Текст книги "Том 12. Лорд Дройтвич и другие"

Автор книги: Пэлем Вудхаус

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 34 страниц)

Жизнерадостность и составляла главное ее очарование. Глаза у нее были хороши, и улыбка обаятельна, но она расхохоталась бы, назови мы ее красивой. Иногда она даже сомневалась, хорошенькая ли она. Однако же мало кто из мужчин, встретив ее, оставался равнодушен. Она была очень привлекательна. Один злосчастный молодой человек, бросивший сердце к ее ногам (она велела поднять его и забрать назад), старался объяснить ее привлекательность закадычному другу за печальной бутылочкой вина в таких словах: «Я не знаю, что такое в ней есть, старик, но она как-то умудряется показать, что ты ей очень нужен». Хотя в кругу друзей проницательности его суждений не особо доверяли, тут сомневаться не приходилось, оратор дал приблизительно верный анализ очарования этой особы для противоположного пола. Она интересовалась всем, что предлагала ее вниманию жизнь, будь то коронация или бродячая кошка. Распахнув душу, готовая сочувствовать всем, она слушала любого с огромным и неподдельным интересом. Только мужчина твердого характера устоял бы перед ее обаянием. Женщинам же, а уж тем более – типа леди Андерхилл, удавалось устоять, и без особого напряжения.

– Пойдите подгоните его, – сказала Джилл, имея в виду хозяина. – Пусть скорее выходит поболтать со мной. Где тут ближайший камин? К камину, к камину, и свернуться там клубочком!

– Камин, мисс, хорошо горит в гостиной.

Джилл поспешила в гостиную, где при виде открывшегося ей зрелища восхищенно вскрикнула, от чего еще больше выросла в глазах Баркера. На гостиную он потратил немало времени и усилий. Нигде не было ни пылинки. Все картины висели ровненько, подушки разгладились, огонь весело пылал в очаге, уютно отблескивая на пианино у тахты, на глубоких кожаных креслах, которые Фредди привез из Оксфорда, с этой родины удобных кресел, и на фотографиях, обильно висевших по стенам. В центре каминной полки, на самом почетном месте, стояло ее собственное фото, которое она подарила Дэреку неделю назад.

– Ой, Баркер, вы просто чудо! Прямо не пойму, как вы умудрились навести такой уют! – Джилл присела на узорчатую каминную решетку и протянула руку над пламенем. Не представляю, зачем мужчины вообще женятся. Подумать только, отказываться от этого!

– Благодарствую, что оценили, мисс. Я старался изо всех сил, чтобы устроить все поудобнее для вас. Мне кажется, я слышу – идет мистер Рук.

– Надеюсь, что и другие не задержатся. Я умираю с голоду. Миссис Баркер приготовила что-нибудь вкусное?

– Она, мисс, приложила все усилия.

– Тогда я уверена, есть чего ждать. А, привет, Фредди!

Вошел Фредди, блистательный в своем вечернем костюме, оглаживая галстук заботливыми пальцами. Когда он смотрелся в зеркало в спальне, галстук лежал прямо, но ведь с ними никогда не угадаешь. Иногда так и лежат, а то возьмут да и съедут набок…

– Я не стала бы его теребить, – посоветовала Джилл. – Сейчас очень красиво. И, позволь тебе шепнуть по секрету, действует на мою эмоциональную натуру. Даже не уверена, сумею ли устоять целый вечер. Как нечестно с твоей стороны охлаждать симпатии помолвленной молодой девушки! Фредди, скосив глаза вниз, чуть поуспокоился.

– Привет, Джилл, старушка! Еще никто не пришел?

– Ну, вот я здесь, изящная фигурка, присевшая на решетку. Но может, я вообще не в счет?

– О, я совсем не о том! Что ты!

– Очень надеюсь. Я ведь, между прочим, новое платье купила, чтобы очаровать тебя. Истинный шедевр. Когда платья столько стоят, им надо давать имена. Ну, как тебе?

Фредди присел на другую сторону решетки и оглядел гостью глазами эксперта. Сам превеликий щеголь, он ценил щегольство и у противоположного пола.

– Высший сорт! – оценил он. – Иного не скажешь! Шик, блеск! Ты такая красивая в нем, как не знаю что!

– Вот и чудесно! Всю жизнь мечтала выглядеть, как не знаю что, но все не получалось.

– Лесная нимфа! – воскликнул Фредди в необычайном для него порыве воображения. – Черт побери! Джилл! Есть, знаешь ли, в тебе что-то такое-эдакое! Ты – как это там называется? – такая хрупкая!.. Косточки такие… ну…

– Ф-фу! Надеюсь, это комплимент. Как жутко звучит! Мне сразу представляется, будто я скелетик.

– Я хотел сказать, ты очень изящная.

– Уже получше!

– На вид, веса в тебе и всего-то унция с небольшим. Легонькая вся, точно пушинка! Ты – сказочная принцесса, вот ты кто, черт побери!

– Фредди! Какое красноречие! – Подняв левую руку, Джилл демонстративно покрутила колечко на пальце. – Надеюсь, ты еще помнишь, что я обручена, и мое сердце – увы! – отдано другому? Говоришь ты так, будто вот-вот сделаешь мне предложение.

Фредди извлек белоснежный платок и протер монокль. На него облаком опустилась серьезность. Важным отеческим взором он взглянул на Джилл.

– Да, вспомнил. Хотел потолковать с тобой как раз об этом. О помолвках, если ты меня понимаешь. Рад, что застал тебя одну, до того как явилась кара Господня.

– Ты это про мать Дэрека? Н-да, веселенькое прозвище… Воодушевляет.

– Видишь ли, она такая и есть, – серьезно проговорил Фредди. – Та еще птица! Отрицать это незачем. Вечно нагоняет на меня страх. Никогда не знаю, о чем с ней говорить.

– А ты возьми и загадай ей загадку.

– Тут не до шуточек! – не сдался Фредди, дружелюбное лицо его помрачнело. – Погоди, вот познакомишься с ней. Видела б ты ее утром! Ты сама не ведаешь, против кого встала!

– Ой, ой, Фредди! У меня просто мурашки по коже. Против кого же я встала?

Умело помешав огонь, Фредди подбросил угля, помогая пламени располыхаться жарче.

– Дело обстоит так, – начал он. – Дэрек, разумеется, прекраснейший парень…

– Я и сама это знаю, – мягко перебила Джилл и благодарно похлопала Фредди по руке. Его преданность Дэреку всегда трогала ее. Она задумчиво перевела взгляд на огонь, и глаза у нее засияли, соревнуясь с блеском пылающего угля. – С ним никто не сравнится.

– Но, – продолжал Фредди, – он всегда сидел у мамочки под ногтем.

Джилл легонько укололо раздражение.

– Фредди, ну что за ерунда! Как может такой человек, как Дэрек, сидеть у кого-то под ногтем?

– Ну, ты понимаешь, про что я!

– Вот именно, не понимаю.

– А про то, что худо будет, если мамочка настроит его против тебя.

Джилл стиснула зубы. Мигом встрепенулась вспыльчивость, всегда таившаяся совсем близко под верхним слоем жизнерадостности, и ей внезапно стало холодно. Она попыталась уговорить себя, что Фредди – попросту благожелательный кретин, болтающий без всякого смысла или оснований. Но напрасно. Она не могла стряхнуть дурных предчувствий. В сладкой мелодии ее любви всегда звучала дребезжащая нота, страх Дэрека перед матерью. Тот Дэрек, которого она любила, был сильный мужчина, презирающий мнение посторонних, но в его страхе, перед леди Андерхилл проглядывало что-то низменное и постыдное! Джилл старалась притвориться, что изъяна в ее идоле нет, а теперь уже и Фредди, прямо обожавший Дэрека, тыкает в этот изъян. Ее взяла досада, и она излила ее, как любая женщина, на ни в чем не повинного человека.

– Фредди, ты помнишь, как я окатила тебя водой из садового шланга? – поинтересовалась она, вставая с решетки. – Ну, когда мы были детьми? Когда ты и этот несносный Мэйсон, как там его звали? Ах да, Уолли! – дразнили меня? – И она пронзила беднягу Фредди враждебным взглядом. – Я забыла, из-за чего тогда все вышло, помню только, вы с Уолли страшно разозлили меня, и я направила на вас шланг и вымочила обоих до нитки. Так вот, если ты будешь и дальше нести всякую чепуху, я попрошу Баркера принести кувшин воды и вылью тебе за шиворот! Настроить Дэрека против меня! Как будто любовь можно преспокойненько завернуть, как кран в ванной! Ты что, думаешь, когда двое любят друг друга, как мы с Дэреком, имеет хоть малейшее значение, что говорят другие? Да хоть бы и мать! У меня нет матери, но, предположим, явился бы дядя Крис и вздумал настраивать меня против Дэрека…

Гнев ее исчез так же мгновенно, как нахлынул. Это с ней случалось всегда. Вот она вся кипит и бурлит от ярости, и в следующую же минуту что-то пощекочет ее чувство юмора, и она снова весела. При мысли о том, что добрейший дядюшка Крис не поленится настроить кого-то против чего-то, кроме, разве что, плохой марки вина или низкого сорта сигары, ее гнев моментально испарился. Она прыснула с хохоту, и Фредди, совсем было сникший на каминной решетке, тоже воспрянул.

– Ты, Джилл, необыкновенная девушка! Никогда не угадаешь, с чего ты заведешься.

– Всякий завелся бы, как ты выражаешься! Ну что ты такое говорил?

– Старушка, я только хотел, как лучше!

– Вот! В том-то с тобой и беда. Ты всегда хочешь, как лучше! Бродишь по миру и хочешь, как лучше, пока люди не мчатся, сломя голову, просить защиты у полиции. Да и вообще, что может леди Андерхилл отыскать во мне такого уж дурного? У меня полно денег, я – одна из самых модных светских красавиц. Можешь не верить мне на слово, а сам ты вряд ли это заметишь, но так описал меня мистер Сплетник в «Морнинг Миррор», когда сообщал о моей помолвке с Дэреком. Мне горничная показывала. Длиннющий такой абзац, и весь обо мне. И фото есть! На нем я, правда, похожа на зулусского вождя, снятого в угольном подвале в густой туман. Ну, кто посмеет что-то сказать против меня? Я – идеальный приз. Наоборот, леди Андерхилл, услышав новость, завизжала от радости и распевала песни на всю Ривьеру!

– Д-да… – с сомнением протянул Фредди. – Да-да, не иначе.

Джилл кинула на него суровый взгляд.

– Фредди, ты что-то от меня скрываешь. Ты не считаешь, что я самая модная светская красавица! Скажи мне, в чем дело, и я объясню тебе, где ты ошибаешься. Что тебе во мне не нравится? Мое лицо? Манеры? Фигура? Мне рассказывали, как однажды одна невеста бросила жениху: «Какая же ты свинья!» А он ответил: «Ты про мои манеры или на фигуру намекаешь?» Ну, Фредди, на что ты намекаешь?

– Да нет, лично я считаю: ты – высший класс!

– Но по какой-то причине опасаешься, что мать Дэрека решит иначе. Почему бы леди Андерхилл не согласиться с мистером Сплетником?

Фредди мялся.

– Да говори же!

– Ну, видишь ли… Не забудь, я ведь знал старую мегеру, еще когда…

– Фредди Рук! Где ты набрался таких словечек? Только не от меня!

– Понимаешь, я всегда называю ее так мысленно. Так вот, я знал ее еще с тех пор, как школьником ездил к ним гостить. И знаю точно, что ее выводит из себя. Она, как это называется… сторонница старых традиций. А ты, старушка, у нас такая импульсивная. Да ты и сама знаешь! Всегда выпаливаешь все, что взбредет на ум!

– Ну, пока на ум не взбредет, так и сказать нечего!

– Ты понимаешь, про что я, – серьезно продолжал Фредди, не давая сбить себя с темы. – Ты говоришь чудные вещи, откалываешь всякие штуки. Словом, какая-то ты… неуемная.

– Нет, интересно, что я такого сделала, что самый суровый придирчивый критик мог бы назвать «штукой»?

– Ну, например, я собственными глазами видел, как ты остановилась посреди Бонд-стрит и помогала каким-то типам толкать застрявшую тележку… Лично я тебя не виню…

– Уж надеюсь! Бедная старая кляча так старалась сдвинуть телегу, но никак не могла. Как тут не помочь?

– О, мне-то понятно! Добрый поступок, то-се… Но сильно сомневаюсь, что это одобрила бы леди Андерхилл. И очень уж ты фамильярно держишься с прислугой.

– Фредди, не будь снобом!

– Вот еще! Никакой я не сноб! – запротестовал уязвленный Фредди. – Когда, к примеру, я наедине с Баркером, я разговорчив, дальше некуда. Но на публике я не интересуюсь у официантов в ресторане, как их радикулит.

– А у тебя он был?

– Нет.

– Так вот, это очень больно, и официанты страдают не меньше, чем герцоги. Нет, даже больше – им вечно приходится нагибаться и таскать тяжести. Как их не пожалеть?

– Как ты вообще узнала, чем он болеет?

– Спросила его, разумеется.

– Ну так, ради Бога, если почувствуешь такой порыв сегодня вечером, ты уж постарайся, сдержись. То есть, я хочу сказать, если тебя разберет любопытство, скажем, захочешь выяснить, какая температура у Баркера, не расспрашивай, когда он станет подавать леди Андерхилл картошку. Ей это точно не понравится.

– Ой! – вскрикнула Джилл. – Так я и знала! Я до того продрогла, и мне так хотелось поскорее присесть к огню и отогреться, что все начисто вылетело из головы! А он, наверное, решил, что я – настоящая зверюга! – И Джилл подбежала к двери. – Баркер! Баркер!

Ниоткуда возник Баркер.

– Да, мисс?

– Простите, совсем забыла спросить. Как ваши суставы?

– Гораздо лучше, мисс, благодарю вас.

– Вы пили лекарство, которое я дала?

– Да, мисс, очень полегчало.

– Вот и чудесно!

– Все в порядке. – Джилл вернулась в гостиную. – Ему гораздо лучше.

Она беспокойно закружила по комнате, поглядывая на фотографии, и наконец, усевшись за пианино, тронула клавиши. Часы на каминной полке отбили полчаса.

– Уж скорее бы приехали! – Надеюсь, теперь уж скоро.

– Как ужасно думать, – заметила Джилл, – что леди Андерхилл мчалась из Ментоны в Париж, из Парижа в Кале, из Кале в Дувр, а из Дувра в Лондон, и все только ради того, чтобы посмотреть – какая я. Поэтому нечего тебе, Фредди, удивляться, что я нервничаю.

– Ты разве нервничаешь? – от изумления у Фредди выпал монокль.

– Еще как! А ты на моем месте не нервничал бы?

– Да-а, никогда бы не подумал…

– А почему же я без умолку тараторю? Почему чуть голову тебе не откусила, бедному, неповинному? У меня же душа стынет от ужаса. Буквально стынет!

– А по виду совсем и незаметно!

– Да, я стараюсь быть стойким солдатиком! Так раньше меня называл дядя Крис. С того дня, когда повел меня вырывать зуб. Тогда мне было десять. «Будь стойким солдатиком, Джилл! – твердил он. – Стойким маленьким солдатиком». И я старалась. – Она взглянула на часы. – Мне не выдержать, если они не появятся совсем скоро. Не могу терпеть такое напряжение. – Она быстро пробежалась по клавишам. – А что, если я ей не понравлюсь? Вот видишь, Фредди, как ты меня напугал!

– Я же не сказал «не понравишься»! Я посоветовал только быть хоть капельку посдержаннее.

– Что-то подсказывает мне – нет, не понравлюсь. Все мое мужество уходит прямо на глазах! – Джилл нетерпеливо тряхнула головкой. – Фу, как вульгарно! Я думала, это случается только в комических рассказах да в мюзик-холльных песенках. О-о! Да ведь и правда, была такая песенка! – Она расхохоталась. – Фредди? Всю не помню, но начало такое…

 
Привел меня Джонни к мамаше своей,
Она посмотрела куда уж грозней
И быстро свой взгляд отвела.
В себе подавила глухую грозу,
Мигнула, вздохнула, смахнула слезу
И жалобно так завела:
«Бедняжка, мой Джон!
Ах, бедняжка мой Джон!»
 

А ну-ка, Фредди, ты – хор! Подтягивай! Давай развеселимся! Нам это нужно!

 
Привел меня Джонни к мамаше своей…
 

– «Мамаше своей!» – хрипло подтянул Фредди. Любопытное совпадение, песню эту он любил, даже с большим успехом исполнял три раза на деревенских праздниках в Вустершире и льстил себя мыслью, что может спеть ее с не меньшим чувством, чем любой другой. От всей души он подпевал Джилл пронзительным голосом, пребывая под твердым впечатлением, что в музыкальных кругах он именуется «вторым».

 
Она посмотрела куда уж грозней
 

– Пом-пом-пом!

 
И быстро свой взгля-я-ад отвела…
 

Весело, упоенно Джилл заливалась во все горло. Сходство ситуаций поднимало дух, превращая, каким-то образом, все ее страхи в нелепость, а надвигающуюся трагедию, терзавшую ей нервы, – в форменный фарс.

 
Мигнула, вздохнула, смахнула слезу
И жалобно так завела:
«Бедняжка, мой Джон! Ах…»
 

– Джилл, – перебил ее голос от двери, – я хочу познакомить тебя с моей матерью.

– «Ах, бедняжка мой Джон!» – подблеял злополучный Фредди, не в силах умолкнуть.

– Обед подан, – возвестил Баркер, возникая у дверей и вторгаясь в тишину, зловеще повисшую в комнате.

Глава II ПРЕМЬЕРА В ТЕАТРЕ «ЛЕСТЕР»

1

Дверь тихонько закрылась. Обед кончился. Баркер только что помог всем одеться. Тонко чувствующий атмосферу, он нашел происшедшее несколько мучительным. Очень уж натянуто проходил обед. Он предпочел бы шумок разговоров и общее довольство.

– Эллен! – кликнул Баркер, шагая по коридору в опустевшую столовую. – Эллен!

Из кухни появилась миссис Баркер, вытирая руки. Работа ее на сегодняшний вечер, как и у мужа, была закончена. Скоро придет девушка-помощница, как ее именуют официально, и перемоет посуду. А они уже свободны, и миссис Баркер хотелось спокойно поболтать за стаканчиком портера, позаимствованного у Фредди.

– Ушли, Хорес? – спросила она, поспевая следом за ним в столовую.

Баркер выбрал сигару из хозяйской коробки, потрещал ею у уха, понюхал, отрезал кончик и закурил. Взяв графинчик, он налил вина жене, а потом смешал для себя виски с содовой.

– Счастливые деньки, – вздохнул Баркер, – миновали…

– А я так и не видала ее милость.

– Немного потеряла! Истинная мегера, вот что я скажу. «Всегда весела и жизнерадостна» – ну уж нет, это не про нее. Лучше бы ты, Эллен, их обслуживала, а я б на кухне оставался. С души воротит. Да, именно. Невелико удовольствие приносить да уносить блюда, когда тут искры скачут. Нет, не завидую я им, хоть они и волованами угощались. Лучше уж траву есть, да с любовью, чем разносолы, да с ненавистью, – подытожил Баркер, забрасывая в рот грецкий орех.

– Что ж они, ссорились?

– Такие, Эллен, – нетерпеливо помотал головой Баркер, – не ссорятся. Сидели, молчали да таращились друг на друга.

– Ну, а как ее милость с мисс Маринер? Поладили?

– Видела когда незнакомых собак? – сухо хохотнул Баркер. – Следят друг за дружкой, вот эдак, исподтишка. В точности они! Нет, мисс Маринер, конечно, очень любезная, всякие слова говорит. Она – девица что надо, наша мисс Маринер. Прям принцесса. Не ее вина, что обед больше смахивал на вечерок в морге. А ты-то старалась! Она тоже старалась, тут, за столом. Но если сэр Дэрек все поджимает губы, а его мамаша сидит – один к одному – эскимо, то, сама подумай, что поделаешь? Ничего! А что до хозяина – скажу одно. Ты бы на него посмотрела. Да, посмотрела бы. Знаешь, Эллен, порой я прям переживаю, как бы он ума не решился. Ничего не скажешь, сигары он умеет выбирать, и портвейн у него, ты говоришь, хорош, сам-то я к нему не притрагиваюсь, но иногда мне так и кажется – съехала черепушка! Весь обед просидел с таким видом, будто боялся – вот-вот какое блюдо подпрыгнет да его и покусает. Еще и подскакивал всякий раз, как я обращусь к нему! Так что ничуть я не виноват, – обиженно заключил Баркер. – Что ж мне – предупреждать, прежде чем спросить, чего им надо – хереса или рейнвейна. В колокольчик звонить или в горн дудеть, а? Мое дело – наклониться и шепотом про это спросить. И нет у них никакого права подскакивать на стуле, толкать меня под локоть, чтоб я хорошее вино расплескивал! (Вон, Эллен, посмотри сама – пятно. Так и наподдал мне под локоть!) Хотелось бы мне знать, и чего это молодые люди не могут вести себя разумно, как мы с тобой? Помнишь, мы еще гуляли, я йодил тебя на чай к своей матушке… Красота, кто понимает! Как говорится, лад и склад. Прям, этот, пир любви.

– Мы с твоей матушкой, Хорес, сразу понравились друг другу. – мягко напомнила миссис Баркер. – А это большая разница.

– Ну, мисс Маринер любой бы женщине с мозгами понравилась. Скажу я тебе, чуть не плеснул соусом в эту крокодилиху. Сидит себе, нахохлилась, точь-в-точь старая орлица. Если хочешь знать мое мнение, мисс Маринер чересчур хороша для ее драгоценного сыночка!

– Но, Хорес! Сэр Дэрек – баронет.

– Ну и что из того? Как говорится, доброе сердце ценнее короны, а вера – надежней, чем знатная кровь.[5]5
  добрые сердца ценнее короны… – цитата из Альфреда Тениссона (1809–1892) «Леди Клара Вер де Вер».


[Закрыть]

– Ты, Хорес, прямо социалист!

– Никакой я не социалист. Просто рассуждаю. Не спрашивал, кто у мисс Маринер родители, но любому видно, она – самая-разсамая леди. Ну и что толку? Плохо ей придется, бедняжке!

– Хорес! – Мягкое сердце миссис Баркер надрывалось. Ситуация, на которую намекал ее муж, была ей не в новинку—на ней держалась половина сюжетов из серии «Преданное сердце», а они трогали ее до глубины души. – Ты думаешь, ее милость встанет между ними и погубит их любовь?

– Уж эта постарается. Не забудет.

– Но у сэра Дэрека есть свои деньги, верно? Вот сэр Кортни Трэверс влюбился в молочницу, но зависел во всем от своей матери, графини. А тут – совсем по-другому. Сэр Дэрек может поступать, как ему угодно, а?

Баркер печально покачал головой. Роскошная сигара, размягчающий эффект виски с содовой оказали свое действие – раздражение его чуть поулеглось.

– Тебе такого не понять. Женщины, вроде ее милости, уговорят мужчину на что угодно. И отговорят от чего угодно. Мне оно без разницы, да только ясно, что наша мисс влюблена в этого Дэрека по уши. Что уж такого она в нем находит, не пойму, но это ее личное дело.

– Хорес, он такой красивый! – заспорила миссис Бар-кер. – У него сверкающие глаза и твердый рот!

– Думай, как знаешь, – фыркнул Баркер. – Лично мне эти всякие глаза ни к чему. И если б он чего поумнее выговаривал этим твердым ртом, а то советует хозяину запирать сигары да прятать ключ. Вот уж чего терпеть не могу, когда мне не доверяют! – Подняв сигару, Баркер придирчиво оглядел ее. – Ну вот! Так и знал! Обгорела вся с одного бока. И как они их раскуривают? Просто стыд. Ну да ладно. – Он поднялся и направился к коробке. – Там их еще хватает. Нет худа без добра, – философски заключил Баркер. – Не будь хозяин такой нервозный, так вспомнил бы про ключ в замке. Плесни-ка себе еще винца, мало мы веселимся!

2

Когда подумаешь, сколько своих проблем и неприятностей у обычного зрителя, приходящего в театр, просто диву даешься, как это драматурги умудряются отвлечь его и позабавить целых два или три часа. Если взять, к примеру, троих зрителей, пришедших на премьеру «Огненного испытания» в театр «Лестер», задача автора, несомненно, была не из легких.

Достаточно только сослаться на замечание Баркера, что обед у Фредди не имел должного успеха. А подыскивая в анналах истории мрачные параллели поездке в такси, выуживаешь лишь одну – отступление Наполеона от Москвы. Да и оно-то, наверное, не происходило в такой мертвящей тишине.

Единственный, кого из компании можно бы назвать, пусть и с натяжкой, счастливым, был Фредди. Сначала он купил три билета на это «Испытание», но из-за неожиданного приезда леди Андерхилл пришлось покупать четвертый, и место оказалось отделено несколькими рядами от первых трех. На него, как Фредди уже сказал Дэреку за завтраком, собирался сесть он сам.

Немалым утешением философу в этом жестоком мире служит соображение, что, хотя человек и рожден для печали (что так же верно, как то, что искры летят вверх), однако выпадают ему кое-какие мелочи, приносящие счастье. Мысль о том, что находиться он будет за несколько рядов от леди Андерхилл, поднимала настроение Фредди не хуже тоника, наполняя его сладким трепетом, будто мелодия проникновенного гимна. Попроси его кто в этот момент коротко определить счастье, он ответил бы: сидеть за несколько рядов от леди Андерхилл.

Театр был уже полон, когда прибыла компания Фредди. На этот сезон «Лестер» был арендован новым рыцарем театра сэром Честером Портвудом, у которого имелось множество приверженцев. Какова бы ни была, в конечном счете, судьба любого спектакля, хоть один вечер он да продержится на сцене. Кресла партера посверкивали драгоценностями и потрескивали манишками; в воздухе витали дорогие духи, ожесточенно сражаясь с плебейским запашком мяты, тянувшимся из задних рядов. Ложи были полны, а наверху, на галерке, мрачные любители драмы, заплатившие свои шиллинги при входе, твердо рассчитывали повеселиться на эту сумму, и сидели, флегматично ожидая, когда поднимется занавес.

На рампе вспыхнули огни. Свет в зале померк. Стихли разговоры. Занавес взвился. Джилл заерзала, поудобнее устраиваясь в кресле, и просунула ладошку в руку Дэрека. Почувствовав теплоту, когда в ответ он погладил ее руку, она сказала себе, что все прекрасно в этом мире.

Все, за исключением пьесы. Это была одна из тех пьес, которые, сплоховав на старте, никак не могут воспрянуть. Минут через десять по театру стала расползаться неловкость, охватывающая публику на премьерах, когда становится ясно, что спектакль – скука смертная. Сковала партер летаргия, на бельэтаж напал кашель, галерка погрузилась в угрюмую тишину.

Сэр Честер сделал себе репутацию на легких комедиях «чайного» стиля. Его многочисленные поклонники являлись на его премьеры, благодушно предвкушая приятное, пенисто-легковесное зрелище с остроумными диалогами и не слишком запутанным сюжетом. Но сегодня вечером сэр Честер, судя по всему, пал жертвой амбиций, периодически овладевающих антрепренерами его ранга, которые играют и сами: он хотел доказать – да, имя он себе сделал на легких комедиях, но может, подобно даме, читающей стихи, круто свернуть и стать серьезным. Лондонской публике было известно – чего-чего, а уж тяжеловесности в спектаклях Портвуда опасаться нечего. Но «Испытание» оказалось весьма тяжеловесным. Это была возвышенная драма, и у зрителей даже закрались подозрения, как ни прискорбно проявлять такую несправедливость к автору, а уж не написана ли она белым стихом?

Игра актеров ничуть не помогала рассеять растущую неловкость. Сам сэр Честер, придавленный, видимо, значимостью премьеры и ответственностью за то, что предложил товар незнакомой марки, отказался от своей непринужденной манеры и ударился в напыщенную, высокопарную декламацию. Бульканье ему удавалось, но дикция подвела. По какой-то, известной лишь ему причине роль героини он отдал кукольной мамзельке, к тому же шепелявой. Публика с первого же выхода ее сурово не одобрила.

Где-то посередине первого акта Джилл, чье внимание понемножку рассеивалось, услышала тихий стон. Места, которые купил Фредди, находились почти с краю седьмого ряда. Оставалось еще одно место сбоку. Дэрек сел между матерью и Джилл, и место это оказалось справа от нее. Когда поднялся занавес, оно пустовало, но несколько минут назад на него тихонько скользнул какой-то человек. Темнота мешала разглядеть его лицо, но было очевидно, бедняга страдает, и Джилл моментально прониклась к нему сочувствием. Его мнение о спектакле явно совпадало с ее собственным.

Вскоре первый акт закончился, и вспыхнули люстры. Партер разразился жидкими фальшивыми аплодисментами, слабым эхом отдавшимися в бельэтаже, еще более слабым – на балконе, а уж до галерки эхо не докатилось.

– Ну? – повернулась Джилл к Дэреку. – Что ты об этом думаешь?

– Такой кошмар, что словами не передать, – сурово изрек Дэрек и нагнулся вперед, присоединяясь к разговору, завязавшемуся между леди Андерхилл и ее друзьями, которых она увидела впереди. А Джилл, отвернувшись, обнаружила, что на нее пристально смотрит ее сосед, высокий человек лет двадцати пяти с лохматыми волосами и насмешливым ртом.

На короткий миг, когда глаза их встретились, Джилл решила, что он некрасив, но обаятелен. Сосед напомнил ей большого неуклюжего лохматого пса, который в гостиной все крушит, но в дороге совершенно незаменим. У нее возникло чувство, что ему больше бы пошел спортивный костюм, чем фрак. А вот глаза ей очень понравились. Цвета она не сумела разобрать, но смотрели они открыто и дружелюбно.

Отметив все это с обычной своей быстротой, Джилл поскорее отвернулась. На секунду у нее возникло странное чувство, будто она где-то уже встречала этого человека, или кого-то, очень на него похожего, но тут же и растаяло. Еще у нее сложилось впечатление, что он смотрит на нее, но она, все так же скромно и сдержанно, смотрела перед собой, не пытаясь это проверить.

Между ними внезапно воткнулась пунцовая и покаянная физиономия Фредди. Опасливо слонявшийся по проходу, пока не стало ясно, что внимание леди Андерхилл прочно переключилось на что-то другое, он занял место позади Джилл, временно покинутое его обладателем. Фредди глубоко стыдился за себя. Он чувствовал, что совершил непростительную ошибку.

– Ты уж прости, – начал он, – я имею в виду, за то, что завлек вас на эту дикую белиберду! Как подумаю, что с таким же успехом мог купить билеты на музыкальную комедию, так и охота лягнуть себя покрепче! Но честно, откуда же я мог знать? И думать не думал, что бывает такое. Спектакли Портвуда всегда остроумные, живые, то-се… Понять не могу, чего ему вздумалось это поставить! Скукотища непроглядная!

Сосед Джилл резко засмеялся.

– Возможно, – обронил он, – субъект, написавший эту пьесу, сбежал из сумасшедшего дома и вложил деньги в постановку.

Если что и повергает в шок хорошо воспитанного лондонца, так это обращение к нему незнакомца. Понятия Фредди о приличиях сотряслись до основания. Голос из могилы вряд ли напугал бы его больше. Все традиции, в которых он воспитывался, накрепко упрочили его веру, что это просто невозможно. Так не делают. Ну, может, во время землетрясения или там кораблекрушения, да еще в Судный День такое и бывает, но не чаще. Во всякое же иное время незнакомым людям не полагается с тобой заговаривать. Ну, разве что им потребуется спичка, или время узнать, или еще что в таком же роде. Резко осадить незнакомца не позволяла дружелюбность натуры, но и о продолжении позорной сцены не могло быть и речи. Выход один – бегство.

– О, а… э… – промямлил он. – Ладно, – обратился он к Джилл, – пойду-ка я. До скорого, то-се…

И слабо проблеяв «Пока!», Фредди отступил, вконец расстроенный.

Джилл уголком глаза взглянула на Дэрека. Тот все еще был занят разговором с соседями впереди. Она обернулась к незнакомцу справа. В отличие от Фредди, она не была рабыней этикета. Ее слишком интересовала жизнь, и воздерживаться от разговора с незнакомыми было просто выше ее сил.

– Вы его шокировали! – разулыбалась она всеми ямочками.

– Да. Вышиб беднягу Фредди из седла. Теперь вздрогнула Джилл.

– Фредди? Изумленно взглянула она на него.

– Это же Фредди Рук! Я не ошибся?

– Но… разве вы его знаете? Он вас, по-моему, нет.

– Обычная трагедия жизни. Он забыл меня. Мой дружок детства!

– А-а, вы учились с ним в школе?

– Нет, Фредди ходил в Винчестер, насколько мне помнится, а я – в Хейлибери.[6]6
  Хейлибери – мужская привилегированная школа, основана в 1862 г.


[Закрыть] Наша дружба ограничивалась каникулами. Мои родители жили рядом с его семьей в Вустершире.

– Вот как? – взволнованно подалась к нему Джилл. – Я и сама там жила, когда была маленькой. И тоже знаю Фредди с детства. Значит, мы с вами должны были встречаться!

– Мы и встречались.

Джилл наморщила лобик. Опять в глазах его мелькнуло что-то странно знакомое. Но память никак не желала прийти на подмогу, и она покачала головой.

– Нет, не помню. Простите.

– Неважно. Может, воспоминания оказались бы не такими уж приятными.

– Как это? Почему?

– Ну, оглядываясь назад, я понимаю, что мальчишкой был препротивным. Я всегда удивлялся, что родители позволили мне вырасти. Было б куда проще уронить на меня что-нибудь тяжелое. Наверняка такой соблазн возникал сотни раз, но они устояли. Да, я был истинным наказанием. Мои грехи искупало только то, что я обожал вас!