Текст книги "Переписка П. И. Чайковского с Н. Ф. фон Мекк"

Автор книги: Петр Чайковский

Соавторы: Надежда фон Мекк
сообщить о нарушении

Текущая страница: 48 (всего у книги 181 страниц) [доступный отрывок для чтения: 64 страниц]

224. Мекк – Чайковскому

[Флоренция]

24 ноября 1878 г.

8 часов утра.

Villa Oppenheim.

Приношу Вам тысячу благодарностей, мой милый, бесподобный друг, за сообщение мне Вашего мнения о Пахульском. Ваш отзыв меня весьма порадовал, а Вашим словам ведь я верю,. как евангелию. Вы находите в его способностях совсем то же самое, что и мне в них казалось. Я также в его фантазиях не вижу ни оригинальности, ни своеобразности и так же, как Вы, думаю, что это, быть может, потому, что он слишком молод, слишком наивен еще во всем, – в музыке, как и в жизни. Но, быть может, у него и никогда не будет этих свойств, и все-таки он может быть хорошим композитором. Ведь нет же вовсе оригинальности в музыкальном отношении у Антона Рубинштейна, – у него есть самобытность, так сказать, физиологическая, эта страстная нервность, беспокойство, с которыми его сочинения очень нравятся. А кроме его, господа Брамсы, Раффы, Кили и целая фаланга немецких композиторов, также не обладающих никакою оригинальностью, пишут, сочиняют, и их играют, и они нравятся. Ведь такие единицы, как Вы, мой дорогой, весьма редки. Вас нельзя сравнивать ни с кем. Вас можно определить только так, что в Вас заключается все лучшее от самых лучших -композиторов. Все, что есть восхитительного в Mendelsohn'e, Schuman'e, Глинке, есть и в Вас, с прибавлением своих, оригинальных, самобытных свойств, с которыми Вы так обособляетесь от всех существующих доныне талантов,что и сравнивать Вас даже ни с кем нельзя. Хотя Шуман в своей немецкой породе также выделяется, как и Вы, яо племенной характер в нем другой и не представляет ничего оригинального, так как почва для него давно была уже разработана его предшественниками, такими же немцами, как и он. Вы же не только самобытный, но и свежий талант. Для Вас не много было подготовлено, Вы шли по едва намеченной тропинке, и Вы разработали ее в прекраснейшую своеобразную дорогу. Теперь уже в русской музыке никто и ничего больше не может сделать, – Вы соединили в ней все стороны ученой со всеми свойствами характерной музыки. У Вас могут быть последователи,но реформаторов не может быть. Я думаю,что Вы совершенно угадали, что Пахульский не осмелится фантазировать перед Вами. Для меня он играет свободно, потому что не считает меня за музыканта, Вы же для него божество, перед которым он прежде всего трепещет. Так уже где же решиться фантазировать, разве уж очень увлекся бы. Ваши занятия с ним, мой несравненный друг, есть такое благодеяние для него, которое будет иметь самое огромное значение для всей его музыкальной карьеры.

Каков туман сегодня! Я боюсь, что мы, выйдя гулять сегодня, не найдем дороги до Villa Bonciani. Я очень довольна, что Вас кормят недурно, мой милый друг, и что Вы довольны Вашим Signor'ом Hettor'ом; a все-таки Вы мне не сказали, дают ли Вам фрукты к столу. Мне очень досадно, что так долго нет солнца. Я очень рада, что Вам нравятся виды с нашей Viale. Я теперь пять недель смотрю на них в день по два раза и каждый раз любуюсь с восторгом. Дорогой мой, побывайте -в городе на выставке картин от Societe Artistique. Там есть очаровательные картины новых художников. Находится она на дороге, которая ведет на Fiesoli, на Viale Principe Eugenio, № 18. Это довольно далеко, но стоит поехать. За вход там не платится, но можно-покупать картины, хотя это вовсе не обязательно. Вы ездили брать ванну в город, а у Вас есть на Villa Bonciani, в Вашем помещении. Мое общество каждый день после завтрака ездит в город, а я каждый день после обеда езжу кататься: один день в город, другой до San Miniato. У Лиды второй ее мальчик, Макс, такое миленькое созданьице, что всех забавляет. Она теперь в хлопотах прививать ему оспу: ему пять месяцев. Милочка ужасно рада своим племянникам, все свободное время проводит с ними. Знаете, что она постоянно напевает Вашу колыбельную песнь. Юля и Лида разучивают теперь Ваш дуэт из “Евгения Онегина”. Лида очень хорошо поет; я жалею, что Вы не можете слышать ее. У нее премилый mezzo-soprano, с тою густотою, сочностью и страстною вибрациею в горле, которыми отличается и так действует на нервы голос певицы Лукки; Вы, вероятно, слыхали. А певица, которую мы будем слушать завтра, быть может, не лучше ли известна Вам по своему прежнему имени – Teresa Milanullo? A Ferni – ее имя по мужу. До свидания, дорогой мой. Вся Ваша

Н. ф.-Мекк.

225. Мекк – Чайковскому

1878 г. ноября 24. Флоренция.

Утро.

Только что отдала я свое письмо к Вам, бесценный мой Петр Ильич, как мне подали Ваше. Пожалуйста, не думайте, чтобы я принуждала себя писать Вам. Я пишу из собственной потребности, потому что мои мысли и все мое существо целый день полны Вами, и понятно, как меня тянет поговорить с Вами. Насчет моего приглашения Вам побывать у меня на даче я уже и сама подумала, мой милый друг, что предлагала Вам несообразность с данными обстоятельствами, так как теперь есть маленькие дети Лиды, да и вообще их присутствие здесь сделало невозможным убрать всех куда-нибудь. Поэтому я буду очень рада, дорогой мой, если Вы побудете здесь по нашем отъезде.

Как меня радует, что в Вашем воображении создается опять опера. Сюжет у Вас будет всякий хорош, мой милый друг, но что за богатое творчество у Вас: только что одна опера готова, да и какая, как уж другая задумывается! Пошли Вам бог сил и здоровья, а творчество Ваше все идет вверх.

Я не знаю, милый друг, читали ли Вы в “Отечественных записках” статью Карновича “Самозванные дети”? Если не читали, то рекомендую Вам прочесть, – это очень интересно. Посылаю и вторую часть этого сочинения.

Пока я писала Вам два письма, туман рассеялся, выглядывает солнце. Через полчаса мы будем проходить около Вас.

Ваша Н. ф.-Мекк.

226. Чайковский – Мекк

Villa Bonciani.

Пятница,

1878 г. ноября 24. Флоренция.

9 часов вечера.

Какую чудную погоду обещало сегодняшнее утро, и как мало эти обещания исполнились! Я, тем не менее, совершил значительную прогулку, т. е. был на башне Галилeя, на которую однако же за отсутствием custode [сторожа] не входил, а потом через San Miniato спустился в город, получил два письма на poste restante и вернулся домой все-таки пешком.

Одно из писем от Юргенсона. Он сообщает мне, что, кроме концерта, уже вышли из печати мои шесть романсов, виолончельная пьеса (исполненная в прошлом году Фитценгагеном) и детский альбом. Все эти вещи я поручил Юргенсону тотчас же прислать мне, и по их получении я их Вам доставлю. Полагаю, что детский альбом пригодится для Милочки. Впрочем, я не знаю, музыкантша ли она у Вас. Для Сони они слишком легки. Альбом этот я посвятил моему племяннику Володе, который страстно любит музыку и обещает быть музыкантом.

А симфония наша все-таки не готова. Мне ужасно перед Вами совестно, друг мой, за эту симфонию. Уже год как она готова, а клавираусцуг благодаря медлительности Танеева до сих пор еще не появляется. Однако ж Юргенсон обещает сделать все возможное, чтобы он скорее был награвирован и напечатан.

Я с большим удовольствием прочел сатиру на Биконсфильда. Как я рад, что назло этому ненавистному еврею англичанам порядочно достается в Афганистане. К сожалению, сегодня в “Gazzetta d'Italia” имеется благоприятное для англичан известие с театра войны.

Я прочел также непостижимое, загадочное дело Жюжан. Впрочем, оправдательный приговор присяжных нисколько не удивил меня. Разве не сплошь да рядом присяжные, а в особенности петербургские, выносят вердикты, оскорбляющие не только чувство справедливости, но и здравый смысл? Официально суд присяжных у нас называется справедливым, скорым и милостивым. Он действительно в сравнении с прежним скор и милостив, но ни в каком случае не справедлив. Не заходя далеко, вспомним процесс Засулич. А оправдание докторши Ковальчуковой, устроившей убийство мужа и оправданной в Харькове?. Дело Жюжан интересно не только как возмутительный уголовный роман, но и как курьезная бытовая картина. Не удивляют ли Вас эти непостижимые родители, знавшие об особенности отношений сына к гувернантке и все-таки не выгоняющие ее, эта мать, по показанию Жюжан, вечно проводившая вечера в клубе, оставляя детей на досмотр гувернантки-проходимки и кухарки? Бедный мальчик! Слезы выступают, когда подумаешь, что виною всего не его странная натура, не безумная и ненормальная страсть гувернантки, а недостаточная заботливость отца и матери.

Освещение у меня великолепное, и поэтому я отказался от предложенных Ив[аном] Вас[ильевым] свечей. Господи, до чего меня трогает Ваша бесконечная заботливость и доброта ко мне! Спасибо Вам, дорогой, милый друг.

Вчера я долго не мог решиться идти спать, до того была хороша лунная ночь. Я ходил по балкону, упивался воздухом и наслаждался ночным безмолвием.

Ваш П. Чайковский.

227. Чайковский – Мекк

1878 г. ноября 25. Флоренция.

Суббота. Утром.

Друг мой, пришлите мне, пожалуйста, черновую рукопись “Онегина”, мне хочется привести ее в порядок.

Я все забываю ответить Вам насчет фруктов. Мне подают их очень аккуратно и в большом изобилии. Вообще кормление превосходное, и если есть недостаток, так это излишнее количество кушаний.

Вчера вечером я много занимался музыкой, т. е. просмотрел обе сюиты Риса и концерт Lalo. Последний мне вовсе не нравится и не идет в сравнение с “Symphonie espagnole”. Сюиты же очень милы; написаны без претензий, но мило, изящно, хотя, как у всех современных немцев, мало свежести. Кстати о свежести в музыке. Рекомендую Вам оркестровую сюиту покойного Bizet “L'Arlesienne”. Я слышал ее в Петербурге. Это в своем роде chef-d'oeuvre. Если не ошибаюсь, она издана в четыре руки. Имеете ли Вы понятие о “Roi de Lahore” Massenet?

Дождь лил весь вечер, и я уже не наслаждался ночной свежестью на балконе, как накануне.

До свиданья, милый друг мой.

Ваш П. Чайковский.

Я уже кончил четвертый номер сюиты и принимаюсь за пятый.

228. Мекк – Чайковскому

[Флоренция]

26 ноября 1878 г.

Воскресенье. 8 часов утра.

Дорогой мой друг! Пишу Вам сегодня несколько слов только для того, чтобы сказать, что у меня очень голова болит, и поэтому я не буду писать Вам такого письма, какое хотела, т. е. очень длинного. Я, вероятно, даже гулять не пойду, а только поеду кататься в три часа в Cascine. Дурная погода начинает меня сердить; мне так хочется, чтобы Вам было здесь хорошо, а такая погода сплин нагоняет. Прежде у нас было солнце через день, потом через два дня, а теперь уже дней шесть его нет. Это ретроградное движение в природе совсем некстати, да и не в моде: теперь все стремится вперед, хотя бы и в помойные ямы попасть, но все-таки лететь вперед. Но, видно, от зимы нигде не уйдешь, хотя я все-таки здешнему климату весьма благодарна за то, что могу каждый день пользоваться воздухом.

Очень, очень благодарю Вас, милый друг мой, за обещание прислать мне вновь вышедшие Ваши сочинения. К сожалению, детский альбом для Милочки не может быть употреблен, она еще не учится, а для Сони, я думаю, будет слишком труден: у нее музыка идет очень плохо. А он, вероятно, как раз будет подходящ для меня. Известия об успехах англичан идут ведь из английских источников, и полагаться на них вполне нельзя. Если Вы читаете здешние газеты, друг мой, то не хотите ли французских? Мы получаем “Italie”, римское издание, и “Touriste d'Italie”, флорентийское издание. Вы говорите по-итальянски, друг мой, или знаете его только по сходству с французским? Только что я бранила погоду, как в эту же минуту ярко выглянуло солнце, – вот это так хорошо. Мне кажется, что Иван Васильев не совсем верно передал Вам мое предложение, дорогой мой. Я предлагала a bas jour [абажур] на лампу или свечи с абажуром, потому что с ними легче заниматься по вечерам. Мне очень жаль, что Вам не понравился концерт Lalo, потому что мне он очень нравится. Мне кажется, что он очень оригинален своими странными гармониями, неожиданными последованиями, красивыми мелодиями (в особенности одна), с очень изящными аккомпанементами, резкими ритмами. Мне очень нравится Испанская симфония, но то народно-характерное сочинение, которое выдержано весьма хорошо и красиво в музыкальном отношении; концерт же, так сказать, индивидуальное произведение весьма оригинального таланта и написан так легко, без всякой тенденции, а просто по свойству натуры. Он везде верен себе, и слышен тот же человек, который написал и Испанскую симфонию. Я не знаю оперы Massenet “Roi de Lahore” и вообще имею только общее понятие о Massenet. Французы его ужасно почитают, ставят его наравне с Gounod и очень поклоняются ему, но по тем немногим его произведениям, которые были у меня в руках, мне кажется, что он сухой писатель: мало жизни в его сочинениях; впрочем, я не стою на этом ни одной минуты. Сюиту Bizet я непременно выпишу. Как Вы скоро работаете, мой несравненный друг: уже за пятый номер сюиты принялись в четыре дня времени.

Опять записалась на двух листах. До свидания, дорогой мой. А мне ни разу не удалось Вас увидеть через окошечко. Да, впрочем, это и невозможно: я так близорука, что в пяти шагах не различаю знакомых. Всем сердцем Ваша

Н. ф.-Мекк.

По поводу процесса Жюжан и высказанного Вами мнения о родителях я напишу, когда голова перестанет болеть. Газет вчера не было.

229. Чайковский – Мекк

1878 г. ноября 26. Флоренция.

Дорогой друг! Если Вам сегодня концерт Lalo не нужен, то не пришлете ли мне его?

Ваш П. Чайковский.

230. Чайковский – Мекк

1878 г. ноября 26. Флоренция.

Посылаю Вам, друг мой, телеграмму об успехе нашей симфонии. Я ужасно рад!

Ваш П. Чайковский.

231. Чайковский – Мекк

[Флоренция]

26 ноября/8 декабря 1878 г.

Воскресенье, 8 часов.

Villa Bonciani.

А дождь продолжает упорно лить. Не скажу, чтобы я радовался этому. Италии вообще как-то не идет ненастье; на то она и Италия, чтоб небо было вечно синее. Но я охотно мирюсь с этим. В моих комнатах так уютно, так светло, на сердце у меня так спокойно. Я так глубоко наслаждаюсь и отдыхаю от двух ужасных месяцев, проведенных в Москве и Петербурге, что могу не без некоторого удовольствия внимать тихому шуму падающего дождя и при этом думать, что я под теплым Вашим крылышком защищен от всяких скучных и несносных столкновений со светом. Давно я не находился в таком сладком и очаровательном состоянии совершенного удовлетворения.

Как Ваше здоровье? Ничего не может быть несноснее головной боли. Если и сегодня у Вас боль продолжается, то надеюсь, что Вы не напишете ни одной строчки. Я по опыту знаю, до чего писание увеличивает головную боль.

Телеграмма Модеста была для меня очень приятным сюрпризом. Я не знал, что симфония должна была быть исполнена теперь. Успеху, о котором он извещает, можно вполне верить-Во-первых, Модест знает, что я вовсе не люблю, когда меня тешут преувеличенными известиями об успехе. Во-вторых, Скeрцо было повторено, а это уж несомненный признак успеха. По случаю этого известия я сегодня целый день погружен в нашу симфонию. Распеваю ее, вспоминаю, где, как и под каким впечатлением было написано то или другое, переношусь за два года назад и с каким-то отрадным чувством снова обращаюсь к настоящему. Сколько перемен! Как много совершилось в эти два года! Когда я начинал эту симфонию, Вы были мне еще очень мало знакомы. Но я отлично помню, что я писал ее для Вас. По какому-то предчувствию я знал, что никто так чутко, как Вы, не отзовется на мою музыку, что души наши очень сродни, что многое высказанное в этой симфонии понятно Вам более чем кому-либо. Я ужасно люблю это детище свое, оно принадлежит к числу тех, в которых я не боюсь разочароваться.

В третьем часу я, взявши Алексея, отправился в город и в Caseine. В Caseine мы пришли как раз, когда дождь из мелкого и как будто скоропреходящего обратился в упорный. Убедившись, что надежды на ясное небо нет, я вернулся домой.

Я непременно побываю на выставке новых картин. В прошедшем году я был на ней, но она была на другом месте. Там была одна “Римская матрона” поразительной красоты, и мне приходило тогда в голову, что если б Вы увидели эту картину, Вы бы, может быть, приобрели ее.

Кроме того, я не уеду из Флоренции, не побывав в Uffizi, в Pitti, в San Lorenzo. Любите ли Вы здешний Duоmo [собор]? Я его люблю до страсти; мне нравится его суровая простота, и потом, я в архитектуре не знаю ничего пленительнее Campanile. Вообще я очень люблю Флоренцию. Есть ли здесь теперь хорошая драматическая труппа? Если бы не было дождя, я, может быть, отправился бы сегодня ради воскресенья в театр. Но дома лучше. Сейчас примусь за Lalo, если Алексей, посланный к Вам, принесет его. Будьте здоровы, бесценный друг.

Ваш П. Чайковский.

В следующем письме напишу об Lalo.

232. Чайковский – Мекк

[Флоренция]

26 ноября/8 декабря 1878 г.

Воскресенье.

С величайшим удовольствием прочел вчера повесть. Карновича, которой начало, к сожалению, мне неизвестно. Но что в особенности интересно, так это статья доктора, лечившего Некрасова от его предсмертной болезни. Статья эта помешала мне заснуть, до того мучительно было читать о бесконечных, невероятных страданиях его и в особенности о той, по выражению доктора, животной жизни, на которую обрекла его болезнь. Ради этих страданий я простил Некрасову все, что имел против него как человека.

Пришел Ив[ан] Вас[ильев]. Не думайте, дорогая моя, что дурная погода сильно огорчает меня. Уверяю Вас, что я давно не чувствовал себя так хорошо, как теперь, во всех отношениях. Вчера вечером мне даже приходило в голову, что, вероятно, это не к добру. Я очень суеверен, и как только благополучие мое нравственное и физическое переходит за обычные пределы, я начинаю бояться. Это очень напоминает Собакевича в “Мертвых душах”, который, пользовавшись сорок лет вожделенным здравием, говорит Чичикову, что это не к добpу.

Я еще раз должен просить Вас, друг мой, не давать себе труда писать мне, если Вы нездоровы. Мне немножко неприятно, что при головной боли Вы все-таки написали мне.

Пожалуйста, пришлите мне при случае еще раз концерт Lalo. Я просмотрел внимательно одну первую часть, которая мне показалась жиденькой. Теперь, после того, что Вы-написали о ней, мне захотелось еще раз внимательно прочесть концерт.

Я оттого отказался от предложения Ив[ана] Вас[ильева], что у меня три лампы, и одна из них с превосходным абажуром. Она-то и освещает меня, когда я пишу или читаю вечером.

По-итальянски я совершенно свободно читаю, но говорю довольно плохо, хотя говорю. Когда-то я учился и говорил недурно. Это было во времена увлечения Ристори.

Massenet я ставлю ниже Bizet, Deslibes и даже St. Saens, но и в нем, как во всех современных французах, есть тот элемент свежести, которого недостает немцам. За “Italie” буду Вам очень благодарен.

Мне очень грустно, что Вы нездоровы, мой добрый друг. Я же здоров, покоен, благополучен. Я тоже отправлюсь сегодня в Cascine.

Ваш П. Чайковский.

Я кончил четвертый номер и начал пятый – сюиты, но ведь первых трех у меня до сих пор еще нет. Работы еще много.

233. Чайковский – Мекк

Villa Bonciani,

27 ноября/9 декабря 1878 г.

1878 г. ноября 27 – 28. Флоренция.

Понедельник.

Позвольте мне, милый друг мой, сделать критическую оценку концерта Lalo, который я проиграл несколько раз и, кажется, теперь порядочно знаю. Прежде всего скажу, что Lalo очень талантлив, – об этом спору нет. Но или он очень молодой человек, потому что все его недостатки сводятся к какой-то невыработанности стиля, свойственной молодости, или же он далеко не пойдет, т. е. я хочу сказать, что если он уже зрелый человек, то недостатки его суть органические, неизлечимые. Я нахожу, что концерт гораздо слабее Испанской симфонии. Все, что в этой последней я объяснял себе преднамеренно вложенным в музыку характером несколько дикой и бессвязной рапсодичности, все те странности, которые в ней я приписывал восточно-мавританскому строю испанской мелодии, находится и в концерте, который однако ж не испанский. Разберем первую часть концерта. Она состоит не из двух тем, как обыкновенно бывает, а из нескольких, а именно из пяти.

Во-первых, это слишком много. Всякое музыкальное кушанье должно быть удобоваримо, а для этого не должно состоять из слишком большого количества ингредиентов. Во-вторых, из тем этих вполне удачна только пятая. Остальные или сами по себе бесцветны или, как например вторая, не вполне высказаны, состоят из органически несвязных кусочков и страдают неопределенностью рисунка. В-третьих, во всех этих темах, за исключением опять-таки пятой, встречается однообразный прием, уже с излишеством употребленный в Испанской симфонии, т. е. смешение трехдольного с двухдольным ритмом. Уж если человек не в состоянии удержать своего вдохновения ради равновесия формы, то, по крайней мере, пусть старается разнообразить темы ритмом, а между тем ритмически-то именно темы очень однообразны. Не буду говорить о недостатках формы, о деланности, которая замечается в последовании отдельных эпизодов, – это повело бы слишком далеко. Перехожу к гармонии. Концерт преисполнен самых странных, диких гармоний. Уже не говоря о том, что в скромном скрипичном концерте не место этим пряностям, я не могу не заметить, что все они имеют какой-то школьнический характер, ибо не вызваны сущностью музыкальной мысли, а навязаны насильно, как бравада ученика перед учителем. Другие имеют характер тоже школьнической, так сказать, неопрятности. Например, к чему это два раза встречающаяся музыкальная грязь, a la Мусоргский. Ведь если сыграть это дикое сочетание осьмыми, то выйдет вот что.

Это безобразно и вовсе не нужно, ибо ровно ничем не вызвано и я сначала думал, что это опечатка. Не думайте, друг мой, что во мне заговорил учитель гармонии, педант. Я очень люблю, мотивированные и кстати употребленные диссонирующие комбинации. Но есть известные пределы, за которые никому переходить не дозволяется. Чтобы не вдаваться в технические подробности, скажу только, что всякое нарушение гармонического закона только тогда красиво, как бы оно ни было резко, когда оно происходит под влиянием давления мелодического начала. Другими словами, диссонанс должен разрешиться или путем гармоническим или мелодическим. Если нет ни того, ни другого, то происходит просто безобразие a l a Мусоргский. В приведенном примере я бы мог помириться с оскорбляющим ухо диссонансом; если б в следующем такте каждый голос шел бы мелодически плавно. У Lalо этого нет. У него безобразие ради безобразия.

Теперь, наругавшись, скажу и кое-что хорошее. Хотя связи мало, но отдельные части написаны тепло, много красивых гармонических и мелодических подробностей. В общем же характере его музыки есть общее всем современным французам свойство изящной пикантности, хотя это далеко не так элегантно, как у Вizet, например. Вот у кого бездна гармонических смелостей, но сколько вкуса и прелести во всем этом Если б я не знал Испанской симфонии, то концерт мне бы понравился втрое больше. Но я ожидал от Lalo такого мастерства, которого в концерте не нашел, и вот это разочарование и причина того, что я отозвался так неодобрительно. С другой стороны, я нисколько не удивляюсь Вашему хорошему мнению. Вас подкупает талантливость, беспрестанно сказывающаяся в подробностях. Я же, кроме талантливости, ищу прогрессивного мастерства технического и вот мастерства-то этого я, против ожидания, и не нашел. О второй части могу сказать, что она тоже какая-то недосказанная и притом написана под слишком заметным влиянием “Berceuse” Шопена.

Третья часть, кажется, очень и пикантна и мила. Но я ее еще мало знаю и очень буду благодарен Пахулъскому, если он принесет в среду скрипку.

Простите за скучную и придирчивую критику. Она тем более некстати, что Вы нездоровы. Меня очень огорчает Ваше нездоровье. Это, очевидно, migraine. Хотя этой болезнью я страдаю редко, но все-таки она мне знакома. Письмо это я отправлю к Вам только тогда, когда узнаю, что Вы совсем выздоровели. Я очень понимаю, что во время мигрени не до Lalo и вообще не до музыки. Тут нужен покой и покой. Выздоравливайте, милый, добрый друг. Мысль, что Вы страдаете в то время, когда я вожделею и благоденствую, мне тяжела. А погода сегодня чудесная. Я гулял и после завтрака и вечером. Заход солнца был великолепный.

Последняя часть сюиты приближается к концу, а рукописи все еще Анатолий мне не посылает. А мне бы очень хотелось отделаться от этой работы до Вашего отъезда. Впрочем, нет сомнения, что не сегодня-завтра получится. Я хочу еще успеть сделать клавираусцуг Andante и еще одной части для Вас. Будьте здоровы, ради бога, милый друг мой.

Ваш П. Чайковский.

Вторник.

Получил Ваше письмо. Ужасно рад, что боль Ваша прошла. Попрошу Пахульского захватить скрипку завтра. Будьте здоровы.