Текст книги "Переписка П. И. Чайковского с Н. Ф. фон Мекк"

Автор книги: Петр Чайковский

Соавторы: Надежда фон Мекк
сообщить о нарушении

Текущая страница: 63 (всего у книги 181 страниц) [доступный отрывок для чтения: 64 страниц]

54. Мекк – Чайковскому

Москва,

2 апреля 1879 г.

8 часов утра.

Дорогой, несравненный друг! Как мне тоскливо, что я не могу писать-Вам много и часто, как прежде, но мои нервы и моя голова пришли в такое расстройство, что это сделалось для меня совсем невозможным. Как я ни рада, что нахожусь, наконец, в своей милой, близкой мне Москве, но я начинаю бояться за свои силы. С первого моего шага в Россию на меня нахлынула такая масса дел и, конечно, много неприятностей, волнений, что я боюсь, что моя голова не выдержит этого напора.

Что до Вас, мой бесценный, то я так и предчувствовала, что Вас не оставят в покое, потому так и беспокоилась, не получая долго от Вас известий. Бедный Вы, бедный, какое тяжкое положение Вам послала судьба; как трудно бывает возвратить себе раз потерянную свободу. Да пошлет Вам бог силы и здоровья переносить это несчастье, но мне кажется, что все-таки надо бы стараться освободиться из этого положения, а теперь пока, конечно, бежать подальше от этого кошмара....

Будьте здоровы, мой дорогой, бесценный, неизменно любимый мною друг: Всем сердцем Ваша

Н. ф.-Мекк.

55. Чайковский – Мекк

[Москва]

3 апреля 1879 г.

Вторник.

Пожалуйста, мой добрый друг, никогда не смущайтесь своим редким или малым писанием мне писем. Я даже убедительно-прошу Вас воздерживаться от писем и до тех пор не возобновлять Вашей прежней, т. е. деятельной и частой переписки, пока Вы вполне не отдохнете, пока не наступит время для Вас более-покойное и удобное. И если для этого потребовалось бы несколько лет, то мне никогда и на ум не придет сетовать на Вас. Ведь я отлично представляю себе, до какой степени Вы теперь заняты и как трудно Вам при не вполне добром здоровье находить время и силы для подробной переписки. Я так много останавливаюсь на этом предмете потому, что очень боюсь, чтобы когда-нибудь, хоть мимолетно, я не сделался для Вас предметом тягости или докуки. Что касается до меня, то позвольте писать Вам по-старому, с тою разницей, что я постараюсь не вызывать Вас на длинные xi утомительные ответы.

Впрочем, в эти три дня моего московского пребывания, конечно, я не напишу Вам ни одного обстоятельного письма. Откладываю это до Каменки. Вообще душа моя неудержимо стремится отсюда, из городов, в деревню. Приключение с известной особой сообщило всему моему пребыванию в Петербурге очень противный характер. Однако ж я объясню Вам (уже из Каменки), что собственно из этого столкновения с ней выйдут скорее хорошие для меня результаты.

Какое счастье, что государь наш остался жив и что убийца схвачен!! До следующего письма, мой дорогой, бесценный друг! Главное, будьте здоровы. Сердечный поклон Юлье Карловне, Милочке, Пахульскому. Последний, может быть, навестит меня завтра или послезавтра утром? Следующее письмо мое будет из Каменки.

56. Чайковский – Meкк

Москва,

6 апреля [1879 г.] По случаю болезни Коли Конради брат на один день отложил свою поездку. Уезжаю сегодня. Ужасный месяц, проведенный мной в обеих столицах, завершился вчера достойным финалом. Известная особа опять подвергла меня вчера преследованию. Из Каменки напишу Вам, в чем состоял мой вчерашний разговор с ней.

Уезжаю с чувством величайшей радости. Меня терзает мысль, что я в Москве ни разу не мог написать Вам путного письма. Приходится ограничиться этим коротеньким листочком. Будьте здоровы, драгоценный, милый друг! Да будут успешны все Ваши дела. До свиданья!

Ваш П. Чайковский.

57. Чайковский – Мекк

Каменка,

9 апреля [1879 г.]

Милый друг мой! Я, наконец, в Каменке. Путешествие было для меня истинной пыткой вследствие пустого, но весьма мучительного болезненного припадка, а именно, крапивной лихорадки. Здешний доктор говорит мне, что это в настоящем случае чисто нервное явление. Оно и неудивительно. В последний день моего пребывания в Москве я был совершенно неожиданно посещен известной особой. Не буду Вам передавать подробности этого свидания. Скажу лишь, что из области трогательных любовных излияний она неожиданно перешла к цифрам и вступила в торг. Она желает капитализировать свою пенсию, говоря, что это даст ей возможность покинуть Россию, где все на нее как-то особенно смотрят, и поэтому она не может работать. Развода она не желает. Я очень волновался во время ее пребывания и говорил с излишней резкостью, ибо не имел силы сдерживать себя. Отвечал, что капитализировать пенсию не могу, ибо даже если бы и нашлись подобные деньги, то ничто не может обеспечить меня от новых попыток с ее стороны выманивать у меня деньги. Впрочем, окончательный ответ обещал дать письменный отсюда. Мне стоило большого труда выдержать до конца и не перейти в бешенство. Наконец она ушла, на этот раз уже не бросаясь в мои объятия и не пытаясь на нежные выражения чувств. В тот же день я получил от нее письмо с просьбой об экстраординарной субсидии.

В сущности, я имею скорее основания радоваться всему случившемуся. Более, чем когда-либо это непостижимо странное человеческое существо обнаружило свое пристрастие к презренному металлу. Сегодня я написал ей письмо, в котором выяснил, что 1) капитализация пенсии невозможна, ибо нет возможности без формального развода раз навсегда покончить с ее приставаниями, и 2) так как развода она или не хочет или не может понять его формальной стороны, то, следовательно, все остается по-старому. Писать письма я запретил ей и предупредил, что всякое ее письмо будет возвращено ей нераспечатанным.

Вообще же говоря, я могу жить совершенно спокойно, пока я не в Москве и не в Петербурге, и, следовательно, теперь, когда уже не скоро отсюда уеду, мне нечего беспокоиться. В случае, если по музыкальным делам придется все-таки бывать в Петербурге или в Москве, нужно будет просто обставить себя так, чтобы она не могла врываться ко мне неожиданно, как это случилось теперь.

Простите, друг мой, что я докучаю Вам этими скучными сторонами моей жизни. В сущности, я несу не особенное тяжелое наказание за свое безумие и не имею причин жаловаться, если после целого ряда счастливых дней, недель и месяцев случилось несколько минут неприятных и тяжелых. Если здоровье мое несколько и пострадало от этих неприятностей, то я здесь очень быстро поправлюсь. Погода стоит чудная. Соловьи и жаворонки поют, в саду много фиалок, солнце приветливо греет. Все мои ближние здоровы, завтра примусь за работу, и всего этого вполне достаточно, чтобы забыть маленькие невзгоды. Простите, что пишу мало сегодня. Я еще недостаточно покоен для беседы по душе.

Будьте здоровы, бесценный друг.

Ваш П. Чайковский.

58. Мекк – Чайковскому

Москва,

11 апреля 1879 г.

8 часов утра.

Как я давно об Вас ничего не знаю, мой милый, несравненный друг, и как постоянно вспоминаю и сожалею о том времени, когда мы жили так близко на нашей милой Viale dei Colli, когда я вполне чувствовала и пользовалась Вашим присутствием вблизи меня. Боже мой, какое это было несравненное и незабвенное время! Повторится ли оно когда-нибудь? Едва ли. А здесь на меня свалилось столько неожиданных тяжелых неприятностей, что я все еще не могу вполне очнуться от них, вполне усвоить себе их и тем более, когда возвращаюсь мыслью к Италии, к Villa Oppenheim и Villa Bonciani, то они представляются мне каким-то Эдемом, в котором всегда светит солнце, всегда тепло и покойно, хотя в действительности там было очень мало солнца. Но такова сила душевного впечатления, она освещает и согревает....

В каком положении Ваша опера, Петр Ильич? Скоро ли будет печататься, и чем Вы занимаетесь теперь? Что поделывает наша сюита? Хорошо ли Вы устроились в Каменке? Здоровы ли все Ваши? Природа, я думаю, еще не хороша? Что повесть Модеста Ильича не печатается ли уже? Посоветуйте ему, чтобы он написал что-нибудь антисоциалистическое. Как меня огорчают и пугают эти внутренне-политические смуты, как хорошо, что стали принимать крутые меры против этих безнравственных пропагандистов. Страшно ехать в провинцию, в особенности на юг.

До сих пор я не могла собраться ответить Вам, дорогой друг мой, по. поводу чтения Вами Rousseau. Я его терпеть не могу, я считаю его человеком без сердца, циником и развратителем юношества, и меня очень радовало, когда прошлое лето в Женеве, во время празднеств по случаю его юбилея, почти все журналисты восставали против этого hommage [благоговения] ему и повторяли об нем то же, что я в нем нахожу. Вся его честность сводилась только к тому, чтобы не брать даром чужих денег, а он и понять не мог, что существует честность гораздо выше этой, а это есть только потворство своему самолюбию, самоугождение. Я не поклонница денежной честности, потому что это есть принцип расчета, а не сердца, а я выше всего ставлю в человеке сердце.

Заметьте, милый друг, как мои листки все идут diminuendo [уменьшаясь], и все-таки это не удерживает моего увлечения.

Пахульский без умиления и благоговения не может вспоминать о Вас. Он занимается теперь у Гржимали на дому уроками скрипки, а композиторство пока отложил. На это лето кроме его я беру еще и Данильченко в Браилов. Вообще у меня будут с собою, вообразите, друг мой, шесть учителей: англичанин, француз, немец, русский, поляк и хохол!!? Какая смесь одежд и лиц, племен, наречий, состояний ...

Но однако довольно же. До свидания, мой бесценный, безгранично любимый друг. Всем сердцем Ваша

Н. ф.-Мекк.

59. Чайковский – Мекк

Каменка,

12 апреля 1879 г.

Хоть иногда и приходится жаловаться на Каменку за ее неприглядность, за то, что она недостаточно деревня, но я все-таки совсем ожил здесь. Погода стоит чудная. Весна наступила окончательно. Фиалки отцветают, лес понемножку зеленеет, соловьи запели. По временам на меня находят те чудные минуты экстаза, которые может доставить одна природа. В такие минуты думаю о Вас, милый друг мой, и сожалею, что Вы в Москве, где еще едва снег стаял! Как жаль, что Вы не в Браилове! Воображаю, как там должно быть хорошо теперь!

Кстати о Браилове. Если позволите, друг мой, я бы очень желал попасть туда около 1 мая и остаться до Вашего приезда, который, если не ошибаюсь, состоится между десятым и пятнадцатым. Если Ваши планы изменились, то потрудитесь вкратце меня о том уведомить.

Мне устроили здесь постоянную маленькую квартирку. Зять мой был так добр и мил, что нарочно для меня перевел прачешную в другое место, а из этой бывшей прачешной вышли три очень миленькие комнатки, которые останутся моим постоянным pied a terre [местопребыванием] до тех пор, пока семейство сестры будет жить в Каменке. Жилище мое состоит из маленького кабинета, небольшой комнатки для Алексея и моей спальни. Вчера сюда пришли все мои вещи, т. е. книги, ноты, портреты, и в настоящую минуту новая моя квартира получила довольно кокетливый вид. Сидя у окон своих, я сожалею, что они не открывают мне никакого вида,-но что же делать? Зато я окружен здесь такими милыми, сердечными и в то же время изящными существами! Все они так ласковы ко мне! Мне очень хорошо, и на душе покой, и ощущение тихого, мирного счастья!

Со второго дня своего пребывания здесь я стал заниматься,-и моя пресловутая многострадальная сюита быстро подвигается к концу. Так как я хочу сам сделать фортепианное переложение-в четыре руки, то полагаю, что просижу над сюитой до конца апреля. В Браилове, если мне придется быть там около 1 мая, хочу предаться праздности и хорошенько надышаться воздухом, отдохнуть от всех испытанных мною в последнее время треволнений. Период времени от возвращения из-за границы до приезда в Каменку представляется мне тяжелым, отвратительным кошмаром!

Не жду от Вас письма, дорогая моя, но жду кратких известий о Вашем здоровье. От всей души желаю, чтобы Вы поскорее могли вырваться из Москвы и от хлопотных дел Ваших. Будьте здоровы!

Ваш П. Чайковский.

60. Чайковский – Мекк

Каменка,

14 апреля 1879 г.

Сегодня утром получил письмо Ваше. Удовольствие, испытанное мною по этому случаю, трудно выразить. Мне приятно было не только читать это письмо, но просто, до чтения, ощущать его в своих руках, видеть знакомый милый почерк, чувствовать себя, наконец, вполне удовлетворенным, потому что до сих пор я еще все чего-то ожидал, чего-то недоставало для моего счастья. Это что-то было письмо Ваше, мой друг! Я очень избалован Вами. От времени до времени мне нужно для моего спокойствия и благополучия читать Ваши строки, получать Ваши письменные ласки, словом, сообщаться с Вами. И, пожалуйста, не думайте, что мне нужно много! Хотя бы несколько строк, из которых я бы знал, что Вы делаете и здоровы ли Вы.

Вы говорите о приятных воспоминаниях, оставленных Вам Флоренцией. Ах, друг мой, если бы Вы знали, как велико для меня наслаждение вспоминать этот как сон промелькнувший месяц! У меня, кстати, сохранилось много вещей, находившихся в вилле Bonciani. Я пишу пером, купленным Вами или по Вашему приказанию, беру чернила из чернильницы, находившейся там на моем столе; перочинный ножик, резинка, колокольчик и разные другие милые вещицы постоянно во время моих занятий напоминают мне незабвенную Viale dei Соlli! К счастию моему, теперь, в Каменке, где я очень хорошо себя чувствую, воспоминания эти не сопряжены с горечью. В Петербурге и Москве они дразнили и терзали меня.

Очень благодарен Вам за позволение побывать в милом Браилове, дорогой друг! Я об этом мечтаю ежечасно и предвкушаю уже теперь безграничное удовольствие от предстоящей поездки. Но, к сожалению, мне нельзя будет там пробыть долго, Теперь, только что приехавши в Каменку, мне как-то неловко тотчас же покинуть милых родных, так нетерпеливо меня ожидавших и с такой заботливостью приготовивших мое милое теперешнее жилище. К тому же, здесь собираются праздновать 23 апреля именины сестры, а двадцать пятого-день моего рождения. Проектируются разные сюрпризы и удовольствия, в которых и мне необходимо участвовать. Наконец, брат Модест проживет в Каменке до конца месяца, и мне не хочется с ним расставаться. Ну, словом, не хочу отравлять своей чудной браиловской жизни никакими укорами совести и сожалениями и потому предполагаю отправиться в самых последних числах апреля, Останусь же до десятого, если это не противоречит Вашим планам. Как ни тяжело мне было бы отказаться от наслаждения провести в гостях у Вас несколько дней, но в случае, если Вы почему-либо захотели ехать в Браилов раньше, чем предполагали прежде, то надеюсь, что Вы ни минуты не будете стеснять себя нежеланием расстроить мои надежды. Не удастся теперь, побываю в Браилове осенью, но во всяком случае мне бы до крайней степени было бы неприятно служить помехою Вашим планам. Согласно Вашему приказанию, я буду телеграфировать Maрселю о дне моего приезда.

Опера моя покамест покоится в моем портфеле. Теперь я работаю над сюитой. Сегодня кончил партитуру и завтра принимаюсь за четырехручное переложение. Я решился сделать его сам, так как опыт показал, что дело затягивается очень долго,. когда поручается эта работа другому. Так же точно поступлю и с оперой. Я уговорился с Юргенсоном, что сюита в течение лета будет напечатана 1) в виде партитуры, 2) в виде голосов, 3) в виде четырехручного переложения, так что ко времени ее исполнения она будет находиться в продаже. Это удобно и для меня, и для Юргенсона, и для публики. Знаете ли Вы, например, отчего так затянулось печатание нашей симфонии? Оттого, что, прежде чем печатать, ее переписывали для исполнения в Москве, потом партитура попала к Танееву, который очень долго ее перекладывал, и покамест Юргенсон не мог печатать ее; потом она была потребована в Петербург, и Танеев ждал ее возвращения, потом она была в Париже, где Руб[инштейн] хотел ее играть, и т. д. и т. д. Словом, она вела кочующую жизнь и переходила из, рук в руки, а время пропадало. Между тем, Юргенсон и из России и даже из-за границы получал значительное число требований на нее, и приходилось отказывать. Отныне уже этого не будет. Мои вещи будут исполняться не ранее того, как выйдут из печати во всех трех видах.

Я проработаю над сюитой еще недели две. В Браилове хочу отдаться безраздельно все увеличивающейся любви моей к природе. Нет места во всем мире, которое бы давало мне в этом отношении так много простора. Жить в Вашем доме, чувствовать себя у Вас, быть безусловно свободным и одиноким, иметь возможность каждый день быть в лесу, целый день находиться среди зелени и цветов, ночью слушать под окнами соловья и ко всему этому еще пользоваться Вашими книгами и инструментами, бродить по милому дому и думать о Вас, все это-сочетание таких небывало благоприятных условий для наслаждения, какого мне не найти нигде. Если в довершение всего я дождусь расцветания сирени, которая у Вас составляет роскошнейшее украшение парка, то, кажется, нельзя себе и представить более соблазнительного существования. Никогда не забуду, как в прошлом году я был счастлив в Браилове, особенно в первую поездку.

Одно из удовольствий деревенской жизни то, что находишься вдали от чудовищных безобразий, творящихся теперь в столицах и городах. Без ужаса не могу взять газету в руки! Дай бог, чтобы вышел прок из предпринимаемых решительных мер . Радуюсь, что они предпринимаются, но зло мне представляется столь глубоким, что я далеко не вполне им доверяю. Мне кажется, что это паллиативы, притом тяжело отзывающиеся на массе людей, ни в чем не повинных. Я, может быть, очень мало сведущ, но мне кажется, что существуют против этой болезни радикальные меры, хотя боюсь о них распространяться. Мне кажется, что как ни добр наш государь, как ни воодушевлен он хорошими намерениями и желанием нам блага, но один он ничего не может сделать. Пусть призовет он на помощь всех нас, т. е. людей, преданных и России и ему, и только тогда прольется свет, и все дрянные, зловредные букашки спрячутся в такие норки, из которых вредить они никому не в состоянии.

Модест понемножку работает над своей повестью, но ей еще очень далеко до конца. Нельзя на него сетовать. Его обязанности в отношении Коли отнимают у него от повести все время. В следующем письме я хочу с некоторою подробностью поговорить с Вами об окружающих меня близких людях и о нашей жизни.

Нежный поцелуй Милочке, поклон Юлье Карловне и Пахульскому.

Ваш П. Чайковский.

61. Мекк – Чайковскому

Москва,

18 апреля 1879 г.

Милый, несравненный друг мой! Вчера получила Ваше письмо, и так мне стало хорошо, тепло на душе, как давно уже не было, и Вам, Вам, мой бесценный Друг, я обязана такими моментами счастья, которые заставляют забывать все горькое, тяжелое в жизни. Какою любовью, какою признательностью к Вам наполнено все мое существо, Вы мирите меня с людьми, с жизнью. За одно такое сердце, как Ваше, можно простить всему человечеству его бессердечие, пошлость, корысть и обманы. Встречаешь их там, где они до поры до времени так ловко маскировались, что совершенно убаюкивали человека, и поражают его тогда, когда доверие его вполне сформировалось, и им-то и пользуются для проведения своих гнусных целей. У меня это время так наболело сердце итак еще тяжело на душе еще и теперь, что Ваше письмо было особенною благодатью для меня. Как Вы счастливы, мой милый друг, что не имеете семейства, Вы не знаете самого глубокого, терзающего, непоправимого горя!

Как мне знакомы Ваши ощущения экстаза, я испытываю их также от природы, от музыки и-от Вас. И если бы не такие моменты, то и жить невозможно было бы. Весна приводит меня в восторг, и я, как заяц, почуявши ее, хочу в лес, на волю, на воздух...

Прошу Вас, мой дорогой, нисколько не беспокоиться насчет моего приезда в Браилов. Я по своим делам никак не могу поехать раньше десятого, и то, вероятно, я только выеду отсюда десятого, следовательно, приеду в Браилов четырнадцатого или пятнадцатого, так как я всегда останавливаюсь в Киеве. Для меня будет особенным наслаждением приехать в Браилов после Вас. Ходить опять в Ваши комнаты и стараться себе представить, где Вы сидели, чем Вы занимались, и везде, и на балконе, и в своем отделении, думать, что Вы там находились, что я сажусь на тот стул, на котором, быть может, Вы сидели, смотрю на те же предметы, на которые и Вы смотрели. Часто, быть может, я думаю то же самое, что Вы думали, а чувствую и отношусь ко многому наверное точно так же, как и Вы.

Меня ужасно возмущают приставания к Вам известной особы, потому что ведь это все только проведение спекуляции, и мне кажется, милый друг мой, что Вам ни за что не следует соглашаться на капитализацию ее особы, потому что она несколько раз захочет брать с Вас таких капиталов, а если хочет уехать из России, то пусть возьмет развод, получит за-него капитал и тогда делает, что захочет, а теперь ведь расчет ее ясен– брать с Вас контрибуцию во всяких видах: и в нежностях, и в пенсии, и в капиталах, хотя первые нужны только как право вытягивать последние, но ведь не существует никаких безграничных прав. Так Вам необходимо, друг мой, ограничивать эти права, а уже никак не расширять их, тем более, что тогда уже и думать о разводе будет нечего. Бедный мой, дорогой, хороший друг!

Меня очень радует, что Вы занимаетесь теперь нашею сюитою, но только, пожалуйста, отдыхайте, мой милый друг, берегите здоровье прежде всего. Как мне приятно, что Вам служат еще вещи, которые я сама выбирала и покупала для Вас во Флоренции. В этом акте для меня сливаются и чувство к Вам, и дорогое воспоминание Villa Bonciani, и удовольствие, что Вы не бросили этих вещей. И так хорошо, так радостно становится.

Как идет изучение французского языка у Вашего юноши Алексея, продолжается или уже брошено, насколько он подвинулся? Как он вспоминает заграничную жизнь, с удовольствием или нет?

Сирень в Браилове уже начинает цвести, но, вероятно, дождется и Вас. Я написала в Варшаву управляющему, с которым начала переговоры при возвращении из-за границы, чтобы он сейчас приехал сюда для отправления в Браилов.

Позвольте мне опять попросить Вас. милый друг мой, сделать несколько вопросов Льву Васильевичу по предмету свекловичного производства, а именно:

1) Как он кладет удобрение под свекловицу-прямо под нее или под хлеб, после которого сеется свекловица? У меня в Браилове десятипольная система хозяйства, и свекловица идет после пшеницы, и удобрения кладут под пшеницу, а другие, я знаю, кладут прямо под свекловицу.– то как он делает, и какая система хозяйства у него?

2) Хорошо ли удабривать минеральным туком? Меня уверяют в Браилове, что нехорошо, а я знаю, что мой муж хотел им удабривать и ужо начал приводить в исполнение эту мысль, так как натурального удобрения хватает только на четыреста десятин, а сеется каждый год больше шестисот.

Пожалуйста, дорогой мой, расспросите его об этом и не откажите сообщить мне ответы [конец письма не сохранился].