Текст книги "Другая женщина"
Автор книги: Пенни Винченци
сообщить о нарушении
Текущая страница: 14 (всего у книги 31 страниц)
Глава 13
Гарриет. Половина пятого вечера
Чай в чашках выглядел ужасно – темный, подернутый пленкой. Гарриет смотрела на него, удивляясь своей всегдашней неумелости справиться с простой домашней работой. В семье шутили, что она может испортить даже воду. Жаркое у нее всегда подгорало, оставаясь сырым внутри; постель, которую она стелила, была вся в буграх; все, что она гладила, выглядело мятым. Единственное, что она делала превосходно, – это сбивание коктейлей. Она научилась этому у Мерлина Рейда, а ее постоянным клиентом был Теодор Баган. Он не уставая повторял, что ни в «Ритце», ни в Париже, ни даже в Беверли-Хиллз он никогда не пил ничего подобного.
– Твой мартини превосходен, – говорил он. – Редкий талант у женщины.
Гарриет обзывала его чревоугодником, но его похвала была ей приятна.
Приготовив бурду, которая называлась чаем, Гарриет пошла искать отца и Сюзи. Их нигде не было. «Они хорошие друзья и решили прогуляться», – подумала она. Крессида часто намекала ей, что они больше, чем друзья, но сестра обожала сплетни и во многом видела только плохое. Она часто принимала желаемое за действительное и старалась казаться более значительной и интересной. Согласно ее абсурдной идее их мать была влюблена в Тео.
– Ты можешь смеяться, – сказала она Гарриет, когда ей было только пятнадцать, – но я твердо знаю, что это так. Я видела, как смущается бедный Тео. Наша мамочка очаровательна, но совершенно лишена сексапильности.
– Ты просто начиталась романов, – ответила ей тогда Гарриет.
Крессида пожала плечами и посоветовала ей понаблюдать за матерью, когда Тео снова придет к ним в дом.
– Она краснеет и бросает на него пламенные взгляды. Это так смешно.
В следующий раз, когда Тео пришел к ним в гости, Гарриет невольно наблюдала за ними.
– Он сам с ней флиртует, – сказала она Крессиде. – Мама только подыгрывает ему, а у нее в этом нет никакого опыта. Ты прекрасно знаешь, что она предана папе.
Когда Гарриет выросла, она начала подмечать какие-то странности в поведении ее родителей. Дело было даже не в том, что, несмотря на годы, ее отец оставался подтянутым, веселым и легким на подъем, в то время как мать разжирела и перестала следить за собой – такое случается со многими семейными парами, прожившими вместе долгие годы. Вопреки всякой логике ее отец становился все внимательнее к матери: расточал ей комплименты, подшучивал над ней, осыпал поцелуями, по всякому поводу спрашивал ее мнение, приглашал ее на прогулки, покататься или вместе выпить. А мать всегда оставалась индифферентной, невнимательной, не проявляла ни малейшего желания последить за своей внешностью и никогда не принимала его приглашений.
«Мне лучше остаться дома», – отвечала она на его приглашения или: «Не знаю, хочу ли я пойти».
Она относилась к нему скорее как к надоедливому брату, нежели как к мужу, а он продолжал приглашать ее, отвечая на равнодушие вниманием, на скуку – весельем, на ее полную апатию – искренним интересом. Он никогда не критиковал жену, ни в глаза, ни за ее спиной; никогда не говорил, что заслуживает лучшей участи. Его терпение было безграничным. Он принимал ее такой, какой она была. Гарриет иногда казалось, что он подписал какой-то тайный договор и неуклонно выполняет каждый его пункт.
Гарриет всегда обожала отца, и, когда говорили, что Крессида папина дочка, она невыносимо страдала. Временами, когда она видела, как уютно Крессида устроилась у отца на коленях и смотрит на него своими невинными голубыми глазами, у нее возникало желание убить сестру, стащить ее на пол за ленточку, придерживающую ее волосы, и мотать эту ленточку вокруг ее шеи до тех пор, пока она не посинеет и не закатит глаза. И отец всегда понимал, что творится в душе у Гарриет. Он осторожно спускал Крессиду на пол и отсылал к маме, а сам протягивал к ней руки и говорил: «Теперь ты иди ко мне, Гарри. Ты у нас уже взрослая девочка». И хотя взбираясь на колени к отцу и обвивая его шею руками, Гарриет бросала на Крессиду торжествующие взгляды, она отлично понимала, что ей рано праздновать победу, что отец действует так из чувства справедливости, что он заметил ее взгляд и что для него Крессида всегда будет на первом месте.
Став постарше, она заменила отцу сына, о котором он так мечтал: ходила с ним на прогулки, играла в теннис, плавала на яхте, обсуждала разные проблемы. Но Крессида все равно оставалась на первом месте. Она ухаживала за отцом, веселила его, ластилась к нему, кокетничала с ним. Крессида, а не она, Гарриет, ходила с ним на официальные приемы и играла роль хозяйки дома, когда Мэгги страдала мигренью. Крессида первой вскакивала, когда он, уставший, приезжал домой, готовила ему выпить, наливала суп и делала сандвич. Крессида давала ему лекарство, когда он болел. «Мне это совсем не трудно, мама, – говорила она, – ты устала, а я нет. Ты же знаешь, какой отец раздражительный, когда болеет. Это утомит тебя».
И мать никогда не спорила с Крессидой.
Когда они выросли и покинули родительский дом, разница между ними стала еще заметнее. «Гарриет сделала карьеру, – говорила, улыбаясь, Крессида, – а у меня просто работа».
И это было правдой, но она сама так решила. По мнению Гарриет, она была сообразительна и умна, хорошо окончила школу и могла бы поступить в университет, но Крессида пошла на курсы секретарей и, поменяв несколько мест, устроилась секретаршей в большую детскую больницу, где благодаря своим изысканным манерам и любви к детям привлекла всеобщее внимание и вскоре стала незаменимой. Там она многому научилась, и со временем из нее вышла бы прекрасная жена какого-нибудь молодого восходящего медицинского светила.
В глубине души Крессида, конечно, завидовала Гарриет, хотя открыто и не высказывала этого, а, напротив, делала вид, что гордится сестрой. «У нее всегда были мозги, – говорила она, – энтузиазм и энергия. Она современная женщина. А что я? Какой-то анахронизм». И она смущенно улыбалась слушателям, спешившим заверить ее, что она вовсе не так уж плоха, а если среди них были мужчины, то те непременно говорили ей, что именно она поступила правильно, а не ее сестра.
Гарриет никогда не могла отчетливо вспомнить, когда она решила пойти в индустрию моды, но знала, что это случилось еще в детстве. Она всегда с нетерпением ожидала выхода журналов «Вог» и «Харперз куин», которые получала ее мать, – будучи далекой от моды, Мэгги тем не менее выписывала эти журналы. С одиннадцати лет Гарриет стала шить себе платья и делала это очень умело. У нее были свои собственные выкройки, которые она разработала, опираясь на указания в журналах. В поисках подходящей ткани она перерыла весь гардероб матери, ходила на распродажи, часто наведывалась в сельский магазин. Ее настоящим триумфом было выходное платье для Эннабел Хедлай Дрейтон, когда той исполнилось три года, а самой Гарриет было только пятнадцать. Сшитое из ситца, с рукавами фонариком и завышенной талией, оно было великолепно. Эннабел так полюбила платье, что носила его месяцами и была готова даже в нем спать. Из оставшейся ткани Гарриет сшила для той же Эннабел бальные туфельки.
В те дни ее союзницей была Жанин. Она пригласила Гарриет в Париж, без устали ходила с ней по магазинам, водила на показы мод и, что самое главное, могла денно и нощно выслушивать рассказы девочки о достоинствах того или иного кутюрье, о преимуществах хлопка с добавкой полиэстера и о многом другом. Это Жанин, а не Мэгги и Джеймс убедили ее больше уделять внимания искусству; это Жанин настояла, чтобы ее отдали в «Сент-Мартинз» прослушать курс искусствоведения. Именно Жанин убедила родителей девушки разрешить ей пойти работать строчильщицей к Джин Мюру.
Работая много и напряженно, Гарриет в считанные недели узнала то, чему ее не научил бы ни один колледж за несколько лет. Она овладела не только техникой шитья, но и научилась доводить его до совершенства. Случилось так, что судьба свела ее с редактором очень популярного тогда модного журнала «Космополитен» Каролиной Бейкер. В тот день она повезла платье в студию Каролины и там, спрятавшись в уголочке, наблюдала, как та отбирала для показа платья, подбирала к ним аксессуары, комбинировала юбки с разными блузками, свитерами, шарфами. Она с восхищением смотрела на работу визажистов, стилистов, фотографов, моделей и поняла, что многое зависит и от них. Тогда она забыла обо всем на свете: о том, что ей нужно возвращаться на работу, что у нее много дел, что ее присутствие в студии нежелательно. Гарриет дождалась, когда Каролина и ее ассистенты закончат работу, подошла к ней и сказала, что хочет поговорить. Каролина выслушала ее сбивчивые объяснения о том, что она мечтает стать дизайнером, что она в восхищении от ее работы, что никогда не знала, как много людей принимают участие в подготовке модели к показу, и что она хотела бы всему этому научиться. Каролина рассмеялась и дала ей адрес девушки-стилиста, которая искала себе помощницу. «Но предупреждаю вас, – сказала она, – это собачья работа. Вам придется бегать по всему Лондону в поисках подходящих шарфов, беретов, браслетов и прочих аксессуаров. Попытайте счастья, может, она возьмет вас. У нее вы многому научитесь».
Каролина оказалась права: работа была трудной и неблагодарной, но Гарриет действительно многому научилась и установила хорошие контакты с многими агентствами, текстильными фабриками, магазинами и редакциями модных журналов. В день, когда ей исполнился двадцать один год, судьба преподнесла ей подарок: ей предложили работу ассистента на фирме «Джон Джонатан». «Джон Джонатан» – это был псевдоним двух братьев, которые специализировались на шитье вечерних туалетов. Братья были веселыми, умными и преуспевающими. Гарриет проработала у них целых полтора года и приобрела первые деловые навыки. Братья разрешили ей сшить несколько вечерних платьев, которые сразу же были раскуплены.
Год спустя она получила работу дизайнера во вновь открывшейся фирме «Ваше свободное время». Здесь она конструировала одежду простого и удобного покроя, доводя чистоту линий до совершенства. Она все чаще и чаще задумывалась над тем, чтобы открыть свое собственное дело. Она уже приобрела много различных навыков, необходимых в работе: умела сочетать одни вещи с другими, подбирать к ним аксессуары, хорошо разбиралась в качестве тканей.
На двадцать четвертом году жизни Гарриет, наконец, решилась. Присмотрев маленький магазинчик на тихой фешенебельной улице, она, продав машину и квартиру, купила лицензию и арендовала его. Она назвала магазин «Гарри» – так величал ее Манго, когда был совсем маленьким. Она переселилась в этот магазин и упорно работала, иногда целыми днями не покидая его. Она осунулась, похудела, но продолжала работать, опираясь на старые связи и устанавливая новые. Вскоре покупатели повалили к ней. О ней стали писать журналисты.
Однажды дело чуть было не сорвалось, но братья Джонатан поддержали Гарриет, ссудив деньгами на условиях десятипроцентной доли от дохода. «Не просите больше, – сразу сказала она. – Я не хочу, чтобы кто-нибудь стал моим совладельцем».
Она решительно отказывалась взять деньги у Тео, Мерлина и даже у отца, хотя и собиралась расширяться и открывать новые магазины. Особенно настойчивым был Тео, которому очень хотелось вложить свои деньги в индустрию моды. «Сделай мне одолжение», – умолял он, на что Гарриет всегда отвечала отказом. «Мне очень жаль, Тео, но я хочу, чтобы это дело было только моим».
Он угощал ее шампанским и снова, и снова предлагал денег, обещая вложить в дело миллион фунтов стерлингов на условиях получения сорока пяти процентов прибыли.
«– Ты не потянешь без инвестора, Гарриет. Пойми, что я лучше знаю, как вести дело. Тебе одной не справиться. Ты все равно рано или поздно придешь ко мне.
– Нет, Тео, нет, – отвечала она. – Спасибо тебе за предложение, но я справлюсь сама».
Однако она кривила душой. Ей очень хотелось поскорее открыть второй магазин на Фулем-роуд, где жили ее постоянные покупатели, но для этого у нее совершенно не было денег. Предложение Тео было лестным и щедрым, но все же она не приняла его.
Накануне своего двадцатипятилетия она взяла заем в банке и открыла второй магазин. За ним последовали магазины в Бате, Бирмингеме, Эдинбурге и Эксетере. Вскоре она открыла свое ателье по дизайну на Ковент-Гардене и наняла двух ассистентов. Ее капитал составлял десять миллионов фунтов стерлингов в год.
Вскоре Гарриет начала подумывать о Париже. С помощью Жанин она нашла в Пасси небольшой магазин с расположенной над ним квартирой. Ей всегда нравился Париж, и теперь она проводила там большую часть своей жизни.
Удача сопутствовала ей, доходы росли, одежда раскупалась не только молодежью, но и женщинами в расцвете лет. Все шло превосходно.
А вскоре к ней пришла и любовь.
Это случилось до смешного неожиданно – ведь она знала его очень давно.
– До чего же все забавно, – сказала она, глядя на него, – ведь я тебя так давно знаю!
Ее сердце трепетало, голова кружилась, внутри все горело от желания. Она смотрела на него, державшего ее за руку, и как бы вновь открывала его для себя. Вот он поднес ее руку к своей щеке и посмотрел на нее взглядом, полным любви и удивления.
– Действительно давно, – сказал он. – Всю жизнь. – Он улыбнулся, поцеловал ее ладонь, и по ее телу пробежал ток.
– Что о нас скажут? – спросила она, улыбаясь ему в ответ.
Он нежно погладил ее по щеке, отвел со лба волосы и ответил:
– Они скажут, что мы поступаем ужасно, что этого вообще не должно быть.
– И это действительно ужасно, – заметила она, потеревшись щекой о его руку. – Что будет, если о нас узнает отец? Мне даже страшно об этом подумать.
– Твой отец, – ответил он, – мыслит здраво.
– Что ты хочешь этим сказать? – спросила она, и он ответил:
– Только то, что сказал.
Она хотела потребовать дальнейших объяснений, но он отпустил ее руку и положил свою ей на колено. Она чувствовала, как его горячая ладонь гладит ей под столом ногу, поднимается все выше, лезет под юбку, щекочет ей живот. Забыв все на свете, она вскочила с места и, глядя ему в глаза, прошептала:
– Идем скорее. Я больше не могу.
И он, бросив на стол тысячефранковую купюру – в то время как по счету следовало уплатить всего лишь четыреста, – вскочил вслед за ней, взял ее за локоть и повел на улицу, где их ждала машина.
– В гостиницу, – бросил он шоферу и, заключив Гарриет в свои объятия, принялся целовать ее горячо и неистово.
Они вошли в гостиницу и поднялись к нему в номер. Он прямо втолкнул ее в комнату и, прислонившись к двери, жадно оглядел ее всю с ног до головы. Она, в свою очередь, сгорая от нетерпения, смотрела на него и понимала, что именно его она ждала все эти годы, именно его любила и страстно желала. И в то же время ее сердце исполнилось страха – а вдруг он не хочет ее, вдруг она не сумеет ему угодить.
– Мы ведем себя плохо, – сказал он, улыбаясь, – очень плохо.
И по его улыбке она понимала, что он совсем так не думает.
– Может, нам стоит остановиться? – продолжал он. – Почему из всех женщин я выбрал именно тебя? Мне не следует этого делать.
– Нет, следует, следует, – отвечала она, – и ты прекрасно это понимаешь.
Не спуская с него глаз, она стала быстро раздеваться.
– Да, но твой отец – мой лучший друг, – ответил он, развязывая галстук и снимая рубашку.
– Ну и что с того? – спросила она, снимая белье.
– Он будет в шоке, – ответил он, лаская ее грудь.
– Ты же сказал, что он здравомыслящий. – Она запустила руки ему в волосы и прижалась к нему всем телом.
– Какая у тебя красивая грудь, – сказал он, толкая ее на постель.
– Я знаю это, – ответила она.
Он ласкал и целовал ее, и его руки были повсюду: на ее груди, животе, ягодицах, и она отвечала ему тем же, лаская и исследуя каждый миллиметр его сильного тела.
– Господи, Гарриет, я больше не могу. – И он вошел в нее.
Она лежала, закрыв глаза, чувствуя, как в нее вливается горячая, липкая влага, как ее тело с восторгом принимает ее, наполняясь радостью и жизнью. Она испытала ни с чем не сравнимое удовольствие и восторг. Тишину разорвал крик, и Гарриет, к своему удивлению, поняла, что это она кричит; кричит от радости и переполняющего ее счастья.
Она медленно открыла глаза и увидела, что он внимательно смотрит на нее, смотрит с нежностью и любовью.
– Тебе было хорошо? – спросил он, и она ответила:
– Ты и сам это знаешь, Тео.
Все началось с обеда, с самого обыкновенного обеда. Он позвонил в ее магазин в Пасси и сказал, что ему одиноко в Париже, что он остановился в гостинице, что его дом еще не достроен, и попросил ее уделить ему один вечер. Она с радостью приняла его приглашение пообедать вместе, так как всегда любила его, даже боготворила; росла с мыслью о том, как хорошо быть женщиной, которую он любит, отлично понимая, что сама не принадлежит к этому типу женщин и что он никогда не полюбит ее. Она приняла его приглашение и попросила его заехать за ней в магазин.
Его «мерседес» подкатил к магазину, когда он уже был закрыт. Сквозь витрину она наблюдала, как он вылезает из машины и в сотый, а может, и в тысячный раз думала: до чего же, несмотря на возраст, он хорош, – ему тогда было за пятьдесят – с темной густой шевелюрой, с горящими, зовущими карими глазами, с постоянно загорелой кожей. Он был высоким и большим, даже тяжеловатым, но его никак нельзя было назвать толстым; и, конечно, он, как всегда, был тщательно одет, не так, как одеваются большинство молодящихся мужчин его возраста, а в добротный темный пиджак, модные серые брюки, тонкую батистовую рубашку с шелковым галстуком. Он наклонился поцеловать ее, и она почувствовала тонкий запах одеколона фирмы «Гермес», которым он всегда пользовался.
– Ты выглядишь усталой, – сказал он, – и сильно похудела. Тебя нужно подкормить.
– Не возражаю, – ответила она, заканчивая эскиз.
Он опустился на стул и молча смотрел, как она, дорисовав, написала письмо и отправила по факсу в свое ателье в Лондоне. Он терпеливо ждал, пока она несколько раз звонила, но вскоре не выдержал.
– Ты когда-нибудь остановишься? – спросил он.
– Нет, пока не закончу всю работу, – твердо заявила Гарриет.
– Похоже, ты ее никогда не закончишь. Можно я воспользуюсь твоим телефоном?
Теперь настала ее очередь ждать. Он позвонил в Лондон, Нью-Йорк и Сидней, а она со всевозрастающим раздражением наблюдала, как он долго разговаривает, подсчитывая в уме, во что обойдутся ей его переговоры.
– Тео, ради Бога, остановись! – не выдержала она, наконец.
– Я все оплачу, – сказал он, улыбаясь, и выписал ей чек на триста франков.
– Это слишком много, – сказала она, но он приказал ей заткнуться, взял под руку и повел к двери.
Они обедали в ее любимом ресторане, расположенном за углом, неподалеку от магазина, и славившемся своей французской кухней. Там было очень чисто, на всех столах стояли корзинки с хлебом и высокие кувшины с вином и водой. Закуску подали очень быстро: она взяла себе грибы по-гречески, он – салат из козьего сыра. В ожидании второго они разговорились и за разговорами выпили целый кувшин вина. Пришлось заказать второй.
– Может, что-нибудь покрепче? – спросил он.
– Нет, Тео, не стоит, – ответила она.
Он был в подавленном состоянии – его четвертый развод сильно отразился на нем, – скучал, с головой ушел в работу и собирался купить в Австралии компанию по продаже недвижимости.
Гарриет слушала его сначала рассеянно, затем с растущим интересом и ловила себя на мысли, что этот полный энергии и жизненных сил человек, большой любитель женщин, на самом деле очень одинок.
– А как твои дела? – спросил он, отрезая ей кусок жареного барашка, заказанного им на второе. – Что творится в твоей империи моды, куда меня не пустили?
И она ответила, что все прекрасно, хотя ее одна за другой преследовали неудачи, и последней каплей в море было то, что она опаздывала с коллекцией трикотажа, которую готовила к весне, так как пряжа, доставленная из Гонконга, была низкого качества, и ей пришлось отослать ее обратно. Время шло, а у нее еще ничего не готово, и она знала, что ее могут опередить конкуренты, а это означало потерять покупателей.
– Ты знаешь, – добавила она, – приходится бороться за место под солнцем. Но в такой борьбе только закаляешься, и это мне нравится.
– Ты совершенно права, – ответил он, накладывая себе шпината. – Господи, Гарриет, я просто горжусь тобой. Ты… как это там выражается Манго? Ах да – звезда! Ты настоящая звезда. Умная, храбрая и с сильным характером. Как бы мне хотелось, чтобы ты была моей дочерью!
Гарриет, довольная похвалой, покраснела и отложила вилку.
– Господи, Тео, – сказала она, – мне приятно это слышать. Барашек был очень вкусный, жаль, что я так быстро все съела.
– Съешь кусочек моего, – сказал он, поднося к ее рту свою вилку с аппетитным кусочком мяса.
Она открыла рот и посмотрела на него. Их глаза встретились, и она прочитала в них нежность, удивление и страсть. Глаза влекли ее, заглядывали в душу, и она почувствовала сильное волнение. «Господи, – подумала она, – это же Тео, лучший друг отца, уже пожилой человек, которого я знаю всю свою жизнь». Но глаза влекли ее, и вдруг ей стало казаться, что перед нею незнакомец, красивый и очень чувственный, что он совсем не стар и что ее влечет к нему. Она опустила глаза, а когда снова подняла их, то увидела, что он все еще изучающе смотрит на нее.
– Гарриет? – сказал он полувопросительно, полуутвердительно.
– Что Гарриет? – спросила она почти грубо, но он не ответил и жестом подозвал официанта.
– У вас есть шампанское? – спросил он.
– Тео! – Она укоризненно покачала головой. – Что ты надумал? Мы уже поели.
– А почему бы и нет? Шампанское можно пить в любое время. Кроме того, нам есть что отпраздновать, не так ли?
– Что именно?
– Мы лучше узнали друг друга, и это после стольких-то лет. О чем мы теперь поговорим?
– О Манго, – выпалила она в надежде, что он осознает, что годится ей в отцы.
– Если хочешь. Так что ты хочешь узнать о Манго?
– Ну… – начала она смущенно, чувствуя, как у нее портится настроение. – Я просто подумала…
– Я знаю, о чем ты подумала, дорогая. Ты просто хотела напомнить мне, что мой сын твой сверстник. Я правильно тебя понял?
– Конечно, нет, – ответила она, испытывая удовольствие от того, что он назвал ее «дорогая». – Ты говоришь глупости.
– Ну, хорошо, давай поговорим о Манго. Он тебе нравится?
– Конечно. Он очень симпатичный.
– Ты никогда не была влюблена в него?
– Никогда. Я никогда не была влюблена ни в кого из них, – ответила она, чувствуя, как шампанское веселит кровь.
– Кто это они?
– Я имею в виду всю троицу: Манго, Руфуса и Оливера. Они похожи, как братья.
– А мы с твоим отцом мечтали, что вы с Манго полюбите друг друга. Теперь я вижу, что мы ошибались. Похоже, что тебе вообще не нравятся молодые люди.
– Да, не нравятся, – ответила она. – Я люблю мужчин постарше себя и умудренных жизнью.
– Как Билл Брайен?
– Да, – ответила она, тяжело вздохнув. – Так папа все рассказал тебе? Все без утайки?
– Да, и мне было очень тебя жалко. Но ведь без него тебе сейчас лучше, Гарриет, не так ли?
– О Господи! – воскликнула она раздраженно. – Даже не начинай…
– Что не начинать?
– Говорить мне, что он плохой, что любит молоденьких девушек, что играет в карты и что не достоин меня.
– Я и не думал этого говорить. Конечно, он все это делает, но я и сам такой: играю в карты, люблю молоденьких девушек и все такое прочее. Почему я должен критиковать его? Хотя следует заметить, что он действительно плейбой и бездельник и не достоин тебя. Тебе, с твоим характером, нужен совсем другой человек.
– Как вы все не можете меня понять, – сказала она, злясь, что Тео осмелился напомнить ей о Билле Брайене, богатом бездельнике, любителе секса и сладкой жизни, с которым год назад у нее был роман.
Тогда она была готова умереть за него, бросить все и всех, помани он ее хоть пальцем. Но все кончилось весьма плачевно для нее, так как Билл совсем не любил ее, а просто поиграл и бросил. Вспоминая его, она внезапно поняла: Тео совершенно прав и, попроси ее Билл выйти за него замуж, что было совершенно немыслимо, она совершила бы ужасную ошибку, став его женой. Он искалечил бы ей всю жизнь, пытаясь перекроить ее по своему образу и подобию.
– Так ты считаешь, что из этого не вышло бы ничего хорошего? – спросила она.
– Да, я так считаю. Они помолчали.
– Мне следовало поговорить с тобой об этом раньше, – сказала она.
– Ты бы все равно не стала меня слушать, – ответил он, – и попросила бы не совать нос не в свои дела.
– Вполне возможно. Мне кажется, что ты хорошо понимаешь меня. Я этого раньше не знала.
– Я всегда хорошо понимал тебя.
– Больше, чем Крессиду?
– В Крессиде нечего понимать. Она милая, хорошо воспитанная девушка.
– Твоя любимица?
– Почему ты так решила?
– Ты всегда был больше привязан к ней.
– А что мне оставалось делать, если ты всегда путешествовала с Мерлином?
– Ты старый лгун, правда, очень симпатичный.
– Хотелось бы мне, чтобы ты так думала.
– Вот я и думаю.
– Неправда.
– Правда, Тео, – ответила она, стараясь свести все в шутку. – И потом, какое это имеет значение?
– Большое, – ответил он серьезно, – потому что ты мне очень нравишься. Ты чудесная женщина!
– Тео, прошу тебя, – сказала она, чувствуя себя неловко.
– Почему я не должен этого говорить, почему?
– Ты сам прекрасно знаешь почему.
– Но это же глупо, – ответил он. – Ну что, пойдем? Она попросила официанта принести счет.
– Что ты делаешь? – спросил он.
– Прошу счет.
– Для чего?
– Чтобы оплатить его.
– Ради Бога, Гарриет. – Стакан в его руке задрожал.
– Тео, что с тобой? Почему ты сердишься?
– Потому что ты обижаешь меня. Я что, по-твоему, дурак? Думаешь, не понимаю, к чему ты клонишь?
– Тео, – сказала она, беря его за руку, – я совсем не думаю, что ты дурак. Просто я хочу ни от кого не зависеть. Я сама была потрясена, сделав для себя это открытие.
– Когда?
– Совсем недавно. Когда мы ели, я вдруг поняла…
– Что?
– Я поняла, что может случиться, если я… если я позволю себе…
– А ты этого не хочешь?
– Тео, как я могу… Ведь ты…
– Гожусь тебе в отцы? Или слишком стар для тебя?
– Нет, совсем не стар, но, по сути дела, ты мне как отец. Ты же учил меня ходить, говорить, считал мои зубы…
– Видел, как росла твоя грудь, – перебил он ее.
– Что?! – Она покраснела и рассмеялась. – Тео, ты просто старая скотина!
– Мне стыдно признаться в этом, но я видел. Я уезжал на полгода, а ты тогда была еще совсем маленькой неловкой девчушкой. Ты была такой неловкой, Гарриет… Так вот, когда я вернулся, то приехал к вам и пошел в сад искать твоих родителей. Ты в одних трусиках стояла на краю бассейна, и я увидел твои маленькие крепкие груди с розовыми сосочками, одна немного больше другой. Видишь, как хорошо я все помню. Ты не заметила меня и продолжала стоять, а я наблюдал за тобой. Потом – ты нырнула, а я продолжал стоять и думал: «Боже, как она выросла. Она уже становится девушкой». Тут появилась твоя мать, и я ушел. Эта сцена до сих пор стоит у меня перед глазами. С тех пор я…
– Не надо мне ничего рассказывать, – сказала она, чувствуя себя не в своей тарелке, – и так все ясно. С тех пор ты пытаешься снова застать меня у бассейна в одних трусиках.
– Желательно без них и необязательно у бассейна. О черт…
– Что такое?
– Все то же самое. Стоит мне вспомнить тебя, как…
– О, Тео, – воскликнула она, чувствуя, как желание охватывает ее, – если бы только…
– Что только?
– Если бы я знала об этом раньше.
– И что бы тогда было?
– Я бы легла с тобой в постель, – ответила она, набравшись мужества.
– О Боже! Посмотри мне в глаза, Гарриет.
Она посмотрела и пропала, а ведь она знала его так давно. Ну разве это не смешно…
Это был перст судьбы, и здесь уж ничего не поделаешь. Наверняка Джеймс будет вне себя от ярости, у Мэгги случится истерика, вся молодежь придет в ужас.
– Если Манго узнает, он линчует меня, – сказал как-то Тео, когда после ночи страстной любви они лежали в объятиях друг друга.
– Они нас обоих линчуют.
– Для нас это имеет значение?
– Не думаю.
Заниматься с ним любовью было сплошное удовольствие. Он был страстным и прекрасным в своей любви. В нем говорила сама природа, дикая, необузданная, самобытная, щедрая. Он водил ее в оперу в Сан-Франциско и Сиднее, на балет в Нью-Йорке, и они даже занимались любовью в его ложе Королевского оперного театра, когда там давали «Саломею». «Послушай, – сказал он, когда занавес опустился и раздался гром аплодисментов, – мне кажется, что весь зал наблюдал за нами».
Она летала с ним на скачки в Сидней и наслаждалась его радостными криками, когда лошади, на которых он ставил, приходили первыми, и утешала его, когда они проигрывали. Он часто читал ей в постели, обычно, поэзию, но временами что-нибудь из Хемингуэя, Тома Вульфа или Дилана Томаса. В это время он нежно обнимал ее, и она с наслаждением слушала его мелодичный голос. Страсть приходила внезапно, книга летела на пол или терялась в постели. «Интересно, на скольких экземплярах книги «По ком звонит колокол» мы занимались любовью? – сказал он как-то. – Папа Хэм был бы доволен, узнай он об этом».
Им редко удавалось встретиться в Лондоне, и она летала к нему в самые отдаленные уголки земного шара, делая огромные изнурительные перелеты с одного континента на другой, чтобы провести с ним хотя бы двое суток. Она снова и снова с удивлением открывала для себя, что, несмотря на всю свою самоуверенность, кипучую энергию и напористость, в глубине души он был очень уязвимым человеком, а порою даже беззащитным, что он нуждался в ласке и заботе, и сам должен был раздавать их кому-то. Он так заботился о ней, как никто и никогда в ее жизни. «Я хочу баловать тебя, – сказал он во время одной из их редких встреч в Лондоне. – Ты нуждаешься в ласке и заслуживаешь, чтобы тебя баловали».
И его забота была ей приятна. Она ему безгранично верила, рассказывала все без утайки, делилась с ним всеми своими радостями и печалями. Она рассказала ему о своем детстве, о ревности к отцу из-за Крессиды и своих обидах на сестру. Она даже рассказала ему о своем щенке, о котором и сейчас, спустя столько лет, она вспоминала со слезами на глазах.
– У меня тоже когда-то был щенок, – сказал он, вытирая ей слезы, – но мой отец выбросил его, пока я был в школе. Я тогда чуть не покончил с собой.
Она не могла им насытиться и подчинила ему всю свою жизнь. Она забросила работу, друзей, махнула рукой на свою внешность. Всегда внимательная к своему виду и одежде, она перестала ходить по магазинам, посещать парикмахерскую. Друзья заметили происшедшую в ней перемену и забросали вопросами, намекая на таинственного любовника, но она лишь улыбалась в ответ, с ужасом думая, что будет, когда кто-нибудь откроет ее тайну. Она так завладела Тео, что он, по его словам, тоже забросил все свои дела.
