Текст книги "Каменный город"
Автор книги: Р. Галимов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 26 страниц)
Рауф Галимов
КАМЕННЫЙ ГОРОД
Романы
ЛЕВ НЕ ВОЗВРАЩАЕТСЯ ПО СЛЕДУ
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
ГЛАВА ПЕРВАЯ
Машина свернула с асфальта и медленно покатила по узкой чистенькой улочке. Мягко зашуршал под колесами шлак, покрывающий здесь мостовую.
– Вся правая сторона наша, – кивнул шофер. Бурцев взглянул на одноэтажные дома-особняки, крытые рифленым шифером. – Массив за ними тоже наш, – продолжал шофер. – Если б все застроить... А то вон коробка стоит, а крыши нету...
Бурцев пригнулся, чтобы разглядеть виднеющийся за особняками остов трехэтажного здания.
– Мгм... – коротко отозвался он, давая понять, что заметил.
Машина остановилась.
– Вот и приехали, – улыбнулся шофер, привычным движением вынув ключ. Он обогнул машину, открыл дверцу перед Бурцевым и нерешительно остановился.
– Так вы как же... Больше не поедете? – спросил он, крутя на цепочке ключ.
– Нет... Куда еще ехать!.. – усмехнулся Бурцев и взглянул на свои часы. – Пять часов. А сегодня суббота. Значит, вам давно пора быть свободным.
Шофер цепко поймал раскрутившийся ключ, весь просиял и заторопился.
– Тогда я мигом!.. Постучу, предупрежу Эстезию Петровну! – Он перепрыгнул через арык и взбежал на некрашеное деревянное крыльцо.
Бурцев перекинул через руку, в которой держал портфель, свой серый пиджак и вылез из машины. Выпрямившись, он откинул на затылок шляпу. Солнце ударило ему в глаза. Он зажмурился... И вдруг его охватило чувство умиротворенного покоя, как случается, когда вернешься домой после многих дней езды, суматохи, ожидания. Ему даже показалось, что он уже давно знал эту тихую улочку, обсаженную молодыми акациями, эту узкую ленту арыка, взблескивающую мгновенными бликами, эти свежевыбеленные дома, залитые азиатским послеполуденным солнцем.
Бурцев обернулся на звук откинутой задвижки.
В темном дверном проеме, как будто помещенная в раму, стояла молодая женщина. Красный ситцевый халатик, который она запахнула одной рукой, туго обтягивал ее стройную, но слегка полнеющую фигуру. Другую руку – с дымящейся сигаретой – она отвела в сторону и спокойно смотрела на Бурцева.
Бурцев шагнул через арык и поднялся по заскрипевшим ступенькам. Взглянув в поднятые на него очень яркие карие глаза с голубоватыми белками, он натянуто улыбнулся.
– Здравствуйте, – сказал он.
– Здравствуйте... Вы – Бурцев? – ответила женщина приятным грудным голосом. Да, голос у нее был очень приятный – с какими-то влажными музыкальными переливами.
Бурцев поклонился.
– Вечеслова... – представилась женщина. – С приездом! – И, переложив сигарету в рот, подала руку.
Рука была сильная, красивой формы, с покрытыми бесцветным лаком, но коротко остриженными ногтями. Бурцев непроизвольно отметил это про себя. Он не выносил длинных ногтей: признак бездельниц, да и – безвкусица!
– Можешь ехать, Мишенька, – крикнула Вечеслова шоферу, топтавшемуся неподалеку, но вдруг спохватилась: – Постой, а вещи?..
– Да я весь тут... – Бурцев слегка развел руками. Вечеслова искоса взглянула на него и отодвинулась в коридор.
– Пойдемте, покажу ваше жилище... – Шаркая шлепанцами, надетыми на босу ногу, она пошла впереди, твердо ставя круглые розовые пятки.
Следом за Вечесловой Бурцев вошел в почти квадратную комнату с обычными следами поспешного отъезда жильцов. На полу валялись обрывки шпагата, клочки разорванных газет. На подоконнике выстроилось несколько бутылок и стеклянных банок из-под маринадов. В сочетании с этим мусором странное впечатление производила хорошая мебель: комната напоминала склад. В простенке между окнами обнаженно сверкал полировкой сервант; сдвинутый в сторону круглый стол, с беспорядочно расставленными возле него полукреслами, довершал неуютную картину.
Через раскрытую в другую комнату дверь Бурцев разглядел деревянную кровать с пружинным матрацем. Несколько ошеломленный, он только теперь осознал, что, пожалуй, допустил оплошность, не остановившись в гостинице. А Гармашев, советуя тотчас ехать в оставленную им квартиру, очевидно, не допускал и мысли, что можно приехать на постоянную работу вот так – с одним портфельчиком в руках. Да и в том не было ничего, кроме полотенца, зубной щетки, мыла и бритвенного прибора. Среди вокзальной суматохи, когда, не успев приехать, он должен был провожать Гармашева, Бурцев совершенно забыл про это обстоятельство.
«Вот тебе и приехал домой!» – подумал он, оглядываясь. Вечеслова присела на стол и молча курила, покачивая ногой. Когда Бурцев обернулся к ней, она впервые улыбнулась. От нее не скрылась его растерянность.
– Ничего, – сказала она. – После уборки не узнаете.
Она спрыгнула со стола и, прихватив распахнувшийся халат, уловила быстро отведенный взгляд Бурцева.
– Извините, что я так... – она неопределенно махнула перед собой сигаретой. – Жара...
То, как просто это было сказано, восхитило Бурцева.
– Да, действительно, – улыбнулся он, вновь проникаясь ощущением покоя. «В конце концов, крыша над головой есть, кровать имеется, что еще нужно?» – подумал он. И эта красивая женщина, очевидно, не собирается потешаться над его оплошностью, хотя ясно, что она все поняла.
– Пойду все же переоденусь, – сказала Вечеслова, направляясь к двери.
– Ну, что вы, что вы! – запротестовал Бурцев. – Я сам не прочь последовать вашему примеру: испекся.
Он бросил на стул портфель и пиджак и, махнув рукой, рассмеялся.
– Шут с ним, буду устраиваться!
– Вот и отлично, – обернулась Вечеслова, – я вернусь сейчас, помогу.
– Да не беспокойтесь, пожалуйста! Я человек непритязательный, – сказал Бурцев и прошел в спальню. Здесь, кроме кровати, он увидел зеркальный шифоньер и ночной столик, на котором лежал клочок ватманской бумаги. Бурцев поднял его. Синим карандашом нарисован человек с руками-граблями, сбоку – надпись детскими печатными буквами – «Витка». «А ведь это Вера оставила», – подумал он, еще раз пожалев, что не застал ее. Какая-то она стала? Семь лет прошло с тех пор, как она вышла за Гармашева и уехала сюда. Вот и Витька, которого он не знал, успел подрасти. Жаль, не встретились, разъехались где-то на встречных поездах. Но грустить Бурцев не был настроен. Подойдя к кровати, он потыкал кулаком в мягкий матрац. Знатно! Можно располагаться.
Из кармана пиджака он достал две газеты и расстелил их на кровати. Портфель бросил в изголовье. Однако раздеться, как ему ни хотелось, не рискнул. Лишь распустил шнурки башмаков и ослабил галстук. Но не успел он с наслаждением вытянуться на этой импровизированной постели, вошла Вечеслова.
– Боже мой! – расхохоталась она. – Только хитроумные мужчины могут выдумать такое. Ну-ка, вставайте!
Она решительно потрясла стопкой постельного белья.
Бурцев смущенно поднялся.
– Послушайте, ну зачем вы беспокоитесь? – спросил он. – Ведь это стирать придется. Завтра я бы сам...
– Подвиньтесь-ка, – Вечеслова бесцеремонно отстранила его. – Тюфячка у меня нет, но мы подложим одеяло, – говорила она, проворно хлопоча. – Подушка тоже маленькая, но ничего... Вот теперь располагайтесь, – сказала она, пригладив в последний раз накрахмаленную простыню, и снизу вверх лукаво взглянула на Бурцева. Она все же переоделась в закрытое платье, и только высоко поднятый узел светло-каштановых волос оставлял открытой белую шею. Бурцев, облокотившись о столик, молча смотрел на нее.
– Спасибо вам, – неловко поблагодарил он наконец. – Как вас зовут?
– Эстезия Петровна... Сокращенно – Тэзи. – Яркие от природы губы, яркие карие глаза посмеивались иронически. – Не правда ли, нельзя быть обыкновенной женщиной с таким именем!.. – рассмеялась она. – А вас как?
– Дмитрий Сергеевич... Сокращенно Димка, – в тон ей ответил Бурцев и подумал: «А чуточку играет передо мной».
– Этот вариант я знаю. «Димка Бурцев – сможет!» – заповедь Гармашева, – сказала Вечеслова, прищурившись. Но Бурцев не принял вызова: смешно было обсуждать сейчас вопрос – сможет он или нет руководить заводом. Поживем – увидим!..
– Кстати, чья это мебель? – спросил он, переводя разговор, и подошел к зеркальному шифоньеру.
– Заводская, – ответила Вечеслова и, бросив взгляд в зеркало, что-то поправила в прическе.
– Семка Гармашев умеет жить, а? – улыбнулся Бурцев. Он раскрыл одну из створок и заглянул в пустой шкаф.
– Вы с ним учились?
– Да, вместе кончали Бауманское, – ответил Бурцев и прикрыл дверцу.
– Как он устроился в вагоне? – будто невзначай спросила Вечеслова.
– Мягкий вагон, нижняя полка. Что еще нужно? – сказал Бурцев и многозначительно добавил: – Мне показалось, что он кого-то не нашел среди провожающих.
– Разве? – холодно ответила Вечеслова и подошла к двери. – Ну, отдыхайте. Если что понадобится, постучитесь ко мне.
Уже выйдя из комнаты, она обернулась:
– Мы ведь думали, что вы приедете с женой...
«Получи сдачи! – подумал Бурцев, глядя ей вслед. – И поделом мне...»
Он постоял немного, быстро разделся и залез под хрустящую, приятно-холодную простыню, блаженно вытянув истомленное тело. Но спать не хотелось. Протянув руку, он взял со столика пачку сигарет и закурил. «А Ольга бы так не смогла, – подумал он. – Жена... Гм!..»
За четверо суток пути от Москвы до Ташкента он привык к тому, что, когда лежишь, должен слышаться гул колес. Теперь этого привычного шума не было. В комнате установилась глубокая тишина, обволакивающая дремой и в то же время не дающая заснуть. В усталом мозгу обрывками всплывали впечатления минувшего месяца. Отчетливо представился день, с которого начался его путь в этот дом.
...Бурцев вернулся с совещания в десятом часу вечера. Он наперед знал, что Ольгу не застанет дома. Так было уже несколько дней. Так было и сегодня... Он зажег свет и осмотрелся. Всюду валялись разбросанные мелочи ее туалета. Ковровые домашние туфли – подарок Бурцева – косолапо приткнулись в углу дивана; со стула свисал черный лакированный поясок; на письменном столе лежала шелковая перчатка с прорванным пальцем... Обеденный стол заставлен немытой посудой, которая поверху прикрыта газетой. Тут же стоит кастрюля. Бурцев заглянул в нее: на дне виднелся слой пригорелой рисовой каши. Зачерпнув ложкой, Бурцев попробовал ее и сморщился.
Походив в раздумье по комнате, он остановился у письменного стола. Поднял перчатку, понюхал ее. Пахло «Серебристым ландышем» – любимыми духами Ольги.
Что же делать? В конце концов так не может продолжаться дальше! Позвонить домой к ее родителям? Бурцев знал, что она – там и что первой подойдет к телефону. Но что это разрешит? Опять будут жалкие слова, умоляющий голос и уверения в любви – шепотом в телефонную трубку! Затем он должен будет нанять такси и умыкать свою жену, чтобы на другой день повторилось то же самое... Шут знает что! Унизительно и глупо...
Раздумья Бурцева прервал продолжительный звонок телефона. «Междугородная?» – удивился он, снимая трубку.
– С вами будет говорить Ташкент, – сказала телефонистка, спросив его фамилию. – Даю...
– Алло! Бурцев?.. – В трубке послышался далекий, как будто проникающий сквозь воду, мужской голос.
– Да, да! Слушаю... – ответил Бурцев.
– Это я, Гармашев... Узнаешь?..
– Да, да! Узнаю... Привет, Семен! – заволновался Бурцев, как будто и в самом деле начиная узнавать голос однокашника – директора станкостроительного завода. – Как это ты разыскал меня?..
– Это длинно рассказывать... Сейчас слушай вот что...
– Слушаю...
– Меня, понимаешь, переводят на другой, более крупный объект... Слышишь?
– Поздравляю, Семен!
– Да я не о том, – перебил Гармашев. – Освобождается мое место, понимаешь... И я хочу рекомендовать тебя...
– Ну, брось чудить! – рассмеялся Бурцев. – Какой из меня директор!..
– А что? – удивился Гармашев. – Не век же тебе ходить в главных инженерах!.. Давай соглашайся быстренько... Мне, понимаешь, через час нужно звонить в министерство.
– Постой, постой! – возмутился Бурцев. – Ты что в самом деле... Так вдруг – и такое дело! У меня на заводе самая горячка. Даже если б захотел, не смог бы уехать.
– А что такое?
– Ставим автоматическую линию зуборезных станков, и я начинал ее.
– Дело хуже... – Гармашев помолчал. – А намного еще работы?
– Да на месяц будет, – ответил Бурцев.
– Ну, тогда – живем!.. – обрадовался Гармашев. – Успеешь приехать в самый раз... Значит, звоню!
– Да что с тобой, ей-богу... Дай хоть подумать! – взмолился Бурцев, все еще не решив, как отнестись к этому предложению.
– Некогда думать, – отрезал Гармашев. – Пойми, мне не хочется оставлять завод всякому-прочему. А ты будешь тут как рыба в воде. Я же знаю – ты давно ковыряешься с автоматикой. У меня как раз такой профиль и пойдет. И уж ладно, признаюсь – я успел кое с кем переговорить... Как же я буду давать задний ход?
Бурцев слушал бубнящий голос Гармашева и молча размышлял. Может быть, это именно то, что ему нужно? Интересная самостоятельная работа... Кроме того, если удастся увезти отсюда Ольгу, все у них может пойти по-иному... Почему бы и нет?
– Ну, как? Лады? – настаивал Гармашев.
– Эх... шут с тобой! Звони! – почти выкрикнул Бурцев и услышал довольный смех Гармашева.
– То-то, брат, – отозвался он. – Надо расти над собой!.. Да... Чуть не забыл... Вера привет велела передать!
– Спасибо... Передай и от меня привет!
– Лады... Ну, бывай, до встречи!
– Будь здоров! – сказал Бурцев и, услышав щелчок, положил трубку.
Несколько минут он сидел на диване, оглушенный принятым решением. Серьезность случившегося лишь постепенно прояснялась перед ним. Шаг сделан... И нельзя его вернуть... Такими вещами не шутят. Но Ольге, пожалуй, рано говорить. Надо подождать вызова из министерства. И уж тогда пусть решает – раз и навсегда!
Бурцев встал и прошелся по комнате. Выложив на письменный стол сигареты и спички, придвинул кресло. Он уже забыл о неудачной попытке поужинать и, дымя сигаретой, углубился в работу. Следовало точнее рассчитать сроки монтажа отдельных станков и опробования всей линии. И Бурцев старался ужать эти сроки, учитывая притом возможные трудности. Не в характере Бурцева было откладывать в долгий ящик намеченные дела. «Решил – значит, осуществи...» Он старался неукоснительно придерживаться этого правила, считая его обязательным для всякого серьезного человека, во всех случаях жизни. Вот только с Ольгой... «Не думать о ней, не думать... – внушал он себе. – Не отвлекаться...» – и закуривал новую сигарету. Однако мысли о ней текли каким-то своим подводным течением, время от времени вновь пробиваясь на поверхность. И Бурцев ловил себя на том, что смотрит невидящим взглядом на листок с выкладками, вычерчивая карандашом бессмысленные зигзаги.
Надо ж было, чтобы все разладилось именно сейчас, когда близилась к завершению интереснейная, с инженерной точки зрения, работа. Знает же она... А впрочем, что для нее все станки и вся инженерия мира! Одного того, что он, Бурцев, стал возвращаться позже обычного, было достаточно, чтобы усилилось на нее постороннее влияние. И в конечном счете, если уж быть совершенно откровенным с собой, разве он не предвидел, что нельзя построить прочной семьи на таком шатком и странном основании, как у них? Что же толкнуло его на столь опрометчивый поступок? Молодость? В тридцать восемь лет не стоит и ссылаться на нее, а именно столько было ему в ноябре прошлого года... Сильная любовь? Вряд ли... Скорее, сильное желание любви, той родственной близости, когда почти растворяются друг в друге, с полуслова понимают друг друга. Но разве один только факт совместной жизни может дать подобную близость? Никогда!.. Значит, Ольга – совершенно чужой для него человек? Нет, этого Бурцев тоже не мог сказать. Иначе откуда бы взялась эта боль – за нее, за себя?..
Когда имеется возможность обвинить во всех своих бедах кого-то другого, это уже наполовину умеряет душевную боль. Но Бурцев был достаточно честен перед собой, чтобы не винить одну лишь Ольгу. Она, конечно, человек малодушный, очень часто неискренний, но...
«Не думать! Не думать!.. Не сейчас!»
Встряхнув головой, Бурцев отложил в сторону исчерченный лист бумаги и вынул из стола новый...
...Наутро, еще до смены, Бурцев пришел в пролет зуборезных станков. Апрельское солнце разлилось по широким плоскостям цеховых окон, и переплет их решеткой лег на брусчатку пола, наискось пересекая меловые квадраты, которыми были обозначены места для новых станков. Начальник цеха Егоров и мастер участка Мокшин, неуклюже передвигаясь на корточках, проверяли рулеткой работу разметчиков. Отряхивая руки, они поднялись навстречу Бурцеву, поздоровались.
Егоров внимательно смотрел на разметку, с сомнением покусывая кончики усов.
– Может, все-таки будем устанавливать по одному? – произнес он. – К чему рисковать? Не сойдется осевая линия – начинай тогда сначала...
– Да что вы, Егоров! – вскинулся Мокшин. – Какой тут к черту риск! Размеры-то мы не с неба – со станков сняли, вот они стоят!
Все взглянули на станки, подошли к ним. Бурцев провел рукой по гладкому, окрашенному в стальной цвет корпусу станка, потрогал ручку делителя... Еще с тех дней, когда четырнадцатилетним подростком он встал за один из первых поступивших из-за границы станков «Глиссон», в нем сохранилась восторженная любовь к этим умным коренастым машинам – зуборезным станкам. Вспомнилось, как, сняв со шпинделя первую нарезанную самостоятельно шестеренку с зубьями эвольвентной формы – деталь почти ювелирную, – серебристо-сверкающую, – бегал по цеху, показывая ее друзьям...
– Мокшин прав, будем ставить все станки сразу, – сказал он, положив руку на плечо Егорову. – Выиграем на этом минимум четыре дня... Пройдемте-ка к вам...
В застекленной конторке Егорова Бурцев выложил на стол листок с наметками работ по монтажу.
– Поставьте сегодня же монтажников, – сказал он, отчеркнув ногтем первый пункт. – Пусть пробьют штыри для моторов. Это – раз... Второе – я пришлю электриков, присмотрите за прокладкой кабеля. Теперь... у нас остается узкое место – заливка бетоном. Сохнуть он будет дня два-три... Что же – будем ждать?
– А как же? – Егоров поднял глаза. – Пока не засохнет – станки не пустишь.
Мокшин досадливо тряхнул рукой, но тут уж возразить было нечего. Бурцев взглянул на него, хитро сощурив глаза.
– Верно, – сказал он. – Значит, надо искусственно подсушить бетон.
– Уж вы скажете, Дмитрий Сергеич, – протянул Егоров, все же несколько оживляясь.
– Ничего нового в этом нет. – Бурцев, решительно прихлопнул листок, лежавший на столе. – У нас ведь есть локомобиль. Пригоним его, и струя сухого пара отлично сделает свое дело... Просто надо было вспомнить о нем, – улыбнулся Бурцев.
Мокшин и Егоров переглянулись, подмигнули друг другу.
– Точка! – сказал Мокшин. – Считайте, неделю выиграли!..
А через неделю, во время пробного пуска станков, Бурцева вызвали в дирекцию: звонили из министерства.
Директор, Алексей Петрович Дубовик, грузно поднялся и протянул пухлую руку с рыжеватыми волосиками на пальцах.
– Ну, поздравляю, Дмитрий Сергеевич, – сказал он с грустной улыбкой. – Все ругался со мной, а теперь вот сам узнаешь – каков он на вкус, директорский хлеб.
Бурцев взглянул на его одутловатое лицо, выдававшее болезнь сердца, на усталые, покрасневшие глаза в рыжеватых ресницах – и почувствовал, что к горлу подкатил комок. Ему вдруг стало жаль этого большого усталого человека, с которым в течение шести лет он делил радости и неудачи, с которым, случалось, и ругался и которому многим был обязан. Бурцев шагнул к нему и неловко, по-мужски, обняв, поцеловал.
– Спасибо, Алексей Петрович, – хрипло произнес он. – За все – спасибо...
– Ну, чего там... – сказал Дубовик, отводя повлажневшие глаза. – Не прощаемся же еще... А вообще – не забывай...
Он опустился в кресло и подвинул Бурцеву портсигар.
– Садись, закуривай, – сказал он и, помолчав, добавил: – Хорошо, что автоматику успеешь пустить...
– Да, хорошо... – сказал Бурцев, подумав, что числа десятого мая он будет уже в пути.
Дома, на столе, он нашел записку. Разбрызгав чернила и прорвав в одном месте бумагу, Ольга писала: «Димчик, не сердись! Выезжаю недалеко на съемки. Будет возможность – напишу. Целую, твоя О. Тороплюсь очень...»
– Гм, Димчик... – Бурцев озадаченно перечел записку. – И не пишет – куда выехала, на сколько... Где ее теперь искать? Тьфу пропасть!..
Оставалось ждать писем. Но дни проходили, а вестей от Ольги не было...
Приступив к заполнению анкеты и дойдя до графы «семейное положение», Бурцев задумался. Что же нанисать? «Семейная жизнь на грани фантастики», – невесело пошутил над собой Бурцев и, задержав на мгновенье перо, вывел – «женат»...
Работа автоматической линии постепенно начинала налаживаться, однако Бурцев уже чувствовал себя отрешенным от заводских дел, и его не покидало какое-то душевное беспокойство, что-то похожее на неприкаянность. Нет, пожалуй, для деятельного человека более тягостного состояния, чем ожидание. А тут – и Ольги нет, и приказ о назначении еще не получен... Незаметно подошли майские торжества, Ольга не возвращалась. Весь день Бурцев провалялся на диване, перелистывая томик Багрицкого, а когда в комнате стало темнеть, оделся и вышел на улицу. Дневное оживление на иллюминованных улицах стало спадать – люди торопились к праздничным столам. Бурцеву некуда было торопиться, и, еще не решив, куда идти, он остановился на мосту возле кинотеатра «Ударник» и закурил. От воды поднимался влажный весенний запах, чем-то напоминающий аромат ландышей. Приближался ярко освещенный изнутри речной трамвай. Вот он уже внизу, а вот – и исчез, будто проглоченный полукруглой аркой моста.
Бурцев бросил в воду недокуренную сигарету и откинулся от перил моста. С утра он ничего не ел. «Где бы лучше поужинать?» – раздумывал он. И тут мелькнула мысль, показавшаяся ему забавной: «Что ж, отпраздную, а заодно начну знакомство с краем, в который надлежит ехать. Хотя бы и через кухню...» Бурцев вышел на обочину панели и оглянулся по сторонам. Вскоре заметил зеленый огонек такси. Он поднял руку и, плюхнувшись рядом с шофером, сказал:
– На Трубную площадь... К ресторану «Узбекистан»...
Ресторан, как и положено в праздничный день, был переполнен. Но Бурцеву посчастливилось попасть за столик на летней веранде, крытой полотняным тентом. По весеннему времени здесь было, пожалуй, слишком свежо, зато веранда выходила в небольшой зеленый сад, откуда, смешавшись с горечью молодой листвы, доносился запах шашлыка. И от всего этого – тента, сада, вкусного мясного запаха – невольно создавалась иллюзия, что сидишь где-то там, на юге.
Бурцев с неожиданным для себя интересом приступил к изучению меню. «Манты», «Лагман», «Дульма-тухум», – читал он незнакомые названия блюд. «Вот она – начинается экзотика», – усмехнулся он про себя. Но, не зная, что скрывают за собой заманчивые слова, не рискнул заказать. Остановился на более знакомом – плов и шашлык. Попросив еще и коньяку, Бурцев осмотрелся. За соседним столиком сидели узбеки. И что-то знакомое почудилось в них Бурцеву. Он даже знал, как называются эти черные квадратные тюбетейки с белым узором, наподобие загнутых стручков перца, – чустские. На Сталинградском тракторном, в их бригаде зуборезов, был семитысячник-узбек. Где-то он сейчас – Муслим Сагатов? Муся, как звали его в бригаде... Но как давно это было! Как давно... Целых четверть столетия назад. И посредине – четыре года войны, – водоворот... Жив ли, нет ли остался человек – незримая песчинка, затянутая в крутоверть сурового и небывало величавого времени?.. Летит оно – время. Летит... Стоял завод – живой, огромный, многолюдный... Был искрошен в щебень... И вот опять, возродившись из пепла, не первый год выпускает трактора... А кажется – вчера приходил до смены к своему «Глиссону», организовывал набеги «печенегов» на кузнечный цех, когда не хватало поковок; переселял с бузулукскими ребятами – двадцать гармошек на тридцать человек – Муслима Сагатова, когда к тому приехала жена с трехлетним Ильясом, Ильюшкой; переселял из длинного, неуютного барака №873 в отдельную комнату, отвоеванную в каменном доме №564... Кажется, вчера, подхватив барахтающегося смуглого Ильюшку и осторожно переступая по мокрому песку, который продавливался под ногами, входил в ослепляющую ртуть воды и оглашал Волгу криком и визгом вместе с трехлетним малышом... Сколько же было ему самому? Когда пришел в школу ФЗУ – неполных четырнадцать... Пришлось соврать, что пятнадцать... Муслиму же было что-то около девятнадцати. Рано женился – «у нас обычай такой», – а теоремы Пифагора не знал...
– Вот, пожалуйста, – сказала официантка, ставя перед Бурцевым касу с пловом, приготовленный по-узбекски шашлык и графинчик с коньяком. – Лепешек – одну, две?
Бурцев очнулся. В уши хлынул шум оживленных голосов, звуки джаза, играющего что-то восточное.
– Одну хватит, – не задумываясь ответил он и, глядя на узбеков за соседним столом, стал рвать руками пышную лепешку с продавленной серединкой.
Он налил в рюмку коньяк и взглянул на соседей по столу – молодую парочку, занятую негромким разговором. Четвертая сторона столика упиралась в барьер веранды.
– С праздником вас, – сказал Бурцев и, подняв рюмку, кивнул головой.
– Спасибо, вас также, – ответили те, одновременно взглянув на Бурцева, и вернулись к прерванному разговору.
Коньяк пробежал холодным огнем, смывая легкий озноб майского вечера, пробравшийся под расстегнутый пиджак. Бурцев закусил кусочком шашлыка и принялся за плов. Нет, это было все же не то блюдо, что готовила жена Сагатова – Хайри...
Выпив еще одну рюмку и утолив первый голод, Бурцев окончательно согрелся. Он вынул из кармана пачку «Астры» и, по давней привычке курить за обедом, зажег сигарету.
«А все же – скверно... – сказал он себе, бросив в пепельницу обгоревшую спичку. – Скверно... Что-то юность начал вспоминать... Старею, что ли?»
Облокотившись на стол, он слегка отвернулся в сторону, чтобы не мешать разговору молодых соседей, и, затягиваясь сигаретой, стал слушать музыку, от которой веяло знойной грустью песков.
Так прошли праздники.
Наконец девятого мая, в День Победы, Бурцев получил назначение. Он счел это добрым предзнаменованием. Суеверие? Оно здесь ни при чем... Однако же название дня было для Бурцева многозначительным.
Теперь не имело никакого смысла дожидаться Ольги. «Оставлю письмо», – решил он и взял броню на завтрашний поезд.
– На городскую станцию явитесь пораньше, – предупредили его в министерстве.
...Редкий белесый туман клочьями срывался с крыш и медлительно оседал на улицу. Отчетливо шаркали шаги многочисленных прохожих. С влажным шипеньем проносились по асфальту автомашины... Он очень чуток ко всякому звуку, этот недолгий рассветный час. Он очень ясен и располагает к умиротворенным мыслям.
Бурцев шел неторопливым шагом, прощаясь со знакомыми улицами. Пересек Малокаменный мост; прошел мимо садовой решетки, тянувшейся вдоль Кремля; вышел на Манежную площадь... Курились туманом луковки Василия Блаженного... Маслянисто поблескивала брусчатка, полого взлетающая к Красной площади... Светилась неоновая надпись «Кафе» на высоком фронтоне гостиницы «Москва»... Скоро ли ему доведется вновь постоять здесь? Кто знает...
Бурцев вздохнул, одернул пиджак и уже более быстрым шагом свернул на улицу Горького.
Часам к десяти билет в купированный вагон был получен. Оставалось написать письмо Ольге, и Бурцев поспешил домой.
Что писать? Как писать? И вообще-то он не любил писем. Не зря же сказано поэтом: «В письмах все нам кажется, что не так напишется»... С этими мыслями он распахнул дверь – и остановился: с дивана вскочила Ольга и какой-то худощавый юнец, – бросились в глаза его косо подбритые полубакены. Они, очевидно, только что целовались: юнец все еще обнимал Ольгу за талию. Наконец она сбросила его руку и шагнула к Бурцеву.
– Димчик? Так рано? – спросила она, наивно выдавая себя с головой. Конечно же она никак не рассчитывала, что Бурцев появится дома в столь ранний час.
– Здравствуйте, – сказал Бурцев и, пройдя к письменному столу, начал с озабоченным видом рыться в ящиках.
– Ты иди, иди, Сенчик, – стала выпроваживать Ольга растерявшегося юнца и, захлопнув за ним дверь, подошла к Бурцеву.
Бурцев стоял, опираясь кулаками о стол, и смотрел в окно. С каким-то глупым облегчением он думал: «А письмо-то не нужно писать»...
Ольга положила руку ему на плечо и, по-детски ластясь, сказала:
– Не сердись, Димчик... Ну, поцеловал он меня, что ж тут такого? – Она заглянула ему в лицо и снова, по-детски растягивая слова, повторила: – Не сердись, Димчик...
Она знала, что эта манера говорить обезоруживает Бурцева.
Бурцев ничего не ответил. Что тут скажешь? Негодовать? Или сделать вид, что действительно ничего не произошло?.. И то и другое было бы одинаково фальшиво. Хуже всего было то, что Бурцев ей верил. Для нее в самом деле ничего такого не случилось. Так, игра в куклы...
Бурцев повернулся к ней и взглянул в широко раскрытые, с деланной наивностью голубые глаза, в которых всегда было трудно прочесть что-либо. Как у кошки...
– Я уезжаю, Оля, – сказал он.
– Куда? – быстро, встревоженно спросила она. – Надолго?
– В Ташкент – и насовсем. На работу, понимаешь? – Бурцев взял ее за плечи и, слегка встряхнув, продолжал: – Хочешь, всю нашу прежнюю муть – побоку, и поедем со мной, а?..
Бурцев выжидательно наклонился к ней. Что-то метнулось в ее глазах – и погасло. Она опустила голову.
– А что мне там делать? – с эгоистичной непосредственностью спросила она, но тут же поняла бестактность вопроса и густо покраснела.
– Да и мама никогда на это не согласится, – сказала Ольга, взглянув исподлобья.
Бурцев опустил руки и отошел в сторону.
– Опять – мама! – вспылил Бурцев. – До каких же пор это будет продолжаться? Не мычим не телимся!.. Я битый час думал, заполняя анкету, женат я или нет!
– Ну, зачем ты кричишь на меня? – надломленным голосом воскликнула Ольга. – Ты же знаешь – она не отдает мне паспорт! Что ж – я пойду доносить на нее в милицию?
– Господи, господи!.. – застонал Бурцев, расхаживая по комнате. – Ведь рассказать – не поверят люди!
Он остановился перед Ольгой и со страстной убежденностью произнес:
– Неужели ты не понимаешь, что тебе самой было бы лучше уехать от нее?!
Ольга бессильно опустилась на диван и молчала.
– Ну... как знаешь... – Бурцев снова остановился у стола, глядя в окно. В сердце была пустота... Так долго собирался объясниться с Ольгой, и вот – объяснение, не успев начаться, уже окончилось...
С ним случилось то, что бывает, когда долго готовишься к какому-либо серьезному разговору. Заранее обдумываешь множество доводов, мысленно низвергаешь все возражения, являются все новые и новые мысли, и все успевает перегореть в душе так, что к моменту разговора не остается слов.
