Текст книги "Переписка П. И. Чайковского с Н. Ф. фон Мекк"

Автор книги: Петр Чайковский

Соавторы: Надежда фон Мекк
сообщить о нарушении

Текущая страница: 59 (всего у книги 181 страниц) [доступный отрывок для чтения: 64 страниц]

30. Чайковский – Мекк

[Париж]

13/25 февраля 1879 г.

Вчера я был в Come die Francaise и видел три пьесы: l) “Lе mariage force” Мольера, 2) “Lepetit Hotel”-новая, очень миленькая пьеска и 3) одну из капитальнейших пьес французского репертуара, “Le gendre de M. Poirier”. Как мне досадно, что я не написал Вам, друг мой, что нужно было бы Вам посмотреть на эту превосходную пьесу в столь чудном исполнении, каково оно в Comedie Francaise. Наслаждение было полнейшее. Особенно поразительно хорошо играет в этой пьесе Got, исполняющий роль Poirier. Это не игра, а просто une incarnation [воплощение.]

Этого же актера я видел на рождестве в другой роли (“Les Fourchambault”), где он является до такой степени другим человеком, что я даже подумал: уж не два ли Got в труппе? Вот истинное торжество актерского искусства-вложить в зрителя подозрение в тождестве одной и той же личности! Я позволю себе посоветовать Вам посетить этот театр, когда будут давать на днях “Le fils naturel” Дюма. Пьеса недурная и тоже превосходно исполняемая.

Я очень доволен сегодняшними работами Пахульского. Про него можно сказать, что это молодой человек с толком. С такими юношами приятно иметь дело. Приятно видеть, что он с каждым разом идет вперед. Если он слегка исправит и почистит свою сонату, то тогда ему можно будет наслаждаться сознанием того, что у него уже есть одна вполне удовлетворительно оформленная вещь. Сознание это придаст ему много веры в себя и рвения. Впрочем, рвения у него и без того не мало. Сейчас проигрывал “Etienne Marcel”. Про эту оперу можно сказать, что это совершенно ничтожное, даже бездарное произведение. Плоско, сухо, скучно, бесстильно, бесхарактерно. Мне кажется, что он хотел посредством преднамеренной простоты подслужиться публике, но не все то хорошо, что просто. Что может быть проще “Дон-Жуана”, “Жизни за царя”! Но дело в том, что эти оперы не только просты, но и удивительно хороши, ибо в них положено много вдохновения и гениального творчества! Ни того, ни другого у Сен-Санса нет. У него есть ловкость, знание, вкус. Этих трех качеств достаточно для тех маленьких симфонических картин, из которых некоторые очень удались ему. Но на оперу у него не хватило материалу! Особенно поразительна мелодическая бедность.

Однако я заболтался, и письмо выходит длинное. Ответа я не жду и не прошу. Но если в конце этой недели Вы мне напишете письмецо, милый и добрый друг, то попрошу Вас вкратце ответить только на следующие вопросы: 1) как было на этой неделе Ваше здоровье? 2) понравился ли Вам “Фауст”?

Юргенсон сообщает мне, что Рубинштейн не хочет в нынешнем году давать концерта ни в Москве, ни в Петербурге. В будущем же году он в ноябре поедет с концертной tournee по Европе. Он ангажирован известным антрепренером Ульманом на один месяц за пятнадцать тысяч франков. В сезоне 1880/81 г. тот же Ульман предложил ему путешествие в Америку за пятьдесят тысяч франков. И то и другое предложение он принял. Так как, по словам Юрг[енсона], это секрет, то прошу Вас, милый друг, никому не сообщать этого известия. Еще раз повторяю, что не жду и газеты очень, очень благодарен.

Будьте здоровы, дорогая моя.

ответа. За книги

Ваш П. Чайковский.

31. Мекк – Чайковскому

Париж,

15 февраля 1879 г.

8 часов утра.

Простите, мой милый, бесценный друг, что я не написала Вам вчера же при получении Вашего письма, но я от этого не меньше ему обрадовалась и благодарна Вам, но что был не мой час для писания, а я такой несчастный человек, что ничего не могу себе позволить безусловно.

“Фауст” Берлиоза мне чрезвычайно понравился, в особенности восхитил меня балет сильфов и вообще усыпление и сон Фауста, на что и Вы указываете, друг мой. Я нахожу только, что в этой легенде у Берлиоза слишком слабо очерчена фигура Мефистофеля: он не рельефен, не характер[ен],-это не ужасный гетевский демон, презрительно смеющийся над людскою добродетелью, а просто un pauvre diable [бедный малый] с парижских бульваров. У Гуно эта фигура гораздо характернее воспроизведена.

Я так же, как и Вы, милый друг, устала ужасно в отом концерте, но все хотелось дослушать....

То, что Вы мне пишете о Н. Г. Рубинштейне, меня очень опечаливает. Очень будет обидно, если и другой брат покинет Россию, но я скажу, что со стороны Н[иколая] Г[ригорьевича] в этом все-таки будет un peu de cochonnerie [маленькое свинство]. Москва его так любит, так превозносит, поддерживает и выручает в разных житейский невзгодах, а он ее хочет бросить из-за лап каких-нибудь петербургских мосек. Это значит, что его не хватило быть слоном. Schande, Schande [стыдно, стыдно], как мои дети говорят.

Кстати о детях. Милочка имеет большое желание к Вам пойти, узнавши от меня, что Вы здесь. Она несколько раз мне говорила:

“Si nous etions allees chez lui?” [если бы мы пошли к нему], на что я ей внушала, что так как у Вас нет маленьких детей, то она не может пойти к Вам.

Статью в “Русском вестнике” [Мекк ошиблась; в “Вестнике Европы”.] “Специалист” я прочитала раньше и исключительно для Вас ее отложила, но забыла написать Вам об этом, но думала, что, быть может, Вам из нее пригодятся какие-нибудь сведения.

Благодарю Вас, милый друг, за указание мне пьесы в Theatre Francais, постараюсь ее посмотреть. Я Pasca также знаю по Петербургу и Москве и всегда езжу ее смотреть и в Париже. Вместе с нею теперь играет и петербургский Dieudonne, а в Comedie Francaise-Worms. Скажите, друг мой, где Вы сидели в Chatelet? Я Вас искала, искала и не нашла.

Мне кажется, насколько я понимаю, что Colonne отличный капельмейстер? В это воскресенье мне хочется попасть к Pasdeloup.

Были ли Вы в Paiais Royal, милый друг мой? Видели ли там великолепные работы из бриллиантов и серебра? Между ювелирами отличается роскошью и работою мой ювелир Boucheron, от которого я, впрочем, прячусь, потому что он ужасно пристает ко мне: он думает, что я могу закупить в Париже все, что есть хорошего. Я пришлю Вам через Пахульского посмотреть несколько серебряных вещей замечательной работы.

Благодарю Вас опять от всего сердца и безгранично, дорогой мой, за Вашу доброту и внимание опять к моему protege. Ваш отзыв о нем меня чрезвычайно радует, тем более, что ему ведь очень мало времени для занятий. Вы понимаете, что заниматься делами при таком большом хозяйстве, как у меня, не легко и надо много времени употреблять. Пахульский говорил мне, что Вы нашли здесь хорошие папиросы по семи франков за сотню. Скажите мне, милый друг мой, где Вы их купили; мне хочется достать для себя.

Что, Ваш Алексей делает успехи по-французски? Говорит сколько-нибудь и продолжает заниматься или надоело? Меня очень интересует такой пример жажды познания.

Тепло ли у Вас в комнатах, друг мой? У нас очень хорошо, тепло, просторно, светло, уютно. На днях я ожидаю приезда моего сына Володи с женою и маленьким сыном. Это будет большая радость для меня.

Саразате все еще сидит в Москве. Мне вчера писали, что Безекирский объявил свой концерт в зале Дворянского собрания с участием Саразате. Когда Рубинштейн будет уезжать за границу, кто же может и будет вместо него править консерваторцем?

Я не прошу ответа сейчас на мои многочисленные вопросы, а когда будете писать мне, друг мой, то попрошу ответить. Премного благодарна за оперу “Le Roi de Lahore”. Я еще не проигрывала ее и купила себе здесь французское издание.

А ваша “Любовь мертвеца” чудное произведение. В особенности интродукция и первый мотив потрясающе хороши.

До свидания, бесценный мой. Всем сердцем Ваша

Н. ф.-Мекк.

32. Чайковский – Мекк

16/28 февраля 1879 г.

1879 г. февраля 16-17. Париж.

Пятница.

Отвечу на Ваши вопросы, милый друг. 1) В концерте Chatelet я сидел в так называемых fauteuils de balcon [местах на балконе]. Это самые удобные и приятные места. Они находятся во всяком театре здесь, в Париже, над партером и под тем рядом лож, в котором Вы находились. Мое кресло приходилось как раз против сцены, и Вы все время были в виду у меня. Мне кажется, что Colonne – не первоклассный, но хороший капельмейстер. Он должен быть очень добросовестен и трудолюбив, но в нем мало огня, во всей его фигуре нет того престижа, той повелительности, которая порабощает оркестр до того, что все они делаются как бы одной душой, одним колоссальным инструментом. Впрочем, во всей своей жизни я видел только одного такого капельмейстера: это был Вагнер, когда в 1863 г. он приезжал в Петербург давать концерты, причем продирижировал несколько симфоний Бетховена. Кто не слышал этих симфоний в исполнении Вагнера, тот не вполне их оценил и не вполне постигает все их недосягаемое величие. Между второстепенными хорошими капельмейстерами мне чрезвычайно нравится Рихтер в Вене, и потом нужно отдать справедливость Н. Г. Руб[инштейну], который имеет огромные дирижерские достоинства и, между прочим, способность без всякой подготовки, в одну репетицию, разучить какую угодно трудную вещь. Я поставлю Colonn'a во всяком случае ниже этих двух капельмейстеров. Мне кажется, что хорошее исполнение “Фауста” зависело не столько от капельмейстера, сколько от одушевления самих музыкантов. Ведь теперь того же Берлиоза, которого при жизни знать не хотели, всякий французский музыкант чтит как предмет национальной гордости. Движения Colonne'a слишком мягки, деликатны, не достаточно энергичны, чтобы возбудить вдохновение в оркестре.

2) В Palais Royal я бываю ежедневно, ибо я там завтракаю в одном ресторане, где мне очень нравится. Так как я не особенный знаток и любитель в ювелирстве и в драгоценных камнях, то до сих пор не особенно внимательно рассматривал выставленные там в окнах вещи. Но вчера и сегодня вследствие Вашего письма заинтересовался и действительно видел много прелестных вещей. То, что Пахульский мне сегодня показывал, мне чрезвычайно понравилось. Благодарю Вас, милый друг, за удовольствие, которое Вы мне этим доставили.

3) Алексей продолжает заниматься Оллендорфом с необычайной усидчивостью и охотой. Он сделал большие успехи и немножко говорит; понимает очень многое, но меня приводит в совершенное отчаяние его выговор. Каждый день я его спрашиваю урок и каждый раз выхожу из себя по поводу тщетных попыток добиться хорошего произношения. Однако ж, сравнительно с первым временем, все-таки и в этом отношении есть некоторый успех.

4) В комнатах моих очень тепло, несмотря на то, что я единственный жилец той стороны дома, в которой обретается моя квартира. Вообще с этой стороны я чрезвычайно доволен моим отелем. Мысль, что, когда я играю, никто меня не слышит и никаких соседей я не беспокою, чрезвычайно мне приятна. Вечером я наслаждаюсь ничем не нарушаемой тишиной. Даже вследствие отсутствия жильцов на заднем дворе не слышно беготни слуг, ну, словом, так тихо, как в деревне, а это для меня потребность весьма важная. Недоволен я только мыслью, что все эти удобства оплачиваются столь дорогой ценою.

5) Сколько мне известно, Руб[инштейн] не намерен вовсе покидать консерваторию. В будущем сезоне он уедет всего на один месяц, в сезоне же 1880/81 г.-на три месяца. Следовательно, обе эти поездки не помешают ему остаться во главе консерватории.

Меня ужасно огорчило сегодня известие о смерти молоденького вел. кн. Вячеслава Константиновича. Этот милый мальчик был страстный любитель музыки, и мне самому однажды пришлось присутствовать на музыкальном утре у его отца, где он с величайшим усердием и любовью исполнял партии второй скрипки в разных morceaux d'ensemble [пьесах для камерного ансамбля]. Ему тогда было двенадцать лет, теперь только шестнадцать!!

Вчера я телеграфировал в Каменку , но ответа до сих пор не получил. Дело в том, что сестра уехала из Петербурга недели две с половиной тому назад совершенно благополучно, но в Москве вторая ее дочь, Вера, заболела корью. Так как по давнишнему знакомству с И. Г. фон-Дервизом она имеет возможность всегда от самой Каменки до Москвы ездить в его собственном вагоне, то сестра рассудила, что лучше увезти больную поскорее домой в этом вагоне. Но, к несчастью, случилось, что Ив. Гр. фон-Дервиза не было в Москве, и вследствие неточного распоряжения она могла ехать в его вагоне только до Киева. В Киеве пришлось бедную больную девочку переносить в отвратительные вагоны Киево-Б рестской дороги; в Фастове новая пересадка. И результатом всего этого было то, что Вера простудилась, и болезнь приняла очень острый и опасный характер. В тот день, когда сестра писала мне, Вера была вне опасности, но зато слегла старшая, Таня, и сестра делает в письме предположение, что переболят все дети, не исключая чудного маленького Юрия. Мысль, что все дети больны, что весь их веселенький домик превратился в мрачную больницу, очень расстроила меня, и я поспешил телеграфировать, прося ответной депеши, которой однако ж до сих пор нет. Я знаю, что в кори нет ничего опасного, но все как-то мне невыносимо тяжело думать, что мой любимец Володя и что крошка Юрий лежат в жару и страдают. К тому же, я два дня нахожусь под сильным впечатлением повести Достоевского “Братья Карамазовы”. Третьего дня вечером я прочел первые главы этой повести в Вашем “Русском вестнике”. В ней, как и всегда у Достоевского, являются на сцену какие-то странные сумасброды, какие-то болезненно нервные фигуры, более напоминающие существа из области горячечного бреда и сонных грез, чем настоящих людей. Как всегда у него, и в этой повести есть что-то щемящее, тоскливое, безнадежное, но, как всегда, минутами являются почти гениальные эпизоды, какие-то непостижимые откровения художественного анализа. Здесь меня поразила, потрясла до рыданий, до истерического припадка одна сцена, где старец Зосима принимает страждущих, пришедших к нему искать исцеления. Между ними является женщина, пришедшая за пятьсот верст искать у него утешения. У нее перемерли по очереди все дети. Похоронивши последнего, она потеряла силы бороться с горем, бродила дом, мужа и пошла скитаться. Простота, с которой она описывает свое безысходное отчаяние, поразительная сила безыскусственных выражений, в которых изливается ее бесконечная тоска о том, что она никогда,ни когда,никогда уж больше не увидит и не услышит его, и особенно, когда она говорит: “И не подошла-бы к нем у, не промолвила, в углу бы притаилась, только бы минутку едину повидать”,-все это меня и до сих пор еще невыразимо хватает за сердце. Да, друг мой! Лучше тысячу лет ежедневно по двадцать четыре раза умирать самому, чем лишаться тех, кого любишь, и искать утешения в гадательной мысли, что на том свете увидимся! Увидимся ли? Счастливы те, которые могут в этом не сомневаться.

Но я останавливаюсь, а то охота изливаться перед Вами увела бы меня слишком далеко. Простите, дорогой друг, что пишу Вам так длинно, но, право, я при этом ни единой секунды не имею в виду вызвать и Вас на длинные письма. Напротив, мне было бы неприятно, если б Вы вышли теперь из пределов коротеньких писем. Пожалуйста, берегите себя. Пишу Вам сегодня так длинно, ибо повинуюсь непреодолимому влечению беседовать с Вами. Я совершенно здоров, и мне нет надобности укрощать свое эпистолярное рвение.

Сегодня утром я, может быть, вследствие неспокойного состояния души работал с большим трудом и усилием, но все-таки работал.

Взял себе билет в Concert Pasdeloup. Окончу этот листок завтра и пошлю Вам письмо мое в воскресенье. Работа Пахульского не вполне удалась, но в ней все-таки много хорошего, и если он переделает ее согласно моим указаниям, то в результате получится очень чистая, хорошая работа. Я хочу после сонаты заставить его написать романс! Кажется, чего проще, как романс, а, между тем, я заранее знаю, что он наткнется на тысячу маленьких трудностей вокальной музыки. Пусть испытает свои силы и в этом роде музыки.

Суббота, 12 часов ночи.

Я получил сейчас телеграмму из Каменки. Обе больные выздоравливают, garcons pas encore malades [мальчики еще не больны], из чего следует заключить, что все-таки и им предстоит поболеть. Телеграмма кончается словами: “attendons pour Paques” [“ждем к пасхе”], т. е. в Каменке ожидают меня к пасхе, но вероятнее, что я пасху встречу еще в Петербурге и тотчас после нее поеду. Я в Петербурге во что бы то ни стало должен окончить сюиту, при мысли о которой я каждый раз краснею, вспоминая, что я обещал Вам, милый друг, клавираусцуг. Простите меня, пожалуйста! Я решительно теперь не могу заняться ничем, кроме “Орлеанской девы”, которая однако же близится к концу. Я надеюсь, что через неделю все будет готово.

Опера Сен-Санса мне решительно не нравится. Она поразительно ничтожна по качеству музыкальной изобретательности.

Когда Вам случится целовать сегодня милую Милочку, то поцелуйте ее, друг мой, лишний раз за меня.

Ваш П. Чайковский.

Будем сегодня вместе слушать симфонию Берлиоза, которую я, впрочем, не особенно люблю.

33. Мекк – Чайковскому

Париж,

19 февраля 1879 г.

8 часов утра.

Не знаю, как и благодарить Вас, мой дорогой, несравненный друг, за Ваше длинное письмо. Ничто не может доставить мне такого удовольствия, как Ваши письма вообще, а длинные в особенности, а Вы еще извиняетеcь за таковое,-уж эти Вам грешно, мой дорогой!...

А мне очень поправилась вчерашняя симфония Берлиоза; как картинно она написана. Этот человек умеет удивительно живо передавать музыкою все, что захочет, и говорит музыкою и рисует, где надо. Какой прелестный вальс на балу, как фантастична последняя часть. Слушаешь от начала до конца все с живым интересом, утомляешься временем, но никогда не музыкою. Премилый писатель!

А вот что мне не понравилось, это вся фигура Pasdeloup и весь entourage [обстановка] его концертов. Эта публика-глупая, бессмысленная, нахальная, как все французы: сверху полирована, а внутренне груба, цинична, безнравственна. Заметили ли Вы, друг мой, сколько развелось нищих в Париже при республике? Точно в Италии, тогда как прежде не бывало видно ни одного. Вообще французы, как народ, для личных сношений с людьми, весьма антипатичны. Заметьте, как они отвратительно грубы по натуре. Это свойство у них имеет даже гражданское право существования, и употребление un bon coup de pied [хорошего пинка] есть непременная принадлежность каждого супружества и, конечно, всегда от сильнейшего к слабейшему; они изучают, etudient [изучают], совершенствуют эту благотворную манипуляцию как предмет искусства, как живопись, как музыку, как работу на серебре, и в большей части уголовных преступлений в супружестве. Вы увидите, что муж поднес жене такой coup de pied, которым убил ее, и только при таком последствии он и наказывается законом, а вообще практикуется усердно и безнаказано почти во всех слоях общества. По крайней мере, я встречала много француженок здесь, в Париже (в России уже они стыдятся об этом говорить), весьма нарядных и пользующихся полным благосостоянием, которые без всякого стыда говорят, что их мужья бьют каждый день. Это мне приходилось узнавать при найме здесь гувернанток.

Пожалуйста, милый друг мой, не беспокойтесь нисколько о сюите. Мне хотелось бы, чтобы вообще она была окончена, но это все равно, когда бы это сделалось. А мне было жаль вчера уехать от сюиты Lachner'a, но я боялась давки в таком некомфортном помещении.

Как Вы поразительно скоро работаете, мой милый друг,-опера через неделю уже будет готова. Да ведь это просто мановением жезла Вы творите, да и как творите! Шел ли в Петербурге Ваш “Евгений Онегин”, как предполагалось, в аристократическом салоне? Отчего умер Вячеслав Константинович, я об этом не читала?

Сегодня у нас, русских, знаменательный день: освобождение крепостных, восшествие на престол доброго и гуманного царя и заключение мира с Турциею. Первое несомненно и во всех отношениях хорошо, второе в большей части отношений хорошо, а третье только отрицательно хорошо. Спасибо и за это.

Как Вы думаете, Петр Ильич, получим мы контрибуцию от Турции? А курс наш не поднимается и теперь 237.

Как мне жаль бедной Александры Ильинишны, что у нее дети хворают. Хуже этого ничего на свете нет, как видеть больных детей, а она, должно быть, очень любящая мать.

Зачем Вы, друг мой, читаете Достоевского, это Вам не по нервам. Я после его “Преступления и наказания” дала себе слово не читать больше ни одного его сочинения и держу слово. Он замечательный психолог и выбирает для своих сочинений самые тяжелые состояние ума и сердца для того, чтобы больше блеснуть своим изумительным психическим анализом и искусством представления. Он не для нас с Вами.

Я вчера опять Вас не могла найти, милый друг,-были ли Вы? У меня лежит билет на концерт Риттера в четверг в Salle Pleyel и на будущий вторник в Salle Erard какой-то концерт.

Как странно, что у M-me Viardot-Garcia ни одна дочь не вышла в нее вокальным талантом; я слышала двух, и ни одна не первоклассная.

Что Вы не бываете здесь у нашего Тургенева? Ведь Вы, вероятно, знаете, что он женат на M-me Viardot-Garcia.

Будьте здоровы, мой дорогой. Всем сердцем Ваша

Н. фон-Мекк.