Текст книги "Мари Антильская. Книга первая"
Автор книги: Робер Гайяр (Гайар)
сообщить о нарушении
Текущая страница: 40 (всего у книги 41 страниц)
ГЛАВА ПЯТАЯ
Лефор вспоминает, что некогда был пиратом
Стража провела Ива Лефора в кабинет Лапьерьера, где в отсутствие последнего, как его заверили, оно продлится весьма недолго, он с зажатой под мышкою шпагою мерил шагами комнату.
Лакированные сапоги его так и сверкали. Он даже до блеска начистил эфес своей шпаги и пистолеты. Так что выглядел весьма импозантно, с высоко вздернутым подбородком, в мундире без единой лишней складочки и шляпе, украшенной целым букетом цветных перьев.
Он подошел к окну и внимательно осмотрел большую парадную залу, окна которой были настежь открыты. В последний раз он оценил на глазок все расстояния, выверил позиции, где должны стоять его люди, высоту подоконников, на которые им предстоит опереть дула своих мушкетов.
Он подумал, куда бы лучше поставить отца Фовеля, того самого монаха-францисканца, которому он поручил идти впереди с большим деревянным распятием, специально на этот случай позаимствованным в часовне, чтобы святому отцу в случае чего было где укрыться от ответных выстрелов; однако времени на раздумья у него уже не оставалось, ибо в тот момент он услышал, как двери кабинета отворились, и повернулся, чтобы лицом к лицу встретиться с Лапьерьером.
Тот вошел и быстрым шагом направился к своему рабочему столу, небрежно бросив бывшему пирату:
– Мой дорогой Лефор, мадам де Сент-Андре говорила со мной о вас, и в самых лестных выражениях… Весьма сожалею, что злые языки Сен-Пьера распускали на ваш счет слухи, лишенные всяких оснований… Ясно, что мятежникам весьма выгодно распространять эту клевету, но, к счастью, мы не попались на эту удочку!
Лефор кашлянул, однако лицо его оставалось совершенно непроницаемо.
– Итак, – снова заговорил Лапьерьер, несколько смущенный молчанием собеседника, – мадам де Сент-Андре сообщила мне, будто у вас есть какой-то план… план, с помощью которого мы сможем навсегда избавиться от мятежников… Это правда? Я вас слушаю…
Лефор поерзал в своем кресле, еще раз покашлял, дабы прочистить горло, положил на подлокотник кресла свою шпагу и, набрав в легкие побольше воздуху, проговорил:
– Господин губернатор, мне неизвестно, что именно говорила вам на мой счет мадам де Сент-Андре. Зато я отлично помню, что говорил ей я сам касательно тех отношений, которые должны установиться между нами двоими… Спешу уточнить, что они могут стать вполне сердечными… Однако между нами по-прежнему остается нечто, что стесняет меня в движениях, словно чересчур узкий камзол. И с этим нам надобно покончить, чтобы мы могли говорить с вами как мужчина с мужчиной!
– Но послушайте, Лефор, – заметил Лапьерьер, который чувствовал себя все более и более неловко, – разве я уже не сказал вам, что не придаю никакого значения тем гнусным сплетням, которые распространяют здесь на ваш счет?
– Вижу, вы меня не вполне поняли, господин губернатор… В таком случае, позвольте напомнить вам, что однажды вам угодно было сделать одно весьма неучтивое замечание по поводу мрачного имени, которое я ношу – Ив Лесеркей, Ив Могила. Не я его выбирал. Будь у меня такая возможность, – я бы, конечно, предпочел другое, скажем, Лефор, Силач, правда, это всего лишь прозвище, зато оно прилипло ко мне, как чулок к ноге! Однако я этим вовсе не горжусь. Я достаточно скромен, чтобы довольствоваться тем, что имею, и достаточно горд, чтобы кичиться самыми простыми вещами, которые мне достались…
– Послушайте, Лефор, – перебил его Лапьерьер, – вы неправы, если обиделись на шутку…
– Дурного толка…
– Согласен, достаточно дурного, но брошенную в пылу гнева. Надеюсь, вы поверите в искренность моих сожалений и не будете придавать ей больше значения, чем она того заслуживает. Я вовсе не хотел вас обидеть. В любом случае все это произошло помимо моей воли…
Лицо Ива наконец-то просияло.
– Отлично, господин губернатор, – проговорил он. – Вот теперь мы можем приступить к вопросам, которые вас интересуют. Да, это правда, у меня действительно есть план!
Лапьерьер удобно облокотился на стол и, позабыв о раздражении, которое вызвала было у него назойливость бывшего пирата, приготовился внимательно слушать.
– Сударь, – начал тот, – в сущности, достаточно было бы избавиться от семнадцати бунтовщиков с господином де Бофором во главе, который, надеюсь, теперь вы мне поверили, и есть первый зачинщик.
– Вне всякого сомнения, – одобрил его слова губернатор.
– Есть только два способа убрать с пути людей, которые вам мешают: тюрьма, если ты губернатор и можешь сажать за решетку кого тебе заблагорассудится, и смерть, если ты всего лишь частное лицо и у тебя нет ничего, кроме клинка и пистолета, чтобы заставить уважать свой покой…
В данном случае, пусть вы губернатор и в форте Сен-Пьер вполне хватает темниц, засадить за решетку Бофора и его клику представляется мне политикой не слишком дальновидной. Колонисты не замедлят сделать из них мучеников за свое дело, а значит, непременно попытаются их освободить!
– Но что же нам тогда остается делать, сударь? – проговорил Лапьерьер. – Уж не предлагаете ли вы убить всех семнадцать человек, которые подписали эту хартию?
– Именно так, и никак иначе! – изрек Ив тоном, не терпящим возражений.
– Ни за что на свете! Эти негодяи и так уже пролили на этом острове достаточно крови, чтобы я по своей воле устроил здесь еще одно кровопролитие! Никогда не соглашусь я стать соучастником подобной резни!.. Впрочем, да и как это можно было бы осуществить?
– Проще простого, – пояснил Ив, поднимаясь с кресла и направляясь к окну. – Вы видите, господин губернатор, эту парадную залу? Отлично! Я попрошу вас завтра, ровно в полдень, созвать туда всех мятежников, сказав им, что вы намерены подписать хартию. Стало быть, их будет семнадцать, все они будут стоять перед вами, с Бофором во главе. Вы прикажете подать вина, чтобы торжественно отметить великое событие и выпить за здоровье короля… В тот момент, когда они поднимут бокалы, я вместе со своими людьми, и, клянусь вам, людьми надежными, буду стоять под окнами и тут же прикажу открыть пальбу, от которой все они замертво свалятся наземь!
– Да вы с ума сошли! – воскликнул Лапьерьер, не веря своим ушам. – Вы просто безумец! Надобно совсем потерять рассудок, чтобы придумать подобный план и тем более вообразить себе, будто я соглашусь принять в нем участие!
– Что ж, прекрасно, сударь, – проговорил Лефор, ничуть не смущаясь и направляясь к двери. – В таком случае поищите себе кого-нибудь поблагоразумней… А пока я советую вам не тратить даром времени и получше заточить перо, чтобы поставить завтра свою подпись. Ведь срок истекает завтра, не так ли?.. Кроме того, я посоветовал бы вам отдать приказания привести в безукоризненный порядок все темницы форта, если, конечно, вы не хотите, чтобы вас живьем сожрали паразиты, которые там кишмя кишат, ибо у меня есть вполне веские основания предполагать, что вам предстоит очень скоро сменить свой роскошный кабинет на одно из этих подземелий! Прощайте, сударь, и да поможет вам Провидение!..
– Погодите, Лефор! – закричал губернатор. – Не уходите!.. Мадам де Сент-Андре сказала, чтобы я вас выслушал. Вы ведь, я полагаю, еще не кончили…
– Да, сударь. У вас есть охота поболтать еще немного с сумасшедшим, не так ли?
– Послушайте, Лефор, ну будьте же благоразумны! А вы подумали о том, какие страсти разгорятся на острове, когда все узнают, что в парадной зале форта Сен-Пьер расстреляли сразу семнадцать человек?
– Именно на эти-то страсти я и рассчитываю, сударь! Если бы не это, стал бы я заваривать эту кашу и тратить так много пороху. Его ведь не хватает, да и стоит он дорого. Слишком дорого, чтобы транжирить его на каркас Бофора, он того не стоит!
– Семнадцать убитых! – в ошеломлении повторил губернатор, будто разговаривая с самим собой. – Семнадцать трупов! А иезуиты, а доминиканцы, все святые отцы, что они скажут?..
– Что правда, то правда, я предвидел, что святые отцы могут весьма резко осудить наши действия. Поэтому впереди моих людей будет идти один из моих друзей, монах-францисканец, отец Фовель, человек достаточно искушенный в делах этого грешного мира, который, даю слово, за глоточек легкого винца готов перерезать глотку самому Святому Петру! Так что поддержка святой церкви у нас всегда под рукой, а при необходимости он еще сможет принять последнее причастие у тех, кого мы не добьем…
– Ах, Лефор, право же, у вас нет ничего святого!
– Ах, что вы, сударь, – проговорил Ив тоном, исполненным смирения, – единственное мое достоинство в том, что я вижу вещи такими, какие они есть, и называю их своими именами. Как говаривал капитан Монтобан, еще в те времена, когда я плавал на борту «Жемчужины», лучше зажать нос перед трупом врага, чем взять понюшку из его табакерки!
– Хорошо, а что дальше? – проговорил губернатор, весь в смятении и не видя уже иного пути предотвратить бунт. – Уж не думаете ли вы, будто мятежники вот так покорно дадут себя расстрелять, будто зайцы на охоте? Они будут защищаться! Они ответят огнем!
– Ну что вы, сударь, – скромно возразил Ив, – я участвовал в десятках абордажей на море с топором в руке и ножом в зубах. И смею вас заверить, враг, которого атакуют, защищается недолго. Достаточно хорошенько затворить двери и довериться ловкости моих стрелков! Это не те люди, которые привыкли понапрасну транжирить свинец и порох – и на расстоянии тридцати шагов одним выстрелом сбивают ветку, на которой висит апельсин!
– Ну коли уж вы так думаете… – пробормотал губернатор, уже окончательно сдавшись и оставив все возражения.
– Конечно, именно так я и думаю! Тысяча чертей, сударь, я не просто так думаю, я в этом уверен! Вы вполне можете довериться человеку, знающему, что такое семнадцать негодяев, для которых уже давно настежь открыты двери в Ад! Мадам де Сент-Андре разве не советовала вам предоставить мне полную свободу действий?
– Да, она и вправду говорила мне об этом!
– Так, значит, я могу возглавить эту операцию один, совершенно один?
– Если желаете. В случае необходимости вы всегда можете рассчитывать на мою поддержку…
– Мне и так не на что рассчитывать, кроме как на вашу поддержку, – проговорил Ив. – Но мне нужно, чтобы вы помогли мне в этом деле! Ведь это вы должны подать нам сигнал!
– Сигнал? Какой сигнал?
– Ну, конечно. Мы будем поджидать за открытыми настежь окнами… И по вашему сигналу мы поднимемся, вскинем мушкеты, и каждый выстрелит в окно в того, кого ему укажут… Но нас будет только шестнадцать! Да нет, не подумайте, будто Лефору будет трудно отправить на тот свет двоих вместо одного, не в этом дело… Просто сигнал, господин губернатор, должны подать вы, самолично прострелив голову Бофору! По чину и почет! Ведь мы же с вами как-никак сообщники, не так ли?! А мы тут же откроем огонь и спасем вас. Ведь справедливость требует, чтобы каждый приложил руку к этому делу!
– Вы хотите, чтобы я собственноручно убил Бофора? – слабым голосом переспросил Лапьерьер. – Но я, сударь, дерусь только на шпагах и могу убить только в честном бою!.. Я не из тех негодяев, что расправляются с врагами исподтишка!
– Ничего, один раз не в счет, – невозмутимо заверил его Ив. – Кстати, вот как все это будет происходить: когда вы поднесете к губам кубок, в другой руке вы будете держать пистолет, будто готовясь произвести торжественный салют в честь такого знаменательного события! Но вместо того чтобы выстрелить в воздух, вы всадите в башку Бофора одну из тех свинцовых пулек, которых нужно шестнадцать, чтобы они весили целый фунт… Заверяю, мы не заставим вас долго ждать, вы и глазом моргнуть не успеете, как мы таким же манером поступим и со всеми его приспешниками!
– Вы вынуждаете меня играть весьма гнусную роль, сударь!
– Я бы скорее сказал, почетную! Во всяком случае, после этого никто уже не посмеет сказать, будто вы слабак или трус!
И после небольшой паузы добавил:
– Вижу, господин губернатор, вы еще колеблетесь! Полно, отбросьте в сторону все сомнения… Послушайте, чтобы быть уверенным, что не промахнетесь и ваша пуля угодит прямо в Бофора, вы можете, к примеру, в этот момент думать про себя: а вдруг там, за окнами, стоит человек, который ни на минуту не спускает с меня глаз… и чья пуля в случае чего не минует предателя… Вы меня поняли, не так ли? В таких делах пуля вылетает так быстро, что даже и не заметишь!
Лапьерьер побледнел как полотно. Он почувствовал, что весь дрожит. Ив Лефор поднялся с намерением откланяться.
– Мне необходимо повидаться с капитаном Байарделем, – сообщил он, – ведь в подобных делах все должно быть предусмотрено, ничего нельзя пускать на самотек. Вместе с Байарделем я могу быть вполне уверен, что от нас не уйдет ни один из этих мерзавцев, и предпринять все меры предосторожности, чтобы схватить всех сообщников, которые, должно быть, еще скрываются на этом острове!..
ГЛАВА ШЕСТАЯ
Резня за здоровье короля
Стены крепости уже почти не отбрасывали на землю никакой тени, когда стража затрубила, возвещая о прибытии депутации колонистов. Ничто явно не предвещало, что этому дню суждено стать днем великого торжества, если бы не этот звук фанфар в парадной зале, которую украсили гирляндами из цветов – коротко срезанных и подвешенных на нитках цинний, красных роз, канн и гибискусов. На столах были разбросаны маленькие цветочки иланг-иланга, распространяющие вокруг нежный, пьянящий аромат.
Не успела оттрубить стража, как со стороны форта, где располагались его апартаменты, в сопровождении двух офицеров появился Лапьерьер и пошел навстречу Бофору и его свите.
Бофор выступал во главе, высоко задрав голову, наряженный во все новое, с воинственным видом и улыбкой победителя на устах.
За ним шагали Ларше и Арнуль, у обоих руки были привязаны к телу широкими черными шелковыми лентами. Сразу же вслед за ними ехала карета, которая остановилась, едва во дворе появилась фигура временного губернатора. Все, кто составлял процессию, тут же бросились открывать дверцы и помочь выйти оттуда Филиппу Лазье, который выделялся среди других своей заплетенной в косичку бородой, которую, будто дав зарок, носил с тех пор, как его ранили, и шляпой на албанский манер, которая напоминала горшок для масла.
Латен, Франше и Суае взяли его под руки и поддерживали, помогая ему передвигаться. Наконец вся группа была в сборе.
Лапьерьер проворно пересчитал тех, кого ему предстояло принять, и на мгновенье его охватила паника, когда он убедился, что вместо семнадцати, как он ожидал, их явилось двадцать два!
Солдаты, которые могли наблюдать за этой парой, не без ухмылок заметили, что можно было бы без труда принять главаря мятежников за самого губернатора, такой он был весь разряженный и щеголеватый. Лапьерьер же явно не потратился на одежду. Он был бледен как смерть, и весь вид его, взгляды и движения весьма красноречиво выдавали переполнявшее его волнение.
– Господин губернатор, – проговорил Бофор, – надеюсь, вы уже все обдумали и готовы поставить свою подпись?
– Совершенно верно, сударь, – ответил Лапьерьер.
И, словно в каком-то внезапном озарении, добавил:
– Рад, что вы привели с собой больше колонистов, чем я ожидал. Этот день и вправду знаменателен. Ему суждено войти в историю Мартиники, ибо этот простой акт, разрывая все связи, все договоры с компанией, придает совершенно новый смысл всему управлению островом…
Бофор, не понимая, к чему он клонит, посмотрел на него с явной тревогой. Однако тут же вновь принял воинственный вид и сжал руками рукоятки своих пистолетов – поза, которую тут же вслед за ним приняли и все сопровождавшие его колонисты.
– Господин де Бофор, – продолжил свою речь Лапьерьер, – мне хотелось в меру своих возможностей придать этому незабываемому дню ту торжественность, которую, как я уже сказал, он, бесспорно, вполне заслуживает. Ведь, в сущности, эта церемония имеет гораздо более широкое значение, чем простой акт подписания хартии. И я хотел бы оказать почести вам и вашим друзьям. Соблаговолите следовать за мной!
Бофор принял приглашение. Он никак не мог взять в толк, почему это Лапьерьер, который поначалу создавал столько сложностей в связи с подписанием их хартии, теперь вдруг стал проявлять столько энтузиазма, угодливости и рвения.
Бок о бок они направились в сторону парадной залы. За ними шли Арнуль и Ларше, а позади них двигался Лазье, которого по-прежнему вели под руки Латен и Суае.
Главарь мятежников вдруг почувствовал, что начинает утрачивать уверенность в себе, неожиданное самообладание Лапьерьера сбивало его с толку. Видя впереди двух его офицеров, он спрашивал себя, что же они могли им приготовить. Поэтому он внимательным взглядом осмотрел все уголки форта. Однако двор казался безлюдным. Лишь в глубине несколько человек в военной форме тренировались у стены в фехтовании на шпагах, а другие при помощи тряпичной куклы отрабатывали движения на рапирах.
К нему начала возвращаться самоуверенность. В конце концов, разве у него за спиною не идет двадцатка верных ему людей? Пусть Лазье не в состоянии отразить удар даже самого слабого противника, но ведь остальные-то вполне смогут постоять за себя!
Когда они подошли к дверям парадной залы и он увидел, как весело она украшена, заметил на столе кубки, калебасы с ромом и вином, все страхи его окончательно улетучились. Поразмыслив хорошенько, он пришел к выводу, что Лапьерьер либо просто дурак, либо оказался еще более слабохарактерным, чем он мог предположить!
Губернатор посторонился, пропуская его вперед, однако Бофор предпочел стушеваться и уступить место герою клана Лазье, великому страдальцу.
– Я, знаете ли, предвидел, что ваш друг тоже будет сопровождать вас, и велел поставить удобные кресла для него и для вас…
Бофор кивком головы поблагодарил за предупредительность. Потом позади Лазье пошел в залу, за ним последовал и Лапьерьер. Вся процессия двинулась вперед со смехом и возгласами, в которых Лапьерьер без труда уловил насмешки в свой адрес, и это обстоятельство вызвало у него такое раздражение, что он подумал про себя, что, в конце концов, с удовольствием размозжил бы своим пистолетом голову одному из этих мерзавцев, а особенно Бофору!
Тем не менее он прошел в глубь залы, поднялся на небольшой помост и уселся за стол, на котором были приготовлены перо и чернильница.
Потом вытащил из кармана бумагу, в которой Бофор тотчас же узнал сочиненную им хартию.
– Господа, – начал губернатор, положив перед собою листок, – я намерен поставить свою подпись рядом с вашими…
Он оглядел сообщников, поочередно останавливая взгляд на каждом из них, будто пересчитывая, что, по всей видимости, он и делал, ибо голос его слегка дрогнул, когда он дошел до двадцать второго.
В голове молнией пронесся вопрос, как сможет справиться с этим непредвиденным осложнением Лефор!
Не исключено, что бывшему пирату не удалось увеличить число своих людей, и Лапьерьер оцепенел от ужаса при мысли о резне!
Потом вновь обрел дыхание и вдруг изменившимся, каким-то напряженным голосом начал речь:
– В этот торжественный день позвольте мне воздать честь колонистам Мартиники, которые своими усилиями, своим упорным трудом сделали из этой земли, часто неблагодарной, одну из самых богатых колоний, которой может гордиться французская корона… Однако, прежде чем этот остров будет управляться на новый манер, позвольте мне пожелать всем вам, кто явился сегодня сюда, и тем, кого уборка урожая удержала по домам, процветания…
Голос его заметно набирал силу. Поначалу дрожащий и неуверенный, он мало-помалу обрел силу и звонкость. Теперь он доносился даже до апартаментов губернатора.
Из его кабинета, примостившись на коленях у окна и стараясь не показывать своего лица, слишком узнаваемого и слишком всем хорошо известного, Лефор мог видеть в проеме окна, как Лапьерьер, стоя перед мятежниками, поднимал руки и делал величавые жесты, будто пытаясь придать побольше убедительности своим словам.
Он ясно различал и Бофора в его роскошном облачении, рука на эфесе шпаги, с гордо выпяченной грудью и видом победителя. Лефор мог поклясться, что знал, о чем тот сейчас думал!
«Давай, давай! – будто говорил его вид. – Мели языком, наш славный временный губернатор! Пользуйся случаем, пока ты еще на этом постаменте!.. Ведь завтра тебя уже с нетерпением поджидает одна из провонявших темниц бастиона!.. Давай произнеси-ка нам какую-нибудь красивую речь, как-никак она ведь последняя в твоей карьере!..»
Ничто не ускользнуло от глаз бывшего пирата с тех пор, как появились мятежники.
Он следил за ними взглядом до тех самых пор, пока они не вошли в парадную залу. Он с трудом сдержал смех, когда увидел Бофора в его помпезном наряде.
– Тысяча чертей! – воскликнул он. – Никогда еще ни один командор Мальтийского ордена не появлялся на людях в этаком карнавальном наряде! Что и говорить, из господина де Бофора должен получиться вполне пригожий мертвец!
Он подсчитал, сколько времени осталось еще жить его врагу, и широкую грудь его так и распирало от радости, однако, увидев, как из кареты вылез Лазье, бывший пират сразу помрачнел и выругался. Стало быть, он все еще жив, этот негодяй! Выходит, удар его шпаги не стал для него смертельным!
В тот момент, когда до него донесся обрывок фразы: «…пожелать всем вам», Лефор одним махом вскочил с колен и торопливо зашагал к двери. Потом поднял руку.
– Господа, – громким голосом произнес он, – час пробил!
Послышалось бряцанье оружия, Лефор пересчитал своих людей. Их было семнадцать, считая монаха, восемнадцать вместе с ним, а вовсе не шестнадцать, как он непонятно по какой такой фантазии сообщил Лапьерьеру.
Францисканец был в сером облачении и, как алебарду, нес перед собой сплошь изъеденного жучками огромного деревянного Христа. Он подошел к Лефору, вытаращив на него изумленные глаза.
– Сын мой, – спросил он, – может, вы наконец расскажете мне, для какой такой церемонии вы меня сюда привели? Вы только что объявили, что час пробил! Так решайтесь же, объясните, чего вы от меня хотите?
– Экий вы у нас нетерпеливый, – проговорил Лефор, – наш веселый монах! Погодите минутку, дьявол вас побери! Дайте мне время, чтобы я мог приказать начать увеселения!.. Но коли уж вам так не терпится, скажу, что вам надо будет благословить парадную залу этого форта. И уж, можете поверить мне на слово, вы не потеряете времени даром, ибо там есть и выпивка, и закуска, и шуму тоже будет предостаточно!
Францисканцу ничего не оставалось, как довольствоваться этим объяснением, потому что Лефор уже отвел в сторону Лесажа и громким голосом, чтобы его могли услышать и все остальные, сообщил:
– Их двадцать два!
Лесаж скверно выругался.
Бывший пират пронзил его испепеляющим взглядом.
– Брат мой, – обратился он к нему, – я знаю, что этот монах пьет и богохульствует, как канонир, но имейте хотя бы уважение к его сутане! Двадцать два! Хорошенькое дельце! Ладно, каждый поступает, как было уговорено, а довеском займусь я один!
– Если у нас есть еще время, – вмешался Лафонтен, – может, было бы благоразумнее изменить наш план, чтобы учесть те осложнения, которые внесли в него эти новые люди…
– Во времена, когда я плавал с капитаном Барракудой, – ответил ему Лефор, – у нас, бывало, приходилось по десятку врагов на каждого доброго крутого пирата, и ничего. А ведь у нас, заметьте, не было с собой ни монахов, ни деревянных распятий, которые могли бы нас поддержать! Пятью подонками больше, пятью меньше, уж, во всяком случае, не такая малость может заставить меня отступить в последнюю минуту!
Он порадовался, что позаботился как следует накачать францисканца, ибо тот, ничего не поняв из его слов, лишь блаженно улыбался на манер святых, что украшали витражи его часовни.
– Господа, я не зову вас на абордаж! – вновь заговорил Лефор. – Но, как кричал некогда старый капитан Кид, да спасет Господь его душу, я говорю вам: «Цельтесь вернее!» Если кто-то из вас дрогнет, если у кого-то появится страх промахнуться промеж глаз, пусть целится своему подопечному в грудь! Так мишень пошире и поменьше риска зазря растранжирить свинец! Во всем остальном положитесь на меня. Главное, уложить их всех на пол, а уж потом у меня на поясе найдется, чем охладить их пыл окончательно! Вперед, друзья мои!
Под предводительством Лефора они выстроились в ряд, с францисканцем, держащим в руках свое распятие, во главе. Группа направилась к крытой галерее, потом к лестнице. Когда они достигли лестничной площадки, монах то ли по привычке, то ли из чрезмерного рвения принялся распевать церковные гимны.
– Неплохие песенки, – воскликнул Лефор, – только, ради всех святых, отец мой, умерьте пыл, пойте под сурдинку! Дело в том, что мы подготовили губернатору и его гостям небольшой сюрприз… А если они услышат ваши песнопения, то это уже будет не сюрприз!
Монах замолк, и вся процессия вошла во двор.
Они шли в безукоризненном порядке, монах по-прежнему во главе, покачиваясь, словно маятник, то вправо, то влево в тщетных попытках сохранить равновесие, с источенным червяками распятием в руках, однако в какой-то момент бывший пират покинул ряды. Он добежал до подземного выхода из крепости и от имени губернатора отдал часовому приказ закрыть тяжелую дверь.
Потом снова вернулся к колонистам, но не сразу, а сделав крюк, чтобы фигура его не была видна через открытые окна мятежникам.
Люди его уже разошлись по своим местам, с мушкетами в руках присев на корточки пониже оконных переплетов. Только один монах, который все еще верил в шуточный дружеский сюрприз, пьяный в стельку и стараясь держаться прямо, будто аршин проглотил, фамильярно опершись на своего Христа, обводил все вокруг блуждающим взором, в котором читалось все более полное непонимание происходящих событий.
Голос Лапьерьера становился все громче и громче. Никогда еще не случалось Бофору встречать человека, который бы с таким красноречием защищал его дело.
Лефор сделал знак монаху подойти к нему поближе, и святой отец с невозмутимым спокойствием сделал, что ему было велено.
– Отец мой, – спросил его Лефор, торопливо и приглушив голос, – вы помните, что я вам говорил?
– Ах, сын мой! – икая, проговорил тот. – Вы мне столько всякого наговорили! Освежите же мне память, прошу вас!
– Послушайте, монах, помнится, я уверял вас, что даже черным ободочком своего мизинца не сунусь в дела мятежников! Так вот, отец мой, все вышло совсем по-другому!.. Люди, которых вы видите перед господином Лапьерьером, временным губернатором Мартиники, есть опасные бунтовщики, которые замыслили взорвать форт… Их заговор только что раскрыт!
– Так вот оно что, сын мой! У каждого есть свои враги! Пойду-ка прочитаю им «Отче наш»…
– Эй-эй-эй! – осадил его Лефор. – Хорошенькие молитвы, когда здесь вот-вот свинец застучит словно град! Поберегите-ка лучше свои силы для умирающих, если они еще будут! А сейчас для вас есть дела поважнее! Нам понадобится ваша помощь; для начала приладьте куда-нибудь это нескладное распятие, чтобы освободить себе руки, ибо у вас будет шанс воспользоваться ими по назначению!
– Ах, сын мой! – проговорил монах. – Будем же благоразумны… Не надо заходить слишком далеко…
Лефор выхватил из рук монаха распятие и положил его на землю. Он действовал второпях, не обращая никакого внимания на нахмуренные брови францисканца. Тем временем люди его оставались настороже, поджидая только его сигнала.
– Дело в том, что нас семнадцать, – объяснял бывший пират отцу Фовелю, – а их двадцать два. Так что волей-неволей кому-то из наших придется взять на себя двоих. Это отъявленные безбожники, которые не верят в Господа, богохульствуют и презирают короля Франции, за здоровье которого, однако, вот-вот готовы выпить, чтобы получше ввести нас в заблуждение! В них вселился сам дьявол!
– Во имя Пресвятой Девы, скажите мне! – взмолился монах. – Вы что, шутите, или так оно есть на самом деле?
– Сами увидите, когда здесь заговорит порох! А сейчас, отец мой, надобно протянуть руку помощи Господу и королю. Вот вам пистолет. Убейте хотя бы одного!
– Ставлю свои четки против десяти бочонков испанского вина, – ответил францисканец, – если я ограничусь только одним нечестивцем! Поберегите свой пистолет, сын мой, он еще может вам пригодиться, у меня есть свои, они у меня всегда под рукой и никогда меня не покидают. Порох у меня на животе всегда в тепле и не рискует потерять силу от сырости. Так вы сказали, двоих? Они мои, это так же верно, как то, что нынче вечером вы поставите мне в таверне «Большая Монашка» целую калебасу рома! Так где же эти двое, которых нужно пристрелить?
– Тсс!.. Потише, отец мой… Подойдите-ка сюда поближе…
Лефор указал святому отцу на двух колонистов, которые стояли в глубине залы и чьи благостные, безмятежные лица, казалось, заранее предопределяли, что им суждено будет пасть от выстрела святой руки.
– Сын мой, – снова заговорил монах голосом, который скорее напоминал едва слышный шепот, – да простит меня Всевышний, но уж я покажу этим канальям, как поминать имя Господа всуе и злословить насчет нашего юного короля!
С этими словами он задрал спереди свою сутану и выхватил из-за кожаного пояса, который носил прямо на голое тело, два пистолета с медными рукоятками, которые от трения засверкали тысячью искр. Большими пальцами обеих рук он взвел курки, и Лефору стоило огромных усилий помешать ему выстрелить прежде всех остальных.
– Делайте, как я! – советовал он ему. – И не нажимайте, ради всего святого, на курок, пока не услышите первого выстрела… А пока ни на минуту не спускайте глаз со своих подопечных!
Сам он тоже встал так, чтобы не терять из виду колониста, которого избрал своей жертвой. Каждый из его людей следил за своим и ни на секунду не терял его из поля зрения.
Лапьерьер все говорил и говорил, и люди, которые, скорчившись в три погибели, все время настороже, поджидали команды, уже начали было терять терпение.
Наконец губернатор произнес:
– Господа, прошу вас поднять ваши кубки за здоровье его величества и повторить вместе со мною: «Да здравствует король!»
Губернатор поднял бокал. Колонисты тотчас же последовали его примеру. Раздался громкий крик: «Да здравствует король!»
В тот же самый момент прогремел выстрел. Это Лапьерьер, проворно воспользовавшись своим пистолетом, прострелил голову Бофору. Смерть настигла того сразу и настолько внезапно, что он еще какое-то мгновенье оставался на ногах, так что Лефор, несмотря на то, что лицо красноречиво говорило, что хозяин его вот-вот испустит дух, уж было подумал, не промахнулся ли, часом, Лапьерьер. Тем не менее не прошло и полсекунды, как раздался дружный залп. За ним последовал взрыв криков и жалобных вздохов. Изо всех углов парадной залы раздались проклятья и стоны раненых.
