Текст книги "Ореховый посох"

Автор книги: Роберт Скотт

Соавторы: Джей Гордон
сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 64 страниц)

Так что вместо того, чтобы сражаться за независимость Праги, за возможность получить наконец заветное медицинское образование, Хойт оставался вором. Ирония судьбы заключалась в том, что своими действиями он невольно поддерживал созданные о нем в народе легенды, а потому и оставался для Малагона одним из самых ненавистных врагов.

Еще бы – вор-целитель, прославившийся тем, что не только с давних пор выхаживает и возвращает к жизни тех, кто подрывает мощь малакасийской короны, но и совершает на редкость дерзкие кражи различных стратегических товаров, прежде всего оружия и серебра.

Время, которое Хойт посвящал чтению, укрывшись в своем лесном убежище, не только давало ему возможность бороться с чудовищами собственных сомнений, но и оттачивать свои познания в медицине. Вот и теперь он просто пожал плечами и, отбросив в сторону свое вечное чувство вины, стал готовиться к возвращению в Саутпорт.

Услышав за спиной шуршание листвы, Хойт быстро обернулся, зорко вглядываясь в царивший под деревьями полумрак. Но ветра не было, и он выхватил короткий и острый как бритва кинжал. Во всяком случае, одним из преимуществ изучения медицины, чем он усердно занимался в последние пятьдесят двоелуний, было то, что теперь он очень неплохо знал, как устроено человеческое тело, и мог в один миг обезвредить нападающего, всего лишь нанеся ему клинком несколько точно нацеленных порезов или уколов.

Его излюбленными местами были сухожилия на запястьях. Даже самые воинственные бежали с поля боя, утратив способность двигать большими пальцами рук. Хойт никогда никого не убивал, однако все больше малакасийских воинов отправлялись домой, с трудом удерживая поводья.

Держа кинжал наготове, Хойт пригнулся и стал смотреть туда, где за деревьями виднелась большая дорога, тянущаяся вдоль самого берега. И со вздохом облегчения увидел, что к нему направляется не кто иной, как Черн Преллис. Черн был его лучшим другом и деловым партнером.

Кинжал исчез в ножнах так же быстро, как появился, и Хойт приветственно заулыбался, глядя, как его старый друг пробирается сквозь заросли. Черн был полной противоположностью Хойту; больше всего он напоминал кусок гранитной скалы, который случайно откололся от нее и обрел способность ходить. На целую голову ниже Хойта, с широченной, как бочка, грудью и мощными плечами, весь покрытый шарами мускулов, Черн обладал поистине невероятной физической силой. Хойт, во всяком случае, считал, что он, должно быть, самый сильный человек во всех Западных землях.

Как ни странно, при всей его нечеловеческой силе Черн отличался чрезвычайным простодушием – нет, он был совсем не глуп, но соображал все же несколько медленнее обычного, особенно когда дело доходило до решения каких-то важных проблем или обдумывания полученных сведений. Говорить он был то ли вообще не способен, то ли просто не хотел – Хойт так и не понял, в чем тут дело. Черн предпочитал объясняться с помощью языка глухонемых, и за долгие двоелуния, которые они провели вместе, Хойт отлично научился вести со своим другом интересные и вполне содержательные беседы.

Они подружились после того, как Хойт спас силачу Черну жизнь, отыскав его в дренажной канаве на краю поля, принадлежавшего семье Черна. Несчастный истекал кровью, льющейся из многочисленных колотых ран, и был крепко привязан к доскам, которые, как догадался Хойт, были выломаны из стен его собственного амбара.

Черн никогда не обсуждал с ним случившееся, но он и так догадывался: малакасийцы, похоже, пытали, а потом и убили всю его семью. Молодой лекарь бережно за ним ухаживал, и ему удалось не только вернуть его к жизни, но и добиться того, что он совсем поправился. С этого момента Черн в своем простодушии руководствовался лишь двумя вещами: желанием служить Хойту и всепоглощающей жаждой вырвать из груди Малагона сердце, если у того, конечно, вообще есть сердце. Хойт предполагал, что Черн навсегда замолчал после того потрясения, которое испытал, став свидетелем истязаний и казни членов своей семьи. Но найти средство, способное облегчить страдания друга, вызванные этой чудовищной утратой, Хойт оказался не в состоянии.

Он знал, что Черн отнюдь не глух и отлично все слышит, однако же решил все же выучиться языку глухонемых – исключительно из глубочайшего расположения к своему другу.

Впрочем, это умение оказалось исключительно полезным в их общем деле, обеспечивая им безмолвную связь во время воровских налетов.

В отличие от Хойта Черн людей убивал, и не раз. Порой он исчезал на несколько дней, но Хойт никогда не задавал ему никаких вопросов, хотя за этими отлучками неизменно следовали вести об убитых или пропавших малакасийских солдатах. Гнев Черна редко прорывался наружу, но в душе у него он кипел непрерывно, скрываясь под маской спокойного, даже равнодушного дружелюбия, которую Черн почти постоянно носил. Хойт предполагал, что убийство малакасийских солдат приносит его другу-силачу некое душевное очищение и успокоение, и был даже рад, что эта месть как бы исцеляет бесхитростную душу его друга. Да и кто он, Хойт, такой, чтобы отказывать этому измученному судьбой человеку в капле покоя?

Хойт помахал рукой Черну, могучей поступью приближавшемуся к нему, и крикнул негромко:

– А вот если бы ты топал еще чуть сильнее, то вполне мог бы привлечь к этой роще внимание целого отряда оккупантов! Может, мне раздобыть тебе сигнальный рожок, чтобы ты на всю округу возвещал о своем приближении к нашему убежищу?

Черн жестами ответил: «Рядом никого нет. И на дороге тоже. Я проверил».

– Я знаю, – рассмеялся Хойт. – Утренний патруль прошел совсем недавно, и они вряд ли вернутся в ближайшие пол-авена. Как дела в городе?

Быстро двигая пальцами, Черн сказал: «Ходят слухи о новом галеоне. Серебро, шелк и табак». Хойт сел: это было уже интересно!

– Охрана большая? – спросил он.

«Очень. Но весьма, похоже, ленивая. Может, они слишком долго пробыли в море и просто устали».

«Бранаг сейчас в лавке? – Хойт уже мысленно планировал нападение на громоздкий галеон. – Тогда давай прямо сейчас туда отправимся. Нам понадобится его помощь, если, конечно, мы хотим уже сегодня ночью это дельце провернуть».

Он решительно поднял с земли заплечный мешок.

Вид у Черна был несколько смущенный, когда он спросил: «Хочешь его просто ограбить или потопить? »

Хойт засыпал листьями полое бревно, в котором скрывалась его незаконная библиотека, и спокойно ответил:

– И то и другое, Черн. Мы его и ограбим, и потопим. «Ладно. Но только на ванты я не полезу».

– Ах ты, калоша неповоротливая! – шутливо упрекнул его Хойт. – Ну что ж, тогда всем нашим планам каюк. И пусть этот галеон плывет себе в Пеллию, свободный, как птица.

«На ванты я не полезу!»

Черн явно начинал сердиться; на лбу у него даже выступили капельки пота.

– Ну и ладно. Отлично. Да не бойся, не придется тебе по снастям ползать! Я уж как-нибудь сам этим займусь.

* * *

– Что ты хочешь этим сказать? Как это «он сегодня больше не звонил»?

Хауард был в бешенстве, и Мирна Кесслер старалась лишний раз не попадаться ему на глаза – почти невыполнимая задача в тесном банковском помещении.

– Я просто сказала, что он сегодня больше не звонил, и больше я ничего не знаю. – Мирна подняла глаза и увидела, что следом за миссис Уинтер у кассы выстроилась целая очередь клиентов. – Да ну вас, Хауард! Вон у меня народу сколько!

По субботам в банке всегда хватало работы, и Стивен обычно приходил, чтобы помочь Мирне справиться с утренним наплывом клиентов.

Хотя уже в полдень они закрывались, но с утра в субботу в банк приходило, наверное, больше людей, чем за всю рабочую неделю. А ведь Стивен и вчерашний день уже пропустил, и сегодня тоже почему-то на работу не вышел...

– По-моему, они с Марком на пик Декейтер собирались, – сказала управляющему Мирна.

– Нет, он мне еще в четверг говорил, что им пришлось этот поход отменить из-за обещанного снегопада. А еще я отчетливо помню, как он обещал мне, что в пятницу вечером все здесь закроет, а в субботу непременно придет и поможет тебе.

Хауард Гриффин с грохотом задвинул ящик письменного стола и налил себе третью чашку черного кофе.

– А Стиви где? – спросила Мирну миссис Уинтер.

– Стивен, – подчеркнуто строго поправила ее Мирна. – Стивен Тэйлор сегодня на работе отсутствует, миссис Уинтер. Он будет в понедельник. – Она протянула в окошко квитанцию и двадцать долларов наличными. – Не тратьте все сразу, миссис Уинтер. И всего вам хорошего.

– До свидания, милая, – ответила ей старушка, и Мирна пожалела, что так сурово с ней обошлась.

В конце концов, она ведь спросила вполне по-дружески, что ж на нее, бедную, сердиться.

Хауард все же пришел Мирне на помощь и открыл второе окошко кассы. Клиенты в длинной очереди, выстроившейся через весь зал, сперва смущенно поглядывали друг на друга, а потом стали переходить к нему. Приятные манеры и дружелюбие Мирны резко контрастировали с холодной манерой Хауарда, но для управляющего банком, которому не часто приходится торчать за окошком кассы, работал он так же четко и быстро, как и она. К тому же все его действия в то утро подогревал бешеный гнев.

– Тэйлору все-таки следовало поставить нас в известность о том, где он находится, – прошипел Хауард, отыскивая в компьютере счет очередного клиента. – А если бы я не смог сегодня в банк прийти? Честное слово, я был уверен, что он – человек более ответственный!

Он с ловкостью банкомета отсчитал двести долларов двадцатидолларовыми купюрами, словно тренируясь перед поездкой в Лас-Вегас.

– Да ладно вам, Хауард. Пусть он немного передохнет, – сердито глянула на него Мирна. – Может, он в больницу попал, или в кювет на своей машине свалился, или еще что-нибудь в этом роде. Мы же все равно часа через два закрываемся, а после этого я схожу к нему домой и узнаю, что с ним такое случилось.

– Нет уж, – решительно возразил Гриффин, – я сам к нему схожу! А ты сегодня весь день после работы отдыхай и ни о чем не думай. Уж я-то выясню, чем он так занят!

Из банка Хауард Гриффин собирался пойти прямиком на Десятую улицу, но, уже запирая дверь, вдруг почуял в воздухе слабый аромат жарящегося на решетке мяса. Этот дивный аромат долетал сюда через весь квартал из «Паба Оуэна».

– Боже мой, да разве есть на нашей планете запах лучше этого! – громко спросил Хауард и пробормотал: – Может, все-таки заскочить туда на минутку, съесть хотя бы гамбургер, чтоб до вечера продержаться?

Направляясь под ярким полуденным солнцем к пабу, он слышал громкие веселые крики, доносившиеся оттуда: народу там, как всегда, было полно.

Шесть кружек бочкового пива, один чизбургер с беконом, груда жареной картошки, а потом и еще кое-что – в итоге Хауард Гриффин весьма не скоро, спотыкаясь на каждом шагу, вышел из паба и двинулся наконец к Десятой улице. Добравшись до дома № 147, он был очень удивлен тем, что дверь не заперта и даже чуть приоткрыта.

– Стиви? – Гриффин осторожно просочился в прихожую. – Послушай, Стиви, мальчик мой, я был на тебя страшно зол, но «Колорадо юнайтед» играли сегодня просто отлично! Так что тебе повезло: я пришел к тебе в прекрасном настроении.

Поскольку никто так и не вышел ему навстречу, он, пошатываясь, побрел через всю квартиру на кухню и обнаружил на кухонном столе несколько банок из-под пива и пустую коробку из-под пиццы. Гриффин взял одну банку, убедился, что она почти полная, и сделал добрый глоток, но почти сразу же выплюнул пиво в раковину.

– Господи, до чего теплое! – пожаловался он и заорал, обращаясь, по всей вероятности, к невидимым хозяевам квартиры: – Какого черта вы оставляете пиво на столе, чтобы оно окончательно степлилось? Ведь кто-нибудь его случайно и выпить может!

Потом, усмехнувшись, он вытащил из холодильника банку холодного пива и направился в гостиную.

Если Хауард Гриффин и заметил в воздухе над странным ковром какое-то дрожащее марево и разноцветные огоньки, то внешне это не отразилось никак. Он неуклюже обошел вокруг дивана, плюхнулся на продавленное сиденье и, не найдя рядом пуфика, на который можно было бы пристроить ноги, подвинул к себе кофейный столик и положил ноги прямо на его полированную поверхность. Потом погладил свой могучий живот и только тут наконец заметил расстеленное на полу полотно.

– Господи, что за гнусный половик! – буркнул он, глядя на ткань, собравшуюся в складки вокруг ножек столика. – Вы что, ребята, стащили это из сортира на автобусной станции? Нет, Стиви, я тебе не позволю жить среди такого хлама! Сам бы я никогда такую дрянь не купил; я люблю, чтобы в доме было уютно и красиво.

Широко зевнув, Гриффин встал, с громким стоном потянулся и снова двинулся на кухню. Там он отыскал какой-то карандаш и нацарапал прямо на коробке из-под пиццы: «Стиви, позвони мне сразу, как только придешь, потому что ты – УРОД и нарушитель трудовой десцеплины».

Он не очень твердо знал, как пишется слово «дисциплина», и специально писал не слишком разборчиво. Впрочем, даже пребывая в столь расслабленном состоянии, слово «урод» он написал правильно и крупными буквами, как ребенок, который еще только учится писать.

Затем он переставил коробку на край плиты поближе к холодильнику, чтобы она уж непременно попалась Стивену на глаза. Покончив с этим, он вытащил из-за уха сигарету, которую позаимствовал еще в пабе у одного пьяницы, и, не обнаружив спичек, включил газовую плиту. Неловко сунув в рот сигарету, он так долго ее раскуривал, наклонившись над горелкой, что в итоге сигарета ярко вспыхнула и от нее повалил едкий дым. Хауард не так уж часто курил с тех пор, как переехал из Боулдера в Айдахо-Спрингс, но раз в полгода все же позволял себе выкурить сигаретку – а иногда закуривал и чаще, для того чтобы снять очередной стресс. Он еще не придумал, какое из оправданий выбрать для себя сегодня, и пока что решил просто поглубже затянуться.

Затем Хауард Гриффин вышел на крыльцо, предварительно убедившись, что запер за собой дверь, и побрел навстречу гаснущему закату. К вечеру на улице стало значительно холоднее, и он на минутку остановился, чтобы застегнуть молнию на куртке, а потом неуверенной пьяной походкой двинулся дальше.

Он совсем позабыл о том, что так и не погасил газовую горелку на кухне у Стивена и Марка.

НА ПЛОЩАДИ У ТАВЕРНЫ

Уже несколько часов прошло с тех пор, как те жуткие твари напали на малакасийских лошадей, и с нижних этажей дворца до Марка и Стивена больше не доносилось ни звука. Они за это время успели перебежать в другую комнату, находившуюся в том же коридоре, но значительно дальше, и надеялись, что Саллакс и остальные повстанцы слишком заняты сражением с врагом, чтобы их искать.

Бринн, совершенно измученная, несколько минут назад забылась тревожным сном, несмотря на полуденную жару, и теперь друзья разговаривали шепотом, стараясь не разбудить ее.

– А знаешь, что действительно смешно? – Марк осторожно глянул в сторону спящей Бринн и оперся спиной о холодный камень стены.

– Когда девчонка, не знающая правил употребления точки с запятой, делает у себя на заднице татуировку арабскими буквами? – пошутил Стивен, стараясь улыбнуться.

– Нет. Хотя то, о чем ты сказал, действительно способно поразить мое воображение, – усмехнулся Марк. – Ты только подумай: мы с тобой попали в иной мир! Раз здесь две луны, значит, это наверняка иной мир. Сколько ни заглядывай в наше историческое прошлое, хоть в две тысячи пятисотый год до нашей эры, во времена пирамид Гизы, когда в Западной Европе еще и не мечтали об изделиях из металла или о каком-либо приличном оружии, все равно ни одного упоминания о двух лунах не найдешь! – Марк помолчал, собираясь с мыслями. – И этот язык, который мы с тобой оба мгновенно освоили, явно не имеет ни малейшего отношения к языкам Западной Европы и абсолютно не похож на праязык какого бы то ни было современного языка. А вот культура этих людей, похоже, весьма близка культуре Европы периода раннего Средневековья. Да и лица их, их архитектура, оружие, даже одежда – все это словно прямо из учебника истории взято.

– Ну и к какому выводу ты пришел? – спросил Стивен. – Судя по всему, ты отнюдь не считаешь, что мы вернулись в прошлое. Прекрасно. Что до меня, то я вообще не верю, что такое возможно. Черт побери, да я не верю, что хоть что-то из этого возможно, однако же, вот оно, перед нами!

Он рассеянно провел костяшкой пальца по шву, соединявшему две каменные плиты.

– Но при всех сходных моментах кое-чего все же не хватает, – продолжал развивать свою мысль Марк, словно не слыша Стивена. – Вещей достаточно простых, но имеющих определяющее значение для той культуры, которая вроде бы столь похожа на средневековую европейскую культуру. – Марк искоса глянул в сторону Бринн, но та крепко спала. – Например, во всех западных культурах с незапамятных, можно сказать, времен был известен такой напиток, как кофе. Ты можешь отыскать в языке Роны слово с таким значением?

Стивен усмехнулся:

– За последние два дня – с тех пор, как я провалился в эту непонятную дыру во Вселенной, по иронии судьбы образовавшуюся именно в нашей гостиной, – меня чуть не убил какой-то чрезвычайно меткий лучник, меня заключили в темницу в каком-то полуразрушенном дворце и привязали ремнями к стене, угрожая допотопным оружием. Однако же во время всех этих увлекательных приключений мне отчего-то ни разу не пришло в голову, есть ли в языке Роны слово «кофе».

– Ну так попробуй сейчас найти это слово, – как ни в чем не бывало предложил ему Марк.

Стивен закрыл глаза и постарался очистить свой разум от всех посторонних мыслей. Слова ронского языка он мысленно перебирал теперь почти с той же скоростью, как и английские, но так и не сумел найти подходящего для обозначения данного напитка.

– Странно, – сказал он, – я не могу его отыскать. Мне все время подворачивается слово «текан», но я не уверен, что оно правильное.

– По-моему, это скорее некая разновидность травяного чая. Этакий жасминово-фруктовый-успокоительный-и-прохладительный напиток или еще какая-нибудь подобная ерунда, – сказал Марк. – Впрочем, и это не более чем догадки, основанные на информации, волшебным образом обрушившейся на меня, как только я очутился на том пляже.

– А знаешь, что это означает?

– Что наш волшебный коврик, возможно, переправлял сюда людей из нашего мира задолго до нашего здесь появления, – продолжил его мысль Марк. – Да я, собственно, и не могу придумать никакого иного объяснения тому, почему это странное место так сильно напоминает наш мир... точнее, некую его прошлую версию. Культура есть функция неких групповых ценностей, традиций, верований, мифов, моделей поведения. Если культурные ценности, техника изготовления оружия и архитектура ранней Европы умудрились попасть сюда – причем, возможно, тем же путем, что и мы с тобой, – то все это вполне успешно могло вписаться в жизненную структуру Роны.

– Я не совсем это имел в виду, – прервал его Стивен.

– А что ты имел в виду? – с любопытством спросил Марк, временно переведя свои аналитические рассуждения на запасной путь.

– Тут никакого кофе просто нет. И черт его знает, как мы будем без него обходиться! – Стивен рассмеялся. – Сдавайся, Марк, плюнь на все свои исторические выкладки. Не будешь же ты заниматься теоретическими изысканиями, сидя в этом дурацком дворце, как в ловушке. Для начала надо выбраться отсюда и постараться попасть домой. Надеюсь, что, оказавшись на воле, мы все же сумеем отыскать какой-нибудь способ вернуться назад.

– Наверное, ты прав, – согласился Марк. – И все же, по какой именно причине Уильям Хиггинс запер эту штуковину у вас в сейфе? Он ведь наверняка знал о ее возможностях, а может, и о том, как ими пользоваться.

– Это мы непременно выясним, – заверил его Стивен и сменил тему: – В общем, оставаться тут долго мы просто не сможем. Представь себе мир без кофе; да ты же в нем просто погибнешь! У нас в городе все официанты наизусть помнят, что мы заказываем по утрам: один капуччино и один черный и пусть-чашка-будет-полной-до-краев-и-горячей-если-хочешь-остаться-в-живых. Если мы тут надолго застрянем, ты, мой дорогой, конченый человек.

– Это точно. Мы оба будем кончеными людьми, если не выберемся из этих чертовых развалин и не найдем чего-нибудь поесть. У меня ни крошки во рту не было с тех пор, как мы в последний раз пиццу ели.

– У меня тоже. Хотя, если честно, эта история с пленением – чудный повод, чтобы избежать приготовленных на пару овощей и рыбы. – Стивен поморщился, вспоминая данный ими обет питаться разумно.

Марк поднялся, подошел к окну и довольно долго смотрел на солнце, то и дело поглядывая на свои наручные часы. Затем несколько раз их встряхнул и даже к уху поднес.

– Давай-ка выбираться отсюда, – озабоченно сказал он. – Я уже четыре часа не слышу в этом распроклятом дворце ни звука.

– Давай. Если только этот Саллакс нас под дверью не поджидает. – Стивен подошел к Бринн и, переходя на ронский язык, шепнул, слегка тряхнув ее за плечо: – Просыпайся, Бринн. Нам пора идти.

* * *

Занавеси на окнах в верхней комнате дома Мики Фаррела оставались плотно закрытыми все то время, пока Гилмор Стоу и пятеро его друзей-повстанцев прикидывали, как им быть дальше.

– В таверну возвращаться нельзя, – сказал Джеронд. – Она либо окружена, либо ее уже дотла сожгли.

– Это точно, – согласился Саллакс – Приходится признать: им отлично известно, кто мы такие, так что ни один из наших домов опасность не минует. И вам, – он повернулся к Мике и Джеронду, – надо убедить своих родителей, чтобы они в ближайшее время особенно не высовывались.

Родители Бринн и Саллакса умерли много двоелуний назад; семейство Гарека владело фермой в нескольких авенах езды от Эстрада, а Версен и вовсе перебрался в эти южные леса из Блэкстоунских гор; он, конечно, рассчитывал как-то предупредить родных об опасности, но все же не слишком тревожился об их благополучии.

– Впрочем, они знают, сколь сильна сейчас в Роне ненависть к Малагону, так что вряд ли осмелятся убить четверых пожилых людей, – продолжал Саллакс. – Но лучше бы они на время все-таки где-нибудь спрятались – просто на всякий случай.

Джеронд и Мика согласно закивали, и Джеронд тут же вскочил.

– Встретимся в саду на рассвете, – сказал он. – Я постараюсь раздобыть немного деньжат. Кроме того, у отца в доме спрятано кое-что из оружия. – Джеронд был самым молодым из них и явно немного нервничал. Помолчав, он все же решился спросить: – А что мы потом-то будем делать, а, Саллакс?

– Потом мы пойдем на север, – неожиданно ответил ему Гилмор. – Захвати с собой теплые вещи, мой мальчик, и не тревожься. Все идет как положено, но все же предупреди родных, что в течение ближайших двоелуний вы, возможно, больше не увидитесь.

Гарек с тревогой посмотрел на старика, но ничего не сказал, лишь, повернувшись к Джеронду, уточнил:

– Значит, завтра в саду на заре?

Джеронд кивнул и, выбравшись через окно в задней стене дома, спрыгнул на землю, тут же исчезнув в темном переулке. Мика подошел к двери, прислушался, затем быстро спустился вниз и сообщил родителям о намерении Гилмора уйти на север.

– Беспокоюсь я насчет Джеронда, – сказал Гарек, наклоняясь к Гилмору. – И что ты имел в виду, когда говорил о нескольких ближайших двоелуниях?

– Только то, что сказал. – Гилмор сильно затянулся, раскуривая трубку. – Мы почти наверняка не вернемся и к летнему празднику Двоелуния. Путь нам предстоит неблизкий, а времени, чтобы как следует организовать этот поход, почти нет. Скажи, сколько лошадей мы можем раздобыть до завтрашнего утра?

– Сколько угодно, – ответил Гарек. – Ренну я привязал за домом Мадура. И он готов продать хоть дюжину лошадей, если ему заплатить, конечно.

Поняв намек, Гилмор извлек из складок плаща кожаный кошель и кинул его Гареку.

– Этого должно хватить, – сказал он. – Значит, о лошадях ты позаботишься. И не забудь наполнить колчаны стрелами. А теперь разойдемся и завтра на заре встретимся в саду. Нельзя, чтобы нас сегодня видели вместе – это вызовет слишком большие подозрения. – Гарек кивнул, взял свой лук и уже направился к окну, чтобы перелезть через подоконник, но тут Гилмор прибавил: – И обязательно прихвати три запасные лошади.

– Зачем? – удивился Версен. – У Мадура кони крепкие. Смогут и нас нести, и наше оружие, и наши пожитки.

– На север с нами отправятся Бринн и двое чужеземцев. – Гилмор сказал это как нечто само собой разумеющееся, но Гарек лишь недоверчиво помотал головой, фыркнул и нырнул в окно.

– Ладно. Я схожу домой – кое-что с собой прихватить надо. – Версен своей огромной ручищей хлопнул Гилмора по плечу. – Встречаемся на заре.

Саллакс махнул ему вслед рукой, глядя, как его огромный силуэт исчезает в темном проулке.

– А мы что делать будем? – неуверенно спросил Саллакс у Гилмора.

– А мы воздадим Намонту последние почести, а потом встретимся с твоей сестрой, – сказал Гилмор, поднимаясь со стула. – Но только я в это проклятое окно не полезу.

* * *

Брексан смотрела, как давешний красавец купец выходит из домика и куда-то направляется с таким видом, словно прожил на этой улице всю жизнь. Она знала, что это шпион, но никак не могла понять, зачем ему понадобилось убивать лейтенанта Бронфио. Ведь он сам все подготовил для нападения на старый полуразрушенный замок и обеспечил отряду Бронфио возможность проникнуть в здание через потайные ворота. Зачем же ему было таиться в тени этих ворот, поджидая молодого офицера, и убивать его?

Разве и он также не служит принцу Малагону? А ведь Бронфио, этот образцовый служака, был предан Малагону до мозга костей. Брексан не сомневалась, что лейтенант каждое утро просыпался с одной лишь мыслью – как еще лучше служить своему правителю и как стать таким военачальником, каким Малагон хотел бы его видеть.

Бронфио часто выступал перед ними с целыми лекциями о том, сколь важна для благоденствия Роны сильная, но уже ставшая для всех привычной малакасийская оккупационная армия.

– Эти селяне нуждаются в железном порядке и предсказуемости своего бытия, – без конца повторял он. – И задача нашей армии – служить для них могущественной, но спокойной и само собой разумеющейся силой, которой подчиняется все вокруг. Если мы этого достигнем, нам гораздо реже придется гасить и новые вспышки повстанческой активности, помяните мое слово.

В общем, убийство Бронфио было лишено всякого смысла. Скорее уж, его стоило воспринимать как очередной акт возмездия оккупантам, и Брексан твердо намеревалась выяснить, что побудило этого гнусного предателя совершить убийство одного из лучших малакасийских офицеров, и непременно вывести его на чистую воду.

Впрочем, сказать это было куда легче, чем сделать. Если она слишком часто станет мелькать на улицах Эстрада в военной форме, кто-нибудь непременно спросит, почему она не со своим подразделением. Можно, конечно, что-нибудь быстренько соврать, но это не выход. А пока что она решила сорвать с формы нашивки оккупационной армии и спрятать плащ.

Однако результат ее совершенно не удовлетворил: черный форменный жилет поверх черной рубахи, на которых отчетливо были видны следы от сорванных знаков различия, говорили сами за себя. Но Брексан надеялась вскоре найти этой одежде какую-то замену, чтобы не вызывать излишнего любопытства ни со стороны военных, ни со стороны местных жителей.

Глядя на валявшиеся на земле оторванные нашивки и эполеты, Брексан испытала нечто вроде приступа дурноты – некую тревожную, мучительную неуверенность, явно проистекавшую из ее варварского поступка.

«Я что, с ума сошла? Разве можно так обращаться с военной формой?» – спрашивала она себя.

Да ее бы тут же повесили без суда и следствия просто за то, что она эту форму с себя сняла, не говоря уж о подобных надругательствах! О том, что ей будет, когда узнают, что она без разрешения оставила свой отряд – хотя бы и ради того, чтобы преследовать предполагаемого предателя, – Брексан старалась вообще не думать.

Она заметила, что через несколько мгновений после того, как в дом вошел купец, туда осторожно проскользнул какой-то совсем молодой человек, не более ста сорока двоелуний от роду, явно местный. Отчего-то ей сразу пришло в голову: вряд ли она снова увидит этого парня живым.

А когда шпион через некоторое время снова вышел на улицу, ей стало совершенно ясно, что и молодой ронец, и те, к кому он приходил, мертвы, став жертвами этого красавца. Больше из дома никто не выходил и туда тоже не входил, и Брексан, проверив, свободно ли вынимается из ножен ее меч, приготовилась идти на разведку. Но прежде заставила себя медленно сосчитать до двухсот и только потом вышла из проулка, где пряталась, и внимательно огляделась, чтобы удостовериться, что шпион не пошел назад и не оставил кого-нибудь в засаде.

Затем Брексан быстро пересекла улицу и вошла в дом, стараясь, впрочем, держаться так, словно заходила туда уже сто раз. Зрелище, представшее перед нею, заставило ее содрогнуться. Ее потрясла даже не столько особая жестокость, с которой были убиты все эти люди, сколько холодная расчетливость убийцы.

Совсем недавно этот купец одним ударом кинжала прирезал ничего не подозревавшего лейтенанта Бронфио. Его тактика и в этом случае была столь же проста. Пожилые супруги – возможно, родители того молодого человека – так и сидели, связанные, с кляпами во рту, на своих креслах у очага, где все еще исходил паром котелок с тушащимся рагу.

Обоим удар кинжала пришелся прямо в сердце; Брексан внутренне содрогнулась при мысли о том, как один из них, беспомощный, был вынужден смотреть, как убивают второго. Никаких следов борьбы заметно не было, но пальцы у пожилого мужчины оказались сломаны – видимо, во время краткого допроса, когда шпион, как догадывалась Брексан, пытался разузнать, не связан ли его сын с партизанами.

Более никаких следов пыток, никаких сломанных или поврежденных конечностей Брексан не обнаружила – лишь небольшие колотые ранки, нанесенные, скорее всего, рапирой и ставшие причиной смерти обоих супругов. От ранок тянулись никем не замеченные и не вытертые ручейки крови. Брексан казалось – она почти ожидала этого, – что пожилые ронцы вдруг окликнут ее и попросят их развязать.

Глядя на них, так спокойно сидящих рядышком в своих, вероятно, любимых креслах, Брексан представляла себе, как эти пожилые супруги каждый день усаживались вот так, у очага, болтая о том, о сем, строя планы на будущее, давая уроки детям, развлекая беседой гостей... Теперь всему этому конец – и за что?

Тут она заметила молодого человека, что вошел в дом чуть позже купца. Он был убит столь же внезапно и бесшумно, как и лейтенант Бронфио; даже своего короткого меча из ножен выхватить не успел. Ему не пришлось ни с кем драться, его никто не допрашивал, никто не ломал ему пальцы и не вел с ним разговоров о жизни и смерти. Шпион просто дождался, когда юноша войдет, и перерезал ему горло, пока он в ужасе смотрел на тела своих родителей, связанных, точно свиньи, ожидающие ножа мясника. Да, этот парень был убит внезапно, без излишних проволочек и без борьбы.