Текст книги "Мари Антильская. Книга первая"
Автор книги: Робер Гайяр (Гайар)
сообщить о нарушении
Текущая страница: 24 (всего у книги 41 страниц)
– Если бы их увидел господин де Сент-Андре, он, должно быть, поинтересовался бы, чем же я таким занималась, чтобы привести их в этакое состояние…
– Пошли, Мари, – снова позвал ее Жак.
Он отвел ее чуть подальше, в тень момбена, так плотно перевитого лианами, что плети образовали некое подобие гамака.
Там он заставил ее сесть, приговаривая:
– Что бы вы там ни говорили, Мари, но, думаю, этот подъем все-таки изрядно утомил вас. Отдохните немножко, ведь нам еще предстоит спуститься вниз… Подумать только, ведь пройдет совсем немного времени, – продолжил он, – и подняться сюда станет легчайшим делом. Я велю проложить здесь дорогу такой ширины, чтобы по ней могла спокойно проезжать карета, ведь подъем здесь станет более пологим. Посмотрите-ка, Мари, здесь мы будто парим над Сен-Пьером. Такое впечатление, словно мы в каком-то орлином гнезде, откуда можно за всем присматривать, дабы защищать от зла и невзгод. Вам не кажется, что здесь и вправду чувствуешь себя хозяином всего острова?
Она снова улыбнулась, соглашаясь с его словами.
Мари слушала его как-то рассеянно, ибо говорила себе: все, что бы он ни сказал, это правда, и она не могла бы ему противоречить даже в самом малом. Но главное, думала она, это то, что они здесь одни, вдвоем, и это уединение – сообщник их любви, их взаимопонимания. Она спрашивала себя, почему он снова не обнимает ее за плечи, как сделал это пару минут назад. Она чувствовала, что вся принадлежит ему, вся целиком.
– Здесь, – вновь заговорил Жак, продолжая свою мысль, – я прикажу построить этакий феодальный замок, откуда вы, Мари, сможете присматривать за своими подданными. Поверьте мне, вам недолго придется оставаться в доме господина Драсле…
Он отошел чуть в сторону и, оживленно жестикулируя, принялся описывать дом, который собирался построить.
– Стража будет здесь, часовня – вон там… Немного дальше разместятся всякие служебные постройки, а впереди – два павильона, где будут спрятаны пушки, с помощью которых мы сможем отбить любую атаку со стороны моря. Два павильона, которые день и ночь будут охраняться стражей…
Мари спрашивала себя, уж не бредит ли он? Но Жак снова и снова возвращался к своим описаниям, всякий раз добавляя новые детали, совершенствуя свой план, переставляя, меняя местами отдельные части, отдельные помещения и постройки. И внезапно, так велика была в нем сила убеждения, у нее возникло ощущение, будто она и вправду видит этот дом, который, как он утверждает, будет целиком и полностью для нее и где она будет царить, как королева…
Да, там вместе они выстроят грандиозные планы, они добьются, чтобы Мартиника стала более богатой, более процветающей! Это будет настоящий рай!
Он вернулся к ней и сел рядом. Взгляды их встретились. Эти глаза орехового цвета, которые он так любил, выражали безграничную любовь и глубочайшую нежность. Он вглядывался в них, с радостью рассматривая крошечные картинки, в них отражавшиеся.
– Жак, – пробормотала она, – неужели это правда, что мы скоро будем так счастливы? Так независимы?
– А вы по-настоящему хотите этого, Мари? – тут же откликнулся он. – Если да, то с вами мне не страшны никакие поражения! Вместе мы непременно одержим победу, это я вам обещаю!
Он обнял ее за талию, увлекая за собой в высокую зеленую траву под момбеном. Она давно уже только этого и ждала и с готовностью подставила влажные губы, в которые он впился со всей страстью. Дюпарке почувствовал, как тело Мари в его объятьях сперва расслабилось, как-то размякло от сладострастья, будто она вся плавилась, растворялась, чтобы слиться с ним. Потом тело ее напряглось, она выгнулась, всей плотью призывая его к себе.
Но Жак желал вдоволь насмотреться на нее, налюбоваться ее глазами, чье выражение с самого первого дня покорило его навсегда. Он оттягивал момент, который уже никогда не повторится. Он ласкал ее волосы, гладил кожу от ушей до груди. Он чувствовал, как она дрожит. Ощущал, как пульсирует под ним ее грудь, как старается она всеми изгибами тела теснее приникнуть к нему. Мускулы Жака напряглись, будто желая навсегда впечататься в ее плоть, придать ей свои очертания.
Им уже больше не нужно было говорить. Солнце, которое играло сквозь листву момбена, протягивало свои щупальца до самой земли и при малейшем дуновении ветра легкими прикосновениями гладило лицо Мари. Она закрыла глаза. Жак воспользовался моментом и снова в каком-то непреодолимом порыве нежно приник к ее губам.
Он оголил ее плечо. В ярком свете тропического дня кожа отливала перламутром, словно драгоценная раковина. На этом пригорке, куда так редко ступала нога человека, трава была будто девственной. Она источала тонкий запах зелени, изысканный аромат, напоминающий сок корросоли, но к нему примешивались еще и запахи других цветов, служивших добычей колибри.
Расстегнувшаяся пуговка сделала еще глубже вырез на корсаже Мари. Стала видна верхняя часть груди. И грудь эта дышала, поднимаясь и опускаясь в такт биению сердца. Жак расстегнул вторую, потом третью…
Кругом царила тишина, ее нарушали лишь несколько крупных насекомых, чьи крылышки издавали при полете монотонные звуки, похожие на далекую, приглушенную литанию. И это легкое жужжание лишь помогало оценить всю глубину безмолвия. Внезапно взору Жака во всем горении юности, оживленные желанием, упругие и округлые, словно две заснувшие в гнездышке голубки, предстали обе груди Мари.
Он долго не мог оторвать взгляда от этого упоительного, пьянящего зрелища. У них не было ничего общего с тем, что за год с лишним доводилось лицезреть губернатору: с теми тяжелыми, цвета киновари, словно отлитыми и покрытыми патиной грудями, которые охотно показывали всем и каждому оголенные зноем рабыни. А от груди Мари исходил еще вдобавок ко всему и какой-то особый, воистину человеческий аромат, тот запах цивилизации, который в тоске по Франции невозможно было забыть Жаку подле негритянок, от которых пахло потом и каким-то клейким крахмалом, остающимся на теле после тяжких трудов.
У Жака было такое чувство, будто он вдыхает в себя всю Мари. Он упивался ею, как пчела или колибри упиваются цветком, его пыльцою, опустошая его и наслаждаясь его соками…
По пылкому нетерпению ее грудей он понял, что, и дальше оттягивая момент, которого она так страстно желает всем сердцем и всей душою, он подвергает ее слишком острым мукам сладострастья.
Он поднялся, расстегнул свой камзол и тоже оголил грудь, мускулистую и поросшую длинной курчавой шерстью – явный признак недюжинной мужской силы. Теперь, голый по пояс, он был чем-то похож на приготовившегося к схватке бретера.
Мари лишь чуть-чуть приоткрыла глаза. Она не умела брать на себя инициативу в любовных делах. Она ждала.
Жак снова склонился над нею. Неловкими движениями, в которых молодая женщина чувствовала какую-то особую прелесть, он принялся снимать с нее платье. Колючки местами разодрали тонкую материю, но никогда еще не доводилось ему видеть на Мари столь прекрасного наряда, даже в тот раз, когда она предстала перед ним во всем блеске своих бриллиантов. «Это платье, – говорил он себе, – я буду хранить как драгоценную реликвию». Конечно, Мари никогда уже не сможет надеть его вновь, но он сохранит его как талисман, как залог любви…
Она безучастно позволяла ему делать все. У нее не было желания на него смотреть. Глядя на ее отрешенность, можно было подумать, что она ни единым жестом не хочет показать тому, кто был в тот момент ее властелином, даже малейших признаков сопротивления. На самом же деле она всецело полагалась на него, получая невероятное наслаждение от его неловкости, этих неумелых прикосновений и той задержки, которую его неопытность по части женских одежд приносит их счастью.
По тому, как солнце все дальше и дальше распространяло по коже жар своих лучей, она догадывалась, как он мало-помалу обнажал, лишая одежды, все новые участки ее тела…
Наконец по сияющему потоку, который вдруг окутал ее с ног до головы, она поняла, что теперь совершенно нага, однако ощущение это длилось всего каких-нибудь несколько секунд, ибо Жак тотчас же накрыл ее своим телом. И вместо жалящих солнечных лучей она почувствовала тепло его груди. Шерсть была мягкой и теплой, и груди ее блаженствовали в этом шелковистом мехе.
Руки Жака скользнули по бедрам, спустились ниже, к ногам, прошли вдоль всего тела, заставив ее задрожать, будто он прошелся пальцами по струнам лиры, на которую походили очертания ее тела. Потом губы его, словно пчелы в цветок, впились в ее плоть. Она чувствовала их в самых неожиданных местах, будто чтобы специально застать ее врасплох, дать испытать все новые и новые ощущения; вот они приникли к шее, задержались там, а потом неожиданно с какой-то жадностью впились ей в живот. В этот момент она вдруг вся напряглась, выгнулась, подалась вверх, навстречу ему, касаясь земли лишь головой и пятками ног.
Жак воспользовался этим, чтобы еще теснее прижать ее одной рукою к себе, свободной же он еще долго продолжал нежно ласкать ее тело.
Мари отдалась ему, но с такой тоскою и с таким желанием, что из перехваченного волнением горла вырвались лишь какие-то хриплые крики счастья.
Наконец-то осуществилось то, о чем вот уже два года мечтала Мари. Когда все это кончилось, она в восхищенном изумлении чувствовала такой блаженный упадок сил, что он мешал ей поверить в реальность происшедшего.
Счастливые оттого, что они вместе, счастливые оттого, что они так хорошо понимают друг друга, уже более не нуждаясь для этого ни в каких словах, они спустились к форту Сен-Пьер, который к вечеру начали окутывать клочья тумана.
Мари стала теперь совсем другим существом, это уже не была прежняя Мари. Она только что пережила некое откровение, о силе которого, как, впрочем, и Жак, даже не подозревала.
Она полагала себя уже состоявшейся женщиной, вполне подготовленной ласками своего престарелого супруга; но как бы ни был искушен и искусен господин де Сент-Андре, ему никогда не удавалось заставить ее пережить те райские мгновенья, которые она только что познала благодаря Жаку.
Всякий раз, вспоминая ту отрешенность от всего земного, она вздрагивала, будто ее вдруг охватывал озноб.
Она только что перешла рубеж и вступила во второй этап своей жизни, и она еще не подозревала, что отныне слишком богатая, слишком сильная природа будет всегда говорить в ней громче, чем разум…
ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ
Мари объясняется с господином де Сент-Андре
По странному стечению обстоятельств примерно год спустя, в первые дни второго месяца тысяча шестьсот сорок третьего года, когда клали последние камни того дома, который, из-за поразительного сходства с феодальным замком, на Мартинике называли не иначе как Замок На Горе, в форт Сен-Пьер прибыл корабль из Франции. Он привез Жаку Дюпарке титулы генерал-лейтенанта, правителя и верховного наместника короля на Мартинике!
Все это не оказалось для него совсем уж сюрпризом. Ведь Мари не скрыла от него, что хлопотала не только перед Фуке, добиваясь отсрочки отстранения от должности, но также и перед его дядюшкой, который пользовался благосклонностью кардинала.
Жак нисколько не сомневался, что Белен д’Эснамбюк способен надежно защитить его даже на расстоянии. Однако все по тому же странному стечению счастливых обстоятельств было очевидно, что, как и пообещал ему глава Ордена иезуитов отец Бонен, благосклонность к нему иезуитов тоже немало способствовала этому потоку почестей.
Более того, он и не надеялся, что получит титул верховного наместника короля, о котором более всего мечтал, ибо это ставило его на ступеньку выше господина де Сент-Андре и наделяло властью расторгнуть его брак!
А ему еще, ко всему прочему, присвоен и высочайший титул генерала-лейтенанта!
Когда до него дошли эти приятные новости, Мари со своей стороны как раз готовилась перебраться в Замок На Горе.
Дюпарке не без труда удалось уговорить ее пойти на такой шаг. Несмотря на пылкую страсть, какую она к нему питала, несмотря на все трудности, что приходилось преодолевать им, чтобы встречаться, особенно с той поры, как Мари вынуждена была жить с супругом в поместье Драсле (имение так и сохранило это название), ей трудно было решиться и перебраться в дом, принадлежащий губернатору острова, не думая о том, какие последствия может иметь такой ее поступок.
Она прекрасно знала, что люди и так уже судачат о ее связи с Жаком. Слухи эти не могли не дойти до господина де Сент-Андре, он ведь специально держал на службе рабов, которых осыпал милостями, чтобы они собирали и приносили ему все слухи и сплетни, что ходят не только про колонистов, но и про офицеров форта.
Тем не менее генеральный откупщик ни разу и словом не обмолвился насчет отношений, которые связывали Мари с губернатором острова.
Оба они, впрочем, явно избегали встреч. Сент-Андре наведывался в форт лишь в редких случаях, когда его вынуждали к тому дела. Прежде всего он занимался восточными берегами острова, где, зная, что порты с этой стороны плохо защищены, нагло бросали якоря испанские суда.
Дюпарке, со своей стороны, узнал от людей, находящихся у него на службе, факты, которые не могли не казаться ему по меньшей мере подозрительными, а именно: господин де Сент-Андре один день оказывается в Воклене, на другой он уже в Куль-де-Сак-де-Розо, а на третий объявляется в Сен-Мари, и как раз в те дни, когда, по сведениям, там появляются испанские корсарские корабли!
От этих фактов был лишь один шаг до вывода, что генеральный откупщик не только занимается какими-то темными делишками, но и поддерживает преступные связи с противником.
До сей поры губернатор смотрел на это сквозь пальцы. Ему не хотелось давать повода для обвинений, будто он старается погубить человека, которого считают его соперником.
Теперь, с полномочиями действовать именем короля, которые давали его новые титулы, он был по праву горд и как никогда уверен в себе.
В сущности, отныне он уже не видел более никаких препятствий в осуществлении своих замыслов. Если власть его все еще зависела от главного губернатора островов Иль-дю-Ван, то он уже мог на равных говорить с тем человеком, господином Лонгвилье де Пуэнси, о котором у него остались не слишком-то приятные воспоминания, с такой холодностью и даже враждебностью принял он его в прошлую их встречу.
Итак, Жак был исполнен решимости приступить к осуществлению своих честолюбивых замыслов и надежд. А они были весьма обширны. Он справедливо полагал, что процветание колонии находится в самой прямой связи с числом населяющих ее колонистов. Они в случае необходимости могли стать солдатами, и тогда притязания иноземных государств натолкнулись бы на этих доблестных защитников, тем более готовых идти в бой, что за спиною у них было бы их же собственное имущество. Вместе с тем Дюпарке подсчитал, что слишком большое число колонистов привело бы к перенаселению острова. Если такое перенаселение и было бы полезным для целей обороны, оно неизбежно вступало бы в противоречие с интересами каждого в отдельности. И одной из первых его целей было сделаться правителем одного из островов, который мог бы служить для Мартиники чем-то вроде отдушины, такого, как, скажем, Гренада, их ведь хватает в районе Карибского моря, но только чтобы он был в такой близости от Мартиники, какая позволяла бы в случае опасности обратиться к нему за подмогой и получить ее быстро и наверняка!
Отныне все будущее его вырисовывалось перед ним со всей ясностью и определенностью.
Получив бумаги и печати, он созвал Суверенный совет и поставил его в известность о новых титулах и званиях, которые были ему только что дарованы. Помимо того, он довел до сведения совета, что отныне его следует величать «генерал», и просил передать колонистам, что, хоть и намерен править с прежней твердостью, станет и в будущем относиться к ним с той же неизменной снисходительностью и доброжелательством.
Не успел разъехаться совет, как он тут же собрал офицеров форта и дал им различные поручения.
Обосновавшись в имении Драсле, господин де Сент-Андре нимало не думал о своем сопернике. Сидя в одной из самых просторных комнат дома, оборудованной под кабинет, он был полностью поглощен мыслями о партии какао, которую готовил для одного испанского судна, на днях должного зайти за какао на Табль-дю-Дьябль, что на мысе Каравеллы. Сложности были связаны отнюдь не с его сообщниками, обитавшими в этом районе побережья, а с тем, как перевезти груз от Гро-Морн до Табль-дю-Дьябль. Он пришел к выводу, что для того, чтобы умудриться доставить все это до самой оконечности мыса Каравеллы, ему потребуется изрядное количество этих самых местных приземистых, маленьких, коротконогих лошаденок! Сент-Андре ломал голову, где добыть их самому, если доверенные люди оставят его с носом, когда в его дверь постучали и в комнату вошла Мари.
Было уже поздно, солнце клонилось к закату с той стремительностью, что всегда свойственна тропическим краям, и в большой столовой уже зажглись свечи. Генеральный откупщик, который остался поработать у себя в кабинете, пользовался для освещения масляной лампой, а потому не удивительно, что он не без труда распознал внезапно появившуюся в дверном проеме фигуру.
После минутных колебаний, однако, убеждая себя, что, в конечном счете, в его имении нет других женщин, кроме его жены да негритянок, и здесь не может быть никакой ошибки, он приветливо воскликнул:
– Мари! Неужели это вы!.. Так подойдите же ближе! Не оставаться же вам там в темноте! Это было бы так жаль, ведь вы никогда еще не были столь прекрасны!
Она все еще колебалась. Потом, наконец решившись, медленно, слегка скованной походкой приблизилась и буквально рухнула в кресло, стоявшее перед письменным столом господина де Сент-Андре.
В голове все еще звучала эта фраза. Он прав. Вот уже год, как он то и дело повторяет ей это. Никогда еще не была она так прекрасна, во всяком случае, она стала здесь куда красивей, чем была во Франции. Но Мари-то знала, откуда в ней появилось это новое очарование женственности. Это любовь, страсть, желание, вот что ее так преобразило.
– Итак, дитя мое, – вопросил генеральный управляющий, – чему обязан вашим приятным визитом?
– Я пришла сообщить вам о своем решении, которое, быть может, немало огорчит вас, но я не могу идти против своей – судьбы…
Господин де Сент-Андре уже смутно предчувствовал, что его старому сердцу вот-вот будет нанесен жестокий удар. И поспешил прервать ее:
– Дитя мое, никогда не следует принимать решения, не подумав хорошенько прежде. Вы молоды и поступаете, поддаваясь первому порыву. Вам следует всегда обращаться к моим советам…
Поскольку Мари не произнесла ни звука, пытаясь подобрать слова, чтобы сообщить ему эту важную новость, он еще более строгим голосом продолжил:
– Надеюсь, впрочем, что вы как раз затем ко мне и пришли. Так чем же я могу вам служить? Не бойтесь, говорите…
Этот покровительственный тон, эта ледяная снисходительность тотчас же подхлестнули ее.
– Ничем, – с твердостью ответила она, – вы ничем не можете мне служить, во всяком случае, самое лучшее, чем вы отныне могли бы мне служить, это забыть меня, забыть о моем существовании!
– Что я слышу? – воскликнул он. – Что вы сказали? Забыть вас? Забыть о вашем существовании? Да вы с ума сошли! Может, вы запамятовали, мадам, что являетесь мне законной женою и носите имя де Сент-Андре?
– Вы напрасно взяли со мной такой тон, сударь, – возразила она, вновь обретая уверенность. – Вы заставляете меня пожалеть о том, что я решила вести себя с вами со всей откровенностью. Знай я наперед, что вы станете прибегать к столь напыщенным речам, меня бы тогда ничуть не тревожило, что вы обо всем этом подумаете! Я бы просто ушла, даже не удостоив вас последним «прощай»!
Несколько смягчившимся тоном он заметил:
– Так, выходит, вы пришли, чтобы сказать мне последнее «прощай»? Что ж, очень мило с вашей стороны, благодарю вас! Любезней и не придумаешь! Однако позвольте напомнить вам, мадам, что если вы забыли имя, которое я вам дал, то мне это никак не пристало! А посему имею честь предупредить вас, что вы больше не выйдете из этого дома! Похоже, вы нашли себе какого-то галантного кавалера, чьи посулы совсем вскружили вам голову! Я подозревал нечто в этом роде, в этом доме я изрядно насмотрелся на светскую публику, от которой пахнет сахароварнями и винокурнями! Все эти вчерашние буржуа с только что пожалованными дворянскими титулами, мне ли с ними знаться! Я принимал их только для вашего удовольствия, полагая, что вы скучаете в этой унылой стране!.. Если бы я мог предположить, что кто-то из этой банды глупцов вскружит вам голову своими дурацкими предложениями, я бы уже давно положил конец всем этим сборищам!
Он подошел к своему креслу и снова уселся в него, стараясь изобразить полное спокойствие. Мари оперлась локтем о его письменный стол и холодно уставилась ему прямо в глаза.
– Глупец, о котором вы только что изволили упомянуть, – с легким оттенком насмешки заявила она, – не более не менее как сам губернатор Мартиники. Я люблю его, сударь, и он любит меня! А дабы лучше внушить вам, что вы ничего не сможете против меня предпринять, добавлю, что мы с господином Дюпарке любим друг друга с тех самых пор, как впервые увидели друг друга…
Она подняла голову, задумчиво обвела взглядом потолок, потом продолжила:
– Это случилось задолго до нашего знакомства, сударь, тогда я даже и не знала о вашем существовании. Это было в Дьепе! За год до того, как я оказалась в Париже…
– С чем вас и поздравляю! – резко воскликнул господин де Сент-Андре. – В сущности, мне всегда казались несколько подозрительными ваши отношения с этим человеком. Но я отказывался верить пересудам. Так, значит, это правда! Ах, мадам, вы неплохо скрывали свою игру! Однако, мне думается, это несколько странная манера поведения для губернатора Мартиники – уводить жену у человека почтенного и до сей поры неизменно почитаемого всеми! Интересно, что обо всем этом подумает сначала господин Фуке, а потом и кардинал Ришелье, когда они узнают о несколько странных повадках губернатора, которому скорее пристало бы показывать своим подопечным пример законопослушания!
Мари поднялась с кресла почти с такой же поспешностью, как это сделал несколько мгновений назад господин де Сент-Андре.
– Вы можете думать все, что вам угодно, но нынче же вечером я покину этот дом…
Он ухмыльнулся, будто сомневаясь в правдивости слов Мари.
– И куда же вы, позвольте спросить, намерены направить свои стопы?
– В Замок На Горе.
– Спору нет, это дом, достойный королевы! – по-прежнему с насмешкой проговорил он. – Так же как и готов согласиться, что, судя по всему, он был построен специально для вас! Только вы одна и достойны чести жить в нем! Впрочем, именно это-то мне и не терпится поскорее сообщить маркизу де Белилю.
Он вышел из-за стола, медленно подошел к Мари и встал напротив.
– Вам, должно быть, не известно, ведь ваши глаза постоянно обращены только в сторону замка, что вчера сюда прибыл корабль из Франции и что он вскоре возвратится назад. Так вот, имею честь уведомить вас, мадам, что капитан этого судна увезет отсюда пару-тройку писем и господин Дюпарке дорого отдал бы, чтобы узнать их содержание! Тем не менее я разрешаю вам довести до его сведения, что о его повадках очень скоро станет известно президенту Островной компании, а также и кардиналу Ришелье. Никто во Франции не потерпит, чтобы потомка славного рода Сент-Андре безнаказанно оскорблял какой-то бывший конюший, закоренелый убийца, бывший узник Бастилии! Выбор между его словом и моим будет не долог! Можете мне поверить.
Он сделал еще один шаг в ее сторону и насмешливо улыбнулся ей в лицо.
– С этого момента, мадам, вы и вправду можете считать, что замок действительно принадлежит вам! Безраздельно! Немножечко терпения, дитя мое, и вы будете преспокойно жить там, ничем не нарушая священных уз брака… Да-да, так оно и будет, только немного терпения!
– Я обещала губернатору, что появлюсь там нынче же вечером, – ледяным тоном возразила она. – Я предупредила вас, сударь, что намерена покинуть этот дом, который с тех самых пор, как я вновь встретилась с господином Дюпарке, не внушает мне ничего, кроме отвращения, как, впрочем, и вы сами начинаете внушать мне то же отвращение своими капризами и повадками, противными самой природе!
Мгновенным движением он схватил ее за плечо и сжал его так сильно, что она вскрикнула от боли.
– Что вы хотите этим сказать? – тяжело дыша, спросил он. – Что означает эта наглая выходка? Разве вы забыли, что должны во всем повиноваться своему супругу?
– Вы не супруг мне! Вы просто чудовище! Вот как вы мне видитесь с тех пор, как я узнала Жака!
От этого оскорбления господин де Сент-Андре сделался бледен словно мертвец. Он отпустил ее руку, возможно, чтобы она не почувствовала, как его всего, с ног до головы, забила дрожь.
– Что ж, пусть так! – проговорил он. – Однако это чудовище, мадам, намерено оставить вас при себе! Полагаю, господин Дюпарке не осмелится атаковать этот дом с помощью солдат, дабы освободить из него женщину своей мечты! Мы еще увидим, кто из нас сильнее, он или я!
Он несколько раз с силой ударил в ладоши, пока в дверях не появился раб.
– Аполлон, – проговорил он, – моего коня, и немедля…
Он отошел дальше от Мари и заговорил более спокойным голосом:
– Я намерен немедленно встретиться с губернатором. Клянусь честью, он сполна заплатит мне за все!
– Сударь, – обратилась к нему Мари, не показывая ни малейших признаков тревоги, – я предупреждаю вас, что по возвращении вы уже не найдете меня здесь. Я буду в Замке На Горе. Кроме того, хочу, чтобы вы приняли к сведению, что было бы безрассудно с вашей стороны являться туда и пытаться увести меня силой. Стража дежурит день и ночь, и эта стража не пустит вас в замок!
– Это мы узнаем, когда я поговорю с вашим соблазнителем! Посмотрим, сможет ли он так же красноречиво убедить меня, как ему удалось вскружить голову вам! На вашем же месте, мадам, я бы не стал предпринимать этого бессмысленного путешествия, ибо вскоре сам же господин Дюпарке будет умолять вас вернуться к себе домой!
– Меня не страшат ваши угрозы! Я все равно уйду отсюда!
Оставив эти слова без ответа, генеральный откупщик отвернулся от Мари. Опустив голову, теребя свое кружевное жабо, он размышлял, пытаясь отыскать аргументы, которые могли бы убедить жену, пока еще не поздно. Прибегать к насилию внушало ему отвращение, ибо за внешностью фанфарона скрывался человек слабовольный и трусливый.
После довольно долгих раздумий он вновь подошел к ней и изменившимся голосом продолжил:
– Послушайте, Мари, что с вами случилось? С некоторых пор я замечаю такие метаморфозы в ваших мыслях и поступках. Да что я говорю – в мыслях и поступках, даже в ваших повседневных повадках, в манере говорить, звуках голоса. Вы уже более не прежняя Мари, какую я узнал когда-то!
– Неужели вы не поняли, что это любовь, она так преобразила меня, – возразила она спокойно.
– Нет, это не любовь, – продолжил он, будто говоря с самим собой. – Тогда, прежде, вы были порывисты, ребячливы, смешливы… Теперь же вы сделались задумчивы, несговорчивы, своевольны, а временами даже жестоки… Я вот тут как-то был свидетелем, как вы, прежде такая деликатная, вели себя без всякого снисхождения, и с кем – с Жюли!
В глубине души Мари чувствовала, что в его словах есть доля правды, однако она была удивлена, как он догадался обо всем этом. Как, не показывая вида, он умудрялся до такой степени следить за каждым ее шагом? О да, она хорошо усвоила суждения Дюпарке, его наставления, его советы. Теперь она знала положение дел на всем острове куда лучше самого генерального откупщика. Она могла бы даже замещать губернатора, принимать вместо него решения так, что ни Суверенный совет, ни колонисты не могли бы заподозрить, что решения эти исходят вовсе не от Дюпарке, а от нее, до такой степени взгляды ее сформировались по образу и подобию мыслей Жака.
– Все дело в том, – проговорила она со злостью, в которой в тот момент даже не отдавала себе отчета, – что один человек, и этот человек отнюдь не вы, открыл мне мою истинную сущность. Этот человек – губернатор. Благодаря ему я поняла и кое-что другое. А именно, что вы, сударь, не более чем жалкий супруг, который злоупотреблял моей молодостью и моей неискушенностью. Если бы не Дюпарке, я бы так никогда и не узнала, что такое настоящее счастье! И вы должны быть довольны, сударь, что теперь я не таю на вас зла, а испытываю к вам одно лишь сострадание!
– Если бы вы и вправду были так сострадательны, – проговорил господин де Сент-Андре, – вы не стали бы покидать меня, как намерены это сделать.
– Сострадание не имеет никакого отношения к моему решению оставить вас, сударь. Я иду туда, куда зовет меня жизнь…
И Мари твердой походкою направилась к двери. Она уже было схватилась рукою за щеколду, как дверь приоткрыл раб. Он явился доложить, что лошадь генерального управляющего оседлана.
– Аполлон! – воскликнул господин де Сент-Андре. – Я поручаю вам стеречь мадам де Сент-Андре. Следите, чтобы она не выходила более из дому, пока не получите новых приказаний! – И, обернувшись к Мари, добавил: – Засим я отбываю, мне надо увидеться с губернатором. Надеюсь, он окажется сговорчивей вас… Несмотря на то что отныне вам запрещается выходить из дому, прошу вас по-прежнему чувствовать себя в нем хозяйкой, будто ничего не произошло, а именно как если бы вы всегда были и оставались моей супругою, ибо наш развод, мадам, насколько мне известно, пока еще не состоялся!
– Поручать стеречь меня неграм! – в гневе крикнула она ему вслед. – Стыда у вас нет, сударь! Но клянусь вам, вы дорого заплатите мне за это оскорбление!
