Текст книги "Другая женщина"

Автор книги: Пенни Винченци

сообщить о нарушении

Текущая страница: 28 (всего у книги 31 страниц)

Глава 35

Гарриет. Полдень

– Мне вас искренне жаль, – сказала Дженнифер Бредман. – Представляю, в каком вы состоянии. Все это так ужасно!

– Благодарю вас, – ответила Гарриет. Ей даже и в голову не приходило, что эта ослепительно красивая женщина, которая совсем была не похожа на гинеколога в обычном понимании этого слова, будет так потрясена исчезновением Крессиды. – Это действительно ужасно.

– Ваши родители, наверное, очень расстроены?

– Да, мы все расстроены. Я пришла к вам, чтобы докопаться до причин поступка сестры. Возможно, вы знаете, куда она убежала и почему? Я понимаю, что вы должны хранить врачебную тайну, но…

– Это исключительный случай, – сказала Дженнифер Бредман, – и, наверное, для вас не будет секретом, если я скажу, что ваша сестра очень противоречивая натура, но у меня нет ни малейшего представления, где она может быть.

– Но хотя бы она была беременна на этот раз?

– Вне всякого сомнения. Уже четырнадцать недель. Бедная девочка, ее так тошнило. А почему вы сказали «на этот раз»?

– Потому что я нашла ваше прошлогоднее письмо к ней, в котором вы говорите, что она не беременна. По адресу на письме я и разыскала вас. Пока о нем знаю только я.

– Произошла странная вещь, – сказала Дженнифер Бредман. – Такое иногда случается в природе – ложная беременность, когда налицо все ее признаки: прекращение месячных, постоянная тошнота, отвердение груди.

– У сестры всегда был слабый желудок, даже когда она была еще совсем крошкой. Стоило ей съесть что-нибудь не то, и ее начинало тошнить.

– А это уже синдром.

– Какой синдром?

– Это доказывает, что она склонна к истерии. Я сразу заметила. У нее были еще какие-нибудь проблемы со здоровьем?

– Достаточно. У нее была аллергия на молочные продукты, она могла носить только вещи из хлопка…

– У нее болезненно проходили месячные…

– Да, – подтвердила Гарриет, вспомнив, сколько обедов, пикников, теннисных матчей отменили из-за того, что Крессида с лицом, искаженным от боли, и с горячей грелкой на животе часами лежала, стеная от боли, а Мэгги сидела рядом и гладила ее по голове. – Как она отнеслась к ложной беременности? – спросила она.

– Очень расстроилась.

– Это было где-то в сентябре?

– Скорее в октябре. Она собиралась в Нью-Йорк к своему жениху и, несмотря на то что чувствовала себя отвратительно, была очень счастлива и оживлена. Я осмотрела ее и увидела, что матка не увеличена, хотя налицо были все признаки беременности. Анализы дали отрицательный результат. Она разрыдалась и была на грани истерики. Я никак не могла понять, почему она так бурно реагирует, и тогда она объяснила мне, что ваша мать долго лечилась от бесплодия, прежде чем забеременеть, и она в ужасе, что ее ждет та же участь.

– Какая чушь! – сказала Гарриет, начиная злиться. – Наша мать никогда не лечилась от бесплодия, а Крессида в то время даже не была помолвлена с Оливером. Она просто… О Господи, я не знаю, что и думать.

– Я понимаю, как вам сейчас тяжело, – сказала миссис Бредман. – Как я уже сказала, у вашей сестры очень сложный характер. В ней слишком много наигранного. Такие люди любят внешние эффекты. То, что она улетела на самолете, является классическим примером такого поведения. Иногда им хочется все бросить и убежать. Обычно им на всех наплевать. Это звучит жестоко, но это правда.

– Так, значит, в этом кроется причина ее исчезновения?

– Скорее всего. Жизнь поставила ее в жесткие рамки, и она, не сумев разорвать их, убежала. Это свойственно истеричным людям.

– Похоже, вы хорошо знаете этот предмет, – сказала Гарриет.

– Более или менее. Я замужем за психиатром. Боюсь, что я не смогла быть вам полезной. Мне очень хотелось помочь вашей сестре, и я предложила ей проконсультироваться у психиатра, но она отказалась. Я даже предложила ей прийти ко мне вместе с матерью или с вами. Она мне столько о вас рассказывала!

– В самом деле? – с удивлением спросила Гарриет.

– Да. Она вас очень любит и гордится вами. Гордится вашими успехами. Ей бы очень хотелось походить на вас.

– Не понимаю почему. Она всегда была самой любимой, самой образцовой дочерью. Ее ставили всем в пример.

– У меня сложилось совсем другое впечатление. Она считала себя неудачницей.

– Но это абсурд! Все само плыло ей в руки. Она собиралась выйти замуж за прекрасного человека, все шло хорошо…

– Мисс Форрест, все зависит от того, кем мы сами себя считаем. Мы сами создаем свой собственный воображаемый образ. А ваша сестра была о себе очень низкого мнения.

– Понимаю, – сказала Гарриет задумчиво. Образ Крессиды просто распадался у нее в сознании на куски, на совсем не схожие друг с другом человеческие личности.

– Видите ли, в чем дело, – сказала Дженнифер, – бегство иногда не что иное, как крик о помощи. Альтернатива ему – самоубийство.

– Но… – Гарриет запнулась, подумав, что ей не стоит вдаваться в детали и еще более усугублять и без того странное поведение Крессиды, рассказав ее гинекологу о фотографии и о другой свадьбе.

– Я просто пытаюсь помочь вам найти объяснение поступку вашей сестры, – продолжала тем временем миссис Бредман. – Человеческая индивидуальность – вещь очень сложная, мисс Форрест. Даже здоровый человек способен на необдуманные поступки, а ваша сестра была не совсем здорова.

– Я все понимаю, но скажите, может, все ее проблемы связаны с беременностью? Может, в этом причина всех ее несчастий?

– Нет, уверяю вас. Она была очень счастлива от того, что беременна, даже несмотря на постоянные приступы тошноты. Но почему вы спрашиваете об этом?

– Просто так, – ответила Гарриет, почувствовав себя совершенно разбитой. Ей захотелось поскорее уйти из этого кабинета, не слышать умных речей этой женщины. – Значит, она была счастлива?

– Очень счастлива. И она, и ее жених. Они надеялись, что у них будет мальчик.

– В самом деле? – удивилась Гарриет. – Вот уж не знала. Боюсь, что жених тоже не знал.

Гарриет приехала в свое ателье на Ковент-Гарден около часа дня. Она стояла перед старым зданием бывшего склада, перестроенного под ателье, и ее сердце обливалось кровью. Как же она любит это свое детище, как много оно для нее значит! Здесь был ее дом, ее любимая работа – здесь вся ее жизнь. И она смотрит на все это в последний раз. Скоро сюда придут новые люди, навесят новые замки, и она больше никогда не сможет войти сюда.

– Черт! – выругалась она, заметив, как подъехала знакомая машина и из нее вылезла знакомая фигура. Она уже была готова убежать, но твердая рука остановила ее. – Тео, убирайся! – закричала она.

– Гарриет, я должен с тобой поговорить.

– Нам с тобой не о чем разговаривать!

– Нам надо поговорить о многом.

– Нет, Тео, нет! Отпусти мою руку, а то я закричу, и тебя обвинят в попытке изнасилования.

– Лондон в наши дни так изменился, что никто даже не обратит внимания на твои крики. К тому же я мало похож на насильника.

Гарриет внимательно оглядела его: как всегда, одет безукоризненно – серый в тонкую полоску костюм, кремовая рубашка, к которой очень подходил шелковый галстук с абстрактным рисунком.

– Наивно так думать, – сказала Гарриет, – насильники сейчас тоже стали элегантными.

– Да, – внезапно согласился он, – я знаю об этом.

Гарриет еще раз посмотрела на него, и ее удивило выражение его лица: оно было несчастным. Такого раньше за ним не замечалось. Все, что угодно: гнев, злость, удрученность, – но не это несчастное выражение лица и взгляд побитой собаки.

– Пожалуйста, Гарриет, приглашаю тебя на ленч. Прошу, не отказывайся.

– Боюсь, что мне кусок в горло не полезет, – ответила она. – К тому же мне надо привыкать обходиться без еды. Возможно, скоро мне не на что будет ее купить.

– Ради Бога, не смеши меня, Гарриет. Ты опять восстанешь из пепла, если сделаешь над собой маленькое усилие. Ты сама во всем виновата.

– В чем я виновата, Тео?

– В том, что переоценила свои силы, свои возможности. Ты отличный дизайнер, но отнюдь не бизнесмен. Не забывай, что я видел все расчеты. Я буду настаивать на том, что сказал мистеру Коттону. Я готов помочь тебе деньгами, но не отступлюсь от своих слов.

Гарриет посмотрела на него, потом на окна своего ателье, вспомнила, что пришлось ей утром вытерпеть в банке, что она пережила в кабинете врача, и ее охватила ярость. Не помня себя от гнева, она сжала кулаки, в мозгу промелькнуло знакомое выражение «вне себя от ярости» – так вот, значит, что это такое! – и она что есть силы ударила его в пах.

Он побледнел и отшатнулся, но затем с быстротой молнии схватил ее за плечи, затолкал в машину, быстро обошел вокруг, сел за руль, включил зажигание и рванул машину с места. Он оказался прав относительно реакции людей на насилие: почти никто не обратил на них никакого внимания, лишь одна молодая пара рассмеялась и прошла мимо. Никто не поспешил ей на помощь.

– Ты поступила отвратительно, – сказал он, явно страдая от боли.

– То же самое ты сделал со мной. Останови машину! Я хочу выйти.

– И не подумаю!

– Придется. Впереди красный свет, – сказала Гарриет, глядя на светофор на перекрестке.

– К черту красный свет! – прорычал Тео, проскакивая светофор и сворачивая на Флит-стрит. Послышался скрип тормозов: они едва не столкнулись со встречной машиной.

– Грязный подонок! – закричал ее водитель, высовываясь из окна. – Смотри куда прешь.

Тео не обратил на него ни малейшего внимания и проскочил на желтый свет.

– Тео, ради Бога, тебя арестуют, – сказала Гарриет.

– Заткнись! Оставь меня в покое!

Они ехали по мосту Ватерлоо, когда сзади засигналили огни полицейского мотоцикла, приказывая им прижаться к обочине. Тео опустил стекло.

– В чем дело? – спросил он.

– Вы проехали на красный свет, – сказал полицейский. На вид ему было не больше шестнадцати.

– Да, проехал, – ответил Тео. – Мне очень жаль, но от боли я не видел, куда еду.

– Не могли бы вы мне сказать, какого рода эта боль, сэр?

– Эта молодая леди только что ударила меня в пах.

Гарриет не могла поверить своим ушам.

– Это правда, мадам? – спросил полицейский.

– Нет! Вернее – да.

– Гарриет, не виляй. Ведь ты ударила меня?

– Что случилось, мадам? Этот джентльмен к вам приставал?

– Нет, нет, – поспешила заверить полицейского Гарриет. Как бы ни злилась Гарриет на Тео, она не могла позволить, чтобы его обвинили в сексуальном домогательстве.

– Может быть, он угрожал вам?

– Нет.

– Вы хорошо знаете этого джентльмена, мадам?

– Да, – ответила Гарриет, – очень хорошо. Даже слишком хорошо!

– Значит, вы ударили его просто так, мадам? Что побудило вас ударить джентльмена?

– Это было одним из аргументов.

– Разве вы не знаете, что нельзя применять физическое насилие к водителю транспортного средства, мадам?

– Послушайте, – сказала Гарриет, видя, что из жертвы она превращается в обвиняемую, – когда я его ударила, он не был за рулем.

– Не был?

– Нет.

– Что же вы тогда делали, сэр?

– Стоял у машины. Разговаривал с ней.

– Понимаю, сэр. Значит, у вас хватило сил сесть в машину и уехать?

– Да.

– А вы сели рядом, мадам?

– Он затолкал меня в машину и увез. Я бы сказала, похитил.

– Понимаю, – сказал полицейский, явно ничего не понимая. – У вас с собой шоферские права, сэр?

– Да, – ответил Тео, протягивая права.

Полицейский достал блокнот и стал заполнять формуляр. Невидящими глазами Гарриет смотрела вперед. События сегодняшнего дня развивались так стремительно, что стали казаться ей дурным сном. Вот сейчас она проснется и все встанет на свои места: Крессида спит в соседней комнате, мама принесла им утренний чай…

– Дайте мне ваше имя и адрес, мадам. Вас вызовут в качестве свидетельницы.

Гарриет назвала свое имя и адрес. Нет, это был не сон, а жестокая реальность.

– А теперь поедем на ленч, – сказал Тео, выезжая на набережную Виктории.

– Не вижу здесь ни одного подходящего места для ленча, – сказала Гарриет. – К тому же ты мне надоел.

– Мы недалеко от галереи Тейт, а там есть ресторан с великолепным вином. Подходит?

– Тео, я никуда с тобой не поеду!

* * *

– Нам бутылочку «Боллингера», копченого лосося и омлет, – сказал Тео официанту.

– Как ты догадался, что я хочу копченого лосося и омлет? – с раздражением спросила Гарриет.

– Я тебя слишком хорошо знаю. Посмотри на меня.

Гарриет посмотрела. Взгляд его карих глаз был ласкающим. Он смущал и притягивал, оживляя многое в памяти. Она быстро отвела взгляд.

– Я хорошо тебя чувствую, – сказал он.

– Что ты чувствуешь?

– Сама знаешь что.

– Тео, я уже больше ничего не знаю.

– Ты выглядишь усталой.

– Именно так я себя и чувствую. Последние двадцать четыре часа не прошли бесследно.

– Да, конечно.

Принесли шампанское. Тео попробовал его и кивком головы дал официанту понять, что можно налить.

– Выпей, Гарриет. Вино взбодрит тебя.

Она послушно отпила глоток, затем отхлебнула еще. Шампанское несколько ее успокоило.

– Ты знаешь, как мне было больно, – внезапно сказал Тео. – У меня просто зашлось сердце. Ты хоть понимаешь, как это больно?

– Не понимаю, но рада, что тебе было больно. То же самое почувствовала и я, когда узнала, что ты сказал своему приятелю.

– Давай не будем сейчас об этом говорить.

– Тебе хорошо! Ты никогда не испытывал чувства унижения, – сказала Гарриет.

– Вот в этом ты ошибаешься, – ответил Тео, наливая ей шампанского. – Примерно двенадцать часов назад я испытал именно это. Хочешь послушать?

– Нет.

– Нет, послушай. Сиди и слушай.

– Молодец Саша, – сказала Гарриет, выслушав его рассказ.

– Согласен. Наверное, ты считаешь, что я этого заслуживаю?

– Вне всякого сомнения.

– Возможно, ты и права, – ответил Тео с тяжелым вздохом.

– Неужели ты расстроен из-за того, что она ушла от тебя?

– Расстроен? – удивился Тео. – Вовсе нет. Совершенно не расстроен.

– А почему?

– Потому что я все еще люблю тебя.

– Тео, замолчи! Замолчи, замолчи!

– Почему?

– Потому что это бесполезно, глупо и оскорбительно.

– Почему оскорбительно?

– Потому что, если бы ты любил меня, то не женился бы на ней.

– Я это понимаю, но…

– Что но?

– Мне нужно было сделать это, чтобы облегчить свои страдания.

– Ради Бога, Тео, кто в это поверит! Ты женился потому, что не любил никого другого. Ты слишком большой эгоист, Тео. Ты всегда думаешь только о себе.

– Слышал, слышал.

– Ты считаешь себя пупом земли, не так ли, Тео?

– Возможно. Для этого я много работаю.

– Я не это имела в виду.

– Ты знаешь, что Саша все знала?

– Что знала?

– Знала о нас.

– Кто сказал ей об этом?

– Крессида.

– Господи! – только и могла вымолвить Гарриет и заплакала.

– Какой ужас, какой ужас! – повторяла Гарриет. – Я не могу поверить, что она так с нами поступила.

Они вышли из ресторана и сидели в зале, где были выставлены произведения Дега. Гарриет отсутствующим взглядом смотрела на «Маленькую балерину» и каждый раз, когда Тео пытался сесть к ней поближе, решительно отодвигалась.

– Я узнала о ней столько ужасных вещей. У меня такое впечатление, что это совершенно другая женщина, которую мы раньше не знали. Она вела тайную жизнь, ужасную, полную лжи и жестокости. Какой кошмар! Бедный Оливер! Ты знаешь, она была беременна, но не от Оливера, а, по всей вероятности, от другого мужчины, может, от того, с кем она была в Париже и за которого вышла замуж. Если, конечно, вышла. Теперь ничего нельзя сказать с уверенностью. А в прошлом году она сказала Оливеру, что беременна, хотя на самом деле вовсе такой не была. Я ничего не могу понять, Тео. Я просто отказываюсь понимать. Как она могла причинить нам всем столько зла – мне, тебе, Оливеру и особенно родителям, которые в ней души не чаяли? Гинеколог сказала мне, что она по природе истеричка, и то, что она улетела на самолете, является симптомом ее болезни. Сначала мне стало ее жалко, но теперь она мне просто отвратительна!

– Скорее и то, и другое, – сказал Тео. – А что это за гинеколог?

– Чудесная женщина. Она к ней в свое время обратилась. Я случайно обнаружила письмо в кармане папиного кардигана и связалась с ней. Сегодня я у нее была. Она пыталась успокоить меня, говорила, что Крессида явно клинический случай и что мы должны скорее пожалеть ее, чем осуждать.

– Может, так оно и есть, – заметил Тео.

– Нет, это не так, – решительно заявила Гарриет. – И пожалуйста, не жалей ее. Я этого просто не вынесу. Она творила зло всю свою жизнь.

– Гарриет, если она действительно больна, если она психически неуравновешенна, то мы должны по-другому оценивать ее поступки.

– Только не я. Теперь я не смогу относиться к ней, как раньше. Для меня она совершенно другой, неприятный мне человек.

– А что ты будешь делать, если она вернется?

– Не знаю, но надеюсь, что она никогда не вернется. Если она вернется, я просто убью ее. Я еще узнала о ней кое-что. Мне сказала об этом мама. Ты помнишь моего щенка? Бигласа?

– Конечно, помню.

– Так вот, он погиб по ее вине. Она нарочно открыла ворота, чтобы он выбежал на улицу.

– Гарриет, в это трудно поверить!

– Тебе придется в это поверить, – вскричала Гарриет, – потому что так оно и было. Я всегда чувствовала это. Она сказала маме, что случайно не закрыла ворота, но я в это не верю. Она сделала это нарочно, потому что всегда меня ненавидела.

– Гарриет, успокойся. Не надо…

– Что не надо? Не надо обвинять ее? Упрекать ее? Ты просто не хочешь понять, сколько в ней зла. Но я-то теперь ее хорошо знаю. Она кого хочешь обведет вокруг пальца. Посмотрит на тебя своими голубыми глазами, взмахнет длинными ресницами и…

– Замолчи, Гарриет. Не будь так жестока. Теперь уже ничего не поделаешь.

– Как я могу не быть жестокой, когда столько на меня свалилось? И вообще, почему я сижу здесь и разговариваю с тобой? Ты тот самый человек, которого мне меньше всего хочется видеть!

– Гарриет, я как раз тот человек, который тебе нужен. Я лучше всех знаю и понимаю тебя. Я люблю тебя, и именно мне ты можешь раскрыть свою душу.

– Нет, Тео, ты ошибаешься.

Она поднялась и подошла к «Маленькой балерине». До чего же та была прекрасна с ее длинной шеей и откинутыми назад руками!

– Гарриет, пожалуйста…

– Нет! – закричала она так громко, что смотритель галереи с удивлением посмотрел на нее и приложил палец к губам. Гарриет покраснела. – Мне надо возвращаться в ателье, – сказала она. – Отвези меня, пожалуйста. Ко мне должен прийти ликвидатор, как ты знаешь.

– Гарриет, – сказал Тео, – позволь мне помочь тебе. Разреши мне дать тебе денег. Прости, одолжить. Если хочешь, под проценты. Ты сможешь выкупить свою компанию. Позволь мне сделать это, прошу тебя.

– Тео, ты просто совершенно меня не понимаешь или не хочешь понять. Я никогда не возьму у тебя деньги, и мне не нужна твоя помощь.

– Но почему?

– Потому что ты меня уничтожил. Подчинил своей воле. Я уже сказала управляющему банком, что скорее умру, чем возьму у тебя в долг. Могу повторить это еще раз. А сейчас, Тео, оставь меня. Я не желаю тебя больше видеть. Неужели это выше твоего понимания?

– Гарриет, – сказал Тео и протянул руку, чтобы дотронуться до нее, но его рука безжизненно опустилась. – Пожалуйста, не веди себя так. Я люблю тебя. Я люблю тебя больше всех на свете!

Гарриет молча смотрела на него, размышляя, и вспоминала их любовь, слияние их тел, жаркие объятия.

– Пожалуйста, – сказал он снова, – не отвергай меня. Я люблю тебя. Я хочу тебя!

И слово «хочу» сделало свое дело: Гарриет вдруг вспомнила, что это «хочу» лежит в основе всего. В этом был весь Тео. Он хотел и, значит, должен был иметь – лошадей, землю, произведения искусства, машины, дома, компании, служащих, власть, женщин, секс, любовь. Она не станет пополнять собой этот длинный список, не станет его собственностью, вещью, которую он хочет иметь. Она никогда не будет принадлежать ему!

– Тео, боюсь, ты не знаешь, что такое любовь, – сказала Гарриет. – Тебе неведомо это чувство.

Она повернулась и быстрым шагом направилась к выходу. Выбежав на улицу, она поймала такси и велела шоферу ехать быстрее, стараясь подавить в себе желание оглянуться назад. Скорее, скорее прочь от его любви, помощи и связанного с ним комфорта! Но в последний момент все же не выдержала и оглянулась. Тео медленно спускался по лестнице: руки в карманах, голова опущена, но от всей его фигуры веяло силой и властью.

– Скотина! – сказала она вслух. – Какая же ты скотина!

Гарриет горько заплакала.

Глава 36

Джеймс. Час дня

В доме стояла зловещая тишина. Она была почти осязаемой. Все куда-то ушли, даже Жанин и Мерлин. Джеймс сидел в кабинете, обхватив руками голову, и пытался хоть немного опомниться, чтобы пойти к Мэгги и рассказать ей… Но что он может ей рассказать? Что ее любимая дочь – чудовище? Не разборчивая в связях женщина? Жадное, лживое существо, которое вертело всеми, как хотело? Что она наплевала на чувства своих близких, на их любовь и заботу о ней? Что своим поведением она оскорбила и унизила их?

Джеймс попытался вспомнить дочь такой, какой она была всего сутки с небольшим тому назад, – ласковой, нежной, всегда к нему внимательной. Она любила ходить с ним на прогулки, всегда интересовалась его работой, ухаживала за ним во время болезни. Как было чудесно, когда она 'садилась на ручку его кресла и весело щебетала ему на ухо! Ни Мэгги, ни Гарриет никогда этого не делали. Джеймс вспомнил также, как он сам гордился ею, любил знакомить ее со своими приятелями и коллегами. Как грустно ему было отдавать ее в руки Оливера. Как невыносима была мысль, что она будет жить за тридевять земель от него. Какой же хорошенькой она была со своей ласковой, нежной улыбкой, такая грациозная, воздушная. Конечно, он любил и Гарриет, но это была совсем другая любовь. Он гордился ею, восхищался тем, чего она сумела достичь, но Гарриет была полной противоположностью Крессиде: умная, амбициозная, уверенная в себе женщина – она совсем не нуждалась в его любви и протекции.

Джеймс посмотрел на коллаж из фотографий Крессиды, который Мэгги сделала специально для него. На фотографиях была Крессида в разные периоды ее жизни: Крессида на руках у Мэгги в первые часы после своего появления на свет, Крессида, делающая свои первые шаги, – светлые кудряшки обрамляют милое личико; Крессида в школьной форме, в теннисной юбочке, в своем первом бальном платье, воздушном, со множеством нижних юбок – Гарриет всегда выбирала что-нибудь построже; Крессида, задувающая свечи на торте в один из своих дней рождения; она же, сидящая у елки, затем на песке рядом с построенным ею воздушным замком; вот Крессида в вечернем платье, в матроске на яхте Тео, а это самая любимая его фотография – они вдвоем, взявшись за руки, бегут по берегу моря, и их волосы развеваются на ветру.

Глядя на фотографии и пытаясь сравнить прежнюю Крессиду с новой жестокой незнакомкой, он вдруг понял, что прежняя ушла, ушла навсегда, и ему стало так горько и больно, как, наверное, не было бы, умри она и лежи сейчас перед ним, холодная и неподвижная. Он потерял свое дитя, потерял навеки! У него больше нет его милой дочки! Нестерпимая боль пронзила его сердце, он закрыл лицо руками и зарыдал.

Тишину дома разорвал телефонный звонок. Джеймс смотрел на аппарат, не в силах снять трубку. После нескольких продолжительных звонков телефон замолк. Стало быть, Мэгги проснулась и взяла трубку. Скорее всего звонит кто-то из заботливых друзей, предлагая свою помощь. Как иногда люди бывают глупы и надоедливы, хотя действуют из наилучших побуждений. Ничего, сейчас Мэгги набралась сил и сможет отвечать на телефонные звонки. Бедная Мэгги, такая беспомощная и незадачливая! Он должен быть благодарен судьбе, что она такая недотепа, иначе бы его существование превратилось в ад. Мэгги приняла жизнь такой, как она есть, и знает в ней свое место. Она полностью отдала себя дому и желаниям мужа. Растворилась в нем и в детях, хотя одному Богу известно, как можно влачить такое существование. То же самое и Алистер, хотя с ним все наоборот: если он что-то подозревает или даже знает, а Джеймс был уверен, что так оно и есть, несмотря на заверения Сюзи в обратном, то предпочитает сохранять статус-кво, не желая терять образцовую жену и мать.

Джеймс решил, что с его стороны будет глупостью поменять свою спокойную и уравновешенную жизнь на совместную жизнь с Сюзи. Он не любит ее и никогда не любил. Просто им было хорошо вдвоем. Господи, хотя бы Сюзи успокоилась и перестала предъявлять ему претензии. Неужели ей хочется менять свое так хорошо отлаженное житье?

В своих воспоминаниях Джеймс перенесся к Руфусу, к кошмару, который произошел вчера вечером. Знакомое паническое чувство захлестнуло его. Думая о Руфусе, он вспомнил о статистических данных по рождаемости, которые где-то видел и где говорилось, что у большинства матерей дети от внебрачных отцов. Вспомнив эту статистику, он начал понемногу успокаиваться: не он первый, не он последний. Возможно, он напрасно нагоняет на себя страх. Наверняка поколение Руфуса спокойно относится к таким вещам. Возможно, и Мэгги с Алистером не видят здесь ничего особенного.

– Господи! – закричал он, удивляясь своей собственной глупости. – Господи, Джеймс, о чем ты размечтался?

Внезапно ему до боли, до отчаяния захотелось услышать голос Сюзи, узнать, как она там, сказать, что он ее любит. Боясь, как бы Мэгги случайно не сняла трубку, он позвонил в больницу по своему сотовому телефону.

– Могу я поговорить с миссис Хедлай Дрейтон из пятнадцатой палаты? Это снова звонит Джеймс Форрест.

– Минуточку, мистер Форрест.

Джеймс ждал, и перед его глазами всплыло милое лицо Сюзи, ее лучистые темные глаза, ласковый, чуть хрипловатый голос. Господи, да он уже успел соскучиться по ней!

– Мистер Форрест? – Голос был чужой, незнакомый.

– Да?

– Миссис Хедлай Дрейтон сказала, что не может говорить с вами. Она очень устала.

– Спасибо. – Джеймс был просто в шоке. Еще не было случая, чтобы Сюзи отказалась говорить с ним, как бы занята и измучена она ни была. Она говорила с ним сразу после рождения всех ее детей, сразу после похорон матери, у постели больного отца. Она всегда говорила с ним по телефону, нуждаясь в его утешении и поддержке. – А вы уверены, что она не может? – спросил Джеймс в трубку.

– Абсолютно уверена, – последовал ответ.

– Она просила что-нибудь передать мне?

– Нет, мистер Форрест.

– Мистер Гобсон на месте?

– Да, сэр. Соединяю.

– Мартин? Это Джеймс Форрест.

– А, Джеймс, рад тебя слышать. Как дела? Реформы еще не коснулись тебя?

– Не говори мне о реформах, а то я разозлюсь. Послушай, Мартин, сегодня утром ты оперировал одну мою старую приятельницу. Она друг нашей семьи. Сюзи Хед-лай Дрейтон. Я никак не могу дозвониться до Алистера, а она сама очень устала после операции. Мне хотелось бы узнать, как у нее дела?

– Все хорошо. Лучше сказать, почти хорошо. Она сама тебе все расскажет. Чудесная женщина! Я от нее в восторге. Думаю, что муж сейчас сидит рядышком с ней. Они держатся за руки и воркуют как голубки. На них приятно смотреть. Сказать ему, чтобы позвонил тебе?

– Нет, нет, – торопливо ответил Джеймс. – Я сейчас уезжаю. Спасибо тебе.

– Не за что, старина. Ты собираешься на конференцию в Борнмут в следующем месяце? Она будет посвящена лечению злокачественных опухолей. Я выступаю там с докладом. Постарайся приехать. Будет очень интересно.

– Я пока не знаю. Еще раз благодарю тебя, Мартин. До свидания.

Джеймс повесил трубку, и телефон тотчас же зазвонил.

– Мистер Форрест? Цветочный магазин Круатерна. Здесь произошла некоторая путаница с цветами, которые вы заказывали для миссис Хедлай Дрейтон. В больнице принцессы Дианы нам сказали, что миссис Хедлай Дрейтон отказалась от цветов. Она говорит, что они предназначены не ей. Может, мы перепутали больницу, или фамилию пациентки?

Холодный пот прошиб Джеймса.

– Все верно, – ответил он. – Верните их в больницу, и пусть их поставят в приемном покое. До свидания.

Чувство паники возрастало: Крессида, Руфус, а теперь и Сюзи. Господи, что произошло с его такой спокойной жизнью! Голова Джеймса закружилась, внизу живота заболело. Он почувствовал, что вот-вот опять разрыдается. Ему снова захотелось выпить.

– Боже! – взмолился он, поднимая глаза к небу. – Боже, помоги мне!

Телефон зазвонил снова, но Джеймс не шевельнулся. Сейчас ему было не до разговоров. Скрестив на груди руки, он пытался унять дрожь. У него стучали зубы и дрожали колени. Телефон умолк: значит, Мэгги опять сняла трубку. Он закурил сигарету и глубоко затянулся. Курил он редко, раз в неделю, и обычно после хорошего обеда.

Джеймс успел выкурить еще одну сигарету, когда в кабинет вошла Мэгги. Она сияла.

– Что случилось? – спросил он.

Мэгги села в кресло и глазами, полными счастливых слез, посмотрела на него.

– Звонила Крессида! – ответила она.

– Крессида?! Почему ты решила, что это была Крессида?

– Да, звонила Крессида. Из Парижа. Мы с ней долго говорили.

– Ради Бога, Мэгги, что она сказала? Что с ней случилось?

– Ничего не случилось. Просто она больна, испугана и ужасно расстроена. Ей очень хотелось со мной поговорить. Мы поговорили, и надеюсь, что теперь ей стало легче. Она очень сожалеет о случившемся.

– Рад это слышать, – сказал Джеймс. – Горячая волна ярости захлестнула его. – Просто восхитительно! – закричал он. – Она убегает в день свадьбы, позорит семью и жениха и говорит, что очень сожалеет. Ты считаешь, что это в порядке вещей? Мы что, должны теперь все прыгать от радости?

– Джеймс, ты ничего не понимаешь!

– Неужели? Может, ты поможешь мне все понять? Ты сама-то хоть что-нибудь понимаешь? Что касается меня, то для меня Крессида…

– Послушай, Джеймс, она в отчаянии.

– Я рад это слышать.

– Джеймс, ты же знаешь, что она беременна.

– Знаю, и дальше что?

– Этот ребенок не от Оливера. Она влюблена в другого мужчину.

– Я просто в восторге от этого!

– Джеймс, пожалуйста. Она никогда не хотела выходить замуж за Оливера. Он давил на нее. Он был так в нее влюблен, что она его пожалела, а когда поняла, что делает ошибку, было слишком поздно. Все были счастливы и готовились к свадьбе. У нее не хватило сил расстроить нас.

– Браво!

– Джеймс, попытайся понять. Ты же знаешь, какая она чувствительная, как она всегда боялась кого-нибудь обидеть. В начале года она встретила в Париже человека и страстно в него влюбилась. Она попыталась порвать с Оливером, но он умолял ее не оставлять его, и у нее не хватило мужества отказать ему.

– Почему же она не поговорила с нами?

– Она порывалась много раз, но ей всегда что-то мешало. События развивались так стремительно, что у нее просто не было возможности. Шла подготовка к свадьбе, все были счастливы, ты потратил кучу денег, и она боялась нас огорчить. Дальше – больше. Она все время откладывала разговор, пока не стало совсем поздно. Я чувствую себя такой виноватой, Джеймс! Бедной девочке некому было излить душу. Что я за мать, если в трудный момент не поддержала ее? Неужели эта свадьба более важна, чем счастье нашей дочери?