Текст книги "Переписка П. И. Чайковского с Н. Ф. фон Мекк"

Автор книги: Петр Чайковский

Соавторы: Надежда фон Мекк
сообщить о нарушении

Текущая страница: 62 (всего у книги 181 страниц) [доступный отрывок для чтения: 64 страниц]

47. Чайковский – Мекк

Милый и добрый мой друг!

Берлин,

7/19 марта 1879 г.

Вчера утром, написавши Вам мою телеграмму и письмо и отправив то и другое, я пошел убивать время в том предположении, что ответ Ваш никак не получу ранее следующего дня. Возвратившись домой около шести часов, я был крайне удивлен, поражен и тронут, получив Вашу телеграмму. Непостижимо скоро все это сделалось! Швейцар сообщил мне, что уже ко мне приходили из банкирского дома Мендельсона. Дабы иметь возможность уехать в тот же вечер, я поспешил к Мендельсону. К сожалению, я забыл взять с собой паспорт. Меня продержали, по крайней мере, полчаса и в заключение сказали, что без паспорта или, по крайней мере, визитной карточки (которой у меня не нашлось) денег выдать не могут. Я просил прислать их мне вечером. Они отвечали, что утром пришлют во всяком случае, а может быть вечером. Пришлось просидеть весь вечер в своей комнате, и, только когда уже было поздно собраться, деньги действительно принесли. Приходится таким образом уехать сегодня.

Не нахожу слов, чтоб благодарить Вас, мой бесконечно добрый и милый друг, а главное, чтобы выразить Вам, до какой степени мне совестно, что я причинил Вам беспокойство. Спасибо Вам, и, пожалуйста, простите! Присланная Вами сумма составляет по теперешнему курсу около четырехсот рублей, которые и прошу Вас вычесть из следующей Вашей присыпки. В заключение еще раз благодарю Вас!

Когда я отправил Вам телеграмму, то был уверен, что, как всегда бывает в подобных случаях, тотчас же явится ответ Юргенсона. Однако ж я ошибся: до сих пор нет никакого ответа. Решительно не знаю, как это объяснить. Мне остается предположить, что он или очень болен или уехал. Погода здесь вчера была, наконец, ясная, но по-прежнему дует холодный, резкий ветер. Мне чрезвычайно приятно узнать из телеграммы Вашей, что у Вас тепло и что Вы здоровы.

Из всего, что я видел в Берлине, всего более мне нравится здешний аквариум. Вчера я присутствовал при кормлении крокодилов, а сегодня будет кормление змей и удавов, и мне хотелось бы сходить посмотреть, но я боюсь впечатления, производимого удавами, когда им дают живых кроликов. Однажды мне случилось это видеть, и зрелище это произвело на меня ужасное впечатление. Если Вы остановитесь в Берлине, посетите аквариум, милый друг!

До свиданья, дорогая моя!

Ваш П. Чайковский.

Я кончил “Confessions”. Под конец Руссо делается мелочным и просто желчным сплетником. Я несколько разочаровался в нем.

48. Чайковский – Мекк

Петербург,

1879 г. марта 13-19. Петербург.

13 марта 1879 г.

Я собирался Вам писать как раз в то утро, когда получил Вашу телеграмму, милый мой друг! Хотя теперь я еще не знаю, когда и куда буду адресовать Вам это письмо, но ощущаю сильное желание побеседовать с Вами и потому берусь за перо. Путешествие мое от Берлина до Петербурга было чрезвычайно приятно. Здесь был встречен милыми своими братьями. На другой день мне пришлось испытать очень грустное впечатление. У одной очень близкой мне особы, а именно, у сестры моего зятя Давыдова, М-mе Бутаковой умер сын, прелестный пятилетний ребенок, которого она страстно любила и которого в октябре я еще видел цветущим и здоровым. В первый день моего пребывания происходили похороны. Вид убитой горем матери глубоко поразил меня. И какая мучительная, долгая процедура-отпевание и погребение!

В этот же день я получил письмо от Юргенсона, объяснившее мне странное его молчание. Оказалось, что его берлинский банкир по принципу не выдает денег по телеграммам, ибо бывают обманы, и потому он по почте просил у Юргенсона письменного подтверждения. Тогда Юргенсон выслал деньги, но я в это время уже ехал в Россию. Напрасно, милый, бесценный друг, Вы укоряете меня за то, что я не обратился прямо к Вам, нуждаясь в деньгах. В том-то и дело, что я не нуждался, ибо у Юргенсона есть мои деньги, мной заработанные и на которые я рассчитывал. Когда же оказалось, что я нуждаюсь, то я тотчас же и обратился к Вам, хотя, признаюсь, очень неохотно, ибо, во-первых, мне было неприятно причинить Вам беспокойство, а во-вторых, обнаружить перед Вами мою расточительность. Собственно говоря, благодаря Вам я нахожусь в таком положении, что никогда и нигде не должен нуждаться. Если же нуждаюсь, то это значит, что я бестолково и расточительно трачу свои огромные средства. Они именно огромны, и я никогда даже не мечтал о подобном богатстве, и если в мои годы я все-таки не умею иногда остаться в пределах своего бюджета, то это совсем нехорошо рекомендует меня. Надеюсь, что подобный случай уже не повторится никогда. А Вас еще раз благодарю, благодарю и благодарю, моя милая, благодетельная и добрая фея!

Получив Вашу телеграмму, я несколько испугался за Вас. Здесь стоит зима в самом настоящем виде, и как Вас ни тянет сердце в Россию, но мне кажется, что Вам следовало бы подождать, пока будет теплее. Я хотел телеграфировать Вам об этом, но подумал, что Ваши петербургские дети, вероятно, держат Вас au courant [в курсе] здешней погоды. Я надеюсь, впрочем, что очень скоро должна же наступить, наконец, весна.

Не буду Вам подробно описывать своих петербургских впечатлений, скажу только, что, несмотря на отца, на братьев, свидание с которыми глубоко радует меня, я положительно несчастнейший человек, пока живу в этом отвратительном городе. Все мне здесь противно, начиная от климата и кончая безалаберностью здешней жизни. Но всего мучительнее и всего невыносимее для меня это совершенное бессилие и невозможность не видеться и не встречаться с массой людей, для меня неинтересных, несимпатичных или, по крайней мере, индиферентных, но с которыми нужно говорить, сообщаться, стараясь при этом скрыть свою тоску и недовольство. К тому же, перед братьями я стараюсь скрыть свою тоску, и это постоянное насилье над собой убийственно действует на мою нервную систему. Я каждый день страдаю сильными мигренями вследствие этого, так что даже физическое мое благосостояние отравлено. Одно только меня спасает. Я засыпаю с вечера мертвым сном и к утру являюсь освеженным и готовым переносить тягость жизни в обществе, от которой успел отвыкнуть за границей. Не могу выразить Вам, с каким умилением я вспоминаю теперь минувшие месяцы! В Каменку меня очень тянет, и я полетел бы туда тотчас же, если б можно было. Но нужно подождать. В пятницу я еду вместе с братьями в Москву слушать “Онегина” и вместе с ними вернусь в Петербург, где проживу до пасхи, которую мой милый старичок-отец непременно хотел бы со мной встретить. Я нашел его очень слабым. Пребывание здесь сестры моей, вследствие которого ему часто приходилось нарушать свой порядок жизни, очень утомило его. Он до такой степени слаб, что не вполне понимает, что ему говорят. Если до лета с ним ничего не случится, то можно с большим основанием надеяться, что он опять поправится и освежится. Но теперь, смотря на его тусклый взгляд и исхудалое лицо, сердце сжимается при мысли о близости конца!

Вероятно, в половине светлой недели я направлюсь в Каменку. Так как мне будет несколько неловко, едва приехавши туда, тотчас же опять уехать в Браилов, то я попрошу Вас, дорогой друг, позволить мне приехать к Вам около 1 мая и пробыть до десятого. Это очень мало, но все-таки достаточно, чтобы испытать наслаждение одиночества среди столь милой и симпатичной мне местности. Может быть, осенью еще раз удастся погостить у Вас. Невыразимо благодарен Вам за позволение опять побывать в Вашем милом Браилове.

Петербург, 19 марта.

Понедельник.

Только что вернулся из Москвы. Вместо пятницы я уехал в среду. Это произошло оттого, что накануне вечером получил телеграмму от Юргенсона, в коей он возвещал мне, что желателен мой приезд к этой репетиции. Я тем охотнее согласился на это, что предвидел, до какой степени самое представление будет для меня отравлено присутствием публики. Приехал в Москву перед самым началом репетиции. Она происходила при костюмах и полном освещении сцены, но зала не была освещена. Это дало мне возможность сесть в темном уголке и без всякой докуки прослушать свою оперу. Я ощутил большое удовольствие. Исполнение в общем было очень удовлетворительное. Хор и оркестр исполняли свое дело прекрасно. Солисты, разумеется, оставляли желать весьма многого. Онегин-Гилев пел очень старательно, но его голос так ничтожен, так сух и лишен прелести! Татьяна-Климентова более приближается к моему идеалу, особенно благодаря тому обстоятельству, что у ней, несмотря на большую сценическую неумелость, есть теплота и искренность. Ленского пел некто Медведев, еврей, с очень недурным голосом, но еще совершенный новичок и плохо выговаривающий по-русски. Из второстепенных ролей хорошо были исполнены роли Трике и князя Гремина. Постановка была весьма хорошая, и, по-моему, некоторые картины (в особенности картина деревенского бала) в этом отношении были безукоризненны. То же самое можно сказать о костюмах. Эти часы, проведенные мной в темном уголке театра, были единственными приятными из всего моего пребывания в Москве. Во время антрактов я виделся со всеми бывшими товарищами.

Мне было весьма приятно заметить, что все они без исключения необыкновенно сильно полюбили музыку “Онегина”. Ник[олай] Григ[орьевич], который очень скуп на похвалы, сказал мне, что он влюблен в эту музыку. Танеев после первого акта хотел мне выразить свое сочувствие, но вместо того разрыдался. Не могу выразить Вам, до чего это меня тронуло. Вообще все 'без исключения выражали мне свою любовь к “Онегину” с такою силою и искренностью, что я был радостно удивлен этим. В субботу (день представления) утром приехали братья и некоторые другие лица, и в том числе Антон Рубинштейн и предмет любви Анатолия, А. В. Панаева. Весь этот день я находился в очень тревожном состоянии духа особенно потому, что по неотступным просьбам Ник[олая] Григ[орьевича] я должен был согласиться на выходы на сцену в случае вызовов. Во время представления это беспокойство достигло крайних размеров и дошло до степени мучительных терзаний. Перед началом Ник[олай] Григ[орьевич] позвал меня на сцену. Когда я пришел, то, к ужасу своему, увидел всю консерваторию и во главе профессоров Ник[олая] Григ[орьевича] с венком, который был мне поднесен им при громких и всеобщих рукоплесканиях. Я должен 'был сказать несколько слов в ответ на его речь. Чего это мне стоило, единому богу известно! Во время антрактов меня много вызывали. Впрочем, особенного восторга в слушателях я не заметил. Заключаю это из того, что публика вызывала только меня, а не исполнителей, и что сильные рукоплескания раздались среди представления только два раза: после куплетов Тpике и после арии Гpeмина. Было заметно, что Онегин и Ленский не нравились. Климентову встречали с большим радушием. Еще сильно аплодировали хору после двух хоровых :нумеров в первом действии.

После представления был ужин в Эрмитаже, на котором присутствовал Ант[он] Рубинштейн. Я решительно не знаю, понравился или н е понравился ему “Онегин”. По крайней мере, он не сказал мне ни слова. Ник[олай] Григ[орьевич] был вначале очень не в духе. Он был видимо недоволен тем, что публика очень мало оценила трудов, положенных им и всеми исполнителями на эту музыку. Говорились спичи, и я принужден был со своей стороны тоже встать и сказать несколько слов. Можете себе представить, милый друг, как это мне было приятно! Произнесение спичей на обедах и ужинах-одно из самых неприятных для меня дел. Под конец все развеселились, и Антон Рубинштейн несколько раз говорил. Я пришел домой в четыре часа с головною болью и провел очень мучительно остальную часть ночи. Мы решились ехать в Петербург с почтовым поездом; чтобы избегнуть путешествия с А. Рубинштейном и другими приезжими. К счастию, места нашлись хорошие. Всю дорогу я проспал и приехал сегодня в Петербург совершенно освеженный.. Хочу попробовать эти две недели провести по возможности дома и заняться серьезно инструментовкой сюиты.

Где Вы теперь, добрый, дорогой мой друг? Не в Петербурге, во всяком случае, ибо, вероятно, если б Вы были здесь, Вы бы известили меня о своем приезде. Не в Берлине ли? Здоровы ли Вы? Меня очень беспокоит то, что здесь еще зима и что Вы будете страдать от холода.

Забыл сказать, что “Онегин” на репетиции шел бесконечно лучше, чем на спектакле. На сем последнем случился даже очень неприятный казус. В квартете первого акта Ольга сбилась, остальные спутались, замолчали, и, наконец, заиграл один оркестр, причем певцы имели очень смущенный вид и запели, наконец, при конце в различных тонах. Это была ужасная минута. Были и еще промахи.

49. Чайковский – Мекк

1879 г. марта 20-21? Петербург.

Меня так беспокоит один вопрос, что я решаюсь Вас побеспокоить, прося ответить мне лишь одно слово: да или нет, а именно,-я не знаю, получили Вы первое мое большое письмо, посланное в первый день Вашего пребывания здесь. В письме этом были подробности об “Онегине” и многое другое. Ради бога, извините, милый друг, за беспокойство. Счастливого путешествия.

Ваш П. Чайковский.

50. Чайковский-Мекк

1879 г. марта 20-21? Петербург.

Благодарю Вас, милый друг мой! Пакет я получил. Напишу Вам обстоятельнее завтра. Вчера я целый день пролежал. Сегодня мне лучше. Как Ваше здоровье?

Ваш П. Чайковский.

51. Чайковский-Мекк

1879 г. марта 22. Петербург.

Четверг, 22 марта.

Безмерно радуюсь Вашему возвращению и благополучному путешествию, но сокрушаюсь, что Вы не вполне здоровы. Пожалуйста, милый друг, не пишите мне до тех пор, пока в Москве не отдохнете вполне от дороги. Я продолжаю ненавидеть Петербург и ждать с болезненным нетерпением минуты отъезда в деревню. Понемножку работаю над сюитой.

Будьте здоровы, милый друг, дай Вам бог хорошенько отдохнуть в Вашем чудном московском доме.

Ваш П. Чайковский.

52. Чайковский – Мекк

1879 г. марта 24. Петербург.

Суббота, вечером.

Хочу Вам рассказать, милый друг, про сцену, которую неожиданно разыграла сегодня утром известная особа. Едва ушел Ваш посланный, как позвонила и спросила меня какая-то дама. Так как дама эта, по объяснению швейцара, еще вчера приходила несколько раз и бродила около подъезда в ожидании меня, то я предчувствовал, что это может быть не кто иной, как известная особа. Поэтому, войдя в кабинет брата, где она меня ожидала, я некоторым образом был приготовлен к этому свиданию и даже был уверен, что все произойдет так, как произошло. Едва я показался, как она бросилась ко мне на шею и тотчас безостановочно начала говорить, что она во всем свете только меня любит, что она без меня жить не может, что она согласна на какие угодно условия, лишь бы я жил с ней, и т. д. Ну, словом, она, вероятно, хотела растрогать меня и посредством излияний нежности добиться того, чего не могла добиться своим отказом от развода. Невозможно рассказать обстоятельно всю последовательность целого ряда сцен, которыми она промучила меня в течение, по крайней мере, двух часов. Брат Анатолий, который из другой комнаты слушал наш разговор, говорит, что я держал себя с тактом. Я старался как можно хладнокровнее объяснить ей, что как бы я ни был виноват перед ней и как бы ни желал ей всякого благополучия, но ни в каком случае и никогда не соглашусь на сожительство. Признаюсь, что мне стоило невероятного усилия над собой, чтоб не высказать ей чувства отвращения, которое она мне внушает. Разумеется, при этом, как всегда, она внезапно отвлекалась в сторону и начинала то распространяться о коварстве моих родных, имевших на меня в этом деле пагубное влияние, то говорить о музыке к “Онегину”, которую она находит превосходной. Потом опять слезы, уверения в любви и т. д. Я решительно не знал, как прекратить эту несносную сцену, и, наконец, видя, что, несмотря на твердое высказыванье моего решительного нежелания жить с ней, она все-таки старается тронуть меня своими нежностями, я попросил ее прекратить объяснение и обдумать все, что я ей сказал, в течение нескольких дней, после которых она получит от меня или письмо или личное свидание в Москве. При этом я вручил ей экстраординарную сумму в сто рублей на обратную поездку в Москву. Тут она внезапно сделалась весела, как ребенок, рассказала несколько случаев о мужчинах, которые в течение этой зимы были влюблены в нее, пожелала видеться с братьями, которые явились и которых она осыпала нежностями и уверениями в любви, несмотря на то, что за полчаса перед тем называла их своими врагами. При этом она имела такой вид, как будто мы все счастливы лицезрением ее. Наконец она ушла и, прощаясь, спросила меня, где мы с ней увидимся сегодня и завтра, как будто предполагая, что свидания с нею для меня очень желательны. Я должен был сказать ей, что здесь видеться с ней не могу, и просил уехать сегодня же в Москву, что она и обещала мне.

Сцена эта потрясла меня довольно сильно. Она доказывает мне, что только за границей и в деревне я обеспечен от приставаний известной особы. Что касается развода, то об этом и думать нечего. По-видимому, ничто в мире не может искоренить из нее заблуждения, что в сущности я влюблен в нее и что рано или поздно я должен с ней сойтись. Она и слышать не хочет о разводе, а про того господина, который зимой приезжал к брату от ее имени предлагать мне развод, выражается, что это подлый интриган, который в нее влюблен и действовал помимо ее желания.

Модест выражается про нее, что она не человек, а что-то совсем особенное. И в самом деле, никакие общечеловеческие соображения не прилагаются к этому жалкому и в то же время невообразимо отталкивающему субъекту.

Душевно благодарю Вас, дорогой друг, и за пакет и за книги.

Я ужасно радуюсь тому, что погода благоприятствует Вашему пребыванию в Петербурге.

Потрудитесь передать Пахульскому, что если он бы пожелал навестить меня, то я буду очень рад. Я буду дома в понедельник я вторник утром от одиннадцати до двенадцати. Что будет за счастье, когда я попаду, наконец, в деревню!

Ваш П. Чайковский.

53. Чайковский – Мекк

[Петербург]

31 марта [1879 г.]

Вчера получил Вашу депешу, лежа в постели и думая о Вас, мой милый друг! Я мысленно упрекал себя за то, что сверх обычая так долго не писал Вам. Но Вы поверите мне, если я скажу Вам, что с самого Вашего отъезда я тщетно искал свободной минутки для беседы с Вами. Ко всем неприятностям моего пребывания в Петербурге присоединилась еще одна капитальная. Известная особа, получив от меня средства для обратного проезда в Москву, заблагорассудила однако ж остаться в Петербурге, и в одно прекрасное утро я встретил ее гуляющею вблизи нашего дома. Оказалось, что она поселилась даже в этом самом доме. Я опять повторил ей мое желание, чтобы она уехала в Москву, и предупредил ее, что если она ищет здесь свиданий со мной, то это напрасно, ибо я не найду времени. Она ответила, что не может жить теперь вдали от меня и что уедет в Москву в одно время со мной. Засим я получил от нее длинное письмо с изъяснением ее страстной любви ко мне. На письмо это я не отвечал. Приходится просто бегать от ее неожиданного преследования, и с этой целью я решился уехать отсюда ранее, чем предполагал, а именно, в первый день пасхи. Я останусь в Москве три дня. В четверг туда прибудет Модест со своим Колей и с племянницей моей Анной, после чего мы будем продолжать вместе путешествие до Каменки.

В результате всех моих здешних треволнений и суеты получилось довольно дурное состояние здоровья. Хотя я, к счастью, не слег, но постоянно чувствую себя скверно, и были дни, когда я чувствовал такое сильное ослабление, сопряженное с особого рода нервной болью обеих ног, что едва двигался. Разумеется, это нездоровье пройдет тотчас после того, как я попаду, наконец, в свою сферу, т. е. в деревню.

Что касается преследованья известной особы, то оно неприятно только теперь, когда я чувствую ее в двух шагах от себя. В Каменке я буду вполне обеспечен от ее нападений по новой системе. Кроме того, она получит обещанное ей письмо, в котором я еще раз и окончательно разрушу все ее надежды.

Мне очень приятно будет уехать отсюда, но уеду все-таки с грустным чувством. Или я очень ошибаюсь, или мое свидание с милым моим стариком-отцом грозит быть последним. Он очень, очень слаб и с каждым днем все слабеет. Есть, впрочем, надежда, что летом он оживится, как это было с ним в прошлом году.

Христос воскресе, милый, добрый друг мой! Пишу к Вам мало, но думаю о Вас много, много и часто! Жду с нетерпением известий о Вашем здоровье.

Ваш П. Чайковский.

Если случится так, что я разъедусь с письмом Вашим, то мне его тотчас же отправят в Москву.