Текст книги "Том 12. Лорд Дройтвич и другие"

Автор книги: Пэлем Вудхаус

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 34 страниц)

– Вы сегодня ее уволили, – объяснила Джилл.

– Ну и что?

– Мы хотим, чтобы вы это отменили.

– Какие такие «мы»? – Девушки из хора.

Мистер Гобл вздернул голову так яростно, что с нее слетела шляпа. Поднял ее, сдул с нее пыль и надел на хозяина помреж.

– А, вам это не нравится? Что ж, вы прекрасно знаете…

– Да. Знаем. И объявляем забастовку.

– Что?!

– Если вы не разрешите Мэй играть, мы тоже не выйдем на сцену. И спектакль не состоится. Разве что вы дадите его без хора.

– Вы что, спятили?

– Может быть. Но не капитулируем.

Мистеру Гоблу, как и большинству театральных менеджеров, не очень давались слова длиннее двусложных.

– Что-что?

– Мы все обсудили и не отступим.

Шляпа мистера Гобла, свалившись снова, ускакала за кулисы, и помреж метнулся за ней, будто поисковая собака.

– Чья идея? – сурово спросил мистер Гобл. Глазки его подернулись пленкой, поскольку мозг с трудом переваривал новую ситуацию.

– Моя.

– Ах, ваша! Так я и думал. Не сомневался!

– Что ж, я им скажу, что вы не желаете выполнить наше требование. Мы не станем снимать грим на случай, если вы передумаете.

И она повернулась.

– Эй, эй!

Когда Джилл шла к лестнице, чей-то хриплый голос шепнул ей на ухо:

– Вперед, малышка! Вы все правы!

Дважды за один вечер главный плотник нарушил клятву трапписта,[47]47
  трапписты – католический монашеский орден, члены которого дают обед молчания.


[Закрыть] чего с ним не случалось уже три года, с тех пор, как уставший после спектакля, он опустился в темном уголке передохнуть и обнаружил, что именно туда один из его помощников спрятал ведерко с краской.

4

К мистеру Гоблу, изрыгающему диковинные ругательства подошел Джонсон Миллер. Балетмейстер всегда бывал особенно язвителен в вечер премьеры и, пока шла предшествующая беседа, летал по сцене седым мотыльком. Из-за глухоты он пребывал в полнейшем неведении, что в театре творится что-то нехорошее. И теперь приблизился к мистеру Гоблу с часами в руках.

– Восемь двадцать пять, – сообщил он. – Девушкам пора выходить на сцену.

Обрадовавшись, что появилась конкретная мишень для ярости, мистер Гобл обрушил на балетмейстера двести пятьдесят изощренных ругательств.

– Э? – Приложил руку к уху мистер Миллер.

Гобл повторил последние сто одиннадцать, самые лучшие.

– Не слышу, – с сожалением пожаловался мистер Миллер. – У меня, понимаете ли, легкая простуда.

Серьезную опасность, что мистера Гобла может хватить удар, отвел помреж, который, вернувшись со шляпой, преподнес ее, будто букет, своему нанимателю и, сложив освободившиеся руки воронкой, сообщил через живой мегафон дурные новости.

– Девушки на сцену не в-ый-дут!

– Я так и сказал, – согласился мистер Миллер, – на сцену им пора.

– У них – забасто-о-ов-ка!

– Листовка? При чем тут листовка? Они обязаны быть на сцене. Через две минуты мы поднимаем занавес.

Помреж набрал еще воздуху, но передумал. У него были жена и дети, и если их папу хватит удар, что станет с семьей, самым священным достижением цивилизации? Расслабив мускулы диафрагмы, он потянулся за карандашом и бумагой.

Мистер Миллер осмотрел листок, поискал очечник, нашел, открыл, вынул очки, убрал очечник на место, поискал платок, протер стекла, убрал на место платок и, наконец, стал читать. На лице у него отразилось полное недоумение.

– Ничего не понимаю.

Помреж, жестом призвав к терпению, снова взял листок и нацарапал еще одну фразу. Мистер Миллер внимательнейшим образом ее прочитал.

– Из-за Мэй д'Арси, – в изумлении уточнил он. – Да она не умеет станцевать ни одного па!

Махнув рукой, дернув бровью, сморщив нос, помреж сообщил, что ситуация, какой бы безрассудной она ни представлялась разумному человеку, именно такова, и надо как-то выпутываться.

– Что же делать? – вопросил он, хитроумно скривив губы и вздернув плечи.

С минуту мистер Миллер пребывал в задумчивости.

– Пойду, поговорю с ними! – заявил он наконец.

И он упорхнул, а помреж тяжело привалился к асбестовому занавесу. Он вымотался, у него саднило горло, но тем не менее он испытывал тихое счастье. Его жизнь протекала в постоянном страхе, что в один прекрасный день мистер Гобл его уволит. Если такая беда приключится, он надеялся на карьеру в кино.

Едва исчез мистер Миллер со своей миротворческой миссией, как раздался шум, будто сквозь заросли живой изгороди продиралась сова, и на сцену через дверь в декорации влетел Зальцбург, размахивая дирижерской палочкой, словно он дирижировал невидимым оркестром. Дважды сыграв с музыкантами увертюру, он десять минут просидел в тишине, ожидая, что вот-вот поднимут занавес. Наконец натура его сломалась, не выдержав напряжения. И вот, оставив дирижерское кресло, он ринулся на сцену по коридору для музыкантов, выяснять причину задержки.

– Что такое, что такое, что такое? – вопрошал мистер Зальцбург. – Я жду, жду и жду… Мы не можем снова играть увертюру. Что такое? Что та-ко-е?

Мистер Гобл, эта измученная душа, удалился за кулисы, где расхаживал взад-вперед, заложив руки за спину, и жевал сигару. Помреж снова изготовился к объяснениям:

– Девушки забастовали!

Мистер Зальцбург тупо моргал сквозь очки.

– Девушки? – тупо повторил он.

– О, черт! – не выдержал помреж, чье терпение наконец истощилось. – Кто такие девушки, знаете? Видели их когда-нибудь?

– А что они сделали?

– Забастовали! Подвели нас! Не хотят выходить на сцену!

– Ну, что вы! Кто же будет петь вступительный хор?

В разговоре с человеком, которому можно излить душу, не страшась последствий, у помрежа прорезался грубый юмор:

– Не волнуйтесь, все улажено! Плотников загримируем. Публика ничего и не заметит!

– Может, мне поговорить с мистером Гоблом? – с сомнением спросил мистер Зальцбург.

– Валяйте, если вам жизнь недорога. Мистер Зальцбург призадумался.

– Поднимусь и поговорю с детьми, – решил он, – Меня-то они знают! Я уговорю их вести себя разумно.

И он рванулся туда же, куда ушел мистер Миллер. Фалды фрака так и летели за ним. Помреж с усталым вздохом повернулся и оказался лицом к лицу с Уолли, который вошел через железную дверь из зала.

– Привет! – весело крикнул он. – Ну, как тут у вас? Прекрасно? И у меня все прекрасно! Между прочим, я ошибаюсь или действительно сегодня в театре намечался какой-то спектакль? – Он оглядел пустую сцену. За кулисами со стороны суфлера смутно маячил наряженный мужской ансамбль во фланелевых костюмах для тенниса у миссис Стайвесант ван Дайк. У дальнего выхода в полнейшем недоумении стояли исполнители главных ролей. Правая сторона, по общему молчаливому согласию, была целиком предоставлена мистеру Гоблу для его пробежек, и он периодически мелькал в прорези декораций. – Как я понял, на сегодняшний вечер намечено возрождение комической оперы. Где же комики? Почему они ничего не возрождают?

Помреж в очередной раз повторил надоевшее объяснение, несколько разнообразив его:

– Нам нанесли удар.

– Удары часов я слышал. Девять раз. Уже идет десятый.

– Нет, ты не понял. Хористки не хотят выходить на сцену. Бастуют.

– Не может быть! А в чем дело? Чисто творческое отвращение к паршивой пьеске или еще что?

– Они разозлились, потому что одну из них уволили. Говорят, не станут играть, пока ее не примут обратно. Забастовали, в общем. А заварила все мисс Маринер.

– О, вот как! – Интерес Уолли резко подскочил. – Она такая, – одобрительно проговорил он. – Героиня!

– Склочница! Мне эта девчонка никогда не нравилась!

– Вот здесь, – заметил Уолли, – мы как раз и расходимся. Мне она нравилась всегда, а знаю я ее всю жизнь. Поэтому, дружище, если у тебя имеются нелестные замечания по поводу мисс Маринер, придержи их! – И он резко ткнул собеседника в брюхо. Улыбался он приятно, но помреж, встретив его взгляд, решил, что совет лучше принять. Для семьи сломанная шея не лучше инсульта.

– Надеюсь, ты не на их стороне? – резко спросил он.

– Кто, я? Ну, как же! Я всегда на стороне униженных и оскорбленных. Если тебе известен более грязный трюк, чем выкинуть девушку из спектакля перед премьерой, чтобы не платить ей выходного пособия, скажи. А пока не скажешь– я считаю, что это переходит всякие границы! Разумеется, я на стороне девушек! Даже сочиню для них речь, если они попросят! Или возглавлю марш протеста, если им вздумается пройтись по бульвару. «Мы – с тобою, отец Авраам…»[48]48
  «Мы с тобою, отец Авраам» – начало песни (по-видимому, народной), сложенной в ответ на призыв Авраама Линкольна (1809–1865) в 1861 г.


[Закрыть] Если желаешь моего глубокого, продуманного мнения, наш старый приятель Гобл давно напрашивался, вот и получил. И я рад, рад, рад, если не возражаешь, что я цитирую «Полианну».[49]49
  Полианна – героиня одноименной повести Элинор Портер (1869–1920), которая во всем видит только хорошее. Издана в 1912 г.


[Закрыть] Надеюсь, его удушье хватит!

– Эй, поосторожнее! Услышит еще!

– Au contraire,[50]50
  Напротив (франц.).


[Закрыть] как выражаемся мы, парижане. Я специально постараюсь, чтоб он меня услышал! Избавься, да поскорее, от неверного впечатления, будто я боюсь какого-то Гобла в сверкающих доспехах. Нет, не боюсь! И намерен высказать ему все, что думаю. Я оттаскал бы его за бороду, будь у него борода. Или обкромсал бы ее, что тоже неплохо. Но – тс-с! Кто тут у нас? Скажи, ты видишь то же, что вижу я?

Словно авангард потерпевшей поражение армии, на сцену вышел мистер Зальцбург.

– Ну что? – кинулся к нему помреж.

– Они и слушать меня не захотели, – побито отозвался мистер Зальцбург.

– Чем больше я говорил, тем меньше они слушали. – Он содрогнулся от мучительного воспоминания. – Мисс Трэвор вырвала мою дирижерскую палочку, все они встали в ряд и запели «Звездное знамя».[51]51
  «Звездное знамя» – гимн США.


[Закрыть]

– Неужто со словами? – недоверчиво вскричал Уолли. – Не может быть! Только не говорите мне, что они знают слова!

– Мистер Миллер еще там, спорит с ними. Но это бестолку. Что же нам делать? – беспомощно спросил мистер Зальцбург. – Мы должны были начать еще полчаса назад! Что де-е-елать?!

– Пойти поговорить с Гоблом, – предложил Уолли. – Что-то надо решить, и быстро. Когда я уходил, публика уже проявляла нетерпение, и я думал даже, что они бросятся на нас. Очень уж они неприятные! Итак, пошли!

Мистер Гобл, остановленный в минуту, когда он намеревался пуститься в новую пробежку, окинул мрачным взором делегацию и задал тот же вопрос, каким помреж встретил мистера Зальцбурга:

– Ну что?

Уолли бойко приступил к изложению дела:

– Придется уступить девушкам. Или выйти и произнести речь перед публикой, которая, пожалуй, потребует назад свои деньги. Эти Жанны д'Арк крепко держат тебя.

– Не уступлю ни за что!

– Тогда выходи в зал. Возвращай публике деньги, если тебе больше нравится. Давай, ступай, скажи, что им возместят по четыре с половиной доллара каждому.

– Я уже пятнадцать лет в шоу-бизнесе… – Гобл свирепо жевал сигару

– Знаю! И никогда прежде с тобой ничего подобного не бывало! Всегда что-то случается первый раз. Человек всю жизнь набирается опыта.

Мистер Гобл яростно перебросил сигару в другой угол рта, сверля Уолли взглядом. Что-то подсказывало ему, что сценарист не на его стороне.

– Они не смеют так поступать со мной! – прорычал он.

– Да ведь поступают, а? – откликнулся Уолли. – И если не с тобой, то с кем же?

– Так бы и уволил их всех!

– А что, хорошая мысль! Без пятна и порока. Вот разве что премьера задержится недель на пять, и ты потеряешь все контракты плюс арендную плату за театр. Да еще придется шить костюмы заново, а исполнители главных ролей сбегут в другие театры. Такие вот пустячки, а в остальном идея блестящая!

– Много болтаешь, – неприязненно глянул на него мистер Гобл. – Давай, ты скажи что-нибудь разумное.

– Ситуация очень серьезная… – начал помреж.

– О, ты хоть там заткнись! – рявкнул мистер Гобл. Помреж унырнул в воротничок.

– Я не могу еще раз играть увертюру! – запротестовал мистер Зальцбург, – Просто не могу!

В этот момент появился мистер Миллер и очень обрадовался, увидев мистера Гобла. Он искал его, ему не терпелось поделиться новостями.

– А девушки забастовали! – возвестил мистер Миллер. – Ни за что не желают выходить на сцену!

Безнадежно махнув рукой, как человек, осознавший все бессилие слова, мистер Гобл ринулся в свою любимую пробежку вдоль задника сцены. Уолли извлек часы.

– Шесть секунд с небольшим, – одобрительно известил он, когда менеджер вернулся. – Очень и очень недурной результат. Хотелось бы еще подсчитать твое время в спортивном костюме.

За шесть секунд с небольшим мистер Гобл успел, видимо, принять решение.

– Передай хористкам, – повернулся он к помрежу, – пусть эта дура д'Арси сегодня играет. Давно пора поднимать занавес!

– Слушаюсь, мистер Гобл. И помреж галопом умчался.

– Возвращайтесь на свое место, – повернулся менеджер к мистеру Зальцбургу, – сыграйте увертюру еще раз.

– Опять!

– Ну, кто знает, может, первые два раза публика ее не расслышала, – ввернул Уолли.

Мистер Гобл, проследив взглядом за уходящим Зальцбургом, повернулся к Уолли.

– А все эта чертова Маринер! Она все затеяла! Сама мне призналась. Ну, с ней я посчитаюсь. Завтра же уволю!

– Минуточку! – остановил его Уолли. – Минуточку! Идея, опять же, не спорю, блестящая, но она не пройдет!

– А ты-то тут при чем?

– При том, что, если ты уволишь мисс Маринер, я возьму этот замечательный сценарий и разорву на тысячу клочков. Или на девятьсот. В общем, порву на мелкие кусочки. Или мисс Маринер будет играть премьеру в Нью-Йорке, или я ухожу.

Зеленые глазки мистера Гобла заблестели.

– А, втюрился в нее? – ухмыльнулся он. – Тогда понятно…

– Послушай, дорогой. – Уолли железной хваткой вцепился в рукав менеджера. – Кажется, ты готов перейти на личности в нашей маленькой беседе. Обуздай свой порыв! Позволь уж своему позвоночнику остаться на месте, а то его натянут на твою же шляпу! Не уклоняйся от главной темы. Будет мисс Маринер играть премьеру в Нью-Йорке или нет?

Повисла напряженная пауза. Мистер Гобл быстро проанализировал ситуацию. Чего б он только не сотворил с Уолли! Для начала вышвырнул бы из театра… Но осмотрительность взяла верх. Уолли был ему нужен, нужен для бизнеса. А в мире театра бизнес всегда одерживает победу над личными чувствами.

– Ну ладно, – нехотя пробурчал он.

– Так, слово сказано, – одобрил Уолли. – А я уж позабочусь, чтоб ты его сдержал.

Он оглянулся через плечо. Сцена запестрела яркими платьями. Мятежницы вернулись к своим обязанностям.

– Ладно, я побежал. Жалко, что мы договорились не переходить на личности. Мне хотелось сказать, что на конкурсе вонючек ты бы непременно выиграл. Однако, согласно нашему соглашению, губы мои запечатаны, и я не могу даже намекнуть на это. До свидания, я полагаю?

Мистера Гобла, очень правдоподобно изображавшего живую статую, оторвало от мрачных мыслей похлопывание по плечу. Крайне заинтригованному мистеру Миллеру, чей злосчастный недуг мешал находиться в курсе беседы, очень хотелось узнать, как идут дела.

– Что он сказал? Я как-то не расслышал. Что он сказал, а? Просвещать его мистер Гобл не стал.

Глава XVII ЦЕНА ССОРЫ

1

Отис Пилкингтон уехал из Атлантик Сити через два часа после совещания, состоявшегося, в свою очередь, после генеральной репетиции, с твердым намерением никогда и близко не подходить к «Розе Америки». Он был оскорблен в лучших чувствах. Мистер Гобл предоставил ему выбор – или пьесу перепишут, или спектакль отменят, и он даже склонялся к героическому курсу поведения. Но тогда нужно в открытую бросить вызов менеджеру и отнять пьесу, что невозможно по простой причине – к дню генеральной репетиции расходы на постановку возросли до чудовищной суммы, 32 859 долларов 68 центов, и все из кармана Пилкингтона. Цифры, представленные ему в виде аккуратно написанных колонок, растянувшихся на два больших листка бумаги, ошеломили Отиса. Он и представить себе не мог, что музыкальные комедии так дорого обходятся. Одни костюмы встали в 20 663 доллара и 50 центов. Почему-то эти приплетенные 50 центов расстроили беднягу чуть ли не больше всех остальных цифр в списке. Черное подозрение, что Гобл, занимавшийся исполнительской стороной постановки, вступил в тайный сговор с костюмером и получил от того, скрытно, долю прибыли, усугубляло его мрачность. Да Бог ты мой, на 10 663 доллара и 50 центов можно одеть все женское население Нью-Йорка да еще и на Коннектикут бы осталось! Так раздумывал Пилкингтон, читая плохие новости в поезде. Только-только перестал он хмуриться над завышенной стоимостью костюмов, как в следующей строчке его ударила по глазам цифра 498 долларов – «Одежда». А костюмы-то, что же, не одежда?! Почему он должен дважды платить за одно и то же? Пилкингтон еще негодовал по этому поводу, когда кое-что ниже в колонке цифр зацепило его глаз. То были слова:

«Одежда – 187 долларов 45 центов».

Прочитав это, Пилкингтон испустил придушенный вскрик, такой истошный и полный боли, что пожилая дама на соседнем месте, угощавшаяся молоком из стакана, выронила его, тот разбился, и ей пришлось возмещать железнодорожной компании 35 центов убытка. И потому до самого конца путешествия она опасливо косилась на Пилкингтона, в трепете ожидая, что тот выкинет еще.

Происшествие это если не умиротворило Отиса, то хоть угомонило. Краснея, он снова внимательно прочитал цифры расходов. Почти каждая строчка, содержавшая очередной пункт, приводила его в ярость и недоумение. «Туфли – 213. 50», ладно, это еще понятно, но что за неведомое «Акад. Рел. – 105. 50»? Что такое «Подгонка – 15 долларов»? И что, во имя всего святого, означает пункт – «Каркасы»? На эту неведомую роскошь он щедро отпустил 94 доллара 50 центов. «Реквизит» встречался в списке не менее 17 раз. Какое бы ему ни уготовано будущее, в каком бы доме для бедняков ему ни суждено провести свои преклонные годы, реквизитом его обеспечили до конца дней.

Отис тускло поглядывал на пейзаж, мелькавший за окнами поезда. Пейзаж… ага, декорации! За декорации проставлена оплата дважды («Фридман, Сэмюел —… декорации – 3711 долларов» и «Юнитт и Вике» – декорации – 2120 долларов»). Отис испытывал все терзания проигравшегося в пух картежника. 32 859 долларов 68 центов! А вдобавок, пришлось еще выложить и чек на 10 тысяч долларов дяде Крису, как свою долю инвестиций для раскручивания Джилл в кино. Нет, это просто кошмар! Никакой разум не выдержит!

Способность мыслить, однако, вернулась к Пилкингтону почти тут же, потому что, вспомнив заверения Трэвиса, будто ни одна музыкальная постановка, кроме разве что самых шикарных кордебалетов в 90 девушек, никак не может обойтись дороже чем в 15 тысяч долларов, он задумался о Трэвисе, и думал о нем, даже когда поезд уже въехал на вокзал Пенсильвания.

С неделю после приезда удрученный финансист сидел затворником в своей комнате, дымя сигарами, глазея на японские гравюры и изо всех сил стараясь прогнать из мыслей «каркасы» и «реквизит». Потом почти материнское желание увидеть дитя своего ума ворохнулось сначала слабо, но постепенно все сильнее, и, наконец, ему уже нельзя было противиться. Приказав своему японскому слуге упаковать самое необходимое, Отис Пилкингтон доехал на такси до вокзала и отправился дневным поездом в Рочестер, где, насколько ему помнился маршрут гастролей, должны были сейчас играть «Розу Америки».

По пути он заглянул в свой клуб, чтобы обналичить чек, и первый, на кого он там наткнулся, был Фредди Рук.

– Господи, Боже! – воскликнул Отис– А ты-то чего тут околачиваешься?

Фредди тупо оторвался от газеты. Резкий конец профессиональной карьеры, можно бы сказать – дела жизни, оставили его ни с чем; и таким пустым казался ему мир в эту минуту, такими серо-тусклыми – все его так называемые соблазны, что, убивая время, он даже принялся за чтение «Национального Географического Журнала».

– Привет! – откликнулся он. – А что такое? С тем же успехом могу находиться и здесь. А? Что?

– Почему ты не на сцене?

– Меня выкинули! Перекроили мою роль в болвана шотландца! Сам понимаешь, не могу же я его играть.

Пилкингтон мученически застонал. Больше остальных персонажей в своей музыкальной фантазии он гордился лордом Финчли. Лорд был его любимцем. И вот его задушили, убили, вымарали! Для чего? Чтобы освободить место для неведомого шотландца.

– Он теперь называется «Маквастл из рода Маквастлов», – пасмурно поведал Фредди.

Маквастл из рода Маквастлов! Узнав эту сокрушительную новость, Пилкингтон чуть не отказался от поездки в Рочестер.

– Он выходит в первом акте в юбочке!

– В юбочке! На вечеринке у миссис Стайвесант ван Дайк!

– Нет больше никакой миссис Стайвесант, – добил его Фредди. – Ее переделали в жену короля маринадов.

– Короля маринадов!

– Да. Сказали, роль должна быть комедийной.

Если б страдания не вынудили Пилкингтона ухватиться для поддержки за спинку стула, он, несомненно, заломил бы руки.

– Да это же и есть комедийная роль! – возопил он. – Полная тонкой, изощренной сатиры на общество. В Ньюпорте все были от нее в восторге! Нет, это уж чересчур! Я заявлю самый решительный протест! Буду настаивать. Пусть эти роли сохранят так, как их написал я! Мне нужно немедленно ехать, не то я опоздаю на поезд. – Он приостановился у дверей. – А как прошел спектакль в Балтиморе?

– Паршиво! – буркнул Фредди и вернулся к «Национальному Географическому».

Потрясенный Пилкингтон поспешил к такси. Его прекраснейшую пьесу начисто загубили! И вдобавок, даже для своего мерзейшего коммерческого варианта успеха не добились. Подумать только! В Балтиморе спектакль прошел паршиво. А это дальнейшие расходы, новые колонки цифр с «каркасами» и «реквизитом»! Неверным шагом он вбежал на вокзал.

– Эй! – окликнул его таксист. Пилкингтон обернулся.

– С вас, мистер, 65 центов, уж, пожалуйста! Позабыли, что я не ваш личный шофер, да?

Пилкингтон отдал ему доллар. Деньги, без конца только деньги! Жизнь – нескончаемый круговорот платежей, платежей, платежей!

2

День, выбранный Пилкингтоном для посещения провинции, был вторник. Премьера «Розы» состоялась в Рочестере накануне вечером после недельного прогона в Атлантик Сити первоначального варианта и недели в Балтиморе, так сказать, второй инкарнации. Спектакли успеха не имели ни там, ни там; малочисленная публика в Рочестере тоже приняла шоу холодно, что окончательно ввергло труппу в уныние. Критики в Рочестере, как и в Балтиморе, дали благожелательные отклики. Но один из театральных девизов: «Рецензия в провинции – не рецензия».

Сомнительно, однако, что главным героям и хору битком набитые залы добавили бы веселости. Две недели без перерыва все работали как ломовые лошади и были изнурены вконец. Новым главным героям пришлось выучить роли ровно за половину обычного срока, а хор, убив больше месяца на отработку одних па и вскриков, был вынужден забыть их и репетировать абсолютно новые. С самого утра, после первого представления в Атлантик Сити, они вырвались из театра буквально на полчасика, наскоро перекусить.

Апатично стоя за кулисами, пока рабочие устанавливали декорацию второго акта, Джилл заметила, что к ней от служебного входа направляется Уолли.

– Мисс Маринер, я полагаю? – спросил он. – Надеюсь, вам уже сообщили, что вы в этом платье обворожительны? Весь Рочестер только про это и судачит. Поговаривают даже, что неплохо бы организовать экскурсионные поезда из Трои и Аттики.[52]52
  …из Трои и Аттики – Мэйсон хочет сказать, что Джилл похожа на Елену Прекрасную.


[Закрыть]

Джилл улыбнулась. В эти дни долгих напряженных репетиций Уолли действовал на нее как тоник. Его совершенно не затронуло общее уныние. Сам он объяснял это тем счастливым обстоятельством, что может посиживать и наблюдать, как пыхтят другие, хотя на самом деле, знала Джилл, работает он не меньше остальных. Работает круглосуточно, меняя эпизоды, добавляя реплики, оттачивая рифмы и при этом забалтывая главных героев, чьи нервы пошатнулись от бесконечных репетиций, а также удерживая в границах рвение Гобла. Жизнерадостность его подпитывалась силой духа, и Джилл ценила это. С начала штурма по переделке «Розы» она очень сблизилась с Уолли.

– Что-то публика вялая сегодня, – заметила Джилл. – Мне даже кажется, что половина зала спит.

– В Рочестере они всегда так. Привыкли маскировать подлинные чувства. Скрывают их под личиной. Но по остекленелым глазам можно понять, что на самом деле внутри у них все так и клокочет. Но подошел я, собственно, чтобы, во-первых, отдать вам это письмо…

Взяв конверт, Джилл взглянула на почерк (от дяди Криса) и положила его поверх пожарного ведерка – почитает позже.

– Его мне отдал человек в кассе, – заметил Уолли, – когда я заглянул выяснить, каков сегодня сбор. Сумма оказалась так мала, что он едва шептал.

– Боюсь, спектакль провалится.

– Ерунда! Мы прекрасно продвигаемся. Что подводит меня ко второму пункту моей речи. Я встретил в фойе беднягу Пилкингтона, и он сказал в точности то же самое, что и вы. Только пространнее.

– Значит, мистер Пилкингтон здесь?

– По-видимому, примчался дневным поездом, чтобы взглянуть на шоу. И со следующим же поездом уезжает обратно в Нью-Йорк. Вот интересно! Всякий раз, как я встречаю его, он вечно стрелой мчится на первый поезд в Нью-Йорк. Бедняга! Вы когда-нибудь совершали убийство? Если нет, не стоит и пробовать. Мне это не понравилось. Поговорив две минуты с Пилкинггоном, я проникся сочувствием к Макбету, ему тоже пришлось разговаривать с Банко. Пилкингтон чуть ли не рыдал и так жалобно описал мне, как музыкальную фантазию увлекают в темный переулок, а там зверски убивают, что меня чуть слеза не прошибла. Я почувствовал себя истинным злодеем.

– Бедненький! Мне тоже его жаль.

– И опять вы сказали то же, что и он, только более конкретно. Я утешал его как мог. Уговаривал, что все к лучшему, а он сунул мне листок доходов и заявил, что спектакль провалился не только творчески, но и коммерчески. И я ничего не мог возразить, только попросил его взглянуть на горизонт, где вскоре засияет солнце успеха. Другими словами, я заверил его, что мюзикл вот-вот воспрянет и вскоре у него руки занемеют от стрижки купонов. Сам он воспрять не желал ни в какую, и опять обругал меня за то, что я загубил пьесу. А кончил тем, что стал канючить, чтобы я купил его долю по дешевке.

– Но вы не купите?

– Ни за что! После фиаско в Лондоне я поклялся страшной клятвой, что больше никогда, ни за что в жизни не вложу ни цента в постановку. Я напуган. Но если Отису удастся заловить азартного человека с тысячей-другой свободных долларов, то человек этот наживет состояние. Наш мюзикл – золотые прииски.

Джилл взглянула на него с удивлением. Говори это кто другой, она бы приписала такую самоуверенность авторскому тщеславию. Но для Уолли это, конечно, не так. Он оценивал пьесу беспристрастно, и Джилл не могла понять, откуда у него такая вера, когда публики – четверть зала.

– Почему вы так думаете? Пока что у нас совсем плохие сборы.

– И в Сиракузах до конца недели, – кивнул Уолли, – будут плохие сборы. А почему? Ну, прежде всего, потому что спектакля еще нет. С какой же стати людям выкладывать денежки и смотреть генеральные репетиции неведомой пьесы? Половине героев пришлось выучить роли на ходу, они их только обкатывают. А девушки танцуют пока что очень неуверенно, боятся сбиться с нужных па. Словом, шоу еще не слепилось. Пока что это так, обрывки. А вот посмотрите на него через две недели! Я-то знаю! Я не говорю, что музыкальная комедия – такое уж высокое искусство, но и у нее есть свои тонкости. Вот поиграете подольше, узнаете все фортели. А пока что, поверьте мне на слово, когда актеры талантливы и есть два-три коронных номера, комедия обречена на успех. А у нас сейчас актеры прекрасные и все номера – хиты. Уверяю вас, как я пытался убедить и Пилкингтона, только он и слушать не хочет, – с этим мюзиклом полный порядок! Но, думаю, Пилкингтон сейчас, в вагоне для курящих, старается всучить проводнику свою долю вместо чаевых.

Отис в буквальном смысле этого не делал, а в переносном – как сказать. Мрачный и насупленный, подскакивая на неудобном сиденье, он ругал себя, зачем ему вообще понадобилось мчаться в Рочестер? Увидел он именно то, чего и ждал: изуродованную карикатуру на свое творение. Играют ее в полупустом театре, да и тот равнодушно зевает. Одно хорошо, мстительно думал он, вспоминая заверения Роланда Трэвиса о стоимости музыкальных постановок, – новые музыкальные номера, без сомнения, красивее тех, прежних.

А «Роза Америки» после вялого приема на утреннике в среду в среду же вечером упаковала вещички и двинулась в Сиракузы, где тоже провалилась. Еще две недели она странствовала из одного небольшого городка в другой, по всему штату Нью-Йорк: потерпела провал и в Коннектикуте, мотаясь там взад-вперед, точно побитый штормом корабль. И вдруг проницательные зрители Хартфорда устроили ей такой прием, что главные герои, уже обкатавшие свои роли, уставились друг на друга в полном обалдении. А уставший хор, забыв про всякую усталость, бисировал свои номера, да с таким блеском, что даже Джонсон Миллер ворчливо признал, что это, собственно говоря, неплохо. Конечно, хор никак не дотягивает до хоров его прежних дней, но все-таки играют прилично, вполне даже ничего.

Настроение у труппы подскочило. Герои и героини цвели счастливыми улыбками и убеждали всех, что всегда верили в этот мюзикл. Леди и джентльмены из ансамблей обсуждали вероятность целого года в Нью-Йорке. А жители Хартфорда сражались за билеты и, если не удавалось достать мест, стояли сзади.

Обо всем этом Отис Пилкингтон не ведал ни сном, ни духом. Свою долю в шоу он продал две недели назад за десять тысяч долларов юристу, действовавшему от имени неизвестного клиента, и был рад-радешенек, что спас хоть какие-то крохи.