что не видит. Стыдно замечание делать. Верно, Рябов? Ты ведь любимый ученик ее. Она что, полиомиелитом в детстве болела?»
– А бухгалтер там – мой старый приятель. Охотник тоже. На лисичку зимой ходили. Честнейший человек! Так что уж липу, Маргарита Горациевна, нам не подсунет.
«Как экономист, Федоров совершенно беспомощен. Коэффициент ритмичности не мог высчитать, а получает ставку научного сотрудника. Я вынужден…» Не торопись, Рябов. Ничего ты не вынужден. Разумеется, после ухода сердобольной Марго никто не поддержит охотника Федорова, и все же ни к чему без крайней надобности демонстрировать кровожадность, которой к тому же в тебе нет. Лишь одного противника нокаутировал ты за всю свою спортивную карьеру, предпочитая выигрывать по очкам – всего одного, и то случайно. Просто ты напишешь объективную – вот именно, объективную! – характеристику, а уж дело комиссии аттестовать его или нет.
Смуглая ссохшаяся рука. Одна страница, другая… Со стороны – беглый просмотр, но ты-то знаешь, что в ее поразительном мозгу отпечатывается все.
А впрочем, есть, может быть, смысл показать, что доброта добротою, но при необходимости и ты можешь быть… Нет, не жестоким, – тут требуется иное слово. Принципиальным – скажем так. Это-то и явит твоя объективная – строго объективная! – характеристика, в которой выскажется заведующий отделом Рябов, человек же Рябов по-человечески посочувствует охотнику и даже, если потребуется, трудоустроит его. Отдел будет – будет! – работать как часы.
Сравнительный анализ, но лишь миг задержалась на нем и дальше. Даже ты не умеешь схватывать так быстро. «Твоя память – старая вонючая скряга». Переоценивает тебя братец. «Мне нравится твоя профессорша. Я б портрет ее написал. В ней есть что-то такое… Сейчас не пойму, но если б писал – понял. Я когда работаю – прозорливей становлюсь. Умнее самого себя. Потом опять тупею». Жаль, что все свои поступки братец совершает вне мольберта.
– Торопитесь?
– Нет, что вы. – «Вас Панюшкин спрашивал». – Еще полчаса.
– Успеете! Я б и то за это время…
Бегом? Быстро-быстро перебирая ножками в детских туфельках со шнурками?
Фотография на книжном шкафу: тонколицая армяночка с сияющими глазами. Так всю жизнь и жила одна? Студентка Штакаян, аспирантка Штакаян, профессор Штакаян… И все одна?
Джоник тетки Тамары. Интересно, он узнает тебя или он радуется так каждому гостю? Твою спутницу вчера вечером он игнорировал. К особам мужского пола привык? Она отплатила ему тем же. Ты ждал умиленных восклицаний, комплиментов, но девочка равнодушно посмотрела на него и больше не замечала.
– Коэффициент по цехам брали?
Вот уже куда добралась!
– Да. И в целом вывели, но сначала брали по цехам. Сейчас… – Где сводная таблица? Волнуешься, Рябов. За восемь лет это превратилось в условный рефлекс – волноваться, когда твою работу просматривает профессор Штакаян. – Вот. Отклонение в пределах процента.
Взгляд разом схватывает таблицу. Одобрительное, чуть приметное покачивание головы на тонкой шее.
«Теперь все хорошо, можете считать себя кандидатом». – «Не сглазить бы». – «Вы суеверны? Вот уж не думала. Признаться, у меня тоже есть эта слабость. Но относительно вашей кандидатской я спокойна».
«Поздравляю. Я ужасно волновалась. Нагнитесь, я поцелую вас. Умница, Станислав! Вы и не подозреваете, какая вы умница. Где ваша жена, я хочу сказать ей это. Чтобы берегла вас и холила». – «Ее здесь нет. У нее сегодня дежурство». – «Жаль. Я очень верю в вас, Станислав. И я хочу… Ну вот, так и подмывает напутствие сделать. Не слушайте меня, дотошную старуху! Я вам подарок приготовила. Вот, возьмите, Это шарф. Сама связала. Может, не очень модный – я не разбираюсь в этом, зато теплый. Чтоб ангинами не болели». – «Не буду».
– Среднегодовой?
– Среднемесячный. Разница ноль одна, ноль две.
К самому уязвимому месту подошла. Проскочит? Вряд ли, подобных вещей профессор Штакаян не пропускает. Запнулась, перечитывает заново – медленней. Вопросительный взгляд на тебя. Разводишь руками: согласен, слабость, но что делать? Можно определить цифры опытным путем, но это значит – обречь себя на несдачу работы в срок. Никто не позволит. К тридцатому апреля надо закончить.
– Я возьму все это. Вы не могли бы зайти ко мне на этой неделе?
Так, значит, больничный не закрыт?
– В любое время. Позвонили бы, я б принес вам.
– Лучше унесете. Завтра, в первой половине дня. Сумеете?
Подарок братцу. Тебя даже устраивает это – по дороге в универмаг забежишь.
– Часов в одиннадцать?
– Если вам удобно. Ступайте, вам пора.
Только четверть двенадцатого, но вдруг опоздаешь? Не на тебя позор падет – на заслуженную голову профессора Штакаян. «На машиностроительном факультете вводят курс «Организация промышленного производства». Два потока, общая нагрузка что-то часов сто. Один день в неделю. Я рекомендовала вас». – «Но ведь ВАК еще не утвердила…» – «Утвердят».
Складываешь в папку бумаги.
– Боитесь, растеряю по дороге?
Смеешься.
– У нас черновики есть.
Вставай и уходи: Марго нервирует твоя медлительность. Еще немного, и она заподозрит тебя в наплевательском отношении к лекциям.
– До свидания. Завтра в половине двенадцатого – у вас. – Не забыть надеть шарф, собственноручно связанный профессором.
«И ты будешь носить это?» – со смешливым удивлением. Эта веселость, которой она как бы отмежевалась от тебя, могущего носить все, что заблагорассудится, задевает, провоцируя на резкость, которую, впрочем, ты облекаешь в элегантную форму полусерьезного совета. «Свяжи что-нибудь получше». – «С удовольствием, но я…» – и виновато разводит руками. Что означает этот жест? Ее беспомощность в делах подобного рода? Занятость, ибо столько всевозможных забот у твоей супруги? Конференции, семинары, встречи с сокурсниками… «Алло, Слава? Я задержусь немного. Тут с Андреевой опять… Ну, в общем то же самое». Ты понятия не имеешь, что «то же самое» и, собственно, кто такая Андреева, но понятливо, но торопливо, но благословляюще мычишь что-то. «Я как раз поработать собирался». И это уже не мистика, не Андреева, а чистейшей воды правда. Любопытно, сколько ночных дежурств падает в месяц на одного врача?
Не купить ли завтра цветов профессору?
«Это тебе». – «Спасибо. Большое спасибо. Только… Ты не обидишься, нет?» – «Разве я похож на человека, который обижается?» Твоя будущая супруга размышляет секунду-другую и отвечает мягко: «Похож», – от чего твои торчащие уши уличенно вспыхивают. Доверительным быстрым шепотом объясняет, что, когда даришь женщине цветы, надо снимать бумагу. «Пардон! Надеюсь, мне больше не придется делать этого». – «Почему?» – Крупные и темные влажные глаза глядят на тебя с неподдельным интересом. С неподдельным! – хотя сейчас ты почему-то уверен, что она сразу все поняла. Кажется, такое подозрение мелькнуло у тебя еще тогда, и тем не менее ты принялся косноязычно объяснять: «В смысле… Женам, кажется, не дарят цветов». – «Ты так думаешь? В таком случае, – сочувственно сказала она, – я не завидую твоей будущей супруге». – «Можешь избежать этой ужасной участи». – Уши горели, как костры. «Я?» – тихо удивилась она. «Ты». И тут-то впервые заметил ее сдержанную и оттого особенно очаровательную – тогда она показалась тебе очаровательной – смешливость. «Какая странная манера делать предложение женщине!» Ты пожал плечами, а она уже совершенно серьезно, с какой-то сострадательной озабоченностью задала свой вопрос: «А ты… Ты уверен, что любишь меня?»
А ведь ты и впрямь не дарил цветов с тех пор. И до этого, кстати, тоже.
Приемная. В твоем распоряжении десять минут.
– У себя? – Вскинув руку, дружески приветствуешь Клавдию.
Кивает – здороваясь и одновременно отвечая: у себя, можно. Открываешь дверь.
Рад видеть вас! Рад, рад – искренне, как всегда. Говорю по телефону, ну да плевать. Главное – вы здесь, Станислав Максимович! Не отрывая трубки от уха, интимно прикрывает глаза. Слабость питает к тебе директор института. «Люблю молодежь! Не всякую, разумеется, – вы же понимаете. Талантливую, работящую, честную. Такую, как вы. Это я вам без брехни говорю. В моем лице вы всегда найдете поддержку. Да вы и сами это чувствуете. Так ведь, чувствуете? Ну, признайтесь?» Бурный темперамент. Искренний и бурный.
Глазами на кресло показывает: садитесь, прошу! Не на стул – в кресло. Почетный гость. Я демократичен и прост, директор института. Я справедлив. Вы ученик профессора Штакаян, врага номер один директора Панюшкина, но это, видите, не мешает мне относиться к вам с щедрым дружелюбием.
Учись объективности, Рябов!
Садишься.
– Так. Все ясно. Так.
Вот какое уважение к тебе! – едва вошел, спешно разговор закругляет. Бережет, бережет директор рабочее время сотрудников.
«Ученый, товарищи, – это легкоранимое существо, к которому надо относиться с заботой и пониманием. Нервы его напряжены, мозг работает без отдыха – днем, ночью, даже во сне. Все это, как вы понимаете, накладывает на характер человека определенный отпечаток. Мы все уважаем и ценим Маргариту Горациевну Штакаян, ведущего специалиста нашего института. Ее исследования экономической структуры производственных объединений получили всесоюзную известность. В нынешних условиях эта фундаментальная работа приобретает особое значение. Зачем я говорю все это? Мне хочется напомнить членам ученого совета, а также присутствующим здесь товарищам из директивных органов, насколько загружена Маргарита Горациевна. Кроме основной работы, она ведет аспирантов, регулярно выступает в периодике, здоровье же ее, к нашему глубокому сожалению, уступает здоровью космонавтов. Поэтому естественно, что Маргарита Горациевна физически не в состоянии вникнуть во все тонкости работы института. Именно этим я объясняю резкость ее высказываний, Маргарита Горациевна считает, что мы должны взять конкретные предприятия с низкой рентабельностью и помочь им наладить кровообращение, как она выразилась. Но тогда мы превратимся из исследовательского института в придаток производства. Магистральная же линия экономической науки, как, впрочем, и всякой другой, – прослеживать общие тенденции, выявлять закономерности, а не копаться в частностях».
– Хорошо. Я вас понял, хорошо.
К терпению взывает устремленный на тебя взгляд. В отполированной лысине – многократно уменьшенное, четкое, искаженное округлостью отражение окна.
Кипы бумаг – на столе, на шкафу, на приставном столике, демократично застеленном невыглаженной портянкой. Диаграммы на стене. На сейфе – мудрые толстые книги. Здесь работают, черт побери, а не купаются в роскоши. Экономист обязан знать счет деньгам. Мало говорить о бережливости, надо на практике осуществлять ее – лично!
Любопытно, исповедовал ли он эти принципы, будучи заместителем председателя облисполкома? Или на ходу перестроился, катапультировавшись в ученые?
Груботканая рубаха с распахнутым воротом. Племенная шея. «Садитесь, Станислав Максимович. Извините, что побеспокоил вас, но я новый человек, и мне хочется лично познакомиться с каждым. Во всяком случае, с ведущими работниками института. Читал ваши статьи. Слышал, что будете защищаться весной. Но это все анкета, фасад, а хочется, знаете, внутрь заглянуть. Понять, чем живет индивидуум. Пощупать, так сказать. Вы понимаете меня?» Еще бы! Косишься на волосатые пальцы руководителя.
– Позвоню, как выясню. Привет!
Разбухший потрепанный портфель с поржавевшими замками. Белье в нем? «После работы в прачечную иду. А что делать – жизнь! Живая жизнь, да!»
– Сегодня же понедельник, лекции у вас. Могли б завтра зайти, послезавтра. Я ведь как просил передать? Будет время у Рябова – пусть заглянет. Но не сегодня же! Сегодня, думал, вас вообще не будет. Понедельник – ваш день. Читайте лекции, сидите в кино, загорайте. День для души. Творческому человеку необходимо иногда развеяться. Кстати, вы действительно загорели. Где это угораздило вас? – Долой служебную иерархию! – простецки и дружелюбно.
– На Кавказе.
– На Кавказе? Каким образом?
– Самолетом Ту-134. Вчера и позавчера.
– Экскурсия? Чудесно! Просто чудесно! Завидую вам, Станислав Максимович. Завидую мелкой и подлой завистью. Некогда! Звонят, идут, пишут. Прямо напасть какая-то. – Отговаривает от директорского кресла? Не слишком ли заблаговременно? – Вот разве что вечером плюнешь на все, запрешься, посидишь, подумаешь. Но вы же понимаете, какая работа вечером! Голова как валенок сибирский.
Воинствующий демократизм. Рубаха-директор.
«Возможно, у товарища Панюшкина хорошие административные качества, но ведь у нас научно-исследовательский институт, а не… вокзал, универмаг. Не знаю, где в первую очередь требуются административные качества. Сегодня итоговый ученый совет, и мы должны честно признать на нем, что научное руководство в истекшем году осуществлялось крайне неквалифицированно. Я привела несколько примеров, но число их можно увеличить. Как могли вы, товарищ Панюшкин, согласиться на руководство научным учреждением, не имея опыта научной работы?» – «Не боги горшки обжигают, Маргарита Горациевна». Рубаха-директор!
– Да вы ближе садитесь, ближе! Вы что думаете: ближе сядете – дольше задержу? Три минуты. Ровно три минуты – засеките по часам. – Целый раунд. Не так уж мало. – Опять тот же вопрос – в порядке консультации.
Новый тип руководителя: плюет на ложное самолюбие. Что тут зазорного – проконсультироваться с подчиненным, пусть он и вдвое моложе.
Папка с замусоленными тесемками. Исходные данные, черновики расчетов. По-прежнему Зайцев и Скок? Бойкие неунывающие ребята под общим псевдонимом: «Скачет – Зайчик». Оба в клетчатых штанах, оба в замшевых курточках, у обоих ослепительные улыбки. Один, правда, в очках, но кажется, иногда дает поносить их приятелю. Семьдесят лет на двоих: того гляди заюбилеют. Бог весть куда скачут они, тебе, однако, перебегать дорогу не собираются; напротив, всячески демонстрируют свою лояльность, а веселые глаза их, попеременно прикрытые очками, так и кричат: «Мы с тобою! Мы с тобою!» Не надо, мальчики. Скачите сами.
– Вот, Станислав Максимович, посмотрите на досуге. Я вам признаюсь: меня методика расчетов смущает. Взгляните своим глазом, а? Я уж не вижу ни черта: свыкся, сросся – ну вы понимаете. Посмотрите, я вас очень прошу.
Негласный надзор за Зайцевым и Скоком? Нету им доверия – так зачем же возложена на их замшевые плечи директорская монография?
Осторожно, кончиками пальцев, дергаешь замусоленную тесьму. Презентовать, что ли, папку директору?
Незнаком почерк. Не «Скачет – Зайчик», нет. Еще кого-то привлек. Лично ты участвуешь в мероприятии в ранге консультанта – тут даже Марго не усмотрит ничего зазорного. Любой гражданин страны имеет право обратиться к соотечественнику за помощью – почему же Панюшкин должен быть исключением?
– Это все новое?
– Да, вы не видели. Заключительная часть. Почти заключительная.
Оперативно, однако! «Нет опыта научной работы? Побойтесь бога, Мария Горациевна, а моя монография?» – «Ваша?»
Добрая Марго, великодушная Марго – кто бы мог подумать, что она затеет свару с директором? Ты ее ученик, но отсюда вовсе не следует, что ты должен ввязываться в эту шумную перебранку. Не примыкать к группировкам – разве не давал ты себе этого торжественного обета? Научные дискуссии – пожалуйста, все же остальные конфликты пусть Тетюнники разрешают. Некогда наукой заниматься, товарищи, – за правду боремся!
– Потом посмотрите – не срочно. Как время будет.
Никакого давления. Можешь положить папку на стол и сказать, что время будет в следующей пятилетке. «Ради бога. В следующей, так в следующей. Разве я регламентирую?»
– Чему улыбаетесь? Смешное там что-нибудь? Скажите, вместе посмеемся.
– Нет-нет.
Наглеешь, Рябов!
Звонок.
– Извините. – «Мы должны быть предупредительны друг к другу. Единой семьей жить. У нас не такой уж большой коллектив, товарищи». – Слушаю. Да, я. А-а, привет!
Скока почерк. Старательный мальчик Скок – тридцать четыре года. «В отчете много «белых пятен». Непонятно, например, чем занимался все это время Скок». – «Загляните в план, Маргарита Горациевна». – «Заглядывала. Но мы сейчас обсуждаем не план, а отчет». Что с Марго? Никогда ведь не отличалась агрессивностью.
Растерянность в глазах – где скамейка? На первом часе, до перерыва – была, а сейчас нет. Неужели нет? Ищите, профессор, ищите. Мы знаем, что читать лекции сидя вы не привыкли, а без скамейки разве что нос будет торчать над кафедрой. Как же быть? Вы свой человек – не ставите «неудов», позволяете болтать на лекциях, раздаете в «долг» студентам деньги – почему бы и не подшутить над вами? Вы незлопамятны, Маргарита Горациевна, вы не обидитесь на нас. Посмотрите: мы так молоды, нам порезвиться охота. Молча умоляете глазами вернуть скамейку? Ну, профессор, это нечестно. Поищите еще! Загляните под стол, вот так. Повернитесь вокруг своей оси. Не обращайте на нас внимания – мы своими делами заняты.
Ты знал, где спрятана скамейка – как, впрочем, и все остальные, но существует студенческая солидарность, и ты не имел права быть штрейкбрехером. Степанов им стал. Поднялся, размеренным шагом пересек притихшую аудиторию. «Пожалуйста. Извините нас». Даже тогда не проявила агрессивности Марго. Ни слова упрека. Вскарабкалась на скамейку, дрожащим голосом продолжила лекцию. Студентов любила она и с каждым в отдельности находила общий язык, а вот когда они скопом, в аудитории, – не выходило. Девочка, которая заблудилась в толпе… В конторе она другая.
– Черт, не поговорить спокойно. Без конца звонят.
Снова незнакомый почерк. Со стороны кто-нибудь? По договору? Закрываешь папку, в портфель суешь. Полотенце в целлофане, синяя мыльница, плавки.
– Я могу идти?
– Станислав Максимович! – с укором. Можете идти, можете бежать. Хоть на голове ходите – разве я лимитирую вас! Разгул демократизма. – Вообще-то, я вас не за этим хотел видеть. Это так, между прочим, но для главного разговора у нас сейчас нет времени. Не у меня – у вас.
Для главного разговора?
– Есть немного.
– Нет-нет, разговор этот нельзя комкать – потерпим до завтра.
Хорошо, потерпим. И не надо спешить, не надо так сразу видеть связь между сегодняшним визитом Марго в институт и разговором, который нельзя комкать. Где была она, когда ты вошел в отдел? Нет, она не могла подать заявление, не предупредив тебя.
– Тогда завтра утром?
– Чудесно! Заходите, кто бы ни был у меня. Для вас эта дверь открыта всегда.
Разгул, полный разгул. Но ты озадачен, однако. Еще успеешь заглянуть в отдел… Зачем? Проявляешь нетерпение, Рябов. О другом подумай. Вспомни кипарисы. Море и кипарисы… Не действует? И не надо! Негоже являться перед студентами в порхающем настроении.
5
Положив мел, тщательно вытираешь тряпкой пальцы. Отойди, не загораживай, пусть перепишут.
Девушка у окна все читает. На коленях пристроила книгу, откинулась и полагает – не замечаешь. Или просто забыла о твоем существовании? На перемене-то выходила из аудитории? Лучше бы – нет. Тогда, стало быть, не лекция скучна, а очень уж захватывающая книга. О любви?
Парень в твоей курточке все строчит. Не конспектирует – нет, что-то постороннее. Письмо сочиняет? Хотя бы для приличия посматривал на доску. Должно быть, видел тебя в курточке, и это низвергло тебя с преподавательского пьедестала. Ты демократичен, как Панюшкин, но все же учитель и ученик не должны одеваться одинаково.
На что надеется – на учебник? Неужто не все еще усвоили, что ты не дублируешь учебник – зачем, его можно прочесть самостоятельно, – а вот проштудировать всю периодику, как это делаешь ты, готовясь к лекциям, студенту не по зубам. На экзаменах он убедится в этом.
И девушке, что несвоевременно упивается романом о любви, припомнишь на экзаменах ее легкомыслие? Увы! Когда за столом напротив сидит прекрасное создание, сила духа оставляет тебя. Надувайся, как индюк, изображай академическое бесстрастие – все равно ты беспомощен, экзаменатор. Джентльмены не обижают женщин. Джентльмены плюхаются в воду спасать дельфинов. Бог с ним, с прекрасным созданием, но вот сочинитель в курточке покусает локоток.
Шесть минут до звонка. Не надо никаких заключений – студент терпеть не может этого. Метода Мясоедова… Жирный флегматичный Мясоедов устраивал фейерверк из каждой темы. Но даже на его лекциях были сачки – в экономическом вузе это естественно. Бум высшего образования свирепствует в стране – сколько случайных людей загоняет он в институты! Лишь бы попасть, лишь бы зацепиться! Специальность экономиста занимала когда-то в иерархии популярности одно из последних мест – прекрасно, пошли в экономический; авось легче протиснуться. Тебя не это волновало: еще до получения золотой медали знал, что поступишь в любой вуз. Но рыцарем на распутье не был. Газетный ураган, вздыбленный вокруг экономической реформы, вынес тебя на дорогу широкую и прямую.
Обводишь аудиторию взглядом. Кое-кто переписал, отдыхает. Хоть кто-нибудь из этой полусотни студентов согласился бы променять машиностроение на экономику? О чем вы, Станислав Максимович, – это же дисквалификация. Сопромат, черчение – что там еще у них? – это да, это науки, достойные мужей, а экономика и все иже с нею – вязкая абракадабра, которую вдалбливают нам в головы неизвестно зачем педанты-преподаватели.
«Производительные силы все время в развитии – новая техника, новые мощности, – могут ли производственные отношения топтаться на месте? Это все равно, что иметь современный автомобильный парк, а пользоваться правилами уличного движения времен дилижансов. – Интересно, осталась ли хоть у кого-нибудь в голове эта развернутая метафора, с которой ты начал свою вступительную лекцию? – Инженер, не знающий законов организации производства, похож на шофера, который не смыслит в правилах уличного движения. Неминуемая авария ждет такого автомобилиста».
– Станислав Максимович, две минуты.
И другой голос, в поддержку:
– Отпустите, а то очередь в столовой.
Мясоедов отпускал. «Даже самая изысканная духовная пища не заменит посредственного харчо. – К еде он относился с не меньшим благоговением, нежели к цифрам, – фамилию оправдывал? – Ступайте, только не топайте, как слоны. А то мне дадут за ваше харчо».
На часы глядишь. Не две минуты – три. Почти три.
– Только тихо.
Подымаются – дисциплинированные, смирные, поодиночке плывут к выходу, но, едва переступив порог, припускают, уверен, галопом. Надуть ближнего спешат – с таких-то лет!
Девушка читает. Нет, подымается, к выходу идет. На цыпочках – какое уважение к преподавателю! Глаза скромно опущены. Цесарочка! Все-таки харчо перетянуло любовные похождения, которые, в свою очередь, перетянули лекцию. Прав, прав Мясоедов!
Он и она. Всегда вместе – в аудитории, на перемене. Ковбойская рубаха и серый пуховый свитер. А за дверью как – тоже галопом? Или в отличие от книжной живая любовь важнее харчо?.. Нехорошо, Рябов! Стыдно с вершины двадцати восьми лет издеваться над юностью. Конечно, и с тобой за один стол садились на лекциях девушки, но то были дисциплинированные девушки с плоскими телами, они слушали преподавателя, а не косились на тебя смеющимися глазами.
«Очень славная. Передавай привет, как увидишь». Очень! А уж тетка Тамара не бросает слов на ветер.
Звонок. Двенадцать, полдень. Четыре с половиной дня до субботы.
А сочинитель в твоей курточке все строчит. Касаешься курточки ладонью.
– Молодой человек, лекция окончена.
Ошарашенные, нездешние глаза. Нокдаун средней тяжести.
