Текст книги "Переписка П. И. Чайковского с Н. Ф. фон Мекк"

Автор книги: Петр Чайковский

Соавторы: Надежда фон Мекк
сообщить о нарушении

Текущая страница: 61 (всего у книги 181 страниц) [доступный отрывок для чтения: 64 страниц]

39. Мекк – Чайковскому

1879 г. февраля 27. Париж.

Вторник.

Как я завидую Вам, мой бесценный друг, боже мой, как завидую, что Вы поедете в Москву, услышите “Евгения Онегина”. Как бы мне хотелось его слышать, и бог знает, придется ли когда. Я бы сейчас полетела вслед за Вами, но боюсь вернуться в Россию в самое опасное время в санитарном отношении.

Благодарю Вас очень, дорогой мой, за присылку мне телеграммы. Она для меня весьма интересна, а такой способ передачи телеграмм я употребляла сама для“ пробы, когда жила в Пиренеях. Это очень удобно. Надеюсь еще получить от вас весточку. Всем сердцем горячо Вас любящая

Н. ф.-Мекк.

40. Чайковский – Мекк

Париж,

27 февраля/11 марта 1879 г.

Итак, я уезжаю завтра по направлению к России. Я унесу с собой самое отрадное воспоминание об этих месяцах, проведенных так несказанно приятно и вместе с тем с такою пользою. Уже давно в моей жизни не выдавалась такая длинная полоса ничем не нарушенного благополучия. Благодарю Вас, дорогой друг, от всей души за эти чудные месяцы. Оглядываясь назад, я с особенною любовью останавливаюсь на воспоминаниях o Viale del Colli. Там мне было особенно хорошо. И ваша близость, и чудный климат, и местоположение, и мое симпатичное помещение, и образ жизни,-все это придавало дням, проведенным в ресторане Bonciani, неоцененную прелесть. Но и Clarens и Париж оставят во мне хорошую память о себе.

Я намерен остановиться на один или два дня в Берлине. Приеду в Петербург четвертого или пятого, а пятнадцатого, вероятно, отправлюсь в Москву, хотя еще не знаю, останусь ли там до отъезда в Каменку или снова возвращусь в Петербург, прослушавши “Онегина”. Сначала я сомневался, поеду ли в Москву по этому случаю, но теперь мне до того захотелось увидеть сценическое воплощение своей мечты (особенно в виду того, что, судя по телеграмме, опера идет недурно), что моя поездка в Москву не представляет никакого сомненья.

Не могу ли я быть Вам полезен в Петербурге? Не хотите ли поручить мне наем для Вас помещения, вообще не нужно ли что-нибудь устроить там для Вас? Уверяю Вас, милый друг, что мне доставило бы огромное удовольствие быть Вам полезным.

Я еще не знаю, где помещусь в Петербурге. Брату Анатолию я поручил устроить мне помещение, но, во всяком случае, у него остановиться я не могу, ибо для меня с Алексеем места нет, притом же для занятий его жилище совершенно не подходит к моим требованиям. Но если Вам вздумается написать мне отсюда, то попрошу Вас адресовать по адресу Анатолия: Новая улица, на углу Невского проспекта, дом 2/75, квартира № 30.

По поводу этого предупреждаю Вас, милый друг, что я. решительно не буду ждать от Вас писем до тех пор, пока не устроитесь в своем московском доме. Я знаю, что скоро Вам предстоят сборы, потом самое путешествие и что Вам будет не до писем. Прошу Вас в случае, если все-таки захотите написать мне, ограничиваться коротенькими записочками, из которых я мог бы знать, что Вы здоровы и где находитесь. Я же, если позволите, буду продолжать писать Вам в тех размерах, как это было в Париже.

До свиданья, друг мой! Еще раз горячо благодарю Вас за все счастье, которое я испытывал в эту поездку и которым я обязан Вам.

Ваш П. Чайковский.

Р. S. Я в первый раз в жизни читаю “Les Confessions” Руссо. Мне неловко рекомендовать Вам эту книгу, если Вы ее не читали, ибо рядом с ежеминутными проблесками гения в ней множество очень цинических признаний, которые делают эту книгу почти недоступной для женщин. Но я не могу не изумляться, во-первых, поразительной силой и красотой его стиля и, во-вторых, глубиной и правдивостью анализа человеческой души. Кроме того, я испытываю невыразимое наслаждение, когда нахожу в его признаниях черты своей собственной натуры, которых ни в каком литературном произведении я не встречал описанными с такой непостижимой тонкостью. Например, я сейчас прочел его объяснение, почему, будучи умным человеком, он в обществе никогда не производил впечатления умного. По этому поводу он распространяется о нелюдимости своей натуры и о невыносимой тяжести поддерживать по обязанности разговор, причем ради поддержания разговора приходится говорить пустые слова, не прочувствованные и не выражающие никакого действительного умственного процесса или душевного движения. Боже мой? до чего он тонко и глубоко верно рассуждает об этом биче общественной жизни! Недавно я хотел в моем письме к Вам выразить. эту самую мысль, но до чего слабо я ее высказал, и до чего сильно и рельефно развил ее Руссо!!

41. Мекк – Чайковскому

Париж,

28 февраля 1879 г.

8 часов утра.

Мой милый, бесценный друг! Благодарю Вас от всего сердца, глубоко. и горячо благодарю за все, что Вы для меня делали в мое зимнее пребывание за границею, за то безграничное удовольствие, которое мне доставляла Ваша жизнь вблизи меня, за Ваше милое, доброе участие, по моей просьбе, и к моему protege Пахульскому. Я уверена, что никогда и ничто другое в жизни не принесет ему такой пользы, как эти занятия с Вами. Они просветлили его; до сих пор он бродил в тумане, теперь же у него есть ясное сознание, есть точка опоры для его фантазии. Для меня же Ваше пребывание вблизи меня было не только бесконечным источником блаженства, но и огромною пользою для здоровья. Я такой человек, что мое здоровье главным образом зависит от душевного состояния. Если у меня есть какая-нибудь радость на душе, я и здоровее себя чувствую и другое дурное легче переношу. А вот тяжело мне, когда ничего радостного нет, потому что дурного-то всегда много, а ничто не поддерживает-переносить его. Такого же глубокого удовольствия, какое я ощущала в особенности на Viale dei Colli, я давно не имела, да вряд ли и буду когда-нибудь иметь. Благодарю Вас, благодарю, мой дорогой, добрый, хороший. никогда я не забуду этого счастливого времени.

Я также стараюсь придвинуть время своего возвращения в Россию, мечтаю теперь, как бы выехать 11 марта, потому что мне, вероятно, ехать на Варшаву и остановиться там дня на два. Я написала туда приглашение к одному управляющему поступить ко мне в Браилов, и если его ответ будет утвердительный, то мне надо окончательно переговорить с ним, потому что у меня в Браилове все безобразничают, нет возможности выносить дальше такой порядок или, вернее, беспорядок вещей, хотя прежний управляющий все-таки останется на моем попечении, но я его возьму в Москву....

Какое сокровище везете Вы с собою из Парижа, мой милый друг! Ваше новое, последнее детище! Но как грустно подумать, что нам, бедным людям, не скоро еще придется его услышать или увидеть хотя бы в печати. Это ужасно досадно такие медленные издания. Так хотелось бы поскорее насладиться, а тут надо ждать, долго ждать. Подгоните Юргенсона, дорогой мой! Но однако сколько ни говори, а надо прощаться, но я не люблю слово “пpощай”, а до свидания, мой милый, горячо любимый друг, счастливого Вам пути, доброго здоровья, много радости в кругу родных, а среди всего этого не забудьте сердца, которое бьется самою искреннею, беззаветною любовью к Вам. Не забудьте человека, который всегда и везде думает о Вас, ждет от Вас известий, как единственной неомpачимой радости, которому все интересно знать о Вас, которого заботит все, касающееся Вас. Одним словом, не забудьте меня, мой милый, добрый друг. Всем сердцем Ваша

Н. ф.-Мекк.

42. Мекк – Чайковскому

1879 г. февраля 28. Париж.

Среда.

От всей души благодарю Вас, мой несравненный друг, за Ваше милое предложение приготовить мне помещение в Петербурге. С особенным удовольствием воспользовалась бы им, но это повело бы к вопросам, которых я избегаю, и потому должна отказаться от Вашей милой любезности.

У Милочки вся рожица смутилась, когда я-ей сказала, что Вы уезжаете, и она сейчас спросила, приедете ли Вы в Москву.

Юля очень благодарит Вас за память и посылает Вам сердечный поклон и желание доброго пути. Благодарю Вас очень, очень, мой дорогой, за обещание писать мне, это облегчит мне разлуку с Вами.

До свидания. Всем сердцем Вас любящая

Н. ф.-Мекк.

43. Чайковский – Мекк

1879 г. февраля 28. Париж.

Среда.

Ваше письмо мне вдвойне трогательно, друг мой. Кроме того, что я с величайшею благодарностью и радостью читаю в нем выражения Вашей дружбы, мне почему-то кажется, что в нем звучит какая-то грустная нотка. Как часто при малейшей маленькой невзгоде я жаловался Вам на неполноту счастья, и как редко Вы жалуетесь, а между тем сквозь строки писем Ваших иногда проскальзывает та грустная нотка, которую читаю в нем и сегодня. О, как я желал бы Вам принести хоть десятую долю того счастья, которым я Вам обязан!

И Вы еще меня благодарите!

Я очень радуюсь предстоящей перемене правления в Браилове. Дай бог, чтобы это случилось как можно скорее и чтобы летом Вы могли утешаться созерцанием полного порядка в администрации.

Желаю Вам, милый друг, благополучного и приятного возвращения в Россию.

Потрудитесь передать мой поклон Юлье Карловне и нежный поцелуй Милочке.

В моем вчерашнем письме, если не ошибаюсь, есть вопросительные знаки. Я уже нашел на них ответы в Вашем письме. Ради бога, не беспокойтесь отвечать.

П. Чайковский.

44. Чайковский – Мекк

Берлин,

4/16 марта 1879

Вы, вероятно, удивитесь, дорогой друг, что я все еще в Берлине. Случилось обстоятельство, рисующее меня с очень смешной стороны, но тем не менее я Вам раскрою его по привычке говорить Вам все, что со мной случается. Я так умно распорядился своими суммами в Париже, что, совершив перед самым отъездом все свои уплаты, очутился с деньгами, которых не вполне доставало, чтобы доехать до Петербурга. Когда же я приехал в Берлин, то оказалось, что мне нельзя тронуться отсюда, пока не явится вспомогательная сумма. Я телеграфировал тотчас же Юргенсону (который мне должен), чтобы он послал мне по телеграфу недостающие деньги, но почему-то до сих пор не получаю их. Сейчас телеграфировал еще раз. Нет никакого сомнения, что сегодня же вечером или же завтра утром я получу ожидаемое. Причина моей ошибки заключается главнейшим образом в том, что ни с того ни с сего я увлекся в последние дни в Париже манией франтовства, чего со мной никогда до сих пор не было, и имел глупость приобресть себе совершенно излишнее количество предметов по части платья и белья. Мне тем более совестно говорить Вам об этом, что Вам слишком хорошо известно, как много у меня было денег и как я ребячески глупо обошелся с ними. Впрочем, поспешаю прибавить, что, несмотря на этот случай, мои финансы находятся в самом блестящем положении, ибо я должен получить от Юргенсона порядочную сумму заработанных денег.

Во всем этом не было бы ничего неприятного, если б Берлин не показался мне в этот приезд таким противным городом и если б мне не было совестно перед Вами и самим собой за свою непростительную небрежность, беспечность и расточительность. Берлин удивительно кажется скверным, жалким и скучным после Парижа. К тому же, я застал здесь лютый мороз с ветром, и до сих пор погода продолжает быть отвратительной. По части музыки я, как всегда, оказался здесь несчастливым. Как нарочно , в опере даются “Mарта”, балет “Эллинор” и тому подобные вещи, а концертов интересных никаких нет. Правда, что здесь каждый вечер можно слышать отличный оркестр и хорошую программу уБильзе,ия был там два вечера сряду, но я никак не могу помириться с обычаем немцев, слушая симфонии Бетховена, пить пиво, кофе, есть сосиски с капустой и т. п. прелести, вследствие чего к концу, в особенности в зале, образуется атмосфера совершенно невозможная. Многое можно сказать в оправдание этого странного обычая и прежде всего то, что во время исполнения музыки вся эта шумная публика умолкает, и тишина распространяется абсолютная. В первом вечере исполняли, между прочим, Andante из моего Первого квартета, и слушание этой вещи доставило мне большое удовольствие. Весь струнный оркестр играл ее, но с таким ансамблем и таким изяществом, как будто каждая партия исполнялась одним колоссальным инструментом. Оркестр вообще отличный, но все-таки жаль, что, слушая его, приходится дышать воздухом, пропитанным табачным дымом и запахом капусты и жареного мяса.

Сегодня в опере дают “Фераморса”. Это опера Рубинштейна, написанная им в ту эпоху, к которой относятся все его лучшие вещи, т. е. лет двадцать тому назад. Я довольно сильно люблю ее, и мне очень хотелось попасть на сегодняшнее представление, но не оказалось ни единого билета. Сам Рубинштейн провел здесь два месяца и только вчера уехал в Петербург.

Представьте, Надежда Филаретовна, что я уже начинаю тяготиться своей праздностью и горю желанием скорее приступить к инструментовке сюиты.

Какова-то у Вас погода? Здоровы ли Вы? Беспрестанно думаю о Вас, добрый, милый, бесценный друг! Вспоминаю с стеснением сердца о чудных днях, проведенных во Флоренции, и о всем этом очаровательном четырехмесячном периоде времени. Я даже предаюсь иногда неопределенным мечтам о том, что, может быть, все это когда-нибудь еще повторится. У меня есть к Вам большая просьба, друг мой! Не найдете ли Вы возможным, чтобы и в нынешнем году я мог провести несколько дней в Браилове перед Вашим переездом туда? Мне этого страстно хочется, и если Вы найдете возможным удовлетворить мою просьбу, то я буду безгранично счастлив и благодарен Вам. Но само собой разумеется, что если Вы найдете этому какие бы то ни было препятствия, то мне хотелось бы, чтобы Вы нисколько не стеснялись отказом. Я очень понимаю, что могут найтись причины, вследствие которых это желанное пребывание в Браилове представит неудобства или неловкости. А покамест я буду лелеять себя надеждой, что мечта: моя осуществится. Я прошу Вас об этом потому, что, несмотря на всю мою любовь к жителям Каменки, я ощущаю иногда совершенно непобедимую потребность пожить несколько дней без всякого общества, и, разумеется, нигде для меня одиночество не представляет столько прелести, сколько в Браилове.

Я продолжаю с невыразимым интересом читать “Les confessions” Руссо. Как жаль, что эта книга недоступна для женщин! С одной стороны, мне бы хотелось, чтобы Вы прочли ее, с другой стороны, я возмущаюсь мыслью, что Вы будете читать описание в ней многочисленных его любовных похождений, рассказанных во всей цинической наготе их. Это ужасно досадно. Интерес этой книги состоит в том, что не знаешь, чему больше удивляться: симпатичным сторонам личности Руссо или отвратительным. Человек этот при всех своих нравственных превосходных качествах совершал иногда поступки, внушающие мне к нему ненависть и презрение. Самый возмутительный его поступок состоит в том, что пятерых детей своих, прижитых от любимой и прекрасной женщины, он отдал в воспитательный дом в качестве enfants trouves [найденышей (подкидышей)], и целые десятки лет прожил, нисколько не мучась, по-видимому, этим и не пытаясь узнавать о судьбе их!!! В этом поступке есть что-то до того меня оскорбляющее и возмущающее, что я целые часы провожу в размышлении, стараясь совместить столь феноменальное бессердечие с очевидными доказательствами доброго и любящего сердца, являющимися в других случаях его жизни. Вообще книга эта делает на меня поразительно сильное впечатление. Иногда я встречаю в ней описание таких его душевных проявлений, которые мне знакомы, но которых до этой книги я не встречал ни в одном литературном произведении! Так как многое в “Confessions” мне все-таки непонятно, то мне хочется прочесть целый ряд книг, посвященных описанию этого странного, непостижимого XVIII века. Постараюсь в Петербурге найти удовлетворение сильно затронутого любопытства. Мне хочется теперь знать, как смотрели на Руссо его современники, и из сравнения его автобиографии с другими отзывами найти ключ к уразумению этой необыкновенной личности, заинтересовавшей меня тем, что некоторые слабости ее поразительно тождественны с моими. Разумеется, сходство это не касается ума, который в нем хотя парадоксален, но велик, на что я решительно не имею и не могу иметь претензий.

До свиданья, милый, дорогой друг. Главное, будьте здоровы.

Ваш П. Чайковский.

45. Чайковский – Мекк

Берлин,

6/18 марта 1879 г.

Надеюсь, милый друг мой, что Вы получили письмо мое отсюда, написанное два дня тому назад. В нем я рассказал Вам, как вследствие своей глупости, неряшества, нерасчетливости, беспечности я очутился в Берлине почти без денег и в невозможности продолжать дальнейшее путешествие и как я тщетно дожидаюсь ответа Юргенсона. С тех пор прошло двое суток, и ответа никакого нет, несмотря на несколько телеграмм. Ничем иным я объяснить этого не могу, как болезнью или отсутствием Юргенсона. Между тем, время проходит, братья, наверное, обо мне беспокоятся, по всевозможным причинам мне страшно здесь-скучно и неприятно. В довершение всего, я поселился в дорогом отеле, денежный запас приходит к концу, и неизвестность начинает меня сильнейшим образом терзать и расстраивать. В этой крайности я решился телеграфировать Вам сегодня и просить прислать мне восемьсот франков, если возможно, посредством телеграфического перевода на банкира.

Мне несказанно совестно перед Вами, т. е. мне совестно не то, что я прошу у Вас денег, а то, что беспокою Вас и что выказываюсь столь резко в самом своем невыгодном свете, т. е. в качестве человека, никогда не умевшего и не умеющего умно распределять свои средства, как бы блестящи они ни были. То, что Вы теперь мне пришлете, дорогой друг, будет частью той суммы, которую Вы прислали бы мне к 1 апреля. Я не выхожу, следовательно, из своего бюджета и, в сущности, не совершаю особенно неделикатного поступка, и тем не менее мне безгранично совестно и мучительно было решиться сегодня обеспокоить Вас моей телеграммой. Для меня совершенно непостижимо, каким образом Юргенсон не отвечает мне ничего. Или он болен, или он отсутствует. Как бы то ни было, но ждать более нет сил. Очень может быть, что теперь, когда крайность заставила меня решиться обеспокоить Вас, ответ Юргенсона придет; тем не менее я буду ожидать здесь Вашего ответа. О, как мне противен Берлин и как мне противен пишущий сии строки.

Ради бога, простите меня, милый друг мой, за беспокойство. Ваш П. Чайковский.

В субботу, как я узнал из газет, Ауэр будет играть в Петерб[урге] мой концерт, и мне было бы очень приятно услышать. Но поспею ли?

46. Мекк – Чайковскому

Париж,

1 марта 1879 г.

8 часов утра.

А я на Вас очень сердита, мой милый, бесценный друг. Вы обещали мне”. и я очень держусь за это обещание, что при каждой надобности какой-нибудь денежной суммы Вы обратитесь ко мне, и вдруг теперь, когда Вам была такая крайняя необходимость в деньгах. Вы телеграфируете Юргенсону, а мне ни словечка, ай, ай, ай... Schande, Schande. Ведь поверьте, что. никто из Ваших друзей не любит Вас так горячо и искренно, как я,-за что. же забывать обо мне в минуту беды? Пишу Вам, не имея еще никаких сведений о том, получили ли Вы переведенные мною тысячу франков, но думаю, что Вы уже их получили, потому что я сейчас, по получении Вашей телеграммы, послала к своему банкиру, и все было сделано....

Я не жалею, милый друг мой, что не могу читать “Confessions” Руссо, потому что я этого человека терпеть не могу. Это был самый безнравственный циник, какого только я могу себе представить, животное с умом человека, и его безнравственность тем более неизвинительна ему, что он был очень умен, и вся нравственность в нем сводилась только к тому, чтобы незаслуженно не брать чужих денег. А ведь это не высокой пробы принцип и есть гораздо больше продукт самолюбия, чем действительной нравственности.

В прошлом году, когда в Женеве было это огромное празднование столетнего юбилея Руссо, тамошняя журналистика очень восставала против-этого чествования и говорила, что безнравственно воздавать такие почести развратителю юношества, и я с этим согласна. По моему мнению, у м не оправдывает безнравственности, а, наоборот, обязывает к нравственности, конечно, не считая, что она состоит в общественных любезностях и пустой болтовне; но ведь на то и ум у человека, чтобы всему отвести свое место. Одним словом, я к Руссо питаю отвращение и ни капли уважения....

Как меня радует, мой милый, бесценный друг, Ваше желание побывать в Браилове, и это очень легко устроить, потому что я, вероятно, попаду туда не раньше 10 мая, следовательно, если бы Вы захотели пробыть там от 15 апреля до 10 мая, то я буду бесконечно рада, дорогой мой, а там уж очень хорошо и в апреле, а в мае, уж Вы знаете, под самыми Вашими окнами соловьи поют, и сирень цветет,-прелесть! Итак, мой несравненный,. все будет готовок Вашему приезду 15 апреля.

До свидания дорогой, милый друг. Крепко жму Вам руку. Горячо. Вас любящая

Н. ф.-Мекк.