Текст книги "Мари Антильская. Книга первая"
Автор книги: Робер Гайяр (Гайар)
сообщить о нарушении
Текущая страница: 31 (всего у книги 41 страниц)
ГЛАВА ВОСЬМАЯ
Чего не смог предсказать Мелоди
Три дня и три ночи бродили Дюпарке и Сент-Обен по окрестностям Бас-Тера, но им так и не удалось осуществить ни один из множества планов побега, какие приходили в голову.
Питались они сахарным тростником и фруктами, которые в изобилии росли в окрестностях города, жажду утоляли из горных рек, что текли в сторону моря. Однако всякий раз, когда они надеялись, что смогут вот-вот прорваться к берегу, они натыкались на кордоны часовых и были вынуждены повернуть назад и поскорее убираться восвояси, дабы не попасть им в руки.
Усталость уже начинала брать свое. Во время краткого отдыха, который они могли по очереди себе позволить, один из них непременно дежурил, ни на минуту не смыкая глаз. Да и то отдыхать они могли только днем, спрятавшись в скалах, за верхушками высоких момбенов или в расщелинах холмов. Ночами снова пускались в путь, пытаясь найти выход к морю.
По правде говоря, ни тот, ни другой уже не питали никаких надежд. Ведь, даже случись им прорваться к морю, все равно у них не было уверенности, что им удастся найти хоть какую-нибудь лодчонку, чтобы покинуть остров!
Теперь у них оставалось лишь два выхода: искать убежища у монахов, скажем, в монастыре капуцинов, при условии, что монастырь согласится укрыть их, а солдаты не посмеют ворваться и искать их там, или сдаться в плен.
Первый выход сулил изрядные преимущества. Конечно, у капуцинов генерал со своим кузеном были бы все равно что в тюрьме, ведь они не могли бы позволить себе выйти наружу, не рискуя попасться в руки солдат. Зато в этом случае они могли, не подвергая себя слишком тяжким лишениям, выждать, пока господин де Туаси или кто-нибудь другой не одержит победы над мятежным командором.
Второй выход улыбался им куда меньше первого, хотя и тот был не слишком-то веселым. Сдаться в плен?
– Что поделаешь, сдаться так сдаться! – восклицал Сент-Обен, обсуждая такую возможность. – Но каким манером будет обращаться с нами господин де Пуэнси? Ведь, должно быть, племянники уже рассказали ему обо всем, что произошло! Что мы предрекли ему самому неминуемую смерть на эшафоте! Так что, попади мы ему в руки, он с полным правом сможет учинить над нами любую расправу, какую ему заблагорассудится, скажем, накинуть веревку на шею да и повесить на сук, чтобы мы своими ногами благословили собравшихся поглазеть жителей!
– Вот потому-то, – вставил свое слово генерал, – когда я говорю о том, чтобы сдаться, я имею в виду вовсе не господина де Пуэнси, а капитана Томаса Уорнера. Это солдат, моряк, губернатор…
– А если он выдаст нас своему союзнику, господину де Пуэнси?
– Что ж, придется пойти на этот риск. Но все же мне кажется весьма маловероятным, чтобы человек такого ранга, как этот капитан, поступил так с пленниками нашего калибра, с пленниками, которые к тому же сами, добровольно пришли искать у него убежища!
Когда снова начала опускаться ночь, двое направились в сторону Бас-Тера, дабы попытаться проникнуть в монастырь капуцинов. Это была высокая постройка, легко различимая со всех сторон благодаря деревянной колокольне; однако, едва приблизившись к городу, они тотчас же заметили, что там по-прежнему ходят военные патрули, солдаты стучатся в двери домов, обыскивают улицы. Оснащенные корабельными фонарями, с оружием наготове, эти люди спрашивали всех и каждого, не видели ли они беглецов. Генерал был печально удивлен, узнав, что господин де Пуэнси в курсе, что они не покинули остров, и приказал разыскивать их с такой настойчивой тщательностью.
Они держались в стороне, пока проходили патрули, а когда последний солдат растворился в ночи, направились к монастырю.
Там их ждало еще одно разочарование. Сам монастырь не был под строгим наблюдением, однако в окрестностях его было поставлено множество часовых, которые ни одному человеку не позволили бы приблизиться к нему, оставаясь незамеченным. Выходило, что мятежный генерал-губернатор предусмотрел все!
В первый момент генерал был глубоко обескуражен. К тому же он очень устал – устал бродить и скрываться, устал чувствовать за собой погоню, словно загнанный зверь. Повсюду, где бы они ни появлялись, они натыкались на неприятеля. Какими же силами должен был располагать командор, чтобы расставить столько часовых в городе, по всему побережью и вдоль всей границы?
Жак чувствовал, что попал в ловушку, чувствовал себя пленником какой-то огромной тюрьмы, которая вот-вот грозила сузиться до размеров тесной темницы!
– Кузен мой, – произнес Сент-Обен каким-то наигранно веселым голосом, – полагаю, теперь нам не остается ничего другого, как пойти и сдаться капитану Томасу Уорнеру!
– Увы! Похоже, иного выхода у нас нет!
Теперь уже у них не оставалось на этот счет никаких сомнений, кроме того, лучше было как можно скорее вырваться из этого города, который так тщательно охранялся.
На рассвете, едва перейдя границу, они увидели английского караульного и подали ему знак.
Они почти с радостью передали себя в его руки и попросили отвести к капитану Уорнеру.
Не успели они пересечь порог форта, как караульный тотчас же вызвал несколько солдат, которые с недоверием окружили их со всех сторон.
В окружении алых мундиров, с иголочки и сверкающих чистотой, Жак и его кузен имели довольно жалкий вид. К ним подошел офицер, с нескрываемым отвращением, презрительно оглядел их с головы до ног, потом спросил по-английски:
– Вы французы? Вы из тех, кто атаковал господина де Пуэнси? Что ж, надеюсь, вам за это достанется! Кто вы? И прежде всего, были ли вы офицерами французских войск?
– Сударь, – с достоинством ответил Жак, – я прошу вас лишь о том, чтобы вы доложили капитану Уорнеру, что генерал-лейтенант Дюпарке, губернатор и верховный наместник Мартиники, явился, чтобы передать себя под его покровительство вместе со своим кузеном, капитаном Сент-Обеном!
Генерал говорил по-английски с весьма скверным акцентом, однако офицер прекрасно его понял. Удивление его было так велико, что он даже отступил на несколько шагов назад, дабы получше рассмотреть ценную добычу, что только что попала ему в руки, и на какое-то мгновение Жак прочитал в его глазах недоверие.
– Попрошу вас, сударь, – повторил он, видя это оскорбительное отношение, – вести себя как подобает джентльмену и поторопиться!
– Ах вот как! – нагло ответил ему офицер. – Похоже, сударь, вы очень спешите. И к тому же разговариваете будто победитель, хотя я не вижу перед собою никого, кроме двоих побежденных. Вы желаете увидеться с капитаном? Но в таком случае, господа, вам придется прежде сдать мне свое оружие!
– Мы сдадим его только лично капитану Уорнеру, – ответил Жак, хватаясь руками за пистолеты, будто желая защитить их от посягательств.
То же самое сделал и Сент-Обен, добавив, обращаясь к кузену:
– Жаль, что я ни слова не понимаю на этом чертовом языке, ибо, даже если судить только по наглому виду этого субъекта, у меня такое подозрение, что он вполне заслуживает, чтобы нафаршировать ему свинцом башку, как начиняют трюфелями рождественского гуся!
– Прошу вас, мой кузен, сохраняйте спокойствие, – обратился к нему генерал.
Несколько поколебавшись, английский офицер решил послать к капитану вестового. Однако, дожидаясь его возвращения, он ни на мгновенье не спускал глаз с обоих пленников. Потом вдруг расхохотался и заметил:
– My God![2]2
Мой Бог! (англ.)
[Закрыть] Ну и вид же у вас, прямо скажем, не очень подходящий, чтобы наносить визит капитану! Даже если вы говорите правду, все равно он ни за что на свете не согласится принять вас в этаком облачении!
Генерал с презрением отвел свой взгляд от этого назойливого субъекта. В тот же самый момент, к его великому удивлению, вернулся вестовой, но в сопровождении не капитана, а духовного лица, который оказался не кем иным, как приором Коксоном, о чем тот с приветливой улыбкой и неподдельным состраданием сам объявил пленникам.
Сегодня Коксон был менее украшен, чем в тот раз, когда он готовился к встрече с командором. Однако все равно не менее роскошно, а вид у него был такой же степенный. На нем был отделанный мехом хитон темно-пурпурного шелка, поверх надета широкая, вся в складках, белоснежная тога. На левом плече черной бархатной накидки виднелся восьмиконечный крест его ордена, ток не закрывал лба и позволял видеть его волосы.
– Генерал! – воскликнул он с лукавством и скорбью в голосе. – Да вас и не узнать в этаком плачевном виде!
– Преподобный приор, – решительно обратился к нему Дюпарке, – нам не повезло, военная удача не сопутствовала нам. Однако нам все-таки удалось уйти от неприятеля. Поскольку тот, кого вы отлично знаете, изменил Отечеству и поднял мятеж против трона, мы предпочли не сдаваться ему, а просить покровительства у капитана Томаса Уорнера.
– Сын мой, – ответил приор, – капитан уже предупрежден. Надеюсь, он пожелает принять вас…
Он отступил на шаг назад, дабы получше рассмотреть жалкое облачение пленников.
– Но в таком нелепом виде! – воскликнул он наконец с брезгливой гримасой. – И думать нечего, чтобы он принял вас в этаких нарядах! Да они ведь все в грязи и в пыли!
– И в дырах! – добавил Дюпарке. – Но что поделаешь, таково форменное платье отважных людей, которые воюют в этой стране. Они всегда оставляют лоскуты своих мундиров на колючках местных лесов!
– Да, вы правы, и дыры тоже, – подтвердил приор, ничуть не убежденный доводами генерала. – Но ведь не могу же я, в самом деле, представить вас капитану в мундирах английских моряков!
– Оставьте, преподобный приор! – нетерпеливо воскликнул генерал. – Вы спросите лучше у своего капитана, как сам он выглядит после боя! Не думаю, чтобы вид у него был лучше, чем у нас, если, конечно, он не старается держаться подальше от пушечных ядер!
– Не надо так кипятиться, – попросил аббат, – я надеюсь, что капитан действительно вас примет… Но скажите мне, на вас хотя бы нет паразитов?
– Не могу вам сказать. Если бы у нас еще были оружие и силы, чтобы искать у себя вшей, мы не пришли бы сюда, чтобы просить у вас убежища!
Коксон как-то сухо щелкнул языком по небу.
– Может, вы хотите есть или пить?
Жак уж было приготовился дать в высшей степени утвердительный ответ, ибо считал, что при этаком приеме церемониться нечего, как тут откуда-то из глубины двора прогремел голос:
– Эй, Коксон! Коксон! Окаянное твое преподобие! Рому, малаги! И поживей! А эти самые пленные? Где они? Почему мне их до сих пор не привели?
Священник медленно обернулся, всем своим видом показывая, что это для него вовсе не тот случай, который мог бы вывести из равновесия, и в том же тоне, хотя он совсем не вязался с его внешностью приора, ответил:
– Эй, капитан, с ромом и малагой придется обождать, а пленных я вам сейчас приведу! Раз уж вам так не терпится, тем хуже для вас…
Потом, снова обращаясь к Жаку и Сент-Обену, проговорил:
– Что ж, господа, раз уж так получилось, следуйте за мной! Но предупреждаю, все это предвещает вам не слишком-то радушный прием.
Они прошли через весь двор. Уорнер стоял перед дверью, с любопытством поджидая пленников.
Когда они предстали перед ним, цвет лица его из пунцового превратился в цвет перезрелого баклажана.
– Damn![3]3
Проклятье! (англ.)
[Закрыть] – воскликнул он. – Это и есть тот самый генерал-лейтенант, верховный наместник короля и правитель Мартиники, которого так боялся мой кузен Пуэнсэ?
Он изъяснялся на французском, но называл его Пуэнсэ. Потом залился таким диким хохотом, что заходило ходуном все его объемистое брюхо.
– Ладно, ваше преподобие! – снова заговорил он. – Приведите ко мне этих людей да велите их накормить! А вы уверены, что на них нет насекомых? С этими чертовыми французскими пленными я уже и так потерял два своих парика! Да пусть Господь Бог осудит меня на вечные муки, если головы у них не такие же вшивые, как любой караибский черепушка!
– Я уже вполне любезно спросил их об этом, капитан, – подтвердил приор. – А теперь пойду займусь вашим ромом и малагою…
Уорнер пожал плечами и жестом пригласил пленников войти.
Было очевидно, что он уже успел изрядно нализаться, рожа у него была совершенно пьяная. Он тяжело упал на один из стульев и с трудом удержал равновесие. В какой-то момент у Жака возникло впечатление, что он вот-вот заснет; тем не менее, сделав глубокий вздох, тот спросил:
– Так, значит, вас побили? Большие потери?
– Не могу сказать, нас разлучили… мы были отрезаны от своих войск…
Уорнер с силой ударил кулаком по столу.
– Проклятые французы! – прорычал он. – Они убили двадцать два человека из моих солдат! И хорошо еще, что нам удалось вывезти хотя бы десять трупов из окрестностей Равин-Буийанта! Ваш командор де Пуэнсэ дорого мне за это заплатит… Ведь по договору, который мы с ним заключили, он должен возместить мне ущерб! А вы! Вы-то хоть как-нибудь ему насолили?
– Увы! – проговорил Жак. – Мы надеялись застигнуть его врасплох, но сами оказались в западне!
Уорнер сделал недовольную гримасу.
– Черт побери! – воскликнул он. – Скверная история – все это дело! Получается, из всех нас вышел сухим из воды один Пуэнсэ! Не скрою, мне было бы приятно, если бы вы сказали, что взорвали к чертям собачьим весь его форт! Да, здорово он меня проучил, но больше это у него не получится! Двадцать два трупа у нас, вы можете себе представить, генерал! А он, как вы думаете, у него-то какие потери?
Дюпарке принялся считать на пальцах.
– Я лично убил из пистолета одного из его людей…
– O God![4]4
О Боже! (англ.)
[Закрыть] – выругался Уорнер. – Об этом он мне ни за что не расскажет. Уж я-то его знаю!..
– То же самое сделал и присутствующий здесь капитан Сент-Обен, мой кузен…
– Это уже двое! – подсчитал Уорнер, с силой похлопывая себя по ляжкам. – И это все? А что, интересно, все это время делали ваши солдаты?
– Мои солдаты, – ответил Жак, зная, что бесстыдно лжет, но догадываясь, что это послужит ему на пользу, – они не любят шума… Они предпочитали действовать саблей… Бог мой, я слышал столько криков умирающих, что затрудняюсь дать вам точную цифру! Но чтобы дать вам представление, думаю, сотня или пара сотен жертв были бы весьма недалеки от истины!
Капитан вскочил с места, бросился к двери и изо всей силы, какую позволяли его легкие, заорал:
– Коксон! Коксон! У французов двести убитых! Целых двести!
Он вернулся на место, то и дело закатываясь радостным хохотом, нагибаясь вниз и крепко хлопая себя по животу и бокам, потом схватил обеими руками голову, чуть не смахнув свой парик в приступе дикого веселья.
Когда появился Коксон, радость его еще не улеглась.
– Двести покойников! – все повторял Уорнер, окончательно потеряв контроль над собой. – Только подумать, Коксон, двести этих поганых французских свиней! Это уже неплохой счет, ведь мы-то потеряли всего двадцать два!
Приор пожал плечами и отвернул свой взор от пьяницы.
– Сейчас вам подадут еду, – сообщил он. – Однако, надеюсь, прежде капитан предложит вам выпить вместе с ним по чарке вина…
– Черт меня побери! – закричал Уорнер. – Стаканы, Коксон, не забудьте стаканы! И ром с малагой! Двести французов! На двести гнусных пиратов меньше на этом добром старом острове Сент-Кристофер! Двести этих поганых псов, этих пожирателей лягушек, истреблены своими же, двумя из их чертова племени! И эти двое теперь у меня в руках! О God! И пусть после этого кто-нибудь скажет, что я не молодчина! Я возьму их с собой, чтобы уничтожить остальных! А Пуэнсэ мерзавец! Пусть ему отрубят голову! Коксон, наполните-ка нам чарки, и давайте выпьем за то, чтобы он был проклят, этот окаянный командор!
Приор подчинился. Привыкши видеть капитана в таком состоянии, он не испытывал ни малейшей потребности обмениваться понимающими взглядами с пленниками. Правда, и сам он отнюдь не преминул одним махом опустошить свою чарку, которую наполнил себе почти до краев.
Четверо мужчин чокнулись. Едва поднеся свою чарку к губам, Жак тут же отставил в сторону и, облокотясь на стол, с серьезным видом снова заговорил:
– Капитан, я прошу вас не забывать, что мы явились сюда по доброй воле, чтобы отдать себя под ваше покровительство.
– Черт побери! Да я и сам вижу, – ответил Уорнер, – раз вы оба здесь…
– Однако я сказал «под покровительство», – с настойчивостью повторил Жак.
Капитан сделал рукой жест, будто разгоняя застилавший ему глаза туман. До него дошло, что перед ним поставили какую-то задачу, но ему никак не удавалось уловить, в чем же ее смысл.
– Покровительство… – в свою очередь повторил он с испугом.
– Именно так, – проговорил генерал. – Предположим, мы не пришли бы сейчас к вам. Господин де Пуэнси продолжал бы тогда погоню за нами… На таком острове, как этот, со всеми его плодами, дичью и другими богатствами, можно спокойно жить месяцами, даже годами… Во всяком случае, дольше, чем осталось жить командору, который не сегодня-завтра взойдет на эшафот! Так что, не сдайся мы добровольно вам, капитан, Пуэнси продолжал бы погоню… Вот почему я прошу вас дать мне слово джентльмена, что вы не выдадите нас нашему врагу, пусть даже ценою предательства он и сделался вашим союзником!
Уорнер снова сотряс стол мощным ударом кулака и заорал:
– Да кто вам сказал, будто я собираюсь вас выдать?.. Да никогда, сударь, и речи быть не может!.. Капитан Уорнер честный порядочный джентльмен! Даю вам слово, господа!
Жак поднялся с места и с некоторой торжественностью произнес:
– При таком условии, сударь, мы с кузеном сдаем вам свое оружие.
Сент-Обен и Дюпарке одинаковыми движениями сняли с поясов пистолеты и положили их на стол.
Уорнер придвинул их к себе и принялся потухшим взором рассматривать.
– Доброе оружие! – тем не менее произнес он. – Только больно уж оно у вас тяжелое и неудобное… Коксон покажет вам, что у нас делают сейчас в Лондоне! Загляденье, ну, чистые игрушки!..
– Благодарю вас за вашу лояльность, – снова заговорил Дюпарке. – Мне было бы весьма неприятно встретиться лицом к лицу с изменником отечеству господином де Пуэнси…
– Я как раз сейчас его дожидаюсь… – сказал Уорнер. – Вы ведь сказали, две сотни убитых, не так ли? Коксон! Посмотрим, как он будет врать! Две сотни убитых!.. Мы поймаем его за руку! Ладно, Коксон, рому и малаги…
В этот момент в дверях появился часовой и объявил, что кушать двоим пленникам подано.
– Приятного аппетита! – бросил Уорнер вместо прощания.
Дюпарке и Сент-Обен были немало удивлены, обнаружив, что их оставили на свободе даже в пределах самого форта. Никакого надзора за ними не было. Правда, они и не подумали воспользоваться этим, чтобы уходить слишком уж далеко.
Они прогуливались среди праздных солдат, с интересом наблюдали за бесконечными партиями в вист, в который те играли между собою, а потом, так как поблизости не было никого, кто мог бы им это запретить, пошли полюбоваться крепостными стенами, с которых открывался вид на огромную бухту.
На волнах покачивались стоящие на якорях корабли, все паруса были свернуты на реях. Однако даже если бы им и удалось добраться до одного из них, пленники прекрасно понимали, что они все равно ни за что не смогли бы покинуть порт.
Когда они принялись искать глазами то направление, где была Мартиника, Дюпарке, впервые с тех пор как в панике разбежалось его войско, подумал о Мари, и сердце его сжалось.
Сколько же времени суждено им быть в разлуке? Сколько времени продержит их у себя этот странный капитан Уорнер?
Вряд ли можно надеяться, что он снарядит судно, дабы доставить их на остров! Потребует ли он выкупа? Или предложит обмен пленными? Вмешается ли Мазарини, чтобы добиться их освобождения? Да и какое влияние может оказать Мазарини на человека вроде Уорнера, который упрям и знать ничего не хочет про Европу и живет у себя на Сен-Кристофе не хуже любого монарха!
Еще неизвестно, подчиняется ли он приказам своего губернатора?
Он не стал делиться с кузеном своими мрачными мыслями. Ему не хотелось его обескураживать, тем более что капитан, не оставивший на Мартинике никаких нежных привязанностей, был внешне настроен вполне жизнерадостно. По правде говоря, глядя на него, можно было подумать, будто его даже забавляет собственная участь и он не принимает всерьез положения, в какое они попали. Не знай Жак наверняка, что и его гложет та же самая тревога, не подозревай он, что тот нарочно напускает на себя этот беззаботный вид, чтобы не огорчать его еще больше, ему могло бы показаться, что в общем-то Сент-Обен вполне доволен судьбою…
Послеполуденные часы тянулись бесконечно медленно.
– Похоже, про нас забыли, – проговорил наконец Сент-Обен. – Интересно, предусмотрели ли эти англичане, что нам не помешало бы немного вздремнуть, тем более что в последние три дня и три ночи не так уж часто предоставлялась такая возможность. Хотелось бы знать, намерены ли они выделить нам какие-нибудь комнаты, где были бы удобные постели?
– Не знаю, – ответил Жак. – Главное, что мы имеем слово этого Томаса Уорнера, что он не выдаст нас Пуэнси. Вы ведь, как и я, слышали, что он ожидает визита командора… Представляю себе, какую тот скорчит физиономию, когда узнает, что мы здесь, но он не сможет увезти нас с собой!
Сент-Обен, действительно представив себе физиономию господина де Пуэнси, насмешливо улыбнулся.
– В конце концов, не рой другому яму, сам в нее угодишь! – проговорил он. – А я все думаю, как обрадуются эти двое племянников, когда узнают, что теперь нас постигла та же участь, которую мы готовили для них!
При воспоминании об удаче, которую он безрассудной неосторожностью превратил в поражение, лицо генерала сразу помрачнело.
– Ничего не поделаешь! – вздохнул Сент-Обен. – Удача переменчива. А победа самая неверная из подруг. Нынче она тебе улыбается, а назавтра ты уже в побежденных. То же самое ждет и Пуэнси!
– Да услышит вас Бог! – с надеждою проговорил Жак, увлекая за собой кузена.
Они уже вернулись во двор форта, когда увидели, что к ним направились четыре человека, вооруженные мушкетами, и еще двое с копьями.
Жак скоро узнал среди мушкетеров английского офицера, который так невежливо вел себя при их прибытии. Он был в полном боевом обмундировании, шлеме и железных наплечниках.
– Генерал, – обратился тот к нему, – с вами желает говорить капитан Томас Уорнер…
Жак и Сент-Обен обменялись недоуменными взглядами.
– Ступайте! – посоветовал капитан. – Ступайте, мой кузен, да не забудьте попросить у этого старого пьянчуги просторную комнату и удобные кровати!
– Капитан желает видеть также и вашего офицера, генерал.
– Что ж, раз так, я тоже следую за вами, – согласился Сент-Обен.
Не прошло и секунды, как они оказались со всех сторон окружены мушкетерами и солдатами с копьями.
Впервые они действительно почувствовали себя узниками. Жак поморщился, капитан сделал недовольную гримасу.
Они прошли через двор и направились к павильону, который занимал Томас Уорнер.
Тотчас же, даже не успев войти в комнату, они поняли, что англичанин не один. Они различили повернутую к ним спиною фигуру, но не могли узнать, кто этот человек.
Когда стража расступилась, давая им дорогу, незнакомец не переменил позы, будто нарочно не желая показывать им своего лица. Зато сам Томас Уорнер тут же подошел к ним, нервно теребя рукою кружевное жабо на груди.
– Привет, генерал! Рад вас видеть, и вас тоже, капитан! – воскликнул он таким издевательским тоном, что оба пленника, во власти зловещих подозрений, уже не ожидали от этой встречи ничего хорошего.
Они внимательно всматривались в лицо англичанина. Глаза его под набрякшими, изборожденными морщинами веками были налиты кровью. Казалось, он вдруг вполне протрезвел. Генерал подумал, что, вероятно, он спал и его внезапно вытащили из постели, чтобы принять господина де Пуэнси. Ибо вдруг неожиданно он узнал в человеке, что так упорно держится к ним спиною, именно де Пуэнси. Никаких сомнений, это он и есть! Ведь говорил же им Уорнер, что ждет командора. Это он, и никто другой! Неужели Уорнер уже запамятовал, что Жак предупреждал его о своем нежелании встречаться с мятежником?
– Подите же сюда поближе! Еще поближе! – снова взялся за свое англичанин. – Я нуждаюсь в ваших свидетельствах… У нас тут с командором вышли расхождения! Я послал за вами, ибо желаю, чтобы вы повторили, что сказали мне давеча. Две сотни убитых, не так ли? Из которых двое от ваших собственных рук, господа?
Дюпарке сделал шаг вперед. Он догадывался, что вопрос этот не более чем повод. Должно быть, Пуэнси выразил сомнения, когда Уорнер объявил ему, что двое беглецов находятся у него в руках. Возможно, он решил в подтверждение своих слов показать их ему воочию.
– Я говорил вам, капитан, – заявил он, – что цифра в две сотни погибших, возможно, весьма близка к реальной. Впрочем, число их никак не может вызвать во мне ни малейшего удовлетворения, ибо я никак не в состоянии забыть, сударь, что все они мои соотечественники… Соотечественники, – добавил он, вздохнув, – которые, сами того не желая, против собственной воли и вопреки хранимой в сердцах верности королю и отечеству, оказались втянуты в борьбу за неправое дело, выступая на стороне мятежника!
При этих словах Пуэнси резко повернулся, показав наконец свое лицо.
На губах его заиграла злобная улыбка.
– Я ведь и вправду запамятовал, генерал, – проговорил он издевательски сладким, но явно язвительным голосом, – что это своей верности нашему несчастному королю Людовику XIII вы и обязаны тем, что смогли вырваться из Бастилии, а если разобраться, то и всеми почестями, которыми вас ныне осыпали!
– Мне кажется, сударь, я уже имел честь объяснить вам, что попал в Бастилию, защищая свою честь. Свою верность же его величеству я никогда не подвергал даже малейшему сомнению…
Господин де Пуэнси с равнодушным видом махнул рукою.
– Во всяком случае, вы знаете, что такое тюрьма. Так что для вас не будет ничего нового в той участи, которая ждет вас теперь!
Генерал бросил на Уорнера вопрошающий взгляд, требуя объяснений. Но капитан сидел, опустив вниз голову. Он плюхнулся на свой стул и теперь вяло раскачивался на нем, будто разговор этот вовсе его и не касался.
Теперь Пуэнси обратился к Сент-Обену:
– Вот вам, капитан, предстоит тяжелая участь!
– О, что касается меня, – возразил тот, – я ведь старый солдат, так что вряд ли меня еще хоть чем-нибудь можно удивить! Я дрался с испанцами, с англичанами, с голландцами, а вот теперь мне только что довелось схватиться даже с французами! Я потерпел у этих островов два кораблекрушения, и меня не сожрали акулы… Так что у меня есть все основания надеяться, что я не достанусь им и на этот раз!..
– В темницах форта Бас-Тера очень сыро! – с явной угрозой в голосе произнес командор. – А харчи будут все более и более скудными, ибо, учитывая наше неповиновение, корабли из Франции уже более не будут снабжать нас продовольствием!
– Выходит, вы сами признаете, – вмешался тут Дюпарке, – что, дабы потешить свою гордыню, вы с легким сердцем обрекаете на голод все население острова?
Командор уставился своими маленькими глазками на Жака, словно внимательно изучая его. После довольно долгого и досконального осмотра продолжил, но уже совсем другим тоном:
– Сударь, я следил за всем, что вы делали на Мартинике. И должен признать, что вы были хорошим правителем. Не могу подвергнуть сомнению ни искренности вашего желания добиться процветания колонии, ни вашей неподкупной честности, вот почему мне тем более прискорбна та позиция, которую вы заняли в отношении моей персоны. Я никогда не причинял вам никакого зла! Я даже поддерживал вас, когда имел такую возможность, перед королем Людовиком XIII, разумеется, ни слова не говоря вам об этом… С другой стороны, вряд ли вы лучше меня знаете этого господина де Туаси, которого прислали к нам сюда дворцовые интриги! Так откуда же такая непримиримость? Отчего вы первым, даже прежде господина Уэля де Птипре, уж он-то питает ко мне неподдельную ненависть, подняли против меня свои войска?
– Я нахожусь на службе Регентству. Я думаю о наследнике престола, короле Людовике XIV. И уверен, что ничего невозможно сделать без повиновения короне!
– Иными словами, вы полагаете, что трудитесь во славу своего короля, и я тоже уверен, что служу ему верой и правдой. Господин же де Туаси, если ему суждено будет одержать верх, разрушит все, что было сделано хорошего на этих островах…
– А как насчет этих двух сотен убитых? – вскричал Уорнер. – Вы о них-то наконец поговорите или нет? Что это за праздные разговоры – король, Регентство, колонии, добро, зло и этот мерзавец де Туаси, которого я повешу на первом же суку, если он только посмеет снова приблизиться к Сент-Кристоферу? Вы бы лучше рассказали мне о своих потерях!..
– Господин командор сможет просветить вас на этот счет куда лучше меня, – проговорил Жак.
– Черт вас всех побери! – выругался англичанин. – Да в том-то все и дело, что он с вами вовсе даже не согласен! Он утверждает, будто вы, вы сами потеряли убитыми более шестидесяти ваших людей…
– Я не знал об этом… – заметил генерал. – А он, сколько же, в таком случае, потерял он сам?
– Да и десятка не наберется!
– В таком случае, я просто ошибся в своих оценках, вот и все! И по правде говоря, капитан, весьма рад этому…
– О God! Шестьдесят плюс десять! Получается всего семьдесят французов! Эй там, Коксон!.. Коксон! Да куда же запропастилась эта свинья приор?
Пуэнси прервал готового вот-вот раскипятиться англичанина.
– Капитан, – обратился он к нему, – так, значит, завтра я пришлю к вам конвой, чтобы сопроводить ко мне ваших пленников.
Он с победоносной улыбкой посмотрел на Жака и его кузена.
– Что поделаешь, – промолвил он, – в тюрьме английского форта сейчас совсем нет свободных мест. К моему великому сожалению, мне придется взять вас на свое содержание…
– Капитан! – вне себя от ярости воскликнул Дюпарке. – Как же ваше слово? Вы ведь дали мне слово, что не выдадите нас! Мы сами сдались, рассчитывая на ваше покровительство…
Гнев генерала, похоже, немало позабавил капитана Уорнера.
– Ошибся в оценке! – воскликнул он, держась за бока. – Но я уверен, что мой кузен де Пуэнсэ будет обращаться с вами как родной отец!
Пуэнси снова улыбнулся.
– Так оно и будет, – заверил он их. – Именно как родной отец… Я уже даже подыскал вам двух очаровательных тюремщиков, это мои племянники, Шарль и Гальбер де Пуэнси…
