Текст книги "Том 12. Лорд Дройтвич и другие"

Автор книги: Пэлем Вудхаус

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 34 страниц)

– Присаживайтесь, пожалуйста, мисс…

– Маринер, – подсказала девушка. – Спасибо.

– Мисс Маринер… Разрешите представить вам мистера Роланда Трэвиса.

Субъект за пианино поклонился, и его черные волосы взметнулись и опали, словно морские водоросли на бурных волнах прибоя.

– А я – Пилкингтон. Отис Пилкингтон.

Неловкое молчание, всегда наступающее вслед знакомству, нарушила трель телефонного звонка. Отис, уже передвинувшийся на середину кабинета, протянул нескладную конечность и без труда достал трубку.

– Да? О, пожалуйста, скажите – у меня сейчас совещание. Так Джилл узнала, что люди в театральном мире никогда не разговаривают, они всегда «проводят совещания».

– Передайте миссис Пилгрим, я перезвоню ей попозже. Сейчас никак не могу. Ни на минуту. – И положил трубку. – Секретарша тети Оливии, – театральным шепотом бросил он Трэвису. – Тетя Оливия желает, чтобы я поехал с ней на верховую прогулку. – Он повернулся опять к Джилл. – Извините. Чем могу помочь вам, мисс Маринер?

Самообладание уже полностью вернулось к Джилл. Интервью оборачивалось совсем по-иному, чем она опасалась. Атмосфера была светская, уютная, ей показалось, будто она опять очутилась у себя, на Овингтон-сквер, и угощает чаем Фредди Рука, Ронни Дэверо и других своих друзей лондонского периода. Для полноты иллюзии недоставало чайного столика. Деловитости в разговоре не было. Однако, так как именно дело и было ее целью, она решила, что пора приступить к нему.

– Я пришла насчет работы.

– Работы! – воскликнул мистер Пилкингтон. По-видимому, и он воспринимал разговор как чисто светский.

– В хоре, – пояснила Джилл.

Пилкингтон отшатнулся, будто слово это укусило его.

– В «Розе Америки» нет хора!

– Я думала, это музыкальная комедия. Пилкингтон опять содрогнулся.

– Нет! Это музыкальная фантазия! И хора в ней нет, – с оттенком укоризны добавил он. – А есть ансамбль из двенадцати изысканных девушек.

– Что, конечно же, – рассмеялась Джилл, – звучит гораздо красивее. А как вы считаете, я достаточно изысканна для ансамбля?

– Буду счастлив, если вы присоединитесь к нам, – быстро ответил мистер Пилкингтон.

Но длинноволосый композитор смотрел с сомнением. Резко взяв дискантовую ноту, он крутанулся на табурете.

– С твоего позволения, Отис, позволь тебе напомнить, у нас уже есть двенадцать девушек.

– Значит, будет тринадцать! – твердо заявил Отис.

– Это несчастливое число!

– Мне все равно. Мы должны взять мисс Маринер. Ты же сам видишь – она именно того типа, что нам требуется.

Спорил он с огромным энтузиазмом. С того самого дня, как начался набор актеров, он тоскливо вспоминал вечер, когда состоялась премьера «Розы Америки» в доме его тети прошлым летом в Ньюпорте[40]40
  Ньюпорт – фешенебельный морской курорт в штате Род-Айленд (точнее назвать его «приокеанским», поскольку он расположен на берегу бухты Атлантического океана, носящей индейское название Наррагансет).


[Закрыть] со звездными любимцами светского общества и ансамблем, целиком набранным из дебютанток и неопытных матрон. Такую труппу он жаждал собрать и для профессиональной постановки, но до сегодняшнего дня его преследовали сплошные разочарования. Джилл показалась ему единственной девушкой в театральном Нью-Йорке, отвечавшей желаемому стандарту.

– Спасибо вам огромное, – сказала Джилл.

Повисла новая пауза. В атмосферу опять вползла светская нотка. Джилл ощутила желание хозяйки не дать угаснуть оживленной беседе.

– Я слышала, что эта комедия в стиле Гилберта и Салливана.

Мистер Пилкингтон обдумал замечание.

– Признаю, когда я писал пьесу, идеалом для меня был Гилберт. Достигли я успеха…

– Пьеса, – вмешался мистер Трэвис, пробегаясь по клавиатуре, – так же хороша, как любая у Гилберта.

– О, будет тебе, Роли! – скромно запротестовал Отис.

– И даже лучше, – настаивал мистер Трэвис – Во-первых, она современная.

– Да, я старался сделать посовременнее, – пробормотал мистер Пилкингтон.

– И ты избежал ошибки Гилберта – излишней надуманности.

– Верно. Гилберт, действительно, грешил излишней фантазией, – признал Отис– А музыка, – продолжил он, в великодушном порыве отплатить добром за добро, – обладает мелодичностью Салливана, но ей присуща новизна ритма, очень индивидуальная. Музыка вам понравится.

– Судя по вашим словам, – любезно заметила Джилл, – комедия обречена на шумный успех.

– Мы очень на это надеемся, – с чувством заметил мистер Пилкингтон. – Мы считаем, что наступило время, когда публике требуется что-нибудь получше, понеожиданнее. Люди потихоньку устают от безмозглой ерунды и бравурных мелодий, которыми их потчуют людишки вроде Уоллиса Мэйсона и Джорджа Бивэна. Публике хочется блеска… Точно так же было во времена Гилберта и Салливана. Они начали писать, когда музыкальные спектакли опустились до ужасающей легковесности. Театр был отдан на откуп бурлескам самого дурацкого толка. Публика жаждала спектаклей классом повыше. То же самое и сегодня. Но менеджеры не желают этого понимать. «Роза Америки» много месяцев странствовала по Бродвею, стучась в разные двери.

– Ей следовало войти без стука. Вот как я, – заключила Джилл и встала. – Что же, очень любезно с вашей стороны, что взяли меня на работу, хотя и вошла я так бесцеремонно. Но я чувствовала, что нет толку дожидаться на лестничной площадке. Я так рада, что все уладилось. До свидания.

– До свидания, мисс Маринер. – Отис почтительно взял протянутую руку, – Репетиция ансамбля назначена на… когда, Роли?

– На 11 утра послезавтра.

– Я приду. До свидания, и большое вам спасибо. Молчание, воцарившееся в кабинете после ее ухода, нарушил Трэвис:

– Вот это красоточка!

Вздрогнув, Отис очнулся от мечтаний.

– Что ты сказал?

– Да девица эта… Какая красотка!

– Мисс Маринер, – ледяным тоном отчеканил Отис, – самая очаровательная, утонченная, воспитанная и прелестная девушка, если ты это имеешь в виду.

– Ну да! – подтвердил мистер Трэвис– Именно это самое!

2

Джилл вышла на 42-ю стрит, окидывая улицу взглядом победителя. Мало что переменилось в Нью-Йорке с тех пор, как она вошла в театр «Готэм», но город показался ей совсем иным. Час назад она была тут чужой, бесцельно плыла по его быстринам. Теперь она в Нью-Йорке своя, а Нью-Йорк – ее город. Она смело сразилась с ним и отвоевала у него средства к существованию. Теперь она шагала по улице бойко и беспечно. Адрес, который дала ей Нелли, отсылал на восточную сторону Пятой авеню. Джилл отправилась туда по 42-й стрит. Какая веселая и оживленная улица! Она и не бывала на таких прежде. Музыкой звучал для нее перестук поездов метро, когда она пересекала Шестую авеню, и ей нравилась бурлящая вокруг толпа.

Джилл дошагала до угла Пятой авеню, когда полисмен на перекрестке взмахнул жезлом, разрешая машинам двигаться в центр. И мимо нее покатился поток машин, забивавший дорогу, насколько видел глаз. Ехали они двойным рядом – красные лимузины, синие, розовато-лиловые, зеленые. Джилл стояла, пережидая, пока иссякнет их поток, и в это время мимо неё проплыл самый большущий, самый красный лимузин. Огромнейшее авто с полярным медведем у руля, и еще одним с ним рядом. А сзади вольготно раскинулся, устремив благожелательный взор на массивную леди в норковом манто, – дядя Крис!

На секунду он оказался так близко от Джилл, что если б не поднятое стекло, она до него могла бы дотронуться. Но тут медведь за рулем, углядев просвет в потоке транспорта, надавил на акселератор и ловко вильнул в него. И машина, быстро набрав скорость, исчезла.

Джилл испустила глубокий вздох. Жезл взмахнул снова. Она перешла дорогу и зашагала дальше на поиски нужного дома. Пять минут спустя ей пришло в голову, что девушка практичная и сообразительная обязательно бы запомнила номер лимузина.

Глава XI ЛЮБОВНЫЙ ЖАР МИСТЕРА ПИЛКИНГТОНА

1

Репетиции, музыкальных комедий – под это определение подпадают и «музыкальные фантазии» – начинаются обычно хаотично и беспорядочно в Брайант-холле, этом любопытном здании на Шестой авеню, сразу у 42-й стрит. Тут, в пыльном зале без ковра, вся мебель – несколько деревянных стульев да длинные деревянные скамейки, хор, или в случае «Розы Америки» – ансамбль, усаживается вокруг пианиста и старается с помощью дирижера затвердить слова и мелодии первого акта. Покончив с этим, они переходят к балетмейстеру – тот учит их нужным па, ансамблевым танцам и выходам на «бис», которых, как рассчитывает этот неисправимый оптимист, должно быть не меньше шести. Потом в хоровые номера вводятся главные герои. И наконец, расставшись с Брайант-холлом и кочуя из одного незанятого театра в другой, герои и хор репетируют вместе, повторяя весь спектакль снова и снова, до самого показа на предпремьерных гастролях.

Джилл на ранних стадиях репетиций показалось, будто она опять очутилась в школе. Ей вспомнилась ее первая учительница, которую дирижер несколько напоминал манерами и внешностью. Она наигрывала псалмы на пианино, ведя слабеньким сопрано ретиво орущую ораву ребятишек, каждый из которых старался, побуждаемый самолюбием, переорать ближайшего соседа.

В первое утро репетиция началась с появления мистера Зальцбурга, дирижера и концертмейстера, суетливого деловитого человечка с доброжелательными глазами за большими стеклами очков. Он, подпрыгивая, подошел к пианино, уселся и выдал громкий аккорд, своего рода сигнал горна, призывающий леди из углов, где они уютно устроились группками и шушукались. Процесс общения начался за десять минут до того – встреча тех, кто уже был знаком по предыдущим спектаклям, и быстрое знакомство их со своими подружками. С Нелли Брайант тепло поздоровалась хорошенькая рыженькая девушка, и Нелли тут же познакомила их. Звали ее Бэйб. Рядом с Бэйб сидела похожая на иву блондинка по имени Луис. Все четверо уселись на скамейку и завели беседу. Через минуту ряды их пополнились темноволосой девушкой с южным акцентом и еще одной блондинкой. Рядом сбивались другие компании, в зале точно щебетали скворцы. Особняком держались серьезные, безупречно одетые молодые люди; девушки не обращали на них ни малейшего внимания; с десяток таких подпирали стенку, с видом мужчин в бальном зале, которые не танцуют, а только смотрят.

Джилл больше слушала разговоры. Она чувствовала себя, будто в первый день в новой школе, – немного робела, желая стушеваться. Болтовня крутилась вокруг нарядов, мужчин, шоу-бизнеса именно в таком порядке. Вскоре один молодой человек небрежной походочкой пересек зал и, подойдя к девушкам, заметил, что денек-то выдался отличный. Приняли его, как показалось Джилл, несколько сдержанно, но потихоньку он ассимилировался в группе. Вскоре прибился и второй, напомнив девушке-иве, что они работали вместе в шоу «Ты – та самая». Его узнали и представили другим. Прием в компанию он вскоре оправдал, весьма правдоподобно изобразив бой котов. Через пять минут он уже обращался к южной девушке, а Джилл сообщил, что поступил в это шоу, только чтоб заполнить паузу перед премьерой другого, где у него шикарнейший номер с пением и танцами. Его он будет делать с одной малюткой в кабаре у Гезенхаймера.

В эту атмосферу, полную гармонии и дружелюбия, диссонансом вторгся резкий аккорд мистера Зальцбурга. Началось общее движение, к пианино придвигали стулья и скамейки. Мистер Зальцбург на минутку подзадержался, открыв огромную музыкальную папку и копаясь в ней точно терьер в крысиной норе, и разговоры зашелестели снова.

Наконец дирижер вынырнул из папки с руками, полными нот, и воззвал:

– Детьи! Де-тьи! Пожалуйста, не шумите, внимание на меня! – Он раздал ноты. – Акт первый. Вступительный хор. Я сыграю мелодию три – нет, четыре раза. Послушайте внимательно. Потом споем ее – ла-ла-ла! А после – споем со словами.

Он энергично ударил по желтым клавишам пианино, отозвавшемуся жалобным металлическим треньканьем. Наклонясь так, что очки его чуть не касались нот, он решительно заковылял вперед, изобразив мелодию, потом сыграл ее еще раз, вызвав сам себя на «бис», и бисировал. После чего, сняв очки, протер их. Последовала пауза.

– Иззи, – общительно шепнула девушка-ива, перегнувшись через Джилл к подружке южной девушки, блондинку– обещал мне брошку.

Общий всплеск интереса, девичьи головки сомкнулись теснее.

– Не может быть! Иззи?!

– Вот именно, Иззи!

– Ой-ой!

– Он только что получил премию!

– Вот так так!

– Сам сказал мне вчера и пообещал купить брошку! Правда, он под газом был, – не без грусти добавила ива, – но, надеюсь, все-таки сдержит слово. – Она умолкла, тревожное облачко затуманило ее безупречно красивый профиль, и она стала похожа на задумавшуюся греческую богиню. – А если не сдержит, – добавила она, полная девичьего достоинства, – фиг я куда-нибудь пойду с этим жадюгой! Ославлю его, не успеет и глазом моргнуть!

Шорох одобрения приветствовал эти похвальные чувства.

– Детьи! – снова воззвал мистер Зальцбург. – Де-тьи! Поменьше шума и болтовни! Мы здесь, чтобы работать! Нельзя терять времени! Итак! Акт первый. Вступительный хор. Так, теперь все вместе. Ла-ла-ла…

– Ла-ла-ла…

– Там-там-тамти-тамти…

– Там-там-тамти…

Мистер Зальцбург страдальчески прижал ладони к ушам.

– Нет, нет и нет! Фальшь, фальшь, фальшь!.. Еще раз! Ла-ла-ла…

Круглолицая девушка с золотистой фивкой и личиком удивленного херувима перебила его, окликнув:

– Мистел Зальцбулг!

– Ну, что такое, мисс Тревор?

– А что это за шоу?

– Музыкальное, – сурово объяснил мистер Зальцбург. – И у нас здесь репетиция, а не говорильня. Еще раз, пожалуйста.

Но обескуражить херувима было не просто.

– А музыка, мистел Зальцбулг, холошая?

– Когда выучите, сможете судить сами. Итак…

– А она такая же класивая, как тот ваш вальс, котолый вы нам иглали, на лепетициях «Смотли, как идешь»? Ну, помните… Он еше начинается вот так…

Высокая величественная девушка с томными карими глазами и манерами герцогини, случайно забредшей в помещение для слуг, чуть подалась вперед, проявив к беседе живейший интерес.

– О, так вы сочинили вальс, мистер Зальцбург? – с милой снисходительностью поинтересовалась она. – Как любопытно! Может, вы его и нам сыграете?

Собравшиеся единодушно пожелали отложить разучивание мелодии и послушать вальс мистера Зальцбурга.

– О, мистер Зальцбург, сыграйте!

– Пожалуйста!

– Кто-то мне говорил, ваш вальс – сплошной восторг!

– Я вальсы просто обожаю!

– Ну пожалуйста, мистер Зальцбург!

Мистер Зальцбург явно сдавался. Пальцы его нерешительно тронули клавиши.

– Но, детьи…

– Уверена, мы все получим огромнейшее удовольствие, – снисходительно проговорила герцогиня. Больше всего на свете я люблю хорошие вальсы.

И мистер Зальцбург сдался. Подобно всем дирижерам, он в свободные минуты сочинял музыку и большую часть свободного времени тратил на то, что устраивал засады на либреттистов, пытаясь заманить их к себе. Вечная трагедия дирижерской жизни сравнима лишь с пытками официанта, который, постясь сам, помогает пировать другим. В музыке у мистера Зальцбурга идеалы были самые высокие, и душа его восставала против вечной обязанности репетировать и исполнять произведения других, куда менее достойных. Обычно особых уговоров «сыграть что-то свое» не требовалось, он всегда был готов проиграть хоть всю партитуру сочиненного им спектакля.

– Так вы желаете? – спросил он. – Ну что ж! Вальс, как вы сами поймете, – это ключевая тема моего музыкального шоу. В первом акте его поет героиня, во втором – герой с героиней, дуэт. Вплетается он и в финал второго акта, а в третьем вальс звучит эхом за кулисами. Сейчас я сыграю вам дуэт из второго акта. Со словами выходит еще длиннее. Итак! Начинает мужской голос…

Минут десять хор с большой приятностью проводил время.

– Ах, но это же не репетиция! – покаянно вскричал мистер Зальцбург под конец. – Мы не занимаемся делом. Начнем, начнем! Вступительный хор первого акта и, пожалуйста, соблюдайте тональность. В тот раз звучало фальшиво, фальшиво, фальшиво! Итак! Ла-ла-ла…

– Мистел Зальцбулг!

– Мисс Тревор?

– Помню, как-то вы иглали нам такой ужасно миленький фокстлот. Ах, как бы мне хотелось…

– В другой как-нибудь раз! В другой! Сейчас мы должны работать! Начнем, начнем! Ла-ла-ла…

– Ах, девочки! – сокрушенно вздохнула херувимчик. – Вот бы вы послушали! Такая плелесть! Такая плелесть!

И весь хор разразился возгласами:

– О, ми-и-стер Зальцбург!

– Пожалуйста, мистер Зальцбург!

– Сыграйте нам ваш фокстрот, мистер Зальцбург!

– Просим, просим!

– Если он так же хорош, как вальс, – уронила герцогиня, вновь снисходя до уровня простонародья, – то он великолепен. – Она припудрила нос– А в наши дни так редко услышишь мелодичную музыку, правда?

– Какой именно фокстрот? – слабо уточнил мистер Зальцбург.

– Сыграйте, – постановил голос слева, – все!

– Да! Правильно! Сыграйте все! – подхватила вся труппа.

– Уверена, это будет очаровательно, – согласилась герцогиня, убирая пуховку в сумочку.

И мистер Зальцбург заиграл. По-видимому, дирижер уже потерял всякий стыд, Драгоценные минуты, принадлежавшие его нанимателям и предназначенные для «Розы Америки», упархивали одна за одной. Леди и джентльмены ансамбля, которым полагалось бы впитывать и учить мелодии Роланда Трэвиса и стихи Отиса Пилкингтона, блаженствовали, вольготно развалясь на стульях. Под стремительной атакой пальцев так и мелькали желтые клавиши. Собрание окончательно перестало походить на репетицию, напоминая, скорее, счастливый домашний вечерок, и самодовольного херувимчика осыпали благодарными взглядами. Она проявила, читалось в них, такт и сообразительность. Опять потекли приятные беседы.

– …прошла я пару кварталов и в витрине у «Шварца и Гулденстейна» вижу точно такую же модель за 26.50…

– „он ко мне прицепился еще на 42-й стрит и нахальничал с самого начала. На 66-й выскочил из машины и окликнул: «Хэлло, птичка!» Ну, я собралась, да и…

– …пусть даже ты муж моей сестры! – заявила я ему. – Да, наверное, я немножко вспылила. Меня, знаете ли, трудно завести, но могу и взбеситься…

– …нет, милочка, ты и половины не знаешь! И половины! Настоящий купальник! Да, можно его назвать и так. Но пляжный коп утверждал, что это детский носочек! А когда…

– …я и говорю: «Слушай-ка, Иззи, хватит с меня таких словечек! Мой отец был джентльмен, хотя и не думаю, что ты о них слышал, и я не привыкла…»

– Эй!

Резкий окрик откуда-то от двери врезался в шелест болтовни, точно нож в масло, – грубый и скрипучий, громкий и властный, – и шорох бесед вмиг оборвался. Только мистер Зальцбург, вконец опьянев от музыкальной лихорадки, продолжал терзать старенький инструмент, не ведая о появлении неблагодарного слушателя в его аудитории.

– А сейчас я вам играю комическое трио из моего второго акта. Это коронный номер. Исполняют тенор, комик и субретка. На втором припеве выбегают четыре девушки и двое юношей. Девушки танцуют с солистами, а юноши – с субреткой. Итак! На «бис» выходят четыре девушки и двое юношей. На третий «бис» – соло для комика, а остальные на сцене отбивают ритм, хлопая в ладоши. На новый «бис» все поют припев еще раз и умолкают. Последний «бис» – три солиста исполняют танец со всем хором. Шикарнейший коронный номер, можете поверить! Одного его хватит для успеха! Но я никак не могу добиться прослушивания. Нет! Когда бы я ни просил менеджеров прослушать мою музыку, они вечно заняты. А когда прошу дать мне либретто для постановки, они хохочут – ха-ха-ха! – И мистер Зальцбург с большим воодушевлением и правдоподобием изобразил, как хохочет менеджер на его просьбу предоставить либретто.

– Сейчас я сыграю вам еще раз!

– Как бы не так! – прогремел голос– Что тут вообще происходит? У нас тут что, концерт?

Ошеломленный и напуганный, мистер Зальцбург развернулся на табурете, чуть не свалившись с него. Божественное вдохновение покинуло дирижера, словно высвистал воздух из проколотого воздушного шарика, и он, подобно шарику, внезапно скукожился. Отвалив челюсть, он глядел на вновь вошедших.

Вошли в зал двое – долговязый мистер Пилкингтон и другой, ростом пониже, казавшийся рядом со спутником-жирафом еще толще, чем был на самом деле. Чуть за тридцать, чисто выбритый, светлые волосы гладко зачесаны назад, цвет лица нездоровый, близко посаженные зеленоватые глазки… Стоя у конца полукруга, толстяк грозно поглядывал поверх хористов на незадачливого мистера Зальцбурга.

– Почему девушки не работают?

Мистер Зальцбург, нервно приподнявшийся с табурета, пугливо отшатнулся от этого взгляда и, споткнувшись о табурет, плюхнулся задом на пианино, произведя любопытный аккорд, в духе футуристов.

– Я… мы… э… мистер Гобл…

Мистер Гобл обратил свой зеленый взор на концертную аудиторию, посеяв в ее рядах тихую панику, будто спрыснул их из шланга ядовитой жидкостью. Девушки, сидевшие к нему поближе, трепеща, опустили глаза себе на туфли, а те, что подальше, норовили укрыться за спинами соседей. Даже герцогиня, тешившая себя убеждением, будто обладает даром непомерного высокомерия, перед которым пасуют любые нахалы, а пристающие с ухаживаниями отступают в смущении, отвела глаза; поникла и девушка-ива, подружка Иззи, точно хрупкое деревцо под ураганным ветром, несмотря на свои победы над обладателем почетного титула.

Одна Джилл бесстрашно встретила взгляд агента. Сидя на внешней стороне полукруга, она открыто смотрела на него. Ей не доводилось видеть ничего похожего. Такое поведение выделяло ее из толпы, и мистер Гобл сосредоточился на ней.

Несколько секунд он молча взирал на Джилл, потом, подняв палец-сосиску, обежал взглядом остальных, будто погрузившись в сложные математические подсчеты.

– Тринадцать, – наконец подвел он итог. – Да, все верно, я насчитал тринадцать. – Он обернулся к мистеру Пилкингтону. – Я же говорил, в хоре будет двенадцать девушек.

Вспыхнув, мистер Пилкингтон споткнулся о собственные ноги.

– Ну да… да… – неопределенно промычал он. – Да.

– А здесь – тринадцать. Сами посчитайте! – Мистер Гобл круто повернулся к Джилл. – Как ваша фамилия? Кто вас нанял?

Хриплый звук откуда-то из-под потолка известил, что мистер Пилкингтон прочищает горло.

– Я… э… это я нанял мисс Маринер, мистер Гобл.

– Ах, вон оно как?

Гобл опять уставился на Джилл. Осмотр затянулся надолго, и ее охватило чувство, будто в ее одежде что-то не в порядке. Она ответила на взгляд дерзко, насколько удалось, но сердце у нее бурно колотилось. Еще ни разу в жизни она никого не боялась, но в этом светловолосом толстяке было что-то змеиное, и ей стало тошно, как от тараканов в детстве. В уме у нее на секунду мелькнуло: как было бы отвратительно, если б он до нее дотронулся! Весь мягкий, липкий…

– Ладно, – заключил наконец мистер Гобл и кивнул мистеру Зальцбургу. – Продолжайте! И постарайтесь на этот раз хоть немножко поработать. Я вас не для того нанял, чтоб музыкальные представления тут устраивать.

– Да, мистер Гобл. То есть, я имею в виду – нет, мистер Гобл!

– Сегодня днем можете репетировать на сцене «Готэма», – бросил мистер Гобл. – Назначьте репетицию ровно на 2.00.

За дверью Гобл повернулся к Пилкингтону:

– Глупая выходка с вашей стороны нанимать эту девицу. Тринадцать! Да я лучше под лестницей в пятницу пройду, чем дам премьеру в Нью-Йорке с хором из тринадцати девушек. Ладно, неважно. Выбросим какую-нибудь после гастрольных показов. – Он призадумался на минутку.

– А девчонка прехорошенькая! Где это вы такую подцепили?

– Она… э… пришла в офис, когда вас не было. Я сразу увидел – тот самый типаж, какой требуется нам для музыкального ансамбля, поэтому я и нанял ее. Она… – Мистер Пилкингтон сглотнул, – такая… очаровательная! Такая… утонченная!

– Да, верно, хорошенькая, – согласился мистер Гобл, погрузившись в свои мысли. Мистер Пилкингтон боязливо поспешал следом. Вот такие эпизоды побуждали его жалеть, что он не обладает уверенностью в себе. Он тосковал, что не из тех он мужчин, чтобы, сбив шляпу набок и вздернув подбородок, бросить вызов всему миру. Финансовое бремя спектакля нес он. Если спектакль провалится, в убытке будет только он один. И все же, каким-то манером этот грубиян, этот неотесанный субъект, шагающий перед ним, никогда не позволит ему и словечка вставить, будто он ребенок. Гобл деспотически правил один; кричал и вел себя так, точно командовать пристало только ему. Мистер Пилкингтон вздохнул, уже жалея, что ввязался в театральное дело.

В зале мистер Зальцбург вытер лоб, очки и руки с видом человека, очнувшегося посреди кошмарного сна.

– Де-тьи! – едва прошептал он. – Де-тьи! Пожалуйста, еще раз! Акт первый. Вступительный хор. Начали! Ла-ла-ла!

– Ла-ла-ла! – вторили ему укрощенные члены ансамбля.

2

К тому времени как две половинки труппы – ансамбль и солисты – слились в одно целое, новизна для Джилл притупилась. Ей стало казаться, будто она всю свою жизнь работает в театре, и только и знает, что репетирует. Приятные светские сборища вокруг пианино мистера Зальцбурга через несколько дней сменились гораздо менее приятными и более напряженными репетициями – разучиванием танцев под руководством знаменитого Джонсона Миллера. Ростом Миллер был невелик, с белоснежной шапкой волос и каучуковым телом акробата-подростка. Сколько ему лет, никто в точности не знал, но, несомненно, он достиг возраста, когда человек уже не способен на те подвиги выносливости, какие он совершал каждодневно с неутомимым энтузиазмом фокстерьера. Издевками и бранью он вывел по тернистой дороге к успеху больше театральных трупп, чем десяток других хореографов страны, вместе взятых, несмотря даже на свой физический изъян – глухоту. Миллер обладал волшебным даром улавливать мелодии, фактически не слыша их. Казалось, будто он впитывает музыку, под которую ему надо ставить танцы. Манеры у него были грубоватые и деспотичные, и он неизменно выкладывал все, что думает, откровенно и без обиняков. Привычка эта, как ни странно, принесла ему популярность там, где язык двусмысленностей и туманных намеков культивируется почти так же усердно, как в международной дипломатии. То, что Джонсон Миллер высказывал вам в лицо, возражений не предполагало, и люди это ценили.

Как-то вечером, когда девицы из ансамбля переодевались, снимая практичные платья после особо изматывающей репетиции, подружка Иззи, то есть ива, дала ему исчерпывающую характеристику, защищая от нападок южной девушки, жаловавшейся, что хореограф совсем загонял ее.

– Ну конечно, он тебя загонял. И меня тоже. У меня прямо на глазах тают девичьи округлости, а тело так деревенеет, что я едва наклоняюсь ботинки зашнуровать. Но он знает свое дело, он – балетмейстер высший класс, а так редко про кого можно сказать в нашем шоу-бизнесе.

– Это правда, – согласилась блондинка. – Дело свое он знает. Он обеспечил успех многим шоу, которые, если бы не он, шмякнулись бы об пол, как уставшие собаки.

Герцогиня зевнула. Репетиции всегда утомляли ее, а то, что она видела в «Розе Америки», не производило на нее особого впечатления.

– Вот уж удивлюсь, если он и с нашим шоу умудрится добиться успеха! Мне оно кажется дикой чепухой.

– Плямо конец света, душечка, – откликнулся херувим, поправляя перед зеркалом золотистую гривку, – Меня от него вообще тошнит. И чего это Айк взялся за такую чушь?

Девушка, которая знала все – в любой труппе непременно сыщется такая, – заторопилась с объяснениями:

– Ой, а я слыхала! Айк не вкладывает ни гроша. Он получит двадцать пять процентов с проката. Ангел-спаситель – тот, долговязый, который все к нам заглядывает. Пилкингтон.

– А позже Рокфеллер потребуется, – вывела блондинка.

– Да ну! Палу дней обкатаем шоу на гастлолях, а там подыщут какого-нибудь автола подчистить, – оптимистически воскликнул херувим. – Так всегда делают. Видала я шоу и похуже нашего, и из них получались хиты. Все что тлебует-ся– новый сценалий, новое либлетто и длугая музыка.

– И новые герои, – подсказала рыженькая Бэйб. – Видали таких тюфяков?

С усталым вздохом герцогиня приподняла красиво очерченные брови и поизучала в зеркале эффект.

– Удивляться приходится, где только они находят подобных актеров, – томно согласилась она. – Похожи на заголовок из сегодняшней газеты: «Тонны ветчины, не пригодной для потребления». Девочки, кто в мою сторону? Могу подбросить двоих-троих на своем лимузине.

– Плости, дологуша! Большое спасибо, и так далее, – отозвался херувим, – но я велела Клаленсу, моему поклоннику, подогнать на угол тламвай. И он очень расстлоится, если я не плиду.

Нелли уже договорилась с другой девушкой пойти с ней выбрать весенний костюм; подобные торжественные ритуалы в одиночку не совершаются. Джилл с херувимом дошли до угла вместе. Джилл с самого начала понравилась эта невысокая девушка, напоминавшая ей лондонскую ласточку. Такая миниатюрная, живая и бойкая, и так умеет заботиться о себе.

– Ее лимузин! – фыркнул херувим. Заключительная фраза герцогини еще отдавалась в ее душе мучительной болью. – Тошнит плямо от нее!

– Разве у нее нет лимузина? – удивилась Джилл.

– Еще чего! Нет, конечно. Она помолвлена с шофелом из автокомпании «Спидвел», и тот, когда удается, укладкой заимствует машину. Вот и весь ее лимузин! Полазительно, почему это нашим девушкам нлавится пликидываться женщи-нами-вамп, с десятком миллионелов на ключке. Не выставляйся Мэй, да не веди себя, как класотка из «Мулен Луж», холосая была бы девчонка. Она без ума от палня, с котолым помолвлена, и не взглянет ни на одного миллионела, хоть на блюдечке его плеподнеси. Планилует выйти за своего палня замуж, как только тот скопит на мебель, и тогда она поселится в Галлеме, и станет на кухне возиться, да носы детишкам подтилать. В общем, плевлатится в настоящую домохозяйку из низшего следнего класса. У Мэй один недостаток – она любит женские лассказики и считает, что именно так следует вести себя девушке из хода.

– Вот забавно! – откликнулась Джилл. – А я б ни в жизнь не догадалась. Проглотила этот ее лимузин со всеми колесами!

Херувим бросил на нее любопытный взгляд. Джилл была для него загадкой, предметом тайных недоумений; как и для остальных девушек из хора.

– Это ведь твое пелвое шоу, плавда? – спросила она.

– Да.

– Слушай-ка, а что ты вообще делаешь в театле?

– В основном, терплю ругань мистера Миллера.

– Вот-вот! Телпишь лугань мистела Миллела! А что ж не сказала, как другие, – «телплю, как Джонни олет»?

– Понимаешь, большую часть жизни я прожила в Англии. Нельзя ждать, что я так скоро выучусь изъясняться по-американски.

– Так и знала, что ты англичанка. У тебя такой же акцент, как у палня, котолый иглает фата в нашем шоу. Слушай-ка, а почему ты вообще пошла в театл лаботать?

– Ну… А почему ты? Почему идут другие?

– Я-то? Я в театле – своя. Настоящая блодвейская клы-са. Нигде больше мне не будет холошо. Я лодилась в шоу-бизнесе. У меня обе сестлы делают номел, а блат в лепелтуалном театле в Калифолнии. И папа – комедиант, очень хо-лоший. Но ты тут – чужая, это слазу видно. И чего ты встля-ла в хол?