Текст книги "Переписка П. И. Чайковского с Н. Ф. фон Мекк"

Автор книги: Петр Чайковский

Соавторы: Надежда фон Мекк
сообщить о нарушении

Текущая страница: 47 (всего у книги 181 страниц) [доступный отрывок для чтения: 64 страниц]

219. Чайковский – Мекк

[Флоренция]

21 ноября/3 декабpя 1878 г.

11 часов вечера.

Я получил письмецо Ваше, дорогой друг мой, во время обеда. Случилось, что Ив[ан] Вас[ильев], искавший Алешу, попал прямо ко мне, и папиросы, которые Вы приказали ему отдать Алеше, были приняты мной. Боже мой, как Вы бесконечно заботливы и добры, бесценная и дорогая моя! И как странно, что за пять минут до появления этих папирос я думал, что запас мой невелик и что, пока я получу заказанные для меня Анатолием папиросы, придется обратиться к Вам. Едва я это подумал, как уже с неба свалились на меня папиросы, да еще какие чудные!

После завтрака я ходил с Алексеем в город, во-первых, чтобы получить на poste restante письма, во-вторых, чтобы взять ванну, и, в-третьих, чтобы посмотреть на Флоренцию вообще и милую Via Cerretani – в особенности. Письма получил от обоих братьев и очень приятного свойства. Но бедный Толя мой неисправим. Он встретился на вечере с Панаевой и, по-видимому, опять увлекается ею. Зато он весел и в хорошем расположении духа. Модест жалуется, как и я, на наших бесчисленных родных, мешающих ему заниматься и доканчивать повесть.

Прогулка, несмотря на неблагоприятную погоду, была чрезвычайно приятна. В город мы шли через San Miniato, где я наслаждался чудным видом, а возвращались через Porta Romana, и на этот раз я во всей подробности видел Вашу чудную виллу. Что за вид у Вас! Что за милый сад, из которого мне слышались детские голоса, вероятно, Ваших мальчиков, звавших, как мне показалось, какого-то Александра. Как странно мне было думать, что в этой вилле живет так близко от меня мой лучший и ближайший друг. Как приятно было сознавать близость к Вам, которую я привык воображать далеко от меня!

Распределение времени моего будет следующее. Вставать в восьмом часу и после кофе заниматься до завтрака. После завтрака гулять часов до двух-трех и потом до обеда опять работать. Вечером читать, играть, писать письма, наслаждаться природой, одиночеством и тишиной, а иногда, может быть, и “ театр сходить.

У меня очень тепло. В отношении потребности в теплоте я прямой Ваш антипод. Я боюсь излишнего тепла и в России хлопочу всегда, чтобы топили меньше. Здесь же я охотно мирюсь даже с вовсе нетопленными комнатами, если есть камин. У меня есть теперь и то и другое, т. е. и камин и отопление посредством отдушин, греющих как раз настолько, что больше не нужно для меня. Вообще вся моя обстановка не оставляет ничего желать. Если б Вы знали, какое для меня благодеяние подобная тихая, ровная, уединенная жизнь, да еще вдобавок в местности, столь мне симпатичной и в частом общении с Вами. Брат Толя пишет мне, что рукопись найдена и на днях мною получится. Я с тем большим рвением займусь инструментовкой сюиты, что меня начинает сильно манить один новый оперный сюжет, а именно “Орлеанская Дева” Шиллера. 'Мне кажется, что на этот раз я уже не шутя примусь за намеченный сюжет. Мне помнится, что вскоре после открытия новой парижской оперы там была поставлена опера “Jeanne d'Arc” композитора Mermet. Опера провалилась, но, сколько помню, очень хвалили ловко и сценически составленное либретто. Я справлялся сегодня у Riсоrdi, была ли эта опера напечатана. Мне не дали решительного ответа, но сказали, что едва ли она имеется в печати. Я надеюсь на возвратном пути в Россию побывать в Париже и добыть себе это либретто. Кроме того, нужно будет прочесть несколько сочинений, касающихся жизни Jeanne d'Arc. Мысль написать на этот сюжет оперу пришла мне в Каменке при перелистывании Жуковского, у которого есть “Орлеанская Дева”, переведенная им с Шиллера. Для музыки есть чудные данные, и сюжет еще не истасканный, хотя им уже и воспользовался Верди. Я достал в Вене вердиевскую “Giоvannа d'Arсо”. Во-первых, она не по Шиллеру, во-вторых, она до крайности плоха, но все-таки я рад, что достал ее. Полезно будет сравнить его либретто с французским. Я уже и прежде иногда думал об этом сюжете и даже в последнее пребывание в Петербурге однажды мечтал о нем, но теперь начинаю увлекаться серьезно.

Пожалуйста, не давайте себе труда отвечать на каждое мое письмо. Я ведь знаю, как трудно Вам найти время для этого. Я же буду писать Вам почти ежедневно. Когда Вы едете в Вену? Покойной ночи Вам, чудный друг мой.

Ваш П. Чайковский.

220. Чайковский – Мекк

Флоренция,

22 ноября/4 декабря 1878 г.

10 часов вечера.

Сообщу Вам, милый друг мой, свое мнение о Пахульском. Он имеет три хороших данных для побеждения всех трудностей сочинительской техники, а именно: 1) несомненные музыкальные способности, 2) большую любовь к музыке и авторское рвение, 3) смирение и скромность. Он не собирается удивить с первых шагов мир оригинальностью творчества и постиг уже теперь одну непреложную истину, именно ту, что красота в музыке состоит не в нагромождении эффектов и гармонических курьезов, а в простоте и естественности. Все это прекрасно. Однако же, если Вы меня спросите, есть ли в нем задатки сильного и самобытного творчеств а, то на этот вопрос я теперь не сумею Вам ответить. Самобытность редко сказывается в очень молодом человеке, особенно в таком, который, как Пахульский, еще не совладал с техникой. Так как я не хочу ни на волос покривить душой, то я скажу Вам откровенно, что у меня бывали ученики с более блестящими задатками композиторского таланта. В их ученических опытах было больше легкости изобретения, гармонической красивости и инстинктивного понимания формы. Эти многообещавшие юноши были Давыдов (скрипач, ученик Лауба) и Танеев. Я возлагал на них огромные надежды, и нужно правду сказать, что до настоящего времени надежды эти не оправдались. Давыдов уже четыре года изучает медицину в Иенском университете и бросил музыку, а Танеев вместе с большим дарованием одарен несчастною чертою недоверия к себе, и это недоверие, выражающееся в том, что во всякой своей мысли он усматривает повторение чего-то уже написанного, парализует его. Но главная причина того, что оба они не удались, состоит в том, что таланты их не согреты внутренним огнем. У них нет внутренней потребности высказываться посредством музыки. Таланты эти, так сказать, поверхностные, т. е. они по заказу могут написать все, что угодно, и напишут интересно, но собственной авторской инициативы у них нет. У Пахульского она есть, и это очень благоприятное обстоятельство. Очень может быть, что скромность, неуверенность в себе и недостаток техники мешают ему выказать свои способности более ярко. Как бы то ни было, но во всем, что он мне показал, я усмотрел несомненные, хотя непоразительные музыкальные способности, и вместе с тем из беседы с ним я вывел то заключение, что он будет иметь терпение и мужество победить массу трудностей и самых колючих терний, предстоящих всякому обрекающему себя на суровую школу композиции.

В результате я не могу неприйти к заключению, что следует всячески поощрять и помогать ему учиться. В течение этих трех недель я имею в виду короче познакомиться с его музыкальною индивидуальностью и при расставании скажу ему, каким путем, по моему мнению, ему следует идти, чтобы скорее добиться цели. А покамест укажу на одно обстоятельство, имеющее капитальную важность. Ему необходимо приобресть фортепианную технику. Композитор должен быть пианистом настолько, чтобы свободно разбирать и играть всякую музыку, за исключением виртуозно-концертной. Пусть как можно больше играет и добивается техники.

Вот покамест все, что я могу сказать Вам о Пахульском. Между показанными мне вещами весьма недурен марш (по основной мысли), но он очень плох по форме, что нимало неудивительно, так как это лишь один из первых опытов. Я просил его переделать марш согласно моим указаниям. Это будет для него полезным упражнением, хотя и не лишенным трудностей. Тут опять приходится пожалеть, что он плохой пианист. Вы не поверите, друг мой, до чего пианисту легче все это дается!

Я принялся за инструментовку и работал весьма усердно до завтрака и немножко до обеда. Но что за чудная погода была сегодня от часу до пяти! Как обворожителен вид, открывающийся с некоторых пунктов Viale dei Colli на город и на всю долину! Это до сумасшествия красиво. Историческая правда требует, чтобы я хотя вкратце передал о немалом волнении, испытанном мною сегодня, когда Вы и Ваши проходили сегодня мимо меня. Это так ново, так необычно для меня! Я так привык видеть Вас только внутренним взглядом. Мне так трудно уверить себя, что моя невидимая добрая фея была хоть на одно мгновение видима! Точно волшебство какое-то!

Я Васине благодарил еще, добрая фея, за чудный инструмент. Вообще я часто себя упрекаю за то, что недостаточно благодарю Вас. С другой стороны, боюсь наскучить Вам выражениями благодарности. Да и как ее выразить!

Я открыл отличный способ быстрого сообщения с городом. От Porta Romana ходят омнибусы до площади и наоборот; это очень удобно и приятно.

Будьте здоровы, друг мой.

Ваш П. Чайковский.

221. Мекк – Чайковскому

[Флоренция]

23 ноября 1878 г.

Porta Romana, Villa Oppenheim.

Извините, дорогой мой, милый Петр Ильич, что я вчера не писала Вам в ответ на Ваше письмо, но у меня есть одно время в дне, в которое я могу писать, это именно утром, только что вставши с постели, потому что тогда, после письма, я делаю душ из холодной воды в глазные нервы, и это предупреждает головную боль. Если же я пишу среди дня, то у меня разбаливается голова, а я так боюсь этой боли, потому что она у меня никогда не бывает меньше трех дней и расстраивает меня надолго.

Я опять должна много, много, безгранично благодарить Вас, мой милый, дорогой сердцу друг. Вы так добро и внимательно отнеслись к моей просьбе в лице Пахульского, что я уже боюсь, чтобы Вас не беспокоили его приходы. Вы только что отделались от консерватории, а тут опять приходится толковать о гармонических несообразностях и мелодических требованиях: Пожалуйста, мой милый, добрый, хороший Петр Ильич, не стесняйте только себя нисколько. Если Вам вчера надоело это занятие, то бросьте его сегодня, если надоест в субботу, то бросьте в воскресенье. Для меня прежде всего и важнее всего Ваше здоровье, мой бесценный друг, и сохрани боже, чтобы что-нибудь ему вредило. Если же он еще будет приходить к Вам, то я очень бы желала, чтобы он осмелился перед Вами поиграть на фортепиано свои импровизации, потому что в них более всего видно обилие фантазии, а мне кажется, что это-то и есть главный задаток композиторства. Знание и технику можно приобрести, а фантазия дается только природою. Я знала многих чрезвычайно способных музыкантов-исполнителей по обеим сторонам музыки, и теоретических и практических, т. е. они умели писать очень хорошенькие сочинения, когда им давали их как задачи в консерватории, но им самим, так сказать, по доброй воле никогда никакие мысли в голову не приходили. Такие музыканты не есть композиторы по призванию, по вдохновению, это композиторы по выучке, технике. У него же такая богатая фантазия, что если он сядет пять раз в день к роялю, то он может по два часа сряду играть премилые фантазии; все они оркестрового свойства. Но для изложения у него еще, мне кажется, нет достаточно средств, и я думаю, что он легко приобретет их, если будет работать.

Я очень рада, дорогой мой, что Вы получили хорошие письма из Петербурга. Я не так счастлива, как Вы. Я это время получаю все очень тяжелые письма, так что когда мне подают пачку, так у меня сердце обмирает, и в таком душевном состоянии для меня еще большим благом служит Ваша музыка, в ней я нахожу и утешение и примирение. А теперь еще Ваше присутствие здесь это такое благодеяние для меня, за которое я не знаю как Вас и благодарить, мой несравненный друг. Что касается Анатолия Ильича, то, слава богу, что он весел, пусть порхает от одного цветка к другому, лишь бы не скучал, а женить его не следует, потому что тогда уж он совсем распустится и будет безвыходно тосковать. Я знаю много таких мужчин, способных тосковать и ныть ни о чем, и женитьбы для них были пагубны, потому что тогда уж нечем было забавляться, нечего ждать, не для чего поддерживать, и это ужасное положение для бедных жен – видеть никогда ничем не довольного, вечно ноющего мужа, да и для самого невесело, потому что помочь уже ничем нельзя. А пока человек не женился, его постоянно поддерживает и забавляет мысль о такой будущности, а такой влюбчивый юноша, как Анатолий Ильич, он двенадцать раз в году может мечтать о. женитьбе и хандрить, вероятно, только тогда, когда не влюблен. Вы не беспокойтесь о его хандре, милый друг мой, когда она на него нападет, и не выказывайте слишком много в ней участия, – это положительно вредно с такими натурами. Чем больше с ними няньчиться, тем больше они размокают, а, напротив, надо заставлять его больше самого справляться со своею хандрою, потому что ведь это не горе, утешать не в чем и помочь нечему. А бедный Модест Ильич, он, должно быть, так же как и мы с Вами, не охотник до общества, и удовольствие родственных связей не совсем ему кстати. Хорошо, что он продолжает свою-повесть, а то я думаю, что у него, пожалуй, терпения не хватит.

Вы спрашиваете, дорогой мой, когда я еду в Вену. Предположено у меня выехать 9 декабря нашего стиля (я здешнего не хочу знать), но мне ужасно жаль теперь уезжать отсюда, пока Вы здесь. Разве и Вы поедете, быть может, также в Вену и оттуда в Каменку на рождество? Напишите мне, дорогой мой, какие-планы у Вас на будущее. Я очень рада, что Вы имеете намерение побывать в театре, потому что у меня уже был взят билет для Вас на представление в Pergola. А Вы знаете, конечно, что на этом театре, как на всех казенных в Италии (San Carlo, Scala etc.), представления бывают очень редки, и в этот раз довольно интересно посмотреть. Будет итти опера “Ilviolino del diavolo”, написанная для певицы Carolin'bi Ferni, которая в то же время есть и скрипачка и покажет публике в этой опере оба свои таланта, и вокальный и инструментальный. Билет я посылаю здесь.

Скажите мне, дорогой мой, хорошо ли Вас кормят. Подают ли Вам фрукты за обедом? Что касается папирос, то заказанных для Вас Анатолием Ильичом Вы или очень нескоро получите или совсем не получите, друг мой. Я уже это испытала за границею: один транспорт в тысячу штук, посланный из Москвы, я совсем не получила, а другой в три тысячи штук, посланный теперь через Юлию Францовну, я едва-едва получила. Ей совсем задержали весь кофр в Вене из-за этих папирос, и она приехала без них, и уже отсюда я их вытребовала. Поэтому, дорогой мой, прошу Вас обращаться постоянно ко мне за папиросами, у меня большой запас из самого лучшего турецкого табаку. А Вы знаете, конечно, что меньше всех вреден турецкий табак: он меньше всех других содержит в себе никотина. Я пришлю Вам три сорта, и Вы мне скажете, который Вам лучше понравится. Один из них прямо привезен из Турции одним нашим родственником, гвардейским офицером, и табак великолепный, но Вы, быть может, найдете его слишком ароматичным, слишком нежным, – мужчины не всегда любят такой. Мне очень приятно, что Вы видели мою дачу; она очень красива внутри. Если бы Вы захотели посмотреть ее, то Вам стоит только зайти и приказать вызвать Пахульского, и тогда Вы обошли бы всю дачу, не встретив нигде ни одной души, а мне было бы это очень приятно. Детские голоса, которые Вы слышали, вероятно, именно звали Александра, Это один из наших итальянских кучеров, которого все дети очень любят, это тот, который привез Вас со станции. Мы давно его знаем, он служил у нас на даче на Fiesole пять лет назад и всегда ездит с нами, когда мы бываем во Флоренции. Около Вас, друг мой, есть интересная прогулка на башню Галилея. Надо пройти немного по нашей Viale в направлении к San Miniato, тогда будет дорога направо в гору, у которой стоит столб с какою-то надписью, вероятно, указывающей, куда ведет дорога, то там надо повернуть, и здесь будет сперва вилла Галилея, а потом и его обсерватория. Потом рекомендую Вам, милый друг, прогуляться к Poggio Imperiale. Это женский институт, от которого идет очаровательная аллея из пирамидальных тополей до самой Porta Romana, так что можно сделать круговую прогулку. С башни Галилея также можно сойти другою дорогою. На Certosa также можно ехать через Poggio Imperiale, а в воскресенье всегда интересно проехаться в Caseine. Там бывает гулянье от трех до пяти часов; мы каждое воскресенье ездим. Там ездит один чудак англичанин на двенадцати лошадях, запряженных по две,одна перед другою (цугом) в шарабане. Он несколько лет составляет такой выезд, все прибавляя по две лошади. Я очень люблю его встречать.

В субботу мы также будем в Pergola на том представлении, в которое я посылаю и Вам билет. Вчера вечером мы проезжали около Вас, милый друг мой. У Вас была освещена столовая и кабинет, из чего я заключила, что Вы обедаете. Не знаю, заметили ли Вы, дорогой мой, что я немножко изменила распределение комнат, – это для того, чтобы спальня была на солнечной стороне. Довольны ли Вы инструментом, друг мой? Прочтите, Петр Ильич, в “Московских ведомостях” дело, разбиравшееся в окружном суде, француженки Жюжан, в котором возмутителен донельзя факт оправдания этой личности, которая, будучи наставницей детей, своего воспитанника, четырнадцатилетнего мальчика, сперва развратила, а потом отравила, и присяжные заседатели оправдали ее! Это меня возмущает до глубины души. Неужели между этими присяжными не было ни одного отца, которого бы чувство возмутилось таким поступком? А уже нечего и говорить, как низко пала общественная нравственность у нас в России; меня это в ужас приводит. Однако, видно, мне не судьба писать Вам короткие письма. До свидания, мой дорогой, бесценный. Заверните как-нибудь посмотреть нашу дачу. Всем сердцем Ваша

Н. ф.-Мекк.

222. Чайковский – Мекк

1878 г. ноября 23. Флоренция.

Четверг, утром.

Пожалуйста, дорогой друг, не беспокойтесь насчет моих занятий с Пахульским. Он настолько музыкант, что мне вовсе не утомительно с ним беседовать. В следующий раз я попрошу его пофантазировать, но заранее чувствую, что он будет при мне стесняться, и с этой стороны я не узнаю его так хорошо, как Вы. Нужно очень большое и интимное знакомство, для того чтобы не стесняться при фантазировании. Я еще ничего не знаю относительно своих предположений на будущее, навряд ли на праздники поеду в Россию. В следующем письме объясню почему. Мне очень хочется побывать в этот раз в Неаполе, хотя не надолго, и, может быть, вскоре после Вашего отъезда я бы решился предпринять туда поездку. Впрочем, об этом напишу Вам в другой раз. А пока мне здесь так хорошо, что и не хочется думать об отъезде.

Благодарю за билет. Непременно воспользуюсь им. Кормят меня отлично. Вообще я очень доволен прислуживающим мне синьором Гектором. Он очень мил и предупредителен. Благодарю еще раз за письмо и билет. Книги и газеты я возвращу Вам завтра. Будьте здоровы, дорогая моя. Как меня огорчает, что Вы получаете невеселые известия из России.

П. Чайковский.

Папирос у меня покамест вполне достаточно.

223. Чайковский – Мекк

1878 г. ноября 23. Флоренция.

Четверг, 12 часов ночи.

Я хочу просить Вас, добрый и милый друг мой, не стесняться обязательными ответами на каждое письмо мое. Мне очень было бы неприятно, если б Вы подвергали из-за меня утомлению глаза Ваши. Мне очень хорошо известно, до чего занят и полон Ваш день. Я отлично понимаю, что и Ваши многочисленные семейные отношения и разнообразные деловые переписки занимают и без того у Вас много времени. Ну, словом, я ни мало не претендую получать от Вас ответ на каждое письмо мое. Ради бога, берегите свое зрение и пишите мне как раз настолько, чтобы не делать никакого усилия над собой. Я до крайности благодарен Вам, дорогая моя, за приглашение побывать в Вашей вилле. Но простите меня чудака.Я не воспользуюсь этим приглашением, пока Вы здесь. Я знаю, что, пришедши в виллу, я, как Вы пишете, не встретил бы ни души. Но это меня стесняло бы я конфузило. Меня угнетала бы мысль, что из-за меня все скрываются. Я предпочел бы побывать на вилле Oppenheim тотчас, как Вы уедете, и попросил бы Вас сделать распоряжение в этом смысле. Пожалуйста, не сердитесь на меня за это уклонение от Вашего предложения. Я бы хотел посетить Вашу виллу с таким же отрадным и ничем не смущаемым чувством общения с Вами, какое я испытывал в Браилове и в московском доме Вашем.

Так как я заговорил об отъезде Вашем, то кстати поговорю и о том, что я предполагаю делать после того, как Вы уедете. Сегодня я довольно много думал об этом и решил, что так как я хочу много работать, то мне нельзя будет ехать ни в Рим, ни в Неаполь. Оба эти города слишком обильны интересом. Нельзя жить в Неаполе и не бродить целый день по фантастически-чудесным его окрестностям. Нельзя жить в Риме и сидеть дома. Поэтому я желал бы, оставшись здесь после Вас еще два или три дня, поехать в Париж, чтобы собрать там многочисленные материалы для “Jeanne d'Аrс” и особенно либретто Mermet. A далее я еще не знаю, что бы я сделал, но, во всяком случае, на праздники в Россию не поеду. Сестра с семейством весь декабрь и январь проведет в Петербурге, и, следовательно, в Каменку меня ничто привлекать не будет. Таким образом, ранее начала весны я вряд ли возвращусь в Россию. Нужно будет поискать после Парижа тихого уголка для работы, а потом уже через Петербург вернуться надолго в Россию.

А покамест мне необходимо хорошенько заняться инструментовкой сюиты, чтобы, покончив с ней, вполне отдаться опере, Ах, друг мой.. как у меня много материала накопляется для этой оперы и с какою любовью я весь отдамся ей, как только кончу теперешнюю работу. Я должен каждый день делать усилие над собой, чтоб удержаться от новой работы, пока первая еще не готова.

Я много гулял сегодня и был, между прочим, на вилле Галилeя.

Покойной ночи Вам, милый друг.

Ваш П. Чайковский.