Текст книги "Переписка П. И. Чайковского с Н. Ф. фон Мекк"

Автор книги: Петр Чайковский

Соавторы: Надежда фон Мекк
сообщить о нарушении

Текущая страница: 53 (всего у книги 181 страниц) [доступный отрывок для чтения: 64 страниц]

264. Чайковский – Мекк

[Флоренция]

13/25 декабря 1878 г.

Villa Bonciani.

Дорогой и милый друг! Прежде всего благодарю Вас за все: и за чудесные дни, проведенные здесь и за все Ваши бесконечные заботы обо мне, и за теплое дружеское чувство, которое звучит в каждом Вашем слове. Вы – источник и моего материального и моего нравственного благосостояния, и моей благодарности Вам нет пределов.

Сначала поговорю с Вами о моих хозяйственных делах. Я внимательно просмотрел счеты Bonciani, и хотя можно было бы кое к чему придраться, например, к таким статьям, как “Voitures, bagages et fachinо” [“экипажи, багаж и носильщики”] и в особенности к calorifere [духовое отопление], который действовал крайне непоследовательно, т. е. то невероятно грел (особенно в первое время), то вовсе не приносил тепла, а между тем составил очень крупную сумму расхода, но так как уже все уплачено, то говорить об этом поздно. К тому же, в общем, я вполне доволен обстановкой, среди которой жил. Она превосходна.

Что касается присланных Вами денег на издание сюиты и на тот случай, что я здесь засижусь, то это в тысячный раз доказывает Вашу беспредельную доброту и щедрость, но я должен Вам откровенно сознаться, милый друг мой, что этих денег мне не нужно. У меня в настоящую минуту 2700 франков золотом, и этого более чем достаточно, чтобы пропутешествовать в Париж и отличнейшим, роскошнейшим образом прожить где бы то ни было до 1 февраля, т. е. до того времени, когда Вы пришлете мне обычную сумму, вполне обеспечивающую мне не только безбедное, но роскошное существование. На издание денег мне тоже не нужно, ибо я все-таки отдам сюиту Юргенсону и не только не заплачу ему ни копейки, но еще получу скромный гонорарий. На основании всего этого я надеюсь, что Вы простите мне, друг мой, что я решаюсь прислать Вам обратно сегодняшнюю сумму. Уверяю Вас, что, если б мне понадобились деньги сверх тех, которые я имею, я не задумался бы написать Вам об этом. Вообще я совсем не руководствуюсь в моих отношениях к Вам каким-нибудь ложным, условным деликатничаньем. Мне просто достаточно вполне того, что я уже имею благодаря Вам. Очень боюсь, чтобы Вы не рассердились на меня, но даю Вам честное слово, что мне не на что тратить так много денег, а в случае нужды я все равно обращусь к никогда не оскудевающей руке Вашей.

Теперь о Пахульском.

Из ближайшего ознакомления с ним я вынес то убеждение, что это молодой человек, обладающий несомненными музыкальными способностями и большим рвением к делу. У него есть та совокупность условий музыкального сочинительства, которую можно' назвать пониманием, и то смирение, которое ручается нам за его способность к совершенствованию и к труду. Но я скажу Вам прямо, что особенно выдающегося, сильного дарований признать в нем покамест я не успел. Это не такая индивидуальность, про которую с первого шага можно с уверенностью сказать, что ему стоит только работать, не лениться, и результаты будут крупные. Правда, что слабая фортепианная техника, непривычка, неуверенность всегда мешают скромному начинающему музыканту выказать свое дарование во всей своей силе. С другой стороны, большие или меньшие результаты, достигнутые зрелым музыкантом-композитором, зависят не только от силы таланта, но и от характера. Мы на каждом шагу встречаемся с тем фактом, что юноша, подающий самые блестящие надежды, не удается потому, что не хватило выдержки, характера и веры в себя. Наоборот, нередко случается, что сила вдруг скажется там, где ее не предполагали, потому что неуменье товар лицом показать мешало ей обнаружиться раньше. Следовательно, если я не могу поручиться за то, что Пахульский выйдет крупной музыкальной единицей, то никоим образом не могу также предсказать и противоположное. Учиться же ему во всяком случае необходимо, потому что только ученье укажет ему, что он может и чего не может. Вообще, милый друг мой, вся его будущность зависит от него или, лучше сказать, от его характера, и Вам решительно не следует беспокоиться и смущаться наивным обвинением, что Вы его губите.

У Н[иколая] Гр[игорьевича] в этом отношении очень рутинный взгляд, основанный на мысли высказанной Гете в одном из его стихотворений (“Wer nie sein Brot mit Tranen ass”), что для художника необходимо пройти школу лишений и нищеты. А Мейербер, а Мендельсон, а Глинка, Пушкин, Лермонтов? Не голод и холод делают художников-творцов, а внутреннее побуждение к творчеству.

Если я не ошибаюсь, характер в Пахульском есть, есть та общечеловеческая порядочность, о коей Вы упоминаете, есть музыкальный талант во всяком случае. В результате мы, во всяком случае, получим в нем отличного музыканта. Если Вы найдете возможным, то я попросил бы Вас, друг мой, взять ему на то время, что Вы проживете в Вене, учителя, который прошел бы с ним фугу и канон. Это для него необходимо. Я же, со своей стороны, дам ему письмо к Доору, который рекомендует ему учителя. Во-первых, эта будет полезно, a во-вторых, это даст ему возможность при возвращении в консерваторию выдержать экзамен того класса, в котором он бы был, если бы оставался в Москве Я укажу ему, что, по моему мнению, ему следует вообще делать.

Простите, друг мой, я Вас обманул, обещавшись Вам доставить клавираусцуг нескольких частей сюиты, но я не виноват в этом. У меня две последние готовы, но мне их отдельно не хочется посылать Вам. Нужно бы, по крайней мере, еще Andаntе, а его все нет и нет! Все это я пришлю Вам в Вену.

Благодарю Вас за билет. Непременно буду в театре. До свиданья, милый, добрый друг! Никогда не забуду нашего житья на милой Viale dei Colli. Будьте здоровы.

Ваш П. Чайковский.

Р. S. Адрес мой покамест: Paris, poste restante, но я попрошу Вас дождаться, пока я не напишу Вам определенного адреса.

265. Чайковский – Мекк

[Флоренция]

14/26 декабря 1878 г.

Villa Bonciani.

Не могу удержаться, чтоб не написать еще хотя несколько слов Вам, милый друг мой.

Мне очень понравилась труппа Веllоti Bon. Marchi действительно прекрасная актриса. Не менее ее понравилась мне та, которая играла ее дочь. Вообще женщины хороши в этой труппе, но мужчины, за исключением комика, исполнявшего роль Дуки, показались мне все очень плохими, а главное, непрезентабельными, что составляет громадный недостаток, когда играется пьеса, в которой, кроме графов, маркизов и герцогов, ничего нет. Уверяю Вас, что мой Гектор мог бы с большим правом взять на себя роль аристократа. Пьеса до крайности слаба. Очень жаль, что мы напали как раз на такую. Мне кажется, что здесь было мало простора для такой актрисы, как Marchi. В антракте между первым и вторым действием я наслаждался – знаете кем? – Милочкой. Она так восхитительно, без умолку болтала с Вами! Должно быть, то, что она говорила Вам, было необыкновенно забавно и мило. Вы совершенно справедливо сказали про нее, что ее личико с его прелестным выражением напрашивается на поцелуи, и мысленно она получила их от меня целое множество. Я не знаю в мире ничего прелестнее, как личико милого ребенка. Только вчера я вполне хорошо рассмотрел эту маленькую особу и вполне оценил ее необычайную прелесть. При случае передайте ей, друг мой, что у нее есть большой поклонник и почитатель в моем лице.

Приехавши в Вену, Вы будете прежде всего устраиваться, потом приедут Ваши мальчики с Александром Филаретовичем, потом наступят праздники, и Вам часто придется выезжать, чтобы веселить приезжих. Все это, очевидно, будет до такой степени занимать Ваше время, что писать письма времени Вам не хватит. Поэтому, милый друг, пожалуйста, не смущайтесь моими письмами и не торопитесь отвечать на них. Ваше молчание мне будет совершенно понятно. Напишите мне из Вены, когда Вы вполне устроитесь и когда для переписки хватит свободного времени. Буду терпеливо ждать.

Тоскливая погода усугубляет мое грустное настроение, а грустно потому, что Вы уезжаете, потому, что кончается житье мое на милой вилле Bonciani, вблизи Вас, вдали от всякой суеты. Рукописи все нет, хотя обещанные объяснения Анатоля я получил. Они очень неудовлетворительны. Если и завтра она не придет, я, вероятно, останусь до субботы.

Книги возвращаю, но боюсь, что поздно и что Вам уложить их некуда. В таком случае я могу довезти их до России. Я не жду ответа. Попрошу Вас только, друг мой, решить вопрос с книгами, и если Вам их взять некуда, то Алексей принесет их назад. Будьте здоровы. Доброго пути желаю Вам, бесценный друг мой.

Ваш П. Чайковский.

266. Чайковский – Мекк

[Флоренция]

15/27 декабря 1878 г.

12 1/2 часов ночи.

Villa Bonciani.

Необыкновенно грустный день! Вы не можете себе представить, дорогой, чудный друг, до чего с Вашим отъездом здесь стало невыносимо грустно. Мне так горько было озаглавить это письмо виллой Bonciani и знать, что оно уже не пойдет в Вашу виллу, а в Вену. Viale dei Colli сделалась невыразимо пуста, скучна, потому что Вас нет. Признаюсь Вам, что я даже не ожидал, чтоб до такой степени с отъездом Вашим жизнь моя здесь утратила всякий смысл, уже не говоря о прелести, а между тем я не мог сегодня уехать, чтобы поскорее переменой места и движением сбросить с себя охватившую меня грусть. Посылка все-таки не пришла. Это немало тоже способствовало к ухудшению состояния моего духа. Что мне делать? Это начинает походить на какую-то насмешку. Я решился подождать до завтра утром, и если ее опять не будет, я уеду, оставивши свой адрес Гектору и почтальону.

Погода дурная: целый день, с краткими перерывами, шел дождь. Я только что возвратился из театра. Давали очень забавную пьесу “Вebe”, перевод с французского, но опять-таки я нашел весь мужской персонал очень слабым. Они все очень пересаливали комические положения. Удовольствия было мало, и мне было грустно сидеть в театре. где еще третьего дня я Вас видел. Возвращаясь назад и проезжая мимо виллы Оппенгейма, я с невыразимой грустью посмотрел на Ваше покинутое жилище. А утром сегодня как странно было не увидеть в двенадцатом часу сначала милую собаку, всегда являвшуюся предвестницей Вашего появления, потом детей, потом, наконец, Вас самих! Пока Вы здесь были, я привык смотреть на Viale dei Colli как на нераздельную принадлежность Вашу и мою. Теперь она сделалась чужой. Я не пойду на Вашу виллу. Во-первых, все переставлено и, следовательно, утратило свою притягательную силу, во-вторых, я боюсь оппенгеймского цербера, и его сопровождение по вилле парализовало бы всякое удовольствие.

От скуки я сегодня пытался заняться – как бы Вы думали чем? – стихотворством и начал сочинять стихотворение, мысль которого уже давно сидела у меня в голове. Увы! кропать стихи для меня во сто раз труднее, чем написать самую сложную фугу! Тем не менее, я хочу непременно докончить эти стихи и пришлю их Вам. Не правда ли, дикая мысль убивать время стихокропательством? Да и вообще убивать врем я – такое непривычное и непривлекательное для меня занятие! Вы теперь в Триесте и спите. Покойной ночи Вам, дорогая моя. Я дождусь двенадцати часов утра, чтобы написать Вам, пришла ли наконец посылка. До свиданья.

П. Чайковский.

267. Чайковский – Мекк

[Флоренция]

16/28 декабря 1878 г.

Суббота.

Посылки нет! Я решаюсь уехать, в надежде, что если судьба будет ко мне благосклонна, то рукопись моя доедет, наконец, и до Парижа.

Я получил письмо от Юргенсона, в котором он сообщает мне музыкальные известия Москвы. В последнем концерте имел большой успех голландский виолончелист Гольман. 6 декабря должны были идти, в виде обычного ежегодного сюрприза, полтора действия моего “Онегин а”, но по болезни певицы, исполняющей роль Татьяны, представление отложено до сегодня, 16-го. Юргенсон слышал, что певица эта, сверх всякого ожидания, оказалась очень хороша и на репетициях приводила всех в изумление: никто не ожидал этого. Мужчины, и в особенности Ленский, плохи. Рубинштейн в разговоре с Юргенсоном отозвался об “Онегине” очень восторженно и сказал, что это лучшая моя вещь.

Погода и сегодня грустная, но это даже меня радует, так переход от итальянского климата к скверному парижскому будет менее чувствителен. Следующее письмо буду Вам писать уже из Парижа.

До свиданья, дорогой друг. Желаю Вам поскорее устроиться и дождаться Ваших мальчиков.

Ваш П. Чайковский.

268. Чайковский – Мекк

Париж,

18/30 декабря 1878 г.

Дорогой мой друг! Сегодня утром я приехал сюда. Путешествие совершилось с совершенно идеальным комфортом. Не знаю, случалось ли мне говорить Вам, что я страдаю болезнью, которую немцы называют железнодорожной лихорадкой. Уже за несколько дней до предстоящей поездки я всегда суечусь, беспокоюсь, и все это оттого, что мне ненавистно путешествие в набитом вагоне, с людьми, которые или смотрят прямо в лицо Вам или вступают в разговор. Я никогда ничего не жалею, чтобы добиться возможности ехать без посторонних. На этот раз я ехал от Флоренции до Турина в купе вдвоем с Алексеем, а от Турина до Парижа в превосходном sleeping car [спальном вагоне]. Прощание с Villa Bonciani было довольно трогательное. Гектор и другие, состоящие при ней, провожали меня с необычайною сердечностью. Уезжать из места, где хорошо жилось, всегда грустно, и у меня при отъезде на сердце было жутко. Но так как, чтобы вполне оценить счастливую эпоху жизни, нужно всегда несколько отдалиться от нее, то только теперь я вполне начинаю понимать, до какой степени неизгладимо приятные следы оставит в моей памяти этот чудесный месяц, проведенный вблизи Вас и среди такой подходящей для моего нрава обстановки. Я не могу без навертывающихся на глаза слез вспомнить о Viale dei Colli. Париж я очень люблю, но как здесь шумно, какая суета! Правда, что по случаю приближающегося Нового года и тысячи расставленных по бульварам лавчонок с etrennes [новогодними подарками] оживление на улицах удвоенное. После той тишины, в которой я жил в вилле Bonciani, меня поражают и даже несколько пугают эти несметные толпы экипажей и пешеходов. Погода весьма неблагоприятная. В Италии, недалеко за Флоренцией, поезд наш вступил в область мороза и снега до такой степени, что ночью мне едва доставало шубы. Но переехавши Модену, мы очутились среди туманной и дождливой оттепели, весьма противной и на каждом шагу приносящей мелкий дождик.

Я останусь здесь несколько дней, во всяком случае не более недели, и поеду отсюда в Сlarens, где с удовольствием проживу до 1 февраля. Итак, милый друг, адрес мой теперь будет прежний (Clarens, Villa Richelieu). Мне очень, очень любопытно узнать, как Вы доехали, как устроились, здоровы ли, и если Вы мне пришлете сюда телеграмму с весточкой о себе, то это мне доставит огромное удовольствие (Rue de la Paix, Hotel de Hollande).

Оперный спектакль сегодня очень неинтересный: дают провалившуюся оперу антипатичного для меня автора, Joncier'a, и поэтому я решился итти в какой-нибудь другой театр.

Ежеминутно думаю о Вас и вспоминаю Флоренцию. Будьте здоровы, бесценный друг.

Ваш П. Чайковский.

269. Чайковский – Мекк

Париж,

21 декабря 1878 г./2 января 1879 г.

Дорогой друг! Пишу Вам с стесненным сердцем, с тоскою и грустью на душе. Причина следующая., Передо мной опять восстал неожиданно убийственный призрак недавнего прошлого. Известная особа опять напоминает о себе. Сегодня я получил письмо от Анатолия. К нему явился какой-то таинственный господин, назвавший себя родственником известной особы. Он сообщил брату, что известная особа обратилась к адвокату и сама теперь хочет требовать развода. Он же, хотя и не облеченный доверенностью, пришел сказать брату, что, убедившись из прочитанных моих писем в моей честности, он пожелал окончить дело миром и желает узнать мои условия.

Право, можно с ума сойти от этого сумбура! То она решительно отказывается от всяких разговоров о разводе, то начинает дело и хочет заставить меня согласиться на то, что составляет самое живейшее мое желание. После краткого обдумания я написал Анатолию следующее. 1) Разговаривать об этом деле с лицом, не облеченным доверенностью, нечего, особенно когда это лицо, как пишет Анатолий, преклоняется перед добродетелями и умом известной особы. 2) На развод я согласен во всякую минуту, но переговоры об этом могу вести только с человеком, получившим ее формальную доверенность. 3) Денег никаких не дам, согласно с тем, что ей было сказано летом, т. е. ей был предложен развод и десять тысяч, а когда она отказалась, было сказано, что, в случае когда она впоследствии сама начнет дело, денег уже в моем распоряжении не будет. 4) Дело можно будет начать не тогда, когда она этого захочет, а когда я вернусь в Россию, возвращение же свое я никоим образом не могу ставить в зависимость от ее капризов. 5) Расходы на ведение дела готов принять на себя.

В сущности, следует радоваться, что известная особа наконец одумалась. Но нет никакой возможности предвидеть и знать, насколько это серьезно, не выкинет ли она какой-нибудь новой штуки. А кроме того, мне просто невыносимо тяжело опять вспомнить! От времени до времени я забываю всю эту историю, и потом, когда призрак неожиданно опять восстанет,-мне в первое время очень тяжко.

В субботу я решился ехать в Сlarens. Хотя все эти дни я веду жизнь, богатую развлечениями, но мне жизнь без дела, в. конце концов, всегда утомительна, и я бы уехал тотчас же, если б не хотелось подождать еще присылки рукописи из Флоренции, а по письмам вижу, что она должна быть там. Был три раза в театре, но музыки еще никакой не слышал. Сегодня иду в музыкальный фестиваль, где будут исполняться сочинения Deslibes, Massenet и Joncieres.

О, как я жалею в эту минуту Viale dei Colli и свой тихий уголок! До свиданья, милый-и добрый друг мой!

Ваш П. Чайковский.

270. Чайковский – Мекк

Париж,

22 дэкабря 1878 г./3 января 1879 г.

Привыкши на нашей Viale dei Colli ежедневно сообщаться с Вами письменно, мне было очень скучно без известий о Вас, милый друг мой, и потому я несказанно обрадовался вчера телеграмме Вашей, но болезнь Ваша огорчает меня. Надеюсь, что в ту минуту, как я пишу это письмо, Вы уже поправились и. проводите приятные часы в обществе давно не виданных петербургских гостей Ваших. Желаю от души, чтоб Вам было хорошо во всех отношениях.

Жизнь постоянно проходит в чередовании ряда хороших и ряда дурных дней. Во Флоренции мне было удивительно хорошо. Здесь, несмотря на то, что я ежедневно в театре и нахожусь в городе, который по случаю праздников кипит весельем, мне невесело. Грозный призрак, о котором я писал Вам вчера, еще раз промелькнул передо мной. Юргенсон получил от известной особы письмо, в котором она без всякого повода наносит ему целый ряд непостижимых оскорблений. Само собою разумеется, что она получила подобающий ответ, т. е. предупрежденный мною уже прежде Юргенсон просто отвечал ей, что впредь ее письма будут посылаться ей нераспечатанными. Все это, конечно, пустяки, но я вследствие свойственной мне впечатлительности грущу, тоскую и очень мало наслаждаюсь парижской веселостью.

Вчера произошел очень комический эпизод. После обеда я отправился в Hippodrome на музыкальный фестиваль. Оказалось, что вместо “Jeudi 9 Janvier” я прочел “Jeudi 2 Janvier” и ошибся на целую неделю. Вместо музыки пришлось наслаждаться зрелищем наездников и наездниц. Впрочем, мне очень понравилось чудесное колоссальное здание гипподрома и его электрическое освещение. Освещалась ли при Вас Avenue de l'Opera электрическим светом? Я прихожу в восторг каждый раз, как прохожу мимо этой улицы. Из всех театральных представлений, на которых я присутствовал, больше всего мне понравился спектакль в “Comedie Francaise”, где давали две пьесы Мольера и “Andrоmaque” Расина. Все это было превосходно исполнено. Большое удовольствие я испытал также в “Gymnase”, где дается очень милая новая пьеса, “L'age ingrat”. Сегодня пойду в оперу. Дают “Полиeвкта” Гуно.

Погода стоит очень теплая. Вечером посетители кафе сидят на открытом воздухе. Я очень люблю после театра усесться за столиком где-нибудь в уголке и следить за снующими толпами народа. К сожалению, все эти удовольствия имеют цену, когда днем что-нибудь было сделано. Фланировать несколько дней сряду без всякого дела a la longue надоедает. Мне кажется, что я мог бы очень приятно прожить месяц или два в Париже, но занимаясь днем и вознаграждая себя вечерней прогулкой за трудовые часы. Поэтому я очень буду рад приехать сюда опять, но теперь с большим удовольствием еду в свою виллу Richelieu на берегу чудного Лемана. Я напишу еще раз Вам отсюда.

До свиданья, милый, чудный, добрый друг. Сердечно благодарю Вас за телеграмму.

Ваш П. Чайковский.