Текст книги "Другая женщина"
Автор книги: Пенни Винченци
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 31 страниц)
– Я считаю, что мы должны отвезти Оливера в гостиницу, – ответил Манго.
«Господи, до чего же он обаятельный», – подумала Сюзи, не в силах сдержать улыбку: почти все улыбались, глядя на Манго. Она в сотый раз попыталась понять, что же в нем так привлекало людей, почему от него нельзя было отвести глаз?
Природа хорошо поработала над Манго и поначалу дала ему прямые темные волосы, глубоко сидящие карие глаза, квадратный подбородок, орлиный нос, красиво очерченный рот, но в последний момент передумала и все перемешала: прямые волосы превратились в непослушную шевелюру, глаза под густыми бровями сидели глубже, чем надо, нос слегка выгнулся, губы на миллиметр стали толще, а потому чувственнее.
Сюзи должна была признать, что Манго совсем иной породы, чем ее обожаемый Руфус, который мог служить эталоном настоящего англичанина: высокий блондин, слегка апатичный, без малейшего намека на чувственность.
Манго же был сама чувственность. Жанин как-то, смеясь, заметила, что, даже когда он вам передает чашку чая, это выглядит как приглашение в постель. И, однако, все это казалось таким невинным, неосознанным, непреднамеренным, как дыхание или моргание, хотя, конечно, Манго знал свои возможности, и берегись та, кому придется их на себе испытать.
«Счастливый мальчик, – подумала Сюзи. – Опасный мальчик. Такой же опасный, как и его отец».
Манго заметил ее улыбку и улыбнулся в ответ. Его улыбка предназначалась только ей и никому другому. На мгновение между ними возникла какая-то близость, но вот он отвел взгляд, и она растаяла.
– А теперь я со всей ответственностью приступаю к своей роли шафера, – сказал он.
– Манго, дорогой, мы можем сами отвезти Оливера в гостиницу, – заметила Джулия Бергин, изобразив на лице дежурную улыбку.
– Нет, мама, пусть лучше они. Я так хочу.
Оливер поднялся и поцеловал Крессиду.
– Вы хоть понимаете, что я вижусь с вами в последний раз, мисс Форрест?
– Что ты хочешь этим сказать? – обеспокоенно спросила Мэгги.
– Мама, успокойся, – рассмеялась Крессида. – Он намекает на то, что завтра я уже буду миссис Бергин. Спокойной ночи, Оливер. Приятных тебе сновидений, дорогой. Гарриет, ты со мной? Мамочка, ты не забудешь поцеловать меня на ночь? Обещаешь? И ты, папочка.
– Можно и я приду? – спросила Джулия. – Или это не совсем удобно? Мне просто не терпится иметь дочь.
– Разумеется, – ответила Крессида. – Просто дайте мне десять минут, чтобы раздеться и лечь в постель, а затем можете заходить поодиночке и желать мне всего самого лучшего.
«Какая прекрасная дочь, – подумала Сюзи, глядя вслед Крессиде, покидающей кухню под руку с Гарриет. – И какая чудесная жена из нее выйдет».
Манго
Единственное, чего хотел Манго в этот вечер, это дорваться до телефона. До телефона, где бы его никто не беспокоил. В доме Форрестов телефон звонил непрерывно, чужие люди снимали трубку, звонили сами, и о спокойном разговоре не могло быть и речи. Он дважды порывался встать, извиниться и воспользоваться телефоном в машине Руфуса, но в последний момент передумывал. По ряду причин ему не хотелось говорить Руфусу о своем желании позвонить из его машины, хотя это было и глупо, потому что Руфус никогда бы не спросил его, кому он звонит и зачем.
Как это ни странно, но никто не знал, что он отчаянно влюблен, что у него серьезная связь, и он хотел по возможности дольше сохранить свой маленький секрет. Этим секретом была его тихая и нежная Алиса. Конечно, он мог сослаться на то, что ему нужно позвонить своему банкиру или адвокату, что было бы неправдоподобным в такое время и на таком торжестве, но вот звонок в Нью-Йорк его бы выручил.
В конце концов он решил позвонить тогда, когда вернется в гостиницу. Еще будет не слишком поздно. Алиса ложится спать далеко за полночь, и они смогут без помех поболтать сколько душе угодно.
Господи, как же он по ней соскучился! Это семейное сборище с выражением родственных чувств утомило его. Он так скучал по Алисе, что у него заболело внизу живота.
Возможно, через несколько месяцев все соберутся и на его свадьбу. Только у него не будет пышных торжеств. В глазах Манго свадьбы утратили свою прелесть. Когда твой отец женится в пятый раз при большом стечении народа, для себя хочется чего-то более скромного. Можно устроить свадьбу на пляже или в Гретна-Грин 11
Гретна-Грин – шотландская деревня, где браки совершаются без особых формальностей.
[Закрыть]. Это было бы романтично. А затем провести несколько дней на Шотландском нагорье. Манго никогда там не был. Как большинство богатых, любящих путешествовать людей, он больше был знаком с удаленными уголками земли, чем с теми, что лежали за порогом его дома.
Он был уверен, что горы в Шотландии чудесные, а если это и не так, то Алиса одним своим присутствием сделает их такими.
Господи, как же он ее любит! От любви у него даже кружилась голова. Он провел целый вечер, думая о том, как было бы хорошо, будь она здесь, что она прекрасно бы смотрелась в этом доме и что ее все полюбили бы. Ну ничего, скоро все встанет на свои места. Ждать осталось недолго. Завтра, после свадьбы, он все откроет отцу, а уж потом можно будет рассказать и всем.
Они проживут вместе всю оставшуюся жизнь.
Вне всякого сомнения, его отец будет рад и у него не возникнет никаких возражений. Да он просто будет в восторге, что Алисе удалось… как он там выражается?… ах, да… «прибрать его к рукам».
Именно так он сказал о Саше. Спасибо, что она сумела прибрать отца к рукам.
Завтра, в день свадьбы Крессиды, когда все будут счастливы, он скажет отцу о своей любви.
Глава 2
День свадьбы
Гарриет. Шесть часов утра
Крессида, должно быть, ушла погулять. Конечно, думала Гарриет, заглядывая в пустую комнату, еще рано, очень рано, только начало седьмого, но утро чудесное, солнечное, с легкой дымкой, предвещающей такой же чудесный день, ясный и прозрачный.
Как это похоже на Крессиду. Она, должно быть, спустилась к ручью, чтобы посидеть на маленьком мостике, «ее мостике», как она любила говорить, – можно подумать, что он действительно принадлежал только ей, – и в тишине поразмыслить над тем, что ее ожидало впереди. Она всегда так поступала, даже в детстве: перед каждым важным событием в ее жизни, будь то переход в новую школу, представление родителям своего жениха или обручение, ей всегда хотелось побыть одной, чтобы все как следует осмыслить.
Ничего странного в том, что ее нет в комнате, что везде чисто, постель не смята, словно она совсем не ложилась. Крессида всегда была очень аккуратной, даже в юности. Если в комнате Гарриет постоянно все было вверх дном, то у Крессиды было тщательно прибрано, все блестело и сияло чистотой так же, как и в это утро. Только сейчас, пожалуй, в комнате было больше, чем обычно, цветов, и каких цветов: роз, гладиолусов, лилий. В кувшинах на комоде стояли и цветы попроще, те, что росли в их саду. На вешалке висела большая красная, украшенная пером шляпа – подарок в день помолвки. Крессида обожала шляпы. И конечно же, на маленьком рабочем столике лежала большая стопка писем, аккуратно надписанных, с адресами тех, кто прислал подарки. Множество цветов и эти письма – новшества, все же остальное было как всегда. Идеальная комната идеальной дочери.
Ничего удивительного в том, подумала Гарриет, что Крессида – любимица матери, явное воплощение всех ее идеалов. Крессида была даже точной копией Мэгги – розовая кожа, слегка вьющиеся светлые волосы, огромные голубые глаза, мягко очерченный рот.
Гарриет с жесткими, прямыми каштановыми волосами, смуглой кожей, серыми глазами и высокими скулами была больше похожа на мать Джеймса, чудесную, веселую бабушку Розу, которая до самой своей смерти заставляла Мэгги испытывать комплекс неполноценности, и неудивительно, что схожесть Гарриет с Розой так раздражала Мэгги.
Гарриет давно не беспокоило, что Крессида занимает такое большое место в сердце матери. Она уже смирилась с этим и не ревновала сестру. Ее больше беспокоило то, что и ее обожаемый отец боготворил Крессиду. Она любила его и даже, став взрослой, считала, что он лучший отец, муж, врач – любящий, заботливый, честный.
Сегодня он должен быть счастлив. Повести дочь к алтарю – для отца предмет особой гордости, а лично она, если учесть, как обстоят ее сердечные дела, не скоро доставит ему такое удовольствие.
Погода тоже благоприятствует им: день будет солнечным. Хорошо бы, подумала Гарриет, глядя в окно на росистый луг, и самой погулять немного. К чему возвращаться в постель, если она все равно не уснет. Сегодня ночью она едва сомкнула глаза. Ей снились страшные сны, полные голосов, телефонных звонков, скрипа работающего факса – все это навалилось на нее, приводя в нервозное состояние.
Возможно, ей стоит отправиться на поиски Крессиды, поболтать с ней и хоть немного отвлечься от собственных мыслей. Надо спешить, пока не встала мать. Гарриет посмотрела на дверь материнской спальни: она была плотно закрыта. Скорее всего мать еще спит. Вот и славно. Чем дольше она будет спать, тем лучше для всех. Гарриет поспешила поскорее отогнать эту мысль. Ее мать не так уж и плоха, просто слишком часто впадает в панику.
Она уже было собралась закрыть дверь комнаты Крессиды, когда вдруг заметила, что все-таки в ней что-то не так, как обычно. Окно! Окно, которое Крессида постоянно открывала на ночь – летом настежь, зимой оставляя щелку, – было закрыто, и в комнате было душно, воздух слегка спертый, да и занавески висели безжизненно. И почему…
– Гарриет, мой ангел, с Крессидой все в порядке? – раздался за ее спиной голос Жанин, и она вышла из своей комнаты, кутаясь в шелковый халат. Лицо ее было обеспокоенным.
– Да, конечно. По крайней мере, я так думаю, потому что ее нет. А почему ты решила, что с ней что-то не так?
– Я слышала, как она вставала. Ее тошнило. Я хотела помочь ей, но дверь ванной была закрыта. Конечно, она перенервничала, но…
– Ты уверена, что это была Крессида? – с тревогой в голосе спросила Гарриет, зная, какой у сестры слабый желудок. – Я слышала, что папа собирался дать ей на ночь лекарство.
– Да, это была она. Дверь ее комнаты была открыта, а на полу валялось сброшенное одеяло. Потом я слышала, как она вернулась к себе.
– Бедняжка Кресс! Могу представить, как ей было плохо. Но сейчас она, должно быть, чувствует себя лучше. В комнате, как обычно, чисто, а она ушла погулять. Думаю, к мостику.
– Ах, к мостику. Что бы вы все делали без этого мостика? – рассмеялась Жанин. – Гарриет, я умираю от жажды. Ты не приготовишь мне чаю?
– Конечно. Я иду вниз. Вернись в постель, Жанин, а я принесу тебе чай.
– Нет, лучше я пойду с тобой.
Вслед за Гарриет она спустилась на кухню и плотно закрыла за собой дверь.
– Здесь можно свободно поговорить. Мы ведь не хотим разбудить твою мать?
– Упаси Боже, – ответила Гарриет. – Эй, Педи, подожди немного, сейчас я тебя выведу.
Наклонившись, она погладила старую суку-лабрадора, которая спокойно спала в своей корзинке.
– Позже ее, бедняжку, придется запереть в чулане. Как странно…
– Что странно?
– Она мокрая и лапы в грязи. Должно быть, она выбежала вслед за Кресс. Педи, что ты делала на улице в такой ранний час? Охотилась на кроликов?
Педи приоткрыла один глаз, протяжно зевнула и снова уснула. Она была очень старой и уставшей от жизни. Гарриет с жалостью смотрела на нее.
– Бедная старушка! Жанин, твой лимонный чай. Я тоже выпью чашечку, а потом пойду поищу Кресс, чтобы убедиться, что с ней все в порядке.
– Что-то тебя беспокоит, дорогая, не так ли? – спросила Жанин. – Сейчас я говорю не о сестре, а о тебе лично. Я еще вчера вечером заметила, что с тобой что-то творится.
– Нет, Жанин, со мной и вправду все в порядке, – ответила Гарриет с вымученной улыбкой, зная, что Жанин расстроится за нее больше, чем все остальные. – Обычная круговерть, ты же знаешь, но ничего серьезного. Верь мне. Ничто не омрачит нам сегодняшний день.
Жанин, как всегда, согласилась, понимающе улыбнулась, но взгляд ее блестящих карих глаз говорил, что ее не провести, и Гарриет снова почувствовала себя маленькой девочкой, плачущей за закрытой дверью, и услышала мягкий голос Жанин, спорившей на лестнице с ее отцом…
– …Джеми, не сердись на нее, не надо. Ты не прав.
– Жанин, извини, но это не твое дело. Гарриет моя дочь, и я должен ее воспитывать. Пора ей понять, что нельзя так себя вести.
– Как так? Джеми, Гарриет всего девять лет. Сейчас она ужасно расстроена. Согласна, ей нужна твердая рука, но она также нуждается в доброте и понимании.
– Неужели, Жанин? – в голосе отца слышалась насмешка. – Я считал, что французы более суровы в воспитании своих детей, а ты говоришь, как обыкновенная американская слюнтяйка. Ради Бога, Жанин, это был всего лишь щенок. Подумаешь, тяжелая утрата!
– Всего лишь щенок! Джеми, как ты можешь так говорить! Это на тебя не похоже. Для нее это, конечно же, тяжелая утрата. И уж коль скоро мы заговорили о воспитании французских детей, то послушай, что я тебе скажу. Возможно, мы к ним не очень требовательны, ждем от них слишком многого, но мы всегда стараемся понять их. А сейчас Гарриет нужно, чтобы ее поняли.
– Вполне возможно, но боюсь, что я ее совсем не понимаю. Особенно сейчас. Она трудный ребенок. С ней нелегко, в то время как…
– В то время как с другой малышкой легко и просто. Да, да, я все понимаю, но…
Наступило молчание.
– Так что? – спросил Джеймс.
– Я понимаю, что это не мое дело, но считаю, что вам не следовало отправлять ее в эту школу. Вот уж чего мы, французы, никогда бы не сделали. Она еще слишком мала и беззащитна, Джеми. Она должна остаться дома.
– Жанин, прости, но это не твое дело. Мэгги считает, что с ней трудно справляться и дома, и в школе, а это место как раз для таких неуправляемых детей, как она.
– Хорошо, надеюсь, вы понимаете, что делаете. А сейчас я хочу подняться к себе. Я немного устала. Спокойной ночи, Джеми.
– Спокойной ночи, Жанин. Мне жаль, что я затеял этот разговор.
– Не валяй дурака. Я почти что член вашей семьи, и мне нравится, когда со мной считаются. Мне бы только хотелось быть полезной.
– Боюсь, что здесь ты ничем не поможешь, – твердо ответил Джеймс. – О Господи, телефон. Надеюсь, что это не из больницы. Господи, только не сегодня.
– Я помолюсь Ему о тебе. Спокойной ночи, дорогой.
В коридоре раздались шаги, и Гарриет с головой закуталась в одеяло. В дверь тихонько постучали, и она открылась.
– Гарриет, как ты, мой ангел?
Голос Жанин, который она любила больше всего на свете, такой нежный, заботливый, так сильно отличающийся от сурового голоса матери. Она нарочно затаилась, притворяясь спящей.
– Дорогая, я знаю, что ты не спишь. Хочешь поговорить со мной?
– Нет, – резко ответила Гарриет.
– Хорошо, но если надумаешь, я буду у себя в комнате. Хочу немного почитать перед сном.
Жанин поцеловала Гарриет, и та с жадностью втянула в себя запах дорогих духов. Выпростав из-под одеяла руки, Гарриет обвила Жанин за шею.
– Ты самая моя любимая взрослая, – сказала она. – Самая любимая из всех взрослых.
– Дорогая, какой чудесный комплимент. Но…
– Это правда. Папа на меня все время сердится, а мама просто меня ненавидит.
– Гарриет, ты не должна так говорить. Конечно же, мама любит тебя.
– Буду говорить, потому что знаю.
Она вынула из ящика бумажную салфетку и высморкалась.
– Если бы ты жила с нами, то тоже возненавидела бы меня. Мне больше не придется жить с ними. Они нарочно отсылают меня в эту школу. Им хочется поскорее от меня отделаться.
Она горько разрыдалась. Жанин взяла девочку на руки. Она такая маленькая и хрупкая, думала Гарриет, но с ней гораздо уютнее, чем с мамой. Она положила голову на грудь Жанин и прошептала:
– Как бы мне хотелось, чтобы ты была моей мамочкой.
– Мне бы тоже хотелось, но, боюсь, что из этого ничего не выйдет. Я и так у вас есть, у тебя и у твоей сестры.
– Лучше бы ты была моей крестной, а не ее.
– Хочешь, открою тебе один маленький секрет? – спросила Жанин, целуя девочку. – Мне бы тоже больше хотелось быть твоей крестной. Конечно, я очень люблю Крессиду, но ты больше похожа на меня. Не такая совершенная, не такая правильная, как твоя сестра.
– И вовсе она не совершенная, – ответила Гарриет, снова готовая расплакаться.
– Конечно, нет, – поспешила заверить ее Жанин. – Никто из нас несовершенен. Но она все-таки близка к этому.
– Нет, вовсе нет. Я ненавижу ее. Я всегда ее ненавидела.
– Но почему?
– Потому что она слишком хорошенькая и к тому же ханжа. Она старается быть со всеми ласковой, и ее всегда ставят мне в пример, а на самом деле она – злюка.
– Гарриет, мне кажется, ты преувеличиваешь.
– И вовсе не преувеличиваю! Однажды она взяла мою куклу, ну ты знаешь, ту, которая плачет, и выбросила ее в окно, кукла упала на соседнюю крышу и несколько дней лежала там под дождем. А как-то раз она взяла новую ручку, которую мне подарил крестный Мерлин, и потеряла ее. Она сказала моей лучшей школьной подруге, что я совсем не люблю ее и говорю про нее ужасные вещи. О, я вижу, ты мне тоже не веришь, как и все взрослые.
– Верю, – заверила ее Жанин, – конечно же, верю. Но все сестры ссорятся, Гарриет. Я тоже ссорилась с моей сестрой. И ты тоже хороша, – добавила она с лукавой улыбкой. – Право же, не стоило проливать на нее суп за обедом.
– Я это знаю. Конечно, не стоило, но, когда мама ругала меня, она бросала на меня такие взгляды, что мне захотелось ей отомстить. И ты знаешь, мне стало легче.
– А теперь у тебя неприятности. Ты не пойдешь завтра в гости. Мама расстроена, папа сердится. Неужели тебе от этого легче?
– Да, – твердо заявила Гарриет, – да, мне легче. Наверное, все-таки я поступила правильно. Ты бы видела ее лицо!
– А если бы суп был горячим? Ты представляешь, что бы тогда было?
– Я знаю. Я знаю, что поступила плохо, но она… о, я не знаю… Они оба ее так любят и…
– И от нее не сбежал щенок, и ее не отсылают в школу. Так ведь?
– Да, так, – ответила Гарриет и снова принялась плакать.
– Послушай, Гарриет, то, что случилось с Бигласом, ужасно. Даже я плакала, а ведь я не люблю собак. Хотя Биглас был какой-то особенный. У меня дома есть его фотография, которую ты мне прислала. Но ты можешь завести другого щенка. Твои родители согласны и…
– Зачем? Ведь меня все равно здесь не будет. О, Жанин, это было ужасно. Такое не приснится даже в страшном сне. Я постоянно об этом думаю. Я вижу все кадр за кадром, как в кино. Я выглянула из окна и увидела, что ворота открыты. Я закричала и побежала искать щенка, а он сидел через дорогу и глядел на меня. Я звала его, а он все сидел в высокой траве и продолжал на меня смотреть, и тут из-за угла выехал тяжелый грузовик, а он вдруг побежал ко мне и выскочил на дорогу. Он приветливо вилял хвостом, но в это время грузовик на него наехал. Ты можешь представить себе, Жанин, эта махина придавила его всей своей тяжестью. Ты можешь представить, что он в это время думал? О, Жанин, во всем виновата я. Как могла случиться такая ужасная вещь? Просто я была недостойна его. Лучше бы мне попасть под грузовик…
– О, Гарриет, дорогая, замолчи, замолчи… Не говори таких ужасных вещей. Это совсем не лучше. Это в тысячу раз хуже.
– Вовсе нет. Потом появилась мама и увела меня в дом. Она не разрешила мне быть рядом с ним. А Крессида наблюдала за нами, и знаешь, что она мне сказала?
– Нет, не знаю.
– Она сказала: «Во всем виновата ты, Гарриет. Нечего было открывать ворота». Даже мама на нее рассердилась. А ее противный котенок чувствует себя прекрасно. Сидит на ее кровати и знай себе умывается. Я никогда не прощу ее за это. Никогда! Конечно, мама заставила ее попросить у меня прощения, но в это время она держала на руках своего котенка и гладила его. Ей-то хорошо – у нее есть кого любить. Я совсем не хочу другого щенка. Я хочу, чтобы мне вернули моего Бигласа.
– Хорошо, хорошо, дорогая, – сказала Жанин, – все это очень грустно, но время лечит, и твоя боль пройдет. Я обещаю тебе это. Впервые в жизни ты получила тяжелый урок, но вскоре все забудется, и тебе захочется иметь нового щенка. Он будет немножко другой, не такой, как Биглас, но ты полюбишь его и…
– Но я же сказала тебе, что меня здесь не будет. Я буду в этой дурацкой школе, поэтому у меня не будет возможности полюбить кого-то другого.
– Ну хорошо, – вздохнула Жанин, – возможно, эта школа будет не такой уж и дурацкой и тебе там понравится. Хочешь я почитаю тебе немного перед сном?
– Я боюсь спать, – ответила Гарриет. – Как только я закрываю глаза, все повторяется. Я снова вижу все, что случилось. И так каждую ночь. Я борюсь со сном, но он обволакивает меня, и я снова вижу эти страшные сцены.
– Allons, allons, mignonne 22
Пойдем, пойдем, малышка! (фр.).
[Закрыть], – сказала Жанин, снова беря ее на руки. – Пойдем ко мне в комнату. Я буду охранять твой сон и, как только замечу, что Гебе снится что-то плохое, разбужу тебя. Стоит тебе хоть один раз поспать без сновидений, и они перестанут тебя мучить. Пойдешь ко мне?
– Это было бы чудесно. Спасибо тебе, Жанин.
Жанин протянула ей руку. Это была чудесная рука – белая, с длинными пальцами и блестящими красными ногтями. Она была такой теплой и нежной, что Гарриет доверчиво вложила в нее свою ручонку, и они пошли в комнату Жанин.
Проснувшись утром, Гарриет вспомнила, что спокойно провела ночь и кошмары ее не мучили.
Гарриет так и не захотела, чтобы ей купили нового щенка. Если родители думали, что, купив его, тем самым облегчат ее расставание с домом, то глубоко ошибались. До самого последнего дня она не верила, что такое может случиться. Она с интересом наблюдала, как ее гардероб пополняется новыми вещами: ей купили туфли, простенькие часики, клюшку для игры в хоккей на траве.
Она получила у врача справку о здоровье и побывала у дантиста, ее коротко подстригли и даже познакомили с маленькой девочкой, которая уже училась в этой школе.
Та рассказала Гарриет, что там совсем неплохо и гораздо веселее, чем дома.
Она начала считать время, оставшееся до отъезда. Сначала это были недели, затем дни и, наконец, часы.
И вот наступил момент, когда на нее надели школьную форму, а она все ждала, что отец подойдет к ней и скажет:
– Ну хорошо, дорогая, если не хочешь ехать, то лучше оставайся дома.
Но все ее ожидания были напрасны – ничего подобного не произошло, и все оказалось всамделишным.
Последние дни перед отъездом Гарриет вела себя просто ужасно: на всех кричала, отказывалась есть за столом, а потихоньку таскала печенье и бисквиты, грубила подругам матери, когда те спрашивали, рада ли она, что едет в школу. Но больше всего доставалось Крессиде. Разозлившись, Гарриет столкнула сестру с лестницы, и та потеряла два передних зуба. Поднялся неимоверный шум. Родители принялись стыдить ее, но она только огрызалась в ответ.
– Гарриет, дорогая, почему ты это сделала? – в который раз спрашивал ее отец, больше, чем мать, стараясь понять ее. – Ответь мне. Я не могу понять тебя.
Но она упорно молчала, зная, что отец все равно не поверит, если она расскажет ему, что Крессида дразнит ее, говоря, что ждет не дождется, когда она, наконец, уедет из дома.
В ночь перед отъездом, когда Гарриет, лежа в постели, умирала от страха, когда ее сердце было готово вырваться наружу и она едва сдерживала душившие ее рыдания, раздался тихий стук в дверь, и в комнату вошла Крессида.
– Я буду скучать по тебе, – сказала она. – Я вовсе не хочу, чтобы ты уезжала, – продолжала она, забравшись в постель к сестре.
К своему великому удивлению, Гарриет моментально простила Крессиду, и ей стало намного легче. Они заснули в объятиях друг друга.
Гарриет проснулась от шума – в дверях кто-то шептался.
– Посмотри, – услышала она голос матери, – разве это не чудесно? Ты можешь в это поверить?
– Нет, – ответил отец, – но это хорошее предзнаменование. Возможно, именно разлука сблизит их.
– Надеюсь. Я рада, что они помирились. В последние дни Гарриет просто замучила Крессиду, но она такая хорошая, покладистая девочка…
«Ну же, папочка, ну, скажи что-нибудь хорошее и обо мне», – думала Гарриет, едва сдерживая желание выскочить из постели и броситься в объятия родителей.
– Да, я знаю, – последовал ответ. – Будем надеяться, что школа пойдет Гарриет на пользу и она изменится к лучшему. Идем, а то мы разбудим их, и все начнется сначала.
Они ушли, тихо прикрыв за собой дверь, а Гарриет еще долго лежала без сна, и, когда наконец, заснула, ей снова приснился страшный сон: через дорогу в густой зеленой траве сидел Биглас, и его золотистая шерстка блестела на солнце. Вот он бросил на нее преданный взгляд и засеменил через дорогу, спотыкаясь на своих кривых толстеньких лапках. Пронзительный визг тормозов – и мертвая тишина. Биглас исчез, и только тоненькая струйка крови из-под передних колес грузовика напоминала о том, что он был.
Школа была ужасной. Гарриет навсегда запомнила чувство одиночества, горького разочарования и невыносимой тоски по дому. Вся семья, и даже Крессида, писали ей письма, но она давно не виделась с родными, не могла поговорить с ними по телефону, так как это запрещалось новеньким школьными правилами в первую четверть обучения. Худшей пытки нельзя было придумать.
Временами Гарриет казалось, что она больше не вынесет. Ее постоянно тошнило, она страдала расстройством желудка, перестала спать. Она жила как во сне, наблюдая себя со стороны. Вставала по утрам, одевалась, съедала невкусный завтрак, отправлялась на занятия, играла во дворе, возвращалась обратно, делала уроки и снова ложилась, но заснуть не могла. Девочки сначала пытались вовлечь ее в свои компании, но она встречала их с такой холодной враждебностью, что вскоре они прекратили все попытки подружиться с ней и вместо этого стали ее дразнить, обзывая разными именами, изображали, как она, скрючившись, бежит в уборную.
Она стала совсем неуклюжей и запуганной, начались нелады со здоровьем, и она уже не могла заниматься спортом.
Наконец в конце первой четверти родители приехали за ней, и она, рыдая, упала в объятия отца. Она была рада видеть даже Крессиду, и всю дорогу домой не выпускала ее руку.
Когда пришло время возвращаться в школу, она закрылась в туалете и отказывалась выходить до тех пор, пока ей не пообещали, что, если она не будет чувствовать себя там лучше, ее заберут домой. Она согласилась вернуться, но вскоре Крессида написала ей, что родители ее обманули, что они считают пребывание в школе для нее полезным и что она останется там до конца года.
Гарриет решила действовать самостоятельно. Все хорошенько обдумав, она пришла к выводу, что надо добиваться своего исключения из школы, и с радостью принялась осуществлять свой план. Она стала воровать вещи, принадлежавшие другим девочкам. За несколько недель она стащила множество разных вещей: часы, браслеты, транзистор, деньги, которые секретарша оставила на столе. Она сложила все в свой ящик и стала ждать.
И вот, наконец, в школе забили тревогу. Гарриет стояла в кабинете директрисы, смотрела на заваленный краденым стол, ожидая услышать заветные слова: «Мы попросили ваших родителей забрать вас домой». Она была настолько уверена, что услышит именно эти слова, что уже заранее собрала вещи.
Но заветных слов не последовало. Вместо них директриса в течение нескольких часов монотонным голосом читала ей нотацию, как нужно себя вести, а вместо исключения из школы ее отвели к школьному психиатру, усталой седеющей женщине, которая снова и снова повторяла: «Никто не сердится на тебя, Гарриет, хотя все очень расстроены. Ты должна научиться лучше понимать себя, Гарриет, и только тогда ты сможешь осознать, почему ты так поступила».
Теперь три раза в неделю она проводила по часу в кабинете психиатра, доктора Омерод, неизменно одетой в мятый бежевый костюм, и отвечала на ее бесконечные расспросы о семье: любят ли они ее, как она относится к сестре, что чувствовала, когда ее отправили в школу?
Понимая, что если она правдиво ответит на вопросы и скажет, что, да, действительно, она считает, что ее семья не любит ее, что она ненавидит свою сестру и ей совсем не хотелось ехать в школу, то психиатр решит, что она просто несчастный ребенок и в ее поведении нет ничего странного – а это значит, что ее оставят в школе и будут продолжать воспитывать. Вот почему она говорила, что очень любит свою семью и особенно сестру, что ей нравится учиться в школе, что она потеряла свои часы и поэтому взяла чужие, что браслет стащила, потому что ей не нравится эта девочка, а деньги ей были нужны, чтобы купить новую пластинку.
Она несла всю эту чепуху в надежде, что вот доктор сейчас встанет и пойдет звонить родителям, чтобы они немедленно забрали ее из школы. Но вместо этого доктор Омерод, слушавшая ее очень внимательно, внезапно улыбнулась и сказала:
– Ты хорошо поработала над собой, Гарриет. В твоем поведении наметился большой прогресс. Ты научилась быть честной сама с собой. Не всем взрослым это удается. Я горжусь тобой. Я поговорю с мисс Эдмундсон и спрошу ее мнение, но мне кажется, что ты на правильном пути. Конечно, мы еще проведем несколько сеансов, но, по моему мнению, ты вполне здорова.
И Гарриет сдалась. У нее опустились руки. А затем появился сэр Мерлин.
Она всегда любила сэра Мерлина, даже тогда, когда была еще трехлетней малышкой. Он всегда появлялся неожиданно и привозил ей чудесные подарки: плюшевую обезьянку или настоящий высушенный череп. А однажды привез ей живого маленького питона. Она сразу полюбила змею и спала с ней, но вскоре питон начал быстро расти, и возникла проблема, чем его кормить. Сэр Мерлин договорился в местном аббатстве, где было много крыс, время от времени выпускать его поохотиться. Все шло хорошо, пока однажды Мэгги не застала питона в буфете, где он любил спать, и не закатила истерику, после чего змею пришлось отдать в зоопарк.
Когда Гарриет было шесть лет, сэр Мерлин взял ее с собой в экспедицию по Пиренеям, и она вернулась оттуда исхудавшая, загорелая, искусанная москитами, но бесконечно счастливая. С тех пор каждые два или три года он брал ее с собой, как когда-то брал путешествовать ее отца. Она побывала в Индии, Марокко и Египте; на тряском грузовичке объехала почти всю Америку. Ей нравилось путешествовать, хотя это было связано с большими физическими неудобствами. Но больше всего ей доставляло удовольствие то, что Крессида не принимала в них участия и даже не выказывала желания – даже будучи ребенком, она уже любила комфорт.
– Твоя сестра слишком изнеженная, – заметил сэр Мерлин, когда однажды ночью они лежали в кузове грузовика и смотрели на звездное небо Аризоны.
Сэр Мерлин впервые высказал свое мнение о Крессиде, но Гарриет почувствовала, что он не любит ее, и потому была счастлива.
В этом время Крессида тоже не скучала, так как Тео, который в ней души не чаял, взял ее с собой в сказочное, экзотическое путешествие. Они останавливались в пятизвездочных отелях, летали на частных самолетах, плавали на роскошных яхтах. Ее путешествие было полной противоположностью тем экспедициям, в которые Гарриет отправлялась с сэром Мерлином и которые так сблизили их.
